Текст книги "Медленные челюсти демократии"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

8. Демократия в перспективе Империи

«Есть люди, которые родились рабами», – сказал трезвый Аристотель, но западное общество привыкло оборачивать эту формулу исключительно против общества восточного. Сегодня Запад представляет собой (или кажется, что представляет) развитую правовую систему, тогда как Восток – по мнению Запада – это запущенная система обычаев, бесправий, этнических конфликтов, нуждающихся в правовой коррекции.

Конфликт демократического общества и обществ тоталитарных легко сформулировать, используя аргументы спора между Западной и Восточной римскими империями. Противоречия западных и восточных обществ, обществ либеральных и традиционных, демократических и тоталитарных явлены нам историей Восточной и Западной римских империй словно бы в свернутом виде.

Упреки, адресованные некогда Византии, веками позже были адресованы социалистическому обществу и вообще восточной модели правления: невозможно объединять власть светскую и духовную, это приводит к нарушению гражданских свобод.

Большинство граждан Западной империи (наследники римского права) усвоили главную мысль критиков империи Восточной: обрядовая пышность подавляла там смысл религиозного ритуала, государственная идея заменяла духовные искания, а духовная власть и власть светская были сконцентрированы в одной фигуре – в фигуре басилевса, то есть императора. Если духовный лидер наделяет правом на власть, а светский лидер это право использует, то в лице восточного императора наблюдается явный перебор: право на власть и власть сама по себе – совмещены в одном лице. Знаменитая симфония власти, коей гордится Византия, в глазах западного демократа – нарушение гражданских конвенций.

Советский Союз, славянские социалистические страны и даже некоторые тоталитарные режимы, которые никак не могли считаться наследниками Византии, были уличены в использовании именно этой модели управления – считалось, что такая модель власти и есть родовая примета тирании. В Корее, Сербии, Ираке, Иране, Румынии злокозненные тираны являлись одновременно и духовными отцами нации, то есть являли своей властью вопиющее противоречие с точки зрения римского права: они легитимизировали сами себя.

Россия, переживая изоляцию от Европы, особенно сильно томилась своим прошлым. Одной фразы Чаадаева («Россия пила из нечистого источника»), фразы, вообще говоря, бездоказательной, хватило на то, чтобы поколения демократически настроенных людей стали проклинать свое происхождение и веру отцов. Еще резче о дурном влиянии Византии отзывался де Местр: «преступления и бред, в которые впала Византийская империя», оказали роковое влияние на Россию. И как же обитатели российских бредовых пустырей чаяли вырваться на Запад – к праву и легитимности. Жители тоталитарного государства желали полноценного демократического строя, где понятия не подменяют друг друга, где интимный мир души, мир внутренней свободы не подвластен гнету сатрапа. Представлялось, что именно демократия и обеспечивает разделение мира внутренней свободы и мира внешнего долга. Правитель в демократическом государстве – лишь исполнитель закона, наемный менеджер, но не сатрап.

Но, здраво рассуждая, демократическая модель общества предлагает вариант правителя не менее противоречивый и столь же уязвимый для логического анализа.

Римский император, сочетающий в себе черты демократа и монарха, – такая же нелепость, как византийский император, сочетающий власть светскую и духовную. Как можно одновременно быть за демократию – и за империю? Как можно воплощать собой свободу и право каждого и одновременно претендовать на подчинение и верность каждого? Это же, если смотреть на вещи непредвзято, просто невозможно, это чушь. Однако практика демократического управления подводит именно к этой формуле власти.

Когда прямая демократия заменяется представительской, когда представители формируют номенклатуру, а номенклатура выбирает своего лидера – этот образовавшийся лидер делается воплощением народа, он становится воплощением демократии. Именно по демократическим законам и по демократической логике он пришел к власти – и отныне он «гарант» прав и свобод многих, он и есть демократия. Одновременно этот же самый человек является императором, поскольку вся полнота власти и все свободы принадлежат ему. Что с того, что он вознесен на вершину как символ свобод – он и сохранит в себе это значение, наряду с властностью императора. Таким гарантом свобод и власти одновременно был император Октавиан Август, и современные правители берут с него пример. Длительное правление, с необходимой жестокостью и разумными свободами, заботой о своем народе и порядком в колониях – идеал цивилизации. Чтобы лучше защищать гражданские свободы, настоящий демократический лидер должен стать диктатором, наладить институт преемников власти, сделаться полновластным господином страны.

Такой демократ-монарх есть естественное порождение демократии, и этой фигурой заканчивались все демократические республики. Так осуществлялся переход от римской республики к императорскому Риму, от французских республик к империям, от Веймарской республики к рейху, от советов – к Советской империи. Таким демократом-императором был Цезарь, таким был Наполеон, и Наполеон III был таким же; таким монархом-демократом был Сталин, такими избранниками-повелителями народа были Гитлер и Муссолини, и сегодняшние правители, длящие свое пребывание у власти во имя блага демократии, в точности такие же. Им все мнится, что они похожи на Октавиана Августа, но первая параллель, которая приходит на ум, – это амбициозный коротышка Наполеон III.

Чтобы такой лидер пришел к власти и стал представлять демократию и империю одномоментно, прежде него должна сформироваться демократически-имперская идеология. Иными словами, должен появиться демократ, искренне, без лести преданно, любящий империю, срастивший в своем сознании эти понятия так, что кажется: одно без другого не существует. Эта задача и решалась в последние десятилетия в капиталистической России.

Возникшая сегодня (и как всегда вовремя) преданная любовь к Петру Первому появилась, как это ни парадоксально, не от желания противостоять Западу – но в надежде на то, что в Западную империю новая капиталистическая Россия войдет, покончив со своими узконациональными особенностями, – через модель большой империи. То будет империя западного образца, с учетом западных уроков, и это даст возможность влиться в большое тело западной цивилизации на равных правах. Дихотомия: национализм – империализм будто бы не оставляет интеллигентному демократу выбора. Неужели же мы хотим российского хаоса – революции, бунта, нигилизма? Да ни в коем случае, и еще меньше этого хаоса хочет наш западный торговый партнер. Народ в данной схеме трактуется как варвар (так его, собственно, и трактовал сыноубийца Петр), и народ должен быть приведен к общим цивилизационным стандартам, чтобы элита общества могла не краснеть за население своей страны, общаясь с зарубежной элитой. Соединяясь в одно целое с западной цивилизацией (ее иногда, для удобства, именуют мировой), элита империи может на законных – и даже этических – основаниях торговать пенькой, лесом, нефтью, алюминием и людьми. Теперь элита представляет нравственный закон и порядок, а не просто бараки да колючую проволоку. Такой закон и порядок и представлял Петр, разрушивший, вообще говоря, всякий порядок власти в России, устранивший престолонаследие – и отдавший страну произволу гвардии и дворцовых переворотов. Упразднивший патриаршество, забравший власть над церковью, окончательно закрепостивший крестьянство, лишивший свобод Украину, император продолжает в нашем сознании оставаться тем, кто принес в Россию права. Подкупает прежде всего образ героя, перешагнувшего через обычай ради «дела», строителя, не обращающего внимания на букву, но пестующего дух. На деле все обстоит прямо наоборот: именно Петр и ввел жесткий регламент империи, а его бытовая размашистость – лишь декорация. Этот тип царя-простолюдина, сделавшего из холопа – князя, панибратствовавшего с челядью и пытавшего сына, неприхотливого в быту и жадного до запредельного разгула, это сочетание «человека как все» и «небожителя» – и есть искомый образ демократа-императора. Разумеется, панибратство с челядью длилось лишь до того момента, пока прихоть не понуждала с челядью расправиться, но как же лестно холопу, если его треплют по щеке. Вообще говоря, Петр Первый был человек жестокий до зверства, сохранились собственноручные заметки царя касательно инструмента для вырезывания ноздрей, он рекомендует устроить дело так, чтобы вырывать все мясо до костей – и однако Петра числят едва ли не покровителем гуманности; единственная цель Петра была обретение государством финансовой и военной мощи – и однако принято думать, что целью его было просвещение России. Невиданные прежде поборы и налоги, поставившие народ в невиданные же условия нищеты и бесправия, нынче в интеллигентной среде принято считать гуманными преобразованиями. Этот поразительный трюк в нашем сознании оказался возможен единственно потому, что Петр олицетворял проверенный историей тип – тип демократа-императора. Демократия (а точнее говоря, тот комплекс благостных чувств, который рождает в современном избирателе этот термин) играет в политике демократа-императора роль исключительно декоративную. Декоративными, внешними были и так называемые западные заимствования Петра, про которые Костомаров однажды сказал совсем просто: «Распоряжения тогдашнего времени, касавшиеся внешней стороны жизни, столько же раздражали современников Петра, сколько принесли вреда России в последующее время… Русский, перенявший кое-какие приемы европейской жизни, уже считал себя образованным человеком, смотрел с пренебрежением на свою народность, между усвоившим европейскую наружность и остальным народом образовалась пропасть. Можно было, вовсе не заботясь о внешности, вести дело государственного преобразования и народного просвещения, а внешность изменилась бы сама собой». Но такой путь слишком долог для императора, который хочет торговать сегодня, богатеть сегодня, владеть сегодня, пороть сегодня. Пока лес (нефть, алмазы, золото, пенька, алюминий) дорожает – надо строить вертикаль власти, а если для крепости империи надо выглядеть элегантно, побрить бороды, разрешить абстракционизм или сплясать вместе с немецким оркестром – то почему бы это и не сделать? Данный тип власти современная идеология и предлагает полюбить – через нее придет наднациональное понимание цивилизации, осуществится идеал – Россия войдет в сонм цивилизованных народов.

Ничего более желанного, нежели эта идеология, для императора-демократа и быть не может. Из такой демократически-имперской идеологии вырастает – уже выросла – демократическая номенклатура. Собственно роль демократического-имперского мыслителя и сводится к легитимизации такой номенклатуры, к приданию ее правлению этического, цивилизационного смысла. И, как это всегда бывает в истории (а в истории России с удручающей последовательностью), едва явился спрос на Имперскую идею, как туг же возникла служивая имперская идеология. Как они умудряются влюбляться во власть по приказу, неведомо, – однако влюбляются. Салтыков-Щедрин именовал таких либералов «панегиристами хищничества». Современный либерал осмысленно выступает за мироуправляющую демократию, за Империю, за сложившийся – легитимный! главное что легитимный! – тип угнетения и «сочиняет правила на предмет лучшего производства хищничества». Ничего более страшного, нежели хаос, для такого либерала нет – хоть ни о каком хаосе, в сущности, речи нет и в помине, речь может идти лишь о том, чтобы поставить под сомнения права хозяев. Но этого новый идеолог не допустит; он враг «всяких утопий». Этот – уже подробно описанный Салтыковым-Щедриным – тип идеолога возрождается снова и снова.

Демократу-интеллигенту номенклатура представляется гарантией бытия в империи – мощный корпус чиновничества ограждает от народного варварства. Здесь его чаяния и пожелания императора – сходны. Правителю номенклатура нужна также.

Для утверждения своей власти правителю прежде всего надо перевести законодательную власть в ранг совещательной: то есть непомерно раздуть административную, чиновную составляющую общества, расширить сенат за счет верных богачей и коррумпированных депутатов, люмпенизировать средний класс, поставить продажное чиновничество на стражу государственных законов. Таким образом, он сможет быть уверенным, что ни одно решение, ни одно мнение не пробьется сквозь толщу чиновного аппарата, но поглотится чавкающей административной кастой. Эта административная подушка будет всегда выдаваться за необходимый цивилизации щит, коим общество отгораживается от стихий. Практическая польза административного ресурса состоит в том, что он сам из себя производит легитимизированную народом власть, поскольку номенклатура представляет народ. Так поступали и Цезарь, и Сулла, и вообще все перспективные демократические лидеры – создав управляемый бюрократический аппарат, Цезарь получал возможность «рекомендовать» народу, то есть просто назначать половину магистратов. Поскольку рекомендация и утверждение в должности проходят абсолютно демократическим путем – претензий к лидеру быть не может. Управляемая номенклатура (ср. термины новейшего времени: управляемая демократия, централизованная демократия, вертикаль власти) есть фундамент власти лидера. При поддержке номенклатуры становились пожизненными трибунами, потом делались всенародно избранными диктаторами, потом «вечными диктаторами» (dictator in perpetuum), потом «верховными жрецами», потом вводился пожизненный принципат – и счастливым гражданам казалось, что они переживают сладчайший миг торжества демократии. Ведь это они сами выбрали себе господина – другого-то нет! Вот и депутаты подтверждают, а депутатам мы должны верить.

Среди советской либеральной интеллигенции было принято иронизировать над эпитетом, примененным некогда к Сталину, – «отец народов». Этот эпитет, равно как и сходные именования корейского председателя Ким Ир Сена, относят к вопиющим примерам тоталитарного словаря. На самом деле данный способ отождествления лидера с народом есть изобретение именно демократии. Сталин, принявший это наименование, ничем не отличается от американского президента, названного «лидером свободного мира», или от Юлия Цезаря, поименованного «отцом отечества».

9. Номенклатура

По сути, речь идет о новом правящем классе, который имеет вполне определенное название – номенклатура. Номенклатура – есть обособившаяся социальная страта, которая производит правителей демократического общества. Избиратели имеют право выбирать из членов номенклатуры своего будущего хозяина.

Исследователи советского общества полагали, что «номенклатура» – феномен, присущий лишь социализму. На самом деле «номенклатура» есть необходимая страта всякого демократического общества, необязательно социалистического.

В Советском Союзе это выглядело так: из рядовых граждан выделялся корпус верных идеологии управляющих, эти чиновники образовывали касту, с внутренними правилами, обособленными от общества. Они никогда не могли вернуться в строй рядовых, но навсегда оставались в своем кругу, а если теряли пост, то передвигались на иной пост, равного значения. Так министр рыбной промышленности мог легко стать министром путей сообщения, а потом секретарем городской партийной организации – при том, что между рыбой, паровозом и партбилетом формально мало общего. Общим является принцип управления, принцип отдельности класса управляющих от класса управляемых, то неравенство среди равных, которое Оруэлл описал словами «все равны, но некоторые равнее».

Захват власти, произведенный Иосифом Сталиным, фактически состоялся именно благодаря созданию номенклатуры. Демарш Троцкого, пытавшегося отделить Политбюро от партийного аппарата, демократизировать партию, оказался для Троцкого роковым – аппарат победил: по сути, победа Сталина над Троцким была победой администрации революции над самой революцией. «Административный ресурс», как сказали бы сейчас, просто задавил ленинское Политбюро. Когда в 1926 году Троцкого и Зиновьева вывели из состава Политбюро и положение о построении социализма в одной отдельно взятой стране восторжествовало над идеей мировой революции, это означало окончание романтического периода прямой демократии – и переход к представительскому правлению, к планомерной административной работе. Сталин – великий администратор, великий менеджер, его сила – в номенклатуре.

Однако номенклатура не есть порождение именно социалистического строя: номенклатура имманентна демократии в принципе.

Оруэлл определил страты как «партию внутреннюю» и «партию внешнюю», но можно определить эти же страты – как владельцев и вкладчиков, акционеров мажоритарных и миноритарных, депутатов и налогоплательщиков. Еще точнее: номенклатура и избиратели. Во всех без исключения демократических странах формируется устойчивая каста администраторов, которые являются как бы механиками демократии – они словно приставлены обществом к сложной машине и следят за состоянием шестеренок. Выделение чиновников в особую касту основано на принципе представительской демократии, и (помимо политики) воспроизводится во всех институтах общества: в экономике прежде всего, но также и в искусстве, и в науке. Не знание предмета (см. общественные обязанности в стратах Платоновой республики), но преданность страте, принадлежность к касте управляющих заставляет чиновника заниматься экономикой, войной, финансами. Равные среди равных выделяются для принятия ответственных решений, и – раз выделившись – они уже сохраняют эту привилегию навсегда. Да, президент через четыре года уходит с поста, премьер может быть смещен – но они ни в коем случае не перейдут в разряд вкладчиков и налогоплательщиков, они навсегда останутся в привилегированной касте как владельцы акций, члены клубов, депутаты парламента. Сенатор Пол Вулфовиц может быть смещен с поста министра обороны, но он сделается главой Всемирного банка; канцлер Шредер уйдет с поста главы правительства в руководство газовой компании; а банкир Кириенко сначала станет премьер-министром, потом лидером оппозиции, потом полномочным представителем президента, потом министром атомной промышленности. Просто диву даешься, сколь много областей человеческой деятельности этим чиновникам подвластно.

Логика демократического представительства неизбежно ведет к тому, что менеджер, представляющий корпорацию, важнее самой корпорации. В сущности, менеджер (самая востребованная профессия нашего времени) – своего рода номенклатурный чиновник экономики – важен не потому, что нечто производит, но потому, что нечто представляет; он может даже не вполне ясно знать, что именно он представляет, – так и депутат не обязан знать подробности о жизни людей, делегатом коих он является. Эти профессии (менеджер, чиновник, депутат) суть разные ипостаси демократического управляющего. Менеджеру безразлично, какую продукцию продвигать, он работает не на саму продукцию, но на идею продвижения продукции; номенклатурному чиновнику безразлично, какой областью руководить – он занимается не областью, но самим руководством; народному депутату безразлично, какую группу народа представлять, – он занимается не народными проблемами, но проблемами представительства. Идея «президент – менеджер государства» следует из демократической системы управления, и многим демократически настроенным гражданам мнится, что эта формула – защита от тирании. На самом деле формула эта не так безобидна, как кажется.

Сначала считают, что на должность менеджера выбирают не столько конкретного человека, сколько верного члена номенклатурной группы. Это удобно, поскольку в касте управляющих места и должности взаимозаменяемы, чиновники передвигаются с места на место легко: сегодня президент, завтра премьер, потом глава нефтяной отрасли. Если речь идет о выборе правительства – этот принцип сильно упрощает агитацию населения. Коль скоро все договорились, что демократия есть наилучший общественный строй, а номенклатура – естественное воплощение народа, то и голосуют на выборах прежде всего за номенклатуру, явись она народу в обличье Иванова, Медведева или Путина. Политологи используют выражение «голосуй за будущее своей страны», ведь всем понятно, что будущее страны – это ее национальная элита, другие люди просто не допущены к решениям. Выбирать будут из них, из тех, кто вошел в страту управляющих. Собственно, теории Гизо и Карла Шмитта сводятся именно к этому и особенно популярны сегодня, при плавном переходе от республики к империи. «Национальная элита» есть эвфемизм понятия «номенклатура», элите следует доверить управление, а народ и близко к народовластию не подпускать – он, варвар, все поломает.

Однако, в некий момент элита (или номенклатура, мажоритарные акционеры, генеральные менеджеры), именно сама элита становится жертвой принципа демократического представительства. Удачливый менеджер приобретает большее количество акций, нежели глава корпорации, логикой представительства он оказывается наверху номенклатуры, становится ее буквальным воплощением. Это происходит по внутренним законам внутренней партии, вычленяющей наиболее удачливого, хитрого, сильного. Принцип ваучера, делающего ничтожного спекулянта владельцем завода, если спекулянт сумел собрать нужное количество бумажек, оказывается решающим в демократической структуре общества. Отныне этот удачливый менеджер олицетворяет порядок в номенклатурных рядах, а тем самым олицетворяет и собственно демократию как таковую. Когда президент Путин заявляет, что о демократии ему говорить не с кем, – вот разве что с покойным Ганди, он находится внутри абсолютно несокрушимой логики: у него демократических ваучеров больше, чем у других – значит, он знает о демократии больше прочих. Он и есть сама демократия, другой, отдельной от него демократии просто нет. Логически последовательная цепочка передачи своих прав представителю – и приводит народ к естественному выводу: если номенклатура олицетворяет народ, а один чиновник олицетворяет номенклатуру, то этот человек – воплощение народа. По известной дипломатической формуле: «если делима Канада, то делим и Квебек» – к власти приходит лидер, в коем воплощены и свобода, и права, и судьба многих. Так возникают формулы «президент – гарант конституции», «лидер нации» и т. д., которые по фанатичной вере в главу государства не уступают «надеже-государю». Ровно по тому же принципу вычленяется и мировая элита, мировая номенклатура.

Греческий полис, насчитывающий несколько тысяч граждан, принимал решение по поводу гражданина, так или иначе известного всем. Современное общество может судить лишь о том представителе номенклатуры, которого предъявляют телевидение и газеты, – то есть органы информации, принадлежащие номенклатуре. Применимо к гигантским, миллиардным обществам Индии и Китая, термин «демократия» можно употреблять разве что в насмешку. Миллиард человек никак, ни в каком случае не может составить свое мнение об одном кандидате – его просто никто и никогда не видел, и слухи о нем столь же недостоверны, как и слухи об императоре Поднебесной. Очевидно, что под демократическими выборами в данном случае (как, впрочем, и в случае стомиллионного населения) имеется в виду присяга на верность системе управления. Система сама выберет из рядов номенклатуры нужного ей сегодня кандидата.

Иными словами, последовательное развитие демократии приводит к образованию классов – причем правящий в демократии класс наделен привилегиями, которые и не снились правящим классам феодальных обществ. «Род человеческий существует ради немногих из людей», – горько сказал Лукиан, а в его время сопоставление величин находилось еще в пределах арифметического уравнения – не то сегодня.

Впрочем, рядовые граждане успокоены тем, что их свободы номенклатура соблюдает – правда, взамен номенклатура требует соблюдения собственной неприкосновенности.

Номенклатура настаивает на принципе, который я бы обозначил как принцип взаимной партикулярности. Частная жизнь номенклатуры обособлена от общества, и это демократично. В конце концов, номенклатура пользуется именно той самой привилегией частной жизни, которая обещана всякому гражданину. В конце концов, это право в демократической конституции записано! Вы хотите частной свободы – и мы вам ее обещаем, но дайте же и нам частную свободу. Мы не стремимся узнать, как вы живете в своей двухкомнатной квартире: ваш дом – ваша крепость, но и вы, пожалуйста, не интересуйтесь, как мы живем во дворцах. Будем взаимно вежливы! Не только вы одни хотите независимости, говорит народу номенклатура, мы тоже хотим независимости! Уж коль скоро вы независимы от нас, словно бы говорит начальство народу, то и мы будем независимы от вас. Мы не вмешиваемся в вашу личную жизнь: пожалуйста, высказывайте мнения, пишите стихи, имейте убеждения, рисуйте на нас карикатуры. А вы не вмешивайтесь в нашу жизнь: в наши прибыли и расходы, планы и комбинации. Мы сами по себе – вы сами по себе.

Один мой знакомый так отозвался на очередное назначение очередного премьер-министра: по-моему, забавно! Когда я сказал, что нет ничего забавного в том, что премьера назначают по-воровски, тайком, что на трон сажают менеджера, удобного начальству, но безвестного населению, что управляют народом анонимы, и т. д., мой друг отреагировал просто: а зачем на это обращать внимание? Если идет дождь, что, надо на дождь сердиться?

Но что прикажете делать, когда другой погоды, кроме дождя, уже нет?

В условиях глобальной победы демократии формируется класс, который следует определить как «мировая номенклатура». Когда люди говорят о некоем мировом заговоре, или напротив, отмахиваются от подобных разговоров, они обсуждают конспиративную теорию – в то время как мировая номенклатура существует открыто, никак не прячась, без конспирации.

Не масоны, не тамплиеры, а простые чиновники образуют правящую касту управляющих, и интересы этой касты перекрывают интересы отдельных государств. Не потому, что эти чиновники замышляют против государств, – но потому что каста управляющих легально представляет государства и народы. Коль скоро постулировано, что демократический принцип выше национального, классового, государственного, что так называемое «открытое общество» представляет собой плавильный котел, где все смешано ради образования однородной свободы – для полноты власти управлять следует самой демократией. Коль скоро интересы демократии в глобальном мире выше узких интересов стран, не приходится удивляться, что номенклатура демократии управляет не только отдельной страной, но и миром. Нет ничего странного в том, что канцлер Германии работает на российскую газовую корпорацию, – он обычный номенклатурный демократический чиновник. Характерным примером того, как работает демократическая номенклатура, является переход чиновников социалистических в статус чиновников капиталистических, вся советская партийная элита сделалась классом привилегированных собственников. Некоторых рядовых граждан этот факт возмутил – и напрасно. Данные люди уже находились внутри демократической номенклатуры. Офицеры ГБ, повсеместно захватившие посты в бизнесе, – еще один пример демократической номенклатурной работы. Простой пример – фигура Ельцина. Карьерный аппаратчик, секретарь обкома, классический номенклатурщик, в годы так называемой перестройки он стал символом борьбы с привилегиями коммунистической номенклатуры – и, победив, создал новую номенклатуру, бессовестную и безнаказанную. Все отлично помнят, какими человеческими качествами надо было обладать, чтобы влиться в этот клан верных и преданных – и этот клан морально ущербных людей сделался верховным символом прав и свобод.

«Всякий жизненный строй иерархичен, – сказал однажды Бердяев, – и имеет свою аристократию. Не иерархична лишь куча мусора. Если нарушена истинная иерархия и истинная аристократия, то являются ложные иерархии и ложные аристократии. Кучка мошенников и убийц из отбросов общества может образовать новую лжеаристократию и представить новое иерархическое начало в строе общества».

Разве мы этого не наблюдали воочию? Когда мерзавцы и рэкетиры, комсомольские вожаки и мелкие пройдохи назначались наместниками власти, делали карьеру при месторождениях и финансовых потоках, образовывали ядро нового порядка – неужели это не напоминало историю любого воровского клана? И как бы другие – порядочные – люди могли добиться успеха в этой соревновательной гонке, не испытав брезгливости? Тот самый Токвиль, на которого любят ссылаться, выбирая для цитат места послаще, высказался о методах отбора в демократические лидеры следующим образом: «Природа демократии такова, что она заставляет народные массы не подпускать выдающихся людей к власти, а эти последние бегут от политической карьеры, где трудно оставаться самим собой и идти по жизни, не оскверняясь».

Когда конец истории достигнут (а по ощущению многих, сегодня так и произошло) и найдена искомая точка баланса, и Фауст готов (в который раз готов!) выразить чувство глубокого удовлетворения от происходящего – в этот момент пресловутый фаустовский дух предстает чем-то сугубо отвратительным. На чем же вы решили остановиться, господа? Какой момент эволюции человечества вам показался столь уж привлекательным, что вы решили отменить историю? Вот именно этот момент так понравился?

Худшее, что делает с обществом номенклатура, – это то, что она подменяет административным давлением (сегодня это давление именуют загадочным сочетанием «административный ресурс») необходимое обществу давление селекционное (то есть отбор не по признакам угодничества, удобства в обращении, адаптивности к мафии – а по реальным талантам). С демографическим ростом этот отбор все более и более необходим – и подменяя его отбором номенклатурным, демократия ведет общество к генетическому вырождению. Уже на современном этапе так называемые проявления свободы и самовыражения в художниках или подростках часто балансируют на грани между инфантилизмом и умственной неполноценностью. И общество старательно провоцирует проявление независимости такого рода, занижает критерии отбора.

«Вместо аристократической иерархии образуется охлократическая иерархия. И господство черни создает свое избранное меньшинство, свой подбор лучших и сильнейших в хамстве, первых из хамов, князей и магнатов хамского царства».