Текст книги "Медленные челюсти демократии"

Автор книги: Максим Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 52 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

По итогам содеянного следовало бы спросить: вы за какую демократию боролись? За власть богатых над бедными? Это разве хорошо? Или демократий существует много – американская, русская, бельгийская, мексиканская? Так вы, может, не ту выбрали? А вдруг (ужасное предположение!) демократия – не самый справедливый строй на свете? Вам про это сказали те, кому вы отдали власть над своей страной – так ведь они могли и обмануть. Рынок – это, конечно, светлая цель, но на рынке, сами знаете, принято обманывать. Демократия – это, конечно, звучит гордо, но это всего лишь один из методов управления народом. При этом управлять безответными миллионами (объявляя их живыми, свободными, цивилизованными, демократическими) много проще, чем несколькими сотнями граждан демократического полиса в Древней Греции. Простора для фокусов больше, не так ли? Однако спросить некому: те, что могли бы спросить, всем довольны.

Интеллигенту пристало хвалить Михаила Сергеевича: теперь куда больше возможностей продавать свое перо, чем прежде. Если не принимать в расчет так называемый народ – то есть тех неудачников, что не вписались в общеевропейский дом, – то так и следует поступать. Непонятно, правда, что именно в таком случае означает слово «интеллигент»? Идеолог существующего строя? Тогда все в порядке.

Остается также не вполне ясным, существовал ли личный интерес Михаила Сергеевича в деструкции одной шестой части суши – совершенно в жанре постмодернистской литературы на этот вопрос имеется много вариантов ответа. Одни расскажут вам о бескорыстии и скромности вождя, другие дадут адреса его вилл. Так тому и быть: это про Черчилля и Ганди все известно и ничего не спрятано, а финал постмодернистской повести обязан быть туманным. Как говорит в сходных случаях Горбачев, «правды вы не узнаете никогда».

Правда – она присутствует только в народной судьбе. Золотая рыбка вильнула хвостом и уплыла, а мужик с бабой как сидели у разбитого корыта, так и сидят. Что-то с ними еще сделают наместники прогресса – продадут туркменскому баю за нефть, распилят страну на улусы? Мало ли что придет просвещенным цивилизаторам в голову. В народе говорят, что родимое пятно на лысине преобразователя соответствует размерам, до которых сократится Россия в результате реформ. Предположение обидное, но, скорее всего, верное.

Реформы по Троекурову

После суетливого демократического Чичикова пришел вальяжный барин, самоуверенный крикун. Кому-то даже померещилось, что он знает, что делать с несчастной родиной. Он стоял на броневике – пародия на маленького картавого человечка, который действительно имел определенные планы, – стоял и не знал что сказать. Черты его лица размыты временем и алкоголем – из сибирского крикуна в конце концов получился обабившийся пенсионер союзного значения.

Для того чтобы нарисовать правдивый портрет Бориса Ельцина, надо разделить четыре стадии взросления этого человека, ставшего (что там ни говори) символом случившегося с Россией.

1. Большую часть жизни он был заурядным партийным бонзой, обыкновенным секретарем Свердловского обкома. Теперь говорят: необыкновенным. Так не бывает – кресло, природа, порядок вещей формируют человека достаточно полно, если он не гений всех времен и народов. Но такие в секретари обкомов не идут. Дальнейшая биография подтвердила именно типичность персонажа, а не его уникальность. Он был безмерно, болезненно амбициозен и властолюбив, обожал командовать. Эти черты характера известны, распространены, они не обязательно «советские», это черты – барские. Таких бар на Руси было предостаточно, во все времена, при любом строе. Нелепые, грубые, пьяные – они возвышаются над толпой, куражатся, хвастают и врут, бьют зеркала, раздают зуботычины, шлют опальных на конюшню и велят мужику бить поклоны.

Барину все равно, какому строю служить, лишь бы руководить. Барин – он прежде всего барин, и недовольство общественным строем у него может возникнуть лишь в одном случае – если ему не дают полновластно, в охотку пороть мужичков. Вот тогда барин готов на отважные дела, тогда он предъявит стране и миру претензии. Барин, возглавляющий движение в защиту гражданских прав, – не странное ли это зрелище? Впрочем, не более странное, чем генеральный секретарь ЦК КПСС, отрицающий марксизм, или полковник госбезопасности, олицетворяющий демократию. Именно эта абсурдная логика российской истории сделала секретаря Свердловского обкома партии – вождем свободолюбивых граждан. Поразительно, что именно человек с непомерной тягой к управлению, командованию, крику стал борцом за свободу. Тогда этого противоречия не заметили. Наделили его чертами борца – мол, кричит, потому что борется с неправдой. А кричал он по другой причине: он был самодуром, демагогом и хамом.

2. В борьбе за власть в смутные времена именно эти качества позволили ему взять верх. Он кричал громче других, более пылко и безответственно, обещал больше. Так и большевики обещали власть народу, землю – крестьянам: по той же логике – лишь бы пылко сказать. Идите и берите. Только давать никто не собирается, уже все роздано, а так – пожалуйста. Однако это действовало. Как случается со всеми страстными и бурными натурами, он и правда поверил, что этот набор прекраснодушных и безответственных слов действительно плод его внутренней работы, некоей программы. В годы борьбы за власть он казался – самому себе и окружающим – человеком, одухотворенным идей. Популярной тогда идеей была идея демократии. Про демократию хотите? Извольте! Он произносил банальности, его воображения не хватало даже на мало-мальски внятную программу, но подкупало то, что этот человек – за народ! Косноязычный, грубый, пьяный – но искренний! Но – болеет за мужика! Так, он настаивал на том, чтобы начальство лишили привилегий, и благодаря этому был популярен в народе. Тот же самый народ не заметил того, что именно этот человек забрал себе привилегий больше, нежели те начальники, против которых он выступал. Никому из уличенных в привилегиях не удавалось обеспечить себе пожизненную неприкосновенность, миллионные государственные дотации на охрану и т. п. Не говоря о членах его семьи, ставших легальными миллионерами, неприкосновенными для закона. Эти привилегии, выданные коррумпированным чиновником, были финалом его борьбы с привилегиями.

3. Победив коммунистическую элиту и сделавшись символом демократии, этот человек пережил два волнующих года. Волновался не один он – вся страна переживала что-то вроде катарсиса в долгой социальной драме. Это время предстало перед гражданами как прекрасный фестиваль свободы, праздник воли. Собственно, с момента речи на броневике перед Белым домом в 91 году и до расстрела парламента в том же Белом доме в 93-м (то есть от одного Белого дома до другого) в России была некая безразмерная демократия, демократия как бы идеальная, вне конкретных обстоятельств. А обстоятельства, тем не менее, присутствовали – и они формировали его поведение и характер так же властно, как в пору Свердловского обкома. Вообще-то эти два года прекрасными не были, они были чудовищными. В течение этих разудалых лет развалилась огромная страна, исторические завоевания России пошли прахом, рухнула система управления государством (то есть партия), сформировалась компрадорская, безжалостная политика в отношении населения и был введен в русскую политику принцип разрушительного, хамского наместничества. Однако проводились эти мероприятия с освободительным пафосом и вальяжностью, с той широкой барской оттяжкой, которая – по сравнению с партийным регламентом – воспринималась как свобода самовыражения. Шварк! – партбилет на стол! Бабах! – разломали Советский Союз на части! Эти два года вольницы показались гражданам воплощением их мечтаний: вот как оно бывает, когда не надо слушаться указов партии, когда сам правитель – бесшабашный хулиган! Ну не дивное ли время! А завершились эти бесшабашные годы расстрелом парламента из танков – пришла пора барину показать, кто в усадьбе хозяин. За искомые два года сложилась новая элита, и она предъявила свои требования этому человеку: он постепенно вернулся к своей прежней роли – стал выразителем новой власти, таким же секретарем обкома, как и прежде. Сам он идей не генерировал, мыслей не имел, только стучал кулаком. Это – привычная для него работа: стучать по столу кулаком. Однако экстатическая пылкость характера заставляла его думать, что сам стук кулака есть содержательное сообщение. Его кулаком разломали страну, раскурочили восточный блок, разгрохали промышленность, распихали участки добычи и т. д. без конца. Он ломал – и произносил пылкие фразы утверждающего, строительного значения. Собственно говоря, барин Троекуров (персонаж известной повести «Дубровский») и не наделен особенными идеями, а если он и воплощает феодальные принципы, то не потому, что решил их воплощать, а просто так сложилось. Он равно сумел бы воплотить и демократию, лишь бы командовать дали и крепостных сечь. Любопытно, что фразеология Ельцина была во все времена демократической – и во времена обкомства, и во времена обороны Белого дома, и во времена расстрела второго Белого дома, и позже, когда он уже сделался пьяной куклой в руках промышленной аристократии, воров и казнокрадов. Просто наполнение этих демократических терминов было – в зависимости от реального содержания власти – иным. Подобно тому, как самый рослый и шумный в компании воображает себя главарем, а реальный главарь позволяет ему так считать, так и он всегда воображал, что принимает решения сам, и постепенно эта игра стала понятна любому зрителю телевизора, не говоря о непосредственном окружении. Говорили о сильной руке, но никогда не было у государства руки настолько безвольной. Просто рука все время стучала по столу.

4. После 96-го года его портрет завершился окончательно. Отныне он стал откровенно смешон, и поделать с этим было ничего нельзя. Он много пил, загадочно улыбался, с хитрым видом произносил нелепости. Он стал именовать себя «святой президент» (сказано в Иерусалиме), говорить слезливые театральные фразы («Берегите Россию», – сказано Путину при передаче последнему власти над страной, чудом еще живой после реформ), называть себя «гарантом» закона (это сказано в стране, где закон попирался ежесекундно). Смотреть на Ельцина было неловко, президент вызывал жалость, кукольная роль его стала очевидной. Таким он был всегда, просто, когда отпала нужда в его крике и эскападах, наружу полезла смешная дурь, стали видны веревочки, за которые куклу дергают. К этому времени полноценно сложилось коррумпированное ядро власти, вполне безличное, распределяющее власть в процентном отношении между заинтересованными партнерами. Ему и одного процента не дали, если не считать того, что его внук – потешная реинкарнация Бориса Ельцина – катается по морям на яхте и пляшет в казино на Сардинии. Обобщая портрет этого человека, следует сказать, что он был русским барином, хрестоматийным номенклатурным начальником; он все время ломал и портил то, что ему вверили в подчинение; он ничего не построил; он был склонен к демагогической риторике – рудимент партийного прошлого. Под его опекой стали формироваться кланы и семейства, расхищающие бюджет страны. Украли много, но всегда считалось, что страна большая и хватит всем. Его услугами пользовались те, кто реально имел планы строительства – то, что они строили, не имеет отношения к фразеологии Ельцина. Это уже совсем другая история. Это история становления нового крепостного хозяйства – фундамент его заложил партийный барин.

Оттепель переходит в распутицу

Время снабженцев

Пришла пора, и закончился период, отведенный на очередное переустройство России, хрестоматийные пятнадцать лет. Даже двадцать, но пять лет спишем на брожение умов и поиски лидеров процесса. Считая от 91-го, когда все сделалось волнующе неясным, и до 2007 года, когда все стало ясно опять, – как раз и миновали те самые пятнадцать лет, ровно как положено в русской истории. Можно сказать, что история работает как будильник: завели, время подошло, вот будильник зазвонил.

Так уже было много раз, последний, живой в памяти период – с 1953-го (смерть Сталина) до 1968-го (танки в Чехословакии). Пора интернациональных фестивалей, узких брюк, джаза и абстрактной живописи, время разоблачения культа личности и увлечения экзистенциализмом получило название «оттепели». Повлияло это время на природу России? Нисколько. Герои тех лет именовались «шестидесятниками», они благородно и скучно старели, забытые всеми, и прежде всего новыми реформаторами. Новые реформаторы, появившиеся после положенного периода застоя, на «шестидесятников» не особенно оглядывались – опубликовали десять устаревших текстов и отправили авторов на пенсию.

Наше время, по аналогии с «оттепелью», следует назвать «распутицей»: количество грязи, произведенной энтузиастами, несоизмеримо с тем временем. Оттепель – это когда только потекло, распутица – это когда вовсе развезло. Распутица – довольно емкое слово. Оно обозначает и отсутствие дороги, и топь, и бесперспективность. Однако вот снова подморозило, грязь и лужи стянуло льдом. Лидер, коему Провидение дало судьбоносную фамилию, поведет свой народ известной прежде дорогой.

Периоды сомнений и брожений регулярно случаются в истории России, и ушлые люди, отмечая начало перемен, точно предсказывают их конец. Так бывало прежде, так есть сейчас и так будет снова. Сначала режим придет в негодность, проиграет соревнование с передовыми технологиями Запада. Тогда лидеры задумаются о переменах: хорошо бы догнать соперника, и значит, надо перезапрячь лошадь (то бишь народ). Ради этого придется ослабить узду, и народ на время вздохнет свободно. Потом население охватит эйфория свободы, потом начнутся грабежи, потом новые управляющие станут учиться у Запада новым технологиям, потом выделится новый лидер, который, используя преимущества новых технологий, снова с Западом поссорится, потом в стране наступит новая полоса тихого крепостничества. Вот, собственно, и все.

В такие периоды интеллигентные люди задаются вопросами: «Как нам обустроить Россию?», «Как переделать Россию за пятьсот дней?» – и наполняют умы окружающих пустыми фантазиями. Такие годы именуют по-разному: «смутным временем», «периодом реформ», «оттепелью», «новой экономической политикой», «прорывом в цивилизацию» и т. п. Название всякий раз отражает степень оболванивания хрониста – те, кто назвал время западника Годунова «смутным», представляли себе природу России точнее, чем безумцы, объявившие сегодняшнее брожение «прорывом в цивилизацию».

Речь, разумеется, никогда ни о каком прорыве в европейскую цивилизацию не шла. Россия представляет собой особый организм, и развивается по собственным, имманентным ей самой законам. Никакой общей цивилизации, куда Россия могла бы войти (тем более хотела бы войти, тем более была бы приглашена), попросту не существует.

В России речь идет всегда только об одном, а именно: о завозе нового оборудования, чтобы укрепить старый режим.

Как только прежнее оборудование (пушки, корабли, трактора, ракеты, банковская система, нефтедобыча, система управления, информационная база и пр.) приходит в негодность и конкуренции не выдерживает, наступает пора перемен. Перемены эти касаются инструментария, но не принципа использования инструментов. Иные пылкие люди называют такое время – временем реформ, а тех, кто завозит новое оборудование, – реформаторами.

Это основная, радикальная путаница российской историографии: исследователи принимают за реформаторов – обыкновенных снабженцев. Есть такая должность на заводе – снабженец; это изворотливый человек, обладающий опытом налаживания контактов, ловкач, проныра, деляга, которого дирекция посылает к соседям, чтобы он привез новые детали к старым станкам.

Российское государство время от времени делегирует группу снабженцев для закупки нового оборудования, и служилые люди отправляются в Амстердам – учиться корабельному делу, в Женеву – осваивать социальную риторику марксизма, в Гарвард – перенимать приемы банковских спекуляций. Нет сомнений в том, что некоторые из этих снабженцев искренне заблуждаются на свой счет и полагают себя самостоятельными мыслителями, просветителями, «архитекторами перестройки». Некоторым из них мнится, что именно так, перенимая приемы западных технологий, могут изменить они вековой уклад своей суровой Родины. Вот освоят они прогрессивную банковскую систему – и не будет более угнетения и бесправия глухих российских деревень. Вот завезут они на старый завод компьютеры, и завод станет выпускать не колючую проволоку – а розовую пастилу.

Правды ради надо отметить, что идеалистов среди снабженцев немного. В большинстве своем снабженцы знают о том, что они именно снабженцы, а никакие не реформаторы, и – хотя им приходится в командировках значительно надувать щеки и говорить о прогрессе – они исправно служат той власти, которая их снарядила на добычу нового оборудования. Они хорошо знают, что завод, который отправил их в командировку, имеет свои собственные планы развития. Да, их послали за новым оборудованием, и есть соблазн назвать себя «просветителями» – но что такое это пресловутое оборудование? Пригодится сегодня, потом опять устареет, и выбросят его на помойку, и завтра пошлют новых снабженцев закупать новые прогрессивные штучки.

Дирекция завода, и сами снабженцы тоже, отлично знает, что основной секрет отечественною производства вовсе не в прогрессивных технологиях. Прогресс помогает, спору нет, но на принцип работы предприятия технический прогресс не влияет. Наше производство – особое.

Государство Российское – в силу своей природы, географии и истории – функционирует на принципах крепостничества, то есть функционирует постольку, поскольку девяносто процентов бесправного населения обслуживает десять процентов начальников. Протяженность российской территории, дурной климат, невозможность поместить всех в равные условия, тайга и болота – все это сделало главным принцип угнетения большинства ради прихотей меньшинства. Разумеется, существуют маленькие, но насущные радости, коими начальство должно делиться с народом: сознание своей уникальной миссии и дешевый алкоголь. Больше, собственно говоря, ничего и не требуется. Население последовательно обращают то в христианство, то в коммунизм, то в демократию – без видимого ущерба для принципа сотрудничества с начальством. Чтобы население обслуживало начальство более качественно и быстро, его вооружают компьютерами и обучают бурить скважины, но нет и не может быть в принципе такого плана преобразований, который обучил бы население Сибири работать на самих себя и не отдавать оброка в центр. Нет и никогда не бывало в русской истории таких реформ, которые были бы направлены на изменение главного принципа – крепостничества.

Так или иначе – ивановскими методами, петровскими, столыпинскими или сталинскими – но принцип работы государства Российского пребудет неизменным, и иного метода не будет никогда. Так побеждали прежде, так победим.

Если же и случаются сбои в работе государственной машины – то это лишь нормально: надо же иногда регулировать механизм. Машина у нас громоздкая и техобслуживание берет время. Как правило, лет пятнадцать.

За отчетный период происходят три необходимые для государства Российского вещи. Во-первых, происходит смена элит, во-вторых, обновляется технический арсенал власти, в-третьих, население гальванизирует в себе холуйский инстинкт. Холуйский инстинкт есть мотор российской истории. Это основной российский природный ресурс, куда более важный, нежели газ или нефть. Крепостничество плохо работает без холуйского инстинкта, шестеренки механизма надо смазать. Города возводятся, нефть качается и стихи слагаются только на этом природном топливе – на холуйстве. Слюновыделение при виде генеральских лампасов и головокружение от лицезрения императора – вот необходимые народные качества, без них не стоит русская земля. Если у народа возникают проблемы со своевременным выделением слюны, значит пришла пора для очередного «прорыва в цивилизацию». Значит, пришла пора посылать снабженцев за новым оборудованием, ослабить упряжь, дать народу погулять, пощипать травку. Пусть, пусть немного пошалят, пусть поездят по разным иным странам – все равно они никому больше не нужны. В других странах и на других заводах работают иные механизмы, там наши мужички без надобности. Вот погуляют мужички на свободе, побьют друг другу рожи, понюхают западные порога и сами полезут обратно в хомут. На карачках приползут и запросят: «О, приди, надежа-государь, правь нами! Вразуми нас, паршивцев, вытри о нас свои ноженьки!»

Лижем и отплевываемся

Последние годы страна гадала, каким именно способом президент обойдет конституцию. Профессия политолога свелась к ремеслу цыганки: анализировали не объективную ситуацию в стране, а внутренний мир президента, то есть область иррациональную. То ли президент отменит выборы в виду чрезвычайной ситуации, то ли продлит срок полномочий от четырех лет до семи, то ли пойдет на третий срок, то ли станет премьером при марионеточном президенте, то ли вернет институт генерального секретаря партии, и этот пост станет пожизненным – что он пожелает?

То, что выборы будут фиктивными, то, что демократическая конституция не действует, – в этом никто и не сомневался. Интересовало другое: как именно исхитрятся, чтобы и конституцию не отменить, и трон сохранить. А что трон дан пожизненно – очевидно всем. И всем нравится.

Странным образом среди оглушительного славословия звучат отдельные негодующие реплики.

Однако, чтобы оспорить право Путина на власть вечную, надо иметь хоть какую-то идейную платформу для протеста, логическую основу для рассуждения. С какой точки зрения его вечное правление не хорошо?

1. С точки зрения здравого смысла? Но здравый смысл (исторический опыт, анализ природы русского общества, обзор культуры и традиций) говорит, что так именно и положено в России. После периода смуты наступает период длительного однообразного правления, наподобие брежневского, сталинского, екатерининского, николаевского. Эти тягучие серые времена – суть нормальное состояние России: сменив кожу, страна вступает в новый цикл био-культурного развития. Скорее всего, именно эти циклы для России наиболее продуктивны. Здравый смысл может лишь констатировать, что случившееся сегодня – случилось по правилам.

2.С точки зрения демократии как цивилизованного способа правления? Но мы убедились, что демократия бывает разной, и часто жестокой. Американская и британская демократии не отличаются вегетарианством и моральностью, с общественным мнением не считаются. Хотят – бомбят, хотят – сажают на трон суверенной страны марионетку, хотят – подтасовывают результаты выборов. То, что демократия как форма социального регулирования не была нами хорошо осмыслена – более чем очевидно. Наше сознание мифологизировано, мы верим в звук имени, и не желаем знать, что данное имя обозначает конкретное явление. Кто и когда сказал, что демократия – это свобода? Это абсолютно ничем не доказано. Кто и когда сказал, что демократия бывает лишь однородной? Пелопоннесская война (между демократической Спартой и демократическими Афинами) есть простая модель того процесса, который мы наблюдали в двадцатом веке. Мы смотрели с близкого расстояния, а потому не разглядели внимательно. Мы оперируем мифологическими представлениями о борьбе тоталитаризма с демократией, тогда как, по сути, в истории двадцатого века происходило соревнование различных форм народовластия. И гитлеровская Германия, и корпоративное государство Муссолини, и социалистическая Россия, и Пятая республика, и военный коммунизм, и федеральные штаты – это все различные формы народовластия, и они соревнуются на тех же основаниях, что и монархии, представлявшие нации прежде. Когда администрация российского президента говорит, что у нас особая демократия, она лишь напоминает, что наш народ – особенный. А что, это прежде было неизвестно?

3. С точки зрения наших невнятных, но свободолюбивых идеалов? С точки зрения борцов с большевистским режимом? Однако и этот аргумент не действует. Мы сами расстреляли свои утопические представления в 93 году. Все или почти все, кто сегодня негодует по поводу узурпации власти Путиным, приветствовали расстрел парламента в 93-м. Наши идеалы просуществовали с 91-го по 93-й – и мы сами от них отказались, когда поддержали самодура и алкоголика, отдающего приказ стрелять в народных избранников от имени свободного предпринимательства. Вся практика так называемой демократической власти последующих лет была насмешкой над здравым смыслом: президент рекомендовал парламенту кандидатуру премьер-министра, и парламент имел возможность трижды утверждать или отклонять кандидатуру. Если и на третий раз парламент с выбором президента не соглашался, президент парламент распускал. Мы же это приняли однажды – и что теперь удивляться, что парламент научился утверждать кандидата в премьеры в течение суток

4. С точки зрения эстетической? Вот здесь действительно не все в порядке, вкус хромает. Как искренне лебезим! Какие вдумчивые аргументы отыскиваем для холуйства! Бизнесмены дарят коллекции живописи в личные резиденции, художники изображают портреты лидера в летном шлеме, капитанской фуражке и просто в образе мыслителя, медитирующего у кремлевского окна. Солдатские шутки президента публикуют в сборниках «Афоризмы великих людей», рядом с высказываниями Канта и Спинозы. Офицерские манеры перенимают подчиненные, спортивную походку копирует детвора, гардероб обсуждают известные модницы. И вся страна молит полковника госбезопасности: останьтесь навсегда! Лучше Вас никого быть не может!

Пятнадцать лет либерального вранья, пятнадцать лет независимой журналистики, пятнадцать лет демократической риторики – и вот результат свободного развития: народ присягает офицеру госбезопасности на верность.

Еще Грибоедов предсказал появление В. В. Путина – и точно описал поведение интеллигентов. «Я князь Григорию и вам фельдфебеля в Вольтеры дам. Он в три шеренги вас построит, а пикнете, так мигом успокоит». И случилось по слову классика: пришел незаметный офицер, построил идеологических снабженцев во фрунт, прикрикнул, и вот тянут они шейки, глазками выражают восторг.

Однако, если разобраться, иначе и произойти не могло. События выстраиваются в последовательную цепочку. Сначала оплевали ненавистную идеологию коммунизма и захотели абстрактной демократии. Потом снабженцы укоренили в сознании населения мысль о том, что рынок и капитализм – есть необходимые условия свободы. Потом интеллигенция стала умиляться отечественным ворюгам и хапугам – они олицетворяли независимость. Потом ворюги захотели стабильности для своих приобретений – и пригласили офицера присмотреть за своим добром. Потом офицер решил стать генеральным секретарем.

Скажите, какое именно звено уравнения вас не устраивает? Тот, последний пункт, когда менеджер решил сам возглавить корпорацию? А до этого все было правильно? То есть когда нефтяные бароны прибирали к рукам собственность страны – это было здорово, когда они захотели поставить управляемого сторожа – это было хорошо, а вот когда сторож взбунтовался – вот здесь стало нехорошо? Когда журналисты обслуживали либерально ориентированных ворюг – это было нормально, а когда журналисты стали обслуживать государственных коррупционеров – это стало ненормально?

Ведь как хорошо придумали отечественные воротилы: бизнес правит страной, а управляющего время от времени меняют, исходя из интересов рынка. Политики меняются, реальный курс остается – и это называется демократией. Сторонников концепции президента-менеджера в корпоративном государстве, вероятно, удивит, что лидер британских фашистов Освальд Мосли полагал именно эту концепцию наиболее действенной для великих демократий. «Парламент – единственная форма производства, которая не была рационализирована за последние триста лет», – писал идеолог фашизма.

Положа руку на сердце, разве мы, в безоглядном стремлении к прогрессу, не рационализировали это предприятие? Но сделали мы это не вчера, а пятнадцать лет назад.

5. С точки зрения гражданского общества? Прерогативы гражданского общества ущемлены в связи в особенностями статуса лидера? Штатские обижены тем, что ими правят военные? Но и здесь не произошло ничего непредвиденного. Мы всегда хотели власти Пиночета. Русские интеллигенты традиционно почитают Франко и Пиночета: утопистов-мечтателей, испанских революционеров и крикунов мы недолюбливаем – нас созерцание погон как-то успокаивает. В годы советской власти считалось прогрессивным любить Франко, а Испанскую республику презирать; считалось дальновидным ценить Пиночета, а Сальвадора Альенде критиковать; было принято Батисту жалеть, а Фиделя Кастро ненавидеть. И то сказать, натерпелись мы, русские интеллигенты, от потрясений и революций, нам бы полковника просвещенных взглядов, нам бы грамотного офицера в вожатые!

Основная задача свободных умов нашей Родины – это борьба с большевизмом, а капиталистическая госбезопасность, демократическая казарма – что в этом плохого? Чуть кто забудется, ему резонно напоминают: а раньше, при Брежневе, что, лучше было? Ты вот в Турцию теперь загорать ездишь, а зарплату тебе какую положили, забыл? Вы с кем, мастера культуры? И если разобраться, нам такой свободы и довольно, мы именно такую свободу и хотели. Мы ведь хотели критиковать Сталина и Черненко, мы ведь мечтали назвать Маркса дураком, а это теперь поощряется. Главный враг – коммунистическая утопия, и здесь планы начальства и планы интеллигенции совпадают, все хотят конкретных доходов – и сегодня.

И Пиночета, и Франко, и Перона, и Путина привела к власти олигархия, причем не отечественная только, но международная. Но ведь именно эту международную олигархию мы и считаем гарантией развития капитализма и, следовательно, гарантией успеха демократии во всем мире. Уточните, пожалуйста, где здесь противоречие. Конечно, иногда случаются производственные конфликты. Случается, иногда один богач разоряет другого богача, а один полковник убивает другого полковника. Но не следует ли это отнести к внутриведомственным конфликтам?

Путин – именно тот президент, какого и заслуживает банановая (нефтяная, курортная, колониальная) демократия. Талантом, привычками, осанкой, мундиром – соответствует стандартам. Офицер, любящий отчизну и умеющий считать деньги, – здравый, ответственный, твердый. Вертикаль власти, управляемая демократия, институт преемников вместо выборов – а что, Франко как-то иначе себя вел? Что-то продал, что-то спрятал, от коммунистов уберегся, с Западом дружил – мечта! Иные боятся военных – но совершенно зря.