355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Максим Шаттам » Кровь времени » Текст книги (страница 14)
Кровь времени
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 01:18

Текст книги "Кровь времени"


Автор книги: Максим Шаттам


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

– Ты знаешь меня, Джереми – значит, должен понимать, как обстоят дела.

Мэтсон стерпел намек, запретив своему воображению развивать эту тему дальше.

– Хотел бы услышать ответ господина Кеораза, – огрызнулся детектив.

– Нет, – сказал Кеораз, – я сплю не один, ведь со мной рядом Иезавель.

– Следовательно, она может подтвердить ваше алиби на те ночи, когда были совершены преступления?

– Конечно… если мне нужно алиби. Но не думаю, что мы дойдем до этого, детектив.

Джереми сделал еще один обжигающий горло глоток.

– Представьте себе, это алиби может оказаться не таким уж стопроцентным, – сказал он. – Если ваш… партнер по комнате крепко спал, ему потом трудно будет с уверенностью утверждать, что вы на самом деле находились рядом всю ночь.

– И тем не менее я это утверждаю! – настаивала Иезавель.

Джереми воздержался от спора; он зашел слишком далеко, переступил рамки профессиональной деятельности, позволил ревности вмешаться в свои логические построения. Тем самым дискредитировал себя и выставил на посмешище. Он просит его извинить – детектив поднял перед собой руку ладонью вверх.

– Хорошо. Уверен, вы понимаете, что я обязан был задать эти вопросы.

Иезавель небрежно швырнула окурок в бассейн; ее муж скрипнул зубами, не желая затевать ссору в присутствии детектива. Кеораз обратился к Мэтсону:

– Насколько я понимаю, до вчерашнего вечера у вас не было никакого реального следа. Изменилось ли что-нибудь за прошедшие сутки?

– Мне искренне жаль, но я не могу обсуждать это с вами. Пожалуйста, не обижайтесь. Скажу только, что расследование идет своим чередом.

Кеораз собрался было ответить, как вдруг выражение его лица резко изменилось – из замкнутого и сдержанного стало почти нежным.

– Ну, что же ты там стоишь?

Джереми следил за тем, как богач встал и подошел к ребенку: тому примерно лет десять, и он только что вбежал в зал через одну из деревянных дверей. У мальчика были такие же отточенные черты лица, как у его отца; в одной руке он держал плюшевого мишку, а в другой – нательный крестик на цепочке.

– Представляю вам моего сына, детектив: Джордж Кеораз.

Джереми поприветствовал ребенка жестом, но не получил никакого ответа.

– Ну, пошли со мной, – сказал Кеораз сыну с неожиданной нежностью, – ты уже должен быть в постели. Завтра у тебя урок игры на пианино с госпожой Лентини. Если не выспишься, у тебя не хватит сил сесть на трамвай. Это ведь все равно что идти в школу. Ты…

Деловой человек взял мальчика на руки и продолжал ему что-то говорить тихим голосом. Колена Джереми слегка коснулась теплая рука.

– Ты ведь останешься на ужин? Раз уж ты пришел сюда…

Состояние крыши, где находился наблюдательный пункт Азима, вполне соответствовало возрасту здания: не столько впечатляющее, сколько тревожное. Трещины покрывали ее поверхность сплошной сетью и выделялись четче, чем линии на ладони человека. Сюда удалось попасть через открытый люк, из которого, подобно рогам спрятавшегося дьявола, торчали концы двух брусьев от приставной лестницы. Основания деревянных реек уходили в глубь косо вырезанных отверстий. Эти рейки служили для того, чтобы натягивать над крышей тент; под ним покачивались два гамака. Рядом на коврике стояли глиняный кувшин с водой и горшок с финиками – все, что нужно наблюдателям.

Азим дремал в одном из гамаков, усы его поднимались и опускались в такт свистящему дыханию. Второй наблюдатель, по имени Халиль, сидел у края крыши, положив руки на старую, расшатанную каменную кладку, и внимательно вглядывался в окружающую ночь. Хотя большая часть квартала спала в кромешной тьме, основные улочки все же еле заметно светились – насколько позволяли имевшиеся здесь редкие фонари. Уже несколько часов добровольцы несли вахту над Эль-Гамалией, но пока им не удалось заметить никаких следов таинственного существа. Халиль сделал полный оборот вокруг себя, окидывая взглядом различные места, где мог вспыхнуть сигнал: никакого движения, никакого света.

Сон накинул на город покрывало безмолвия, заглушая звуки, сковывая умы и опрокидывая навзничь тела. Молодой человек отодвинулся от края крыши и встал, чтобы взять пригоршню фиников. Азим еле слышно храпел. Издалека донесся сухой хлопок закрывающейся ставни, заставив Халиля подпрыгнуть от неожиданности. Азим несколько раз открыл рот, но затем вновь погрузился в теплые объятия сна. Халиль принялся ходить по крыше взад-вперед, медленно переставляя ноги. Возбуждение, царившее в начале вахты, полностью спало: теперь, когда за прошедшие часы все эмоции угасли, осталась только скука. Халиль вновь уселся на парапет спиной к краю крыши и проглотил еще один финик, ощущая озноб. Его одеяло находилось в гамаке; юноша подумал, не принести ли его, чтобы завернуться. Ночи становились довольно прохладными, хотя дни такие же удушливые. В этом году пустыня решила сжечь весну своим дыханием и установить в Египте лето раньше положенного срока.

«Удастся избежать нашествия саранчи – и на том спасибо», – отметил Халиль и вытянул руки к небу, зевая. Вдруг из-под того места, где сидел юноша, выпал большой кусок камня – и тут же рухнул вниз, во тьму улицы, с высоты пятнадцать метров. В абсолютной тишине Халиль стал заваливаться назад, едва успев всхлипнуть от удивления. Руки его метнулись к низкой стенке, рухнувшая часть чуть не увлекла его за собой в пустоту… Пальцы схватили только воздух, но ногти чиркнули по твердой поверхности. Он изо всех сил прижался к камню ладонями и напряг мышцы брюшного пресса, стараясь выпрямить верхнюю половину тела, опасно наклонившуюся назад, к смерти… Затем Халиль, задыхаясь, медленно опрокинулся в нужную сторону. Он лежал, уткнувшись носом в трещины на крыше, и дрожащим шепотом благодарил Аллаха. Подумать только, чуть не разбился… Сейчас лежал бы там, внизу, череп разлетелся бы на мелкие куски, как глиняный горшок, а мозги брызнули бы на валяющийся кругом мусор… Халиль взглянул на звезды. В самом деле, чуть не упал… Сидел бы закутавшись в одеяло – ни за что не удалось бы выбраться! Воздух вдруг показался ему удивительно вкусным.

Деревянная лестница скрипнула – Халиль повернулся к люку: никого… Подошел к отверстию, волоча по пыли ноги, обутые в мокасины из дубленой кожи, и склонился над люком, схватившись рукой за один из концов лестницы. Внизу было совсем темно, Халиль ничего не мог разглядеть. Одна из перекладин лестницы вновь заскрипела… Халиль присел и сунул голову внутрь черного квадрата: «Быть может, это девочка с первого этажа?»

– Эй, здесь есть кто-нибудь? – прошептал он. – Мина, это ты?

Какая-то фигура зашевелилась во тьме, в метре от лица юноши. Ночь сгустилась вокруг странной головы, которая взглянула в лицо Халилю – двумя желтыми нечеловеческими глазами. Араб дернулся назад, вскрикнув от ужаса; оперся на концы лестницы, пытаясь оттолкнуться посильнее, и та закачалась… Из люка донеслось гневное мяуканье, и потревоженный кот бежал прочь, недовольно ворча.

Азим моментально выскочил из гамака и подбежал к помощнику: детектив схватился за подвешенную к поясу кобуру.

– В чем дело?.. – неразборчиво пробормотал он, еще не вполне проснувшись.

Халиль начал смеяться, и в этом смехе звучало облегчение.

– Что, да что такое?! – настаивал Азим, совсем не разделявший его веселья.

– Ничего, всего лишь кот… меня напугал кот!

Азим шумно выдохнул, разом освобождаясь от огромного напряжения, стеснившего грудь, и потер лицо рукой.

И тут Халиль одним прыжком вскочил на ноги.

– Сигнал! Сигнал!

На лице юноши не осталось и следа от недавнего веселья, – выпучив глаза, он показал пальцем на север. Азим посмотрел в этом направлении: свет лампы двигался на крыше невысокого здания справа налево. Азим сжал кулаки – наконец-то гул выбралась из своей берлоги.

29

Эта часть дневника показалась Марион странной от начала и до конца. Едва завершив психологический этюд на тему о виновности Фрэнсиса Кеораза, автор – Джереми – нарисовал большую стрелку, отсылая читателя к самым последним страницам книги. Марион нашла там длинную дополнительную главу, посвященную исключительно Азиму и рассказу о ночной охоте на монстра. Очевидно, для описания этих событий Джереми использовал информацию, полученную от своего коллеги, и другие свидетельства, которые смог собрать за короткое время. Одним из источников информации стал, в частности, Халиль, с ним Мэтсон встречался лично. Тем не менее Марион подозревала, что отдельные пассажи в дневнике Джереми порождены исключительно игрой его воображения, например описание эмоций Азима. Иногда Мэтсон передавал их так детально и правдоподобно, как будто сам побывал в шкуре каирского следователя.

Марион сочла отсылку к самому концу записной книжки нелогичной. Складывалось впечатление, что этот фрагмент добавили в дневник в последний момент и его нельзя было вставить в текст иначе, как с помощью стрелки, нарисованной в верхней части страницы. Поэтому она решила чередовать чтение глав в том порядке, как предложил автор, перепрыгивая от середины книги к самому ее концу и назад. Таким образом она последовательно перешла от сцены организованной Азимом охоты на улочках восточного квартала к описанию ужина Джереми у четы Кеоразов. В результате тревожное ожидание развязки только усилилось. Чуть приподнявшись на кровати, она взглянула на будильник: половина первого ночи, поздновато… «Ну и что, цыпочка? Завтра ведь воскресенье… И притом в этом месте…» Будет читать дальше и получать удовольствие; по крайней мере закончит фрагмент об Азиме, помещенный в конце дневника.

Дождь на улице прекратился; Марион бросила в окно быстрый взгляд: луна наконец выглянула из-под покрова облаков и посеребрила террасу с кладбищем. Ветер со свистом гулял по улицам мимо фасадов домов и ужом вертелся вокруг надгробных стел. Унылый лес каменных крестов с изображением Христа красноречиво свидетельствовал о могуществе времени. Надгробия, пережившие многократную смену времен года, носили на себе более или менее заметные следы распада. Среди памятников, скорчившихся, как будто от пытки, и разваливающихся на куски, Марион вдруг заметила лицо – круглую человеческую голову, под лунным светом кажущуюся белой… Взгляд мужчины казался более реальным, чем окружающая его обстановка. Усталость как рукой сняло, полумрак рассеялся: Марион поняла, что это лицо не изображение на кресте, а принадлежит живому человеку. Она подпрыгнула: на кладбище находился мужчина, и он пристально смотрел на нее…

Она поспешно погасила свет – спальня погрузилась в темноту, – вылезла из кровати и крадучись пробралась к слуховому окошку. Постаралась как можно тщательнее спрятаться за стеной и высунулась лишь настолько, чтобы посмотреть наружу правым глазом: мужчина стоял среди могил, засунув руки в карманы ветровки. Переминался в ночной мгле с одной ноги на другую и явно стремился разглядеть, что произошло в спальне Марион; это Людвиг, ночной сторож.

Марион вздохнула – на стекле напротив ее рта образовалось пятно из капелек осевшего пара. Людвиг поднял руку, поколебался, не уверенный, что его на самом деле видят, и наугад дружески махнул рукой в сторону Марион. Та воздержалась от ответа; подождав еще немного, увидела, как Людвиг пожал плечами и покинул кладбище небрежной походкой. Тогда она вновь забралась под одеяло.

Только этого ей не хватало – ночной сторож пялится на нее из тьмы! Сколько времени он следил за ней? У него что, не нашлось занятия поинтереснее? В этот час, в Мон-Сен-Мишель… может быть, и не нашлось… Она только тихо улыбнулась бы, если бы пятнадцатилетний подросток пришел подглядеть, как она раздевается, но Людвиг… Это же взрослый человек, отвечающий за свои действия… «Законченный идиот!» – констатировала Марион и поклялась как следует проучить его при ближайшей встрече. Следовало найти такие язвительные слова, чтобы задеть его за живое и навсегда отбить охоту подглядывать за ней по ночам.

К этому моменту желание продолжать чтение полностью испарилось: уже не хотелось мысленно погружаться в атмосферу Каира 1920-х годов и еще меньше – зажигать для этого ночник.

Она ворочалась в постели, пытаясь найти наиболее удобное положение для сна. Мысли о Людвиге по-прежнему тревожили женщину и никак не давали спокойно закрыть глаза; изумление постепенно уступало место гневу.

Ветер за окном завыл с еще большей силой – казалось, на улице раскричалась огромная стая ночных птиц. Вихри кружили над деревней, а море билось о твердыню монастырских стен.

30

Упорно цепляясь за перила, Марион поднималась по ступенькам вдоль крепостной стены. Под утро разыгралась буря; незакрепленные ставни колотились о стены с отчаянием самоубийцы. Море на разные лады гремело исполинскими ударными инструментами. В какофонию бесшабашного разгула вплетался взволнованный шепот пены, долетающей до основания башен и пятнающей прибрежные камни.

Марион сгорбилась – теперь сильным порывам ветра труднее цепляться за нее воздушными пальцами. Свободной рукой она придерживала трепещущий плащ; рюкзак метался из стороны в сторону и бил по ноющим от напряжения бокам. Едва проснувшись, женщина решила не читать у себя в гостиной, а поискать более подходящую обстановку в одном из залов аббатства Лa-Мервей. Степень грозившей ей опасности осознала, лишь когда поднималась по лестнице внутреннего Гран-Дегре. Желание дочитать дневник превратилось в навязчивую идею, в странный каприз… Ветер здесь дул еще сильнее, чем в деревне: несся вниз по ступенькам от самой вершины и неудержимым воздушным водопадом низвергался в настоящий каньон, образованный высокими стенами монастырских покоев с одной стороны и церкви – с другой; напор его даже более ужасен, чем нескончаемый рев…

Вихрь буквально сбивал Марион с ног, неутомимо трепал ее одежду и явно намеревался похоронить ее прямо на этом месте, полураздетой… Каждый раз, когда женщина поднимала ногу, чтобы сделать очередной шаг, она рисковала потерять равновесие и опрокинуться навзничь; в этом бешеном ветре было что-то зловещее. Обычно мыслящая очень рационально, теперь Марион не могла не вспомнить фильм «Изгоняющий дьявола»:[65]65
  «Изгоняющий дьявола» (в оригинале «The Exorcist») – фильм У. Фридкина (США, 1973), один из самых знаменитых мистических триллеров в истории кино; снят по роману У.П. Блэтти.


[Закрыть]
у нее возникло впечатление, что некая сверхъестественная сила мчится вниз по пролетам лестницы, сокрушая все на своем пути, что ветер сам по себе дыхание дьявола. Из церкви доносились голоса монахов, поющих воскресную мессу; в сердце бушующего хаоса эти хоралы звучали как попытка искупления грехов.

Марион легким толчком отворила одну из дверей, но закрыть ее за собой удалось лишь навалившись всем телом. Она покачала головой: «Никогда еще не видела такой бури!» К ней вновь вернулась бредовая мысль о дьяволе, пытавшемся швырнуть ее в небо. Подобные мысли ее не удивляли – она всегда отличалась ярким воображением.

Марион пересекла коридор, спустилась по лестнице и нашла комнату поскромнее. Ветер бормотал свои заклинания даже в стенах аббатства, свистел и хрипел под сводами церкви, стучался в высокие окна снаружи и изнутри… Женщина проверила, на месте ли дневник: ничего не скажешь, выбрала удачное время, чтобы прийти сюда почитать! Немного растерянная, она двинулась вперед, повинуясь интуиции, и в результате оказалась перед очередной запертой дверью. Перебрав ряд ключей из связки, наконец нашла нужный и очутилась в длинной комнате, расположенной на среднем этаже Ла-Мервей, – Гостевом зале. Отсутствие туристов в зимнее время позволило братии превратить комнату в рабочее помещение. Теперь здесь среди столов со старыми книгами стояло несколько деревянных пюпитров. Прежде чем подойти ближе, Марион убедилась, что в зале действительно никого нет. Некоторые из книг, лежавших на столах, датировались XIII веком. Очевидно, братия занималась реставрацией рукописей. Груда чистого пергамента возвышалась среди банок с красящими веществами и всевозможных инструментов для работы с манускриптами. Эти устройства с полным правом могли бы принадлежать средневековой инквизиции.

Марион прошлась между столами: конечно, это место идеально подходило для чтения. Однако монахи могут появиться здесь в любой момент и, увидев ее, уж точно не придут в восторг. В итоге уединение, которого она искала, нарушится самым неприятным образом. Закрыв за собой дверь, Марион прошла вперед и оказалась в Рыцарском зале – бывшем скриптории:[66]66
  Скрипторий – помещение в монастыре, где создавались и переписывались рукописи.


[Закрыть]
здесь ей наверняка никто не помешает. Она расположилась под одним из окон, чтобы не приходилось напрягать зрение в окружающих потемках, затем еще раз огляделась вокруг и убедилась, что и в этом зале никого нет. Теперь ничто не мешало ей вернуться в мартовскую ночь 1928 года, когда Азим взял след загадочной гул, а Джереми находился в гостях у четы Кеоразов. Ветер прижался к оконному стеклу за ее спиной так же плотно, как сама она приникла к дневнику, погрузившись в перипетии этой невероятной истории.

31

Закончив ужин, они перешли в маленькую гостиную. Наверное, Джереми следовало бы отклонить приглашение, для этого имелась тысяча веских поводов, но все они тщетно крутились в его голове. Детектив оставался нем до того момента, когда отступать стало уже поздно: Фрэнсис Кеораз вел беседу, сосредоточившись на себе самом и своем успехе; о собственной славе он рассказывал с удивительным отвращением. Спустя некоторое время Джереми понял, что за этой тягомотиной скрывается нежданный шанс приоткрыть, быть может, истинную сущность Кеораза – тщательно проанализировать его пристрастия, разглядеть недостатки, понять склад ума и изучить повороты характера. Пусть это самонадеянно, но идея показалась Джереми соблазнительной. Он старался поменьше рассказывать о себе, когда Кеораз его спрашивал, однако Иезавель несколько раз с удовольствием отпустила пару колкостей по поводу такой стратегии.

Любопытно, что во время трапезы Иезавель не была столь язвительной – проявляла больше внимания, иногда даже как будто сочувствовала Джереми. Дважды, обращаясь к нему, затрагивала определенный день или какую-нибудь деталь из их совместной жизни и спрашивала, помнит ли он еще об этом. И каждый раз детектив замечал, как во взгляде Кеораза мелькали отблески ревнивого пламени. «По крайней мере это чувство знакомо ему так же хорошо, как и мне», – отметил Джереми с горькой иронией.

После еды хозяин угостил гостя виски, привезенным непосредственно из Шотландии, и сигарой марки «Нестор» из изящного железного ларчика.

– Вы играете в бильярд, детектив?

– Бывает.

Кеораз весело ухмыльнулся и знаком предложил Джереми следовать за собой, в соседнюю комнату. Там, под люстрой с абажуром, стоял великолепный стол для бильярда из разных пород дерева. Мэтсон сделал затяжку и издал удовлетворенное ворчание.

– Хороши сигары, не правда ли? – хихикнул Кеораз с видом заговорщика. – Я закупаю их в «Гроппи» ящиками – это целое состояние! Зато табак стоит каждого потраченного на него пиастра…[67]67
  Пиастр – зд.: мелкая разменная монета в Египте, сотая часть египетского фунта.


[Закрыть]

– Для того, кто может себе это позволить, – не удержался Джереми.

Они взяли по кию, и Мэтсон начал партию. Иезавель с бокалом в руке заняла место на обитой велюром скамье.

– Вы бываете в каких-нибудь клубах? – осведомился Кеораз.

– Практически во всех. По крайней мере там, где меня ждут стол для бильярда, партнер и приглашение.

Кеораз наклонился над зеленым сукном.

– При случае присоединяйтесь к нам в клубе «Джезира» – там у вас будет хорошая возможность сбить спесь с самонадеянных хвастунов.

– Я подумаю.

Кеораз примерился к шару, его кий скользил по ладони взад-вперед; лицо стало очень суровым. Он нанес удар и стал следить за столкновением и перемещением шаров.

– Зачем вы организовали это учебное заведение?

Кеораз явно не ожидал подобного вопроса: он отвлекся от происходящего на бильярдном столе и впился в Джереми взглядом инквизитора.

– Зачем? – повторил он с неожиданно серьезным видом. – Кто я, по-вашему, – алчный и бессердечный негодяй? Или филантроп, скрывающийся под маской сварливого делового человека? О, даже не пытайтесь ответить – вижу по вашему лицу, что вы думаете на этот счет. А хотите знать правду, господин Мэтсон? Вы правы наполовину – и ровно настолько же ошибаетесь. Я и тот и другой, детектив, – как все создания, живущие на этой планете. Ни белый, ни черный, всего лишь бесцветный и борюсь изо всех сил, чтобы ни тот, ни другой цвета не ослепили меня и не заставили сбиться с пути. В зависимости от ситуации могу предпочесть тот или иной оттенок, но затем возвращаюсь к равновесию. И таким образом…

Джереми прошелся вокруг стола, чтобы выбрать позицию для продолжения игры.

– Если позволите возразить, никто не бывает бесцветным, – заметил детектив.

– А я этого и не говорил. Я сказал, что у нас нет собственного цвета, мы каждый раз принимаем цвет наших мыслей и поступков. А они столь же изменчивы и разнообразны, сколь многоцветна палитра художника.

Кеораз предложил Джереми ударить по дальнему шару, но тот отказался, коротко мотнув подбородком.

– Мое учебное заведение – это все, что я мог сделать в знак уважения к этой стране, детектив. Сделать на свой лад. У меня несметное количество денег, что же еще я мог предложить этому городу в качестве благодарности? Конечно, заботиться о детях, о тех, кто нуждается. В соответствии с каирской традицией я основал образовательное учреждение. Многие арабские богачи на свои деньги сооружают фонтаны, которые вы можете видеть на улицах города, или строят школы для изучения Корана. В отличие от этих школ мое заведение ориентируется на светское образование и открыто для тех немногих семей, которые согласны, чтобы их дочери учились там вместе с их сыновьями.

– Могучий господин Кеораз несет детям Египта свет культуры! – с пафосом воскликнул Джереми. – Восхитительно!

– Вы в это не верите, не так ли? Вы относитесь к тем скептикам, которые пытаются понять, что же на самом деле скрывается за этим актом сострадания, за этим великодушием, невероятным для миллионера, крайне жесткого в делах. Еще раз повторяю: ничего. Ничего более эгоистичного, чем желание вставать по утрам с легким сердцем. Вы можете сказать, что я создал это заведение с целью подкупить собственную совесть, а я на это отвечу так: его возникновение позволило мне обрести душевный покой. Полагаю, все дело в точке зрения. Я вовсе не демон, которого некоторые хотят во мне видеть. Повторюсь, я, как и многие, – не законченный негодяй и не абсолютный праведник.

– И тем не менее негодяи существуют, а некоторые монстры способны на самое страшное.

Кеораз поставил кий вертикально перед собой и оперся руками на его наконечник, находящийся на уровне груди.

– В этом-то весь вопрос, дорогой мой. В восприятии зла.

Джереми двинулся вперед, чтобы продолжить игру.

– В восприятии зла? – переспросил он. – Что вы хотите сказать?

– Речь идет о расколе, о коренном расхождении во взглядах между теми, кто думает, что чудовища существуют изначально, и теми, кто полагает, что человек рождается хорошим или по крайней мере нейтральным и становится таким, как есть, под влиянием обстоятельств. Зло – что это: не зависящая от нас реальность или всего лишь следствие неустроенности общества?

– Руссо?[68]68
  Жан-Жак Руссо (1712–1778), французский философ и просветитель, полагал, что любой человек изначально рождается добрым, но общество искажает его природу, заставляет лгать, приспосабливаться и в конечном итоге толкает ко злу.


[Закрыть]

Кеораз подмигнул детективу:

– Правильно. Но не только он. Восприятие зла – это вопрос, который преследует человечество с момента возникновения первой цивилизации. Формируется ли характер в зависимости от наших действий или, наоборот, мы с самого рождения предрасположены к тому, чтобы совершать определенные поступки? Самые страшные преступники стали такими потому, что в процессе своего становления вынуждены были претерпеть страшные муки, или потому, что с пеленок имели склонность к насилию?

Джереми отложил свой удар по шару:

– Разве современные мыслители в работах, посвященных изучению сознания, не утверждают, что характер человека в основном закладывается именно в процессе развития ребенка? Если какой-то ребенок в школе подвергается травле со стороны других подростков, он, вероятно, вырабатывает некий… защитный механизм, начинает ненавидеть прочих детей, не делая между ними никакого различия, и…

– Стоп-стоп, детектив, вынужден вас перебить! Вопрос не в том, что в подобной ситуации происходит в голове ребенка, а в том, почему это происходит. Чем ребенок вызвал раздражение и ненависть у товарищей? Полагаю, своими плохими поступками, злобными и клеветническими словами. Но откуда в нем возникли эти дурные наклонности?

Кеораз вошел в состояние отрешенности, знакомое всем великим ораторам, когда человек полностью захвачен как собственной харизмой, так и эмоциями, которые он вкладывает в свою речь; он продолжал:

– Зло – это недуг, который становится результатом нашего существования? Болезнь, напоминающая помешательство? Состояние, до определенной степени родственное меланхолии? Или таинственная сила, живущая в наших клетках изначально и развивающаяся с первых же дней жизни? Вот две принципиально разные точки зрения на сущность зла. Вот что я понимаю под расколом в его восприятии. Это вечный спор о причинах существования добра и зла или о бесцветной, склонной приспосабливаться человеческой натуре.

Джереми отложил кий.

– Ага, Джереми, вижу, спор о природе человека вызвал некие противоречия в твоем сознании, – вставила Иезавель, к которой вдруг вновь вернулась вся ее надменность.

Детектив уступил ход миллионеру, игнорируя Иезавель.

– Честно говоря, не знаю, какого мнения по вопросу о восприятии зла я придерживаюсь. Я… мне иногда приходится наблюдать ужасную сущность некоторых людей, живущих среди нас. Не говорю, что мы рождаемся плохими или такими становимся, – боюсь, одно не так уж далеко от другого. Но знаю, что зло заключено в самом бытии. И даже лучшие могут иногда переметнуться на другую сторону и заразиться так, что не останется надежды на излечение. Человек способен на все.

Тон детектива и выражение его лица внушили Иезавель уважение.

– Ты говоришь так, как будто сам был жертвой подобной трансформации. – В этой фразе прозвучал не вопрос, а лишь неуверенность и тревога.

– В определенной степени.

– И что, у всех детективов в душе такая рана? – спросила она почти нежно.

– Это не имеет никакого отношения к моей профессии.

Кеораз вдруг понял, о чем идет речь; он положил кий на край стола.

– Война… – проговорил он отчетливо.

Джереми перевел на него взгляд; миллионер уточнил:

– Вы служили в армии во время Мировой войны.

Джереми облизнул губы и поискал свой бокал взглядом. Иезавель встала и молча подала его.

– Существует общеизвестное выражение: истинная натура человека познается только в экстремальных условиях, не так ли? – Он сделал глоток из бокала. – Так вот, я на личном опыте убедился, что зло является и частью мироздания, и болезнью общества.

Кеораз подошел с хрустальным графином в руках и плеснул еще виски в бокал Джереми.

– Какими бы ужасными ни казались нам зверства, имевшие место в ходе войны, они, увы, вполне вписываются в ее контекст, – заметил миллионер.

Джереми сделал два больших глотка.

– Контекст – это просто отговорка. Тот случай, о котором я говорю, не имеет отношения к кровавым сражениям с германцами. Это произошло внутри армейского подразделения – среди британских джентльменов.

Иезавель скрестила руки на груди.

– На войне я стал свидетелем самой настоящей травли. Представьте себе группу младших офицеров, испорченных, потерявших моральные ориентиры из-за слишком долгого пребывания среди крови и грязи. И рядового солдата без каких бы то ни было рубцов на совести – слишком чистого, юного и прекрасного, как песчаный берег, только что обнаженный морским отливом.

Влажные глаза детектива поблескивали.

– Я видел, как они его преследовали, как сделали его козлом отпущения, раз за разом подвергая физическим, моральным и сексуальным издевательствам. Он испытал практически все, до последней капли. Это продолжалось восемь месяцев. А в перерыве между пытками были битвы; ошметки тел, взлетающие в воздух после прямого попадания снаряда; предсмертные крики тех, с кем он тремя часами ранее играл в карты, и плоская, сухая земля, где не за что зацепиться взглядом, – земля, обильно вспаханная разрывами и политая кровью. Здесь не могло пустить корни ничего, кроме отчаяния.

– И никто не вмешался, чтобы спасти этого юношу? – возмутилась Иезавель, и в ее словах слышалась неподдельная горечь.

– Мы были оторваны от основных сил – всего лишь изолированный пост. Нами командовал очень благородный офицер. Собственные достоинства делали его слепым к чужим недостаткам. Он просто не мог поверить, что люди способны на подобное. Во время войны субординация – единственная вещь, которую уважают в армии. Пусть вы подыхаете от голода, холода или гибнете под пулями – вы не вправе восстать против того, кто отдал вам такой приказ: наказанием станет расстрел. Несчастный юноша служил рядовым, а его мучители – младшими офицерами. Дать им сдачи было для него равносильно самоубийству.

Джереми взял графин и вновь наполнил свой бокал.

– Как-то раз один человек, его звали Дикки, все-таки вмешался – не мог больше выносить рыданий молодого солдата. Видя, как трое из четверых младших офицеров подходят к юноше, чтобы в очередной раз наброситься на него, Дикки встал у них на пути. Он провел три дня в санчасти, а когда вернулся, эти мерзавцы устроили ему такую же тяжелую жизнь. Неделю спустя его нашли мертвым в воронке от снаряда. С этого момента личный состав подразделения предпочитал закрывать глаза и затыкать уши. У большинства солдат и офицеров была невеста или жена, у некоторых – дети. Все они хотели вернуться домой живыми. Смерть и так слишком часто бродила среди окопов, чтобы рисковать принять ее еще и от рук сослуживцев.

– А что же вы сами? – поинтересовался Кеораз.

– Я ждал, когда все это кончится.

– Чем все это кончилось? – спросила Иезавель, явно взволнованная.

– Кровью.

Джереми допил бокал, взгляд детектива блуждал где-то в пустоте.

– Однажды, – продолжал Мэтсон, – молодой солдат отказался подчиниться. Наверное, у него иссякло терпение. Младшие офицеры примкнули штыки и стали избивать его. Один за другим солдаты выходили из палатки. Пытка продолжалась в течение нескольких часов. После нее вся форменная одежда бедняги была залита кровью. На этот раз мучители не смогли скрыть весь этот ужас – несчастного солдата отправили в госпиталь. За долгие дни из его рта не вырвалось ни звука, ни единого вскрика. Он только испражнялся кровью. Его лицо опухло от побоев, тело пересекали огромные рубцы.

Последовала пауза. Кеораз раскурил сигару, не спуская с детектива глаз. Зеленые глаза Иезавель затуманила пелена слез. Она крепко сжала губы, пытаясь сдержать рыдания.

– А что случилось с младшими офицерами? – спросил Кеораз.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю