Текст книги "Песни, запрещенные в СССР"

Автор книги: Максим Кравчинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Объяснял ли вам отец, что эти песни запрещенные?

– Да, он говорил об этом, но это лишь еще больше разжигало любопытство, подстегивало интерес. Я думал про себя: «Почему же эти песни не звучат с эстрады, ведь они, как никакие другие, подходят для русской души».

В те же годы я сильно увлекся творчеством эмигрантов. Собрал практически всех: Димитриевичей, Рубашкина, Клименко, хор Жарова…

Все это у меня было. Я интересовался не только цыганским репертуаром, но и городским романсом. Я не хочу называть эти песни «блатными», потому что «блатные» песни, особенно в нынешнем виде, я не приемлю. Сегодня в них нет гротеска, самоиронии, куража, наоборот, все как-то очень серьезно про «нары», «бараки», «конвой»… А ведь главная прелесть «хулиганских» вещей именно в присущем им юморе, метком, удачно подобранном слове.

В начале семидесятых я услышал первые концерты такого самобытного артиста, как Аркадий Северный. Я сразу понял, что он не эмигрант. Во-первых, качество записи хромало, было слышно, что это не с диска. Во-вторых, аккомпанемент и его исполнение часто шли «мимо нот», плюс ко всему он путал слова, ошибался в падежах, склонениях, проглатывал окончания. Нередко было заметно, что Северный поет пьяным, но… Все огрехи искупались абсолютно фантастическим тембром голоса, подачей и разнообразностью материала. Думаю, если бы он дожил до сегодняшнего времени, имел возможность спеть с хорошим ансамблем, в студии, то достиг бы впечатляющих высот.

– Расскажите о том, как вы сами пришли к русской песне уже в качестве автора-исполнителя.

– Я не профессиональный музыкант, хотя окончил когда-то музыкальную школу по классу фортепиано и довольно профессионально владею семиструнной гитарой. Первые песни, написанные для друзей, знакомых, появились в конце семидесятых годов, но тогда я еще не помышлял об их записи, некой популяризации. Да и занят был абсолютно иным в жизни – окончил сначала Плехановский институт, потом Академию внешней торговли и благополучно строил карьеру, работал на Смоленской площади, в Министерстве внешней торговли, выезжал в загранкомандировки.

Но тянулась, наверное, душа к музыке. Я писал песни, стихи «в стол», не ощущая себя ни музыкантом, ни поэтом.

А в самом начале восьмидесятых сделал дома, под гитару, первую запись. Поставил катушечный магнитофон «Грюндиг ТК-46» с реверберацией – и вперед.

– Сохранились ли самые первые «опыты»?

– Вряд ли, многое утеряно. Иногда на концерты приходят коллекционеры и приносят мои старые пленки, а я их просто не помню. Начиная года с 1982–1983-го я стал записываться довольно часто. У друзей, в компаниях… Бывало, на меня выходили некие энтузиасты подпольной культуры, предлагали организовать домашний концерт. Там собирались даже какие-то зрители, слушали, аплодировали.

– Но одновременно вы продолжали трудиться во Внешторге?

– Да, я свои песни не считал чем-то выдающимся, мне это просто в голову не приходило. Я чувствовал страсть к песне, тем не менее даже не думал ломать ради творчества привычный жизненный уклад. Мне было что терять: я работал, и на службе все шло, можно сказать, отлично.

Хотя пару раз я попытался исполнить свои произведения на официальных мероприятиях, в каком-то ДК или клубе. Помню, спел казачью песню: «Ты прости меня, родная, коль себя не сберегу, где умру, я, сам не знаю, буйну голову сложу…» После выступления ко мне подходит «товарищ» из отдела культуры, наверное, и говорит: «Что же вы поете? Надо вот так: “Ты прости меня, родная, коль себя не сберегу, где умру, я, сам не знаю, за… советскую страну”».

Бред какой-то, понимаешь! При чем здесь это вообще… И так было постоянно.

На парткоме, когда мои песни дошли до коллег, начальник встает: «Никольский! Ты или работай, или песни свои пой!» «Совок» был, что ты хочешь…

А вот еще случай. Меня направляли по работе в Италию, и, как водилось в те времена, я заполнил не одну анкету, прошел несколько согласований на разных уровнях, от месткома до КГБ, и, наконец, на финальной беседе с ответственными товарищами один из них заявляет мне: «Да, товарищ Никольский, все у вас на первый взгляд в полном порядке, нет изъянов в биографии, и специалист вы хороший, но… Мы внимательно изучили ваше досье в отделе кадров и обнаружили там один факт, не идущий на пользу репутации советского служащего: вы были замечены на похоронах Высоцкого! Причем, по имеющимся у нас материалам, видно, что вы сильно переживали его смерть…» Что я мог ответить на это? Как связано мое присутствие на Ваганьковском и заграничный контракт? Такие вещи случались, конечно, в СССР сплошь и рядом. Но в Италию я все равно выехал.

– Работали в серьезнейшем учреждении и пели неофициальный репертуар. Не боялись? И если да, почему за псевдонимом не укрылись?

– Боялся, конечно, но бог миловал, никаких репрессий в мой адрес не было. На службе только косились.

А почему под своим именем остался? Да потому что это было хобби: я не давал концертов, не ставил запись альбомов на поток, то есть не нес, скажем так, свою идеологию в массы. Собственно, у меня не было в мыслях как-то популяризировать свое творчество.

Все выступления тех лет получались стихийно. Однажды я по службе прибыл в командировку в Ленинград, и там знакомые моих знакомых спонтанно организовали концерт.

– Это тот самый: «Мы благодарим вас за замечательный прием в городе Ленинграде. Андрюша Никольский дарит вам свои новые песни…»

– Да, он проходил в холле (!) какого-то ДК, собралось столько людей, очень здорово принимали.

– Как же случилось, что вы все же оставили карьеру чиновника и ушли на эстраду?

– Знаете, если бы не революция 1991 года, я бы, скорее всего, и не бросил свою работу. Я собирался ехать в Англию в наше торгпредство на три года, а тут путч, и все полетело кувырком.

– Но если вы не рассчитывали всерьез заниматься музыкой, каким образом вы мелькали, пусть редко, на ТВ, в прессе и т. д.?

– Тоже случайно: жена моего друга работала редактором в Останкино. Так же и в журнале вышла заметка, и на радио попал – без малейших усилий с моей стороны. У меня в кругу друзей были только коллеги из министерства и дипломаты. Никого из шоу-бизнеса я не знал.

Миша Шуфутинский спел несколько моих песен: «Играй, гитара!», «Моя жизнь», «В ресторане», и когда он приехал в 1991 году в Москву с гастролями, мы познакомились. Потом он меня с Лещенко познакомил, и Лев записал целую пластинку моих вещей. Затем я был приглашен к Лещенко на день рождения, а там сидит Филипп Киркоров… Вот так все началось.

Кстати, тогда же, в начале девяностых, мне сказали, что мою песню «Сотник» исполняет в концертах Звездинский. Я купил цветы, поехал на его выступление, хотел поблагодарить его, а он спел «Сотника» и ни словом об авторе не обмолвился. Я обалдел!

Миша Шуфутинский, наоборот, и на кассетах указал мое имя, и, если я бывал в зале во время исполнения им моего произведения, всегда говорил: «Здесь присутствует Андрей Никольский – автор этой песни». А тут такое бесстыдство!

– А какое продолжение имела та история?

– Я рассказал об этом моим друзьям, у нас нашлись общие знакомые со Звездинским в музыкальных и иных кругах, и он сказал, что ни на что не претендует – это, мол, переписчик ошибся… В ответ я лишь саркастически усмехнулся. С тех пор я все свои произведения (а их уже несколько сотен) регистрирую в РАО. До этого случая я ничего не регистрировал. Так что нет худа без добра! (Смеется.)

– Андрей Юрьевич, я понимаю, что каждая песня, каждая новая пластинка сродни ребенку, и тем не менее какую работу вы считаете самой любимой?

– Наиболее удачным диском во многих смыслах я полагаю альбом «Желтые ненастья», который я посвятил моему другу Игорю Кудряшкину.

– Чем порадуете ваших поклонников в ближайшее время?

– В планах серия выступлений на центральных столичных площадках.

Готовится выпуск DVD, посвященный недавнему концерту в Кремле. Кроме того – тебе и читателям этой книги будет особенно интересно, – я намереваюсь записать проект с песнями из репертуара моих любимых исполнителей: Петра Лещенко, Александра Вертинского, Алеши Димитриевича, Виктора Клименко.

– Спасибо вам за интересный и откровенный рассказ, маэстро, и невольную «подводку» к теме следующей главы.

«Автора!!!»

Парадокс! Но львиную (и, пожалуй, лучшую) долю классических «блатных» песен создали люди интеллигентные и в лагерях никогда не сидевшие… Из разговора с Михаилом Шелегом

Как звучали «запрещенные песни» в исполнении «официальных лиц», нам теперь известно. Теперь будет уместно поговорить об авторстве некоторых «блатных» песен. Возьмем, к примеру, известную хулиганскую песню «Кралечка», или, как ее еще называют, «Пиковая дама». Думаете, это образец творчества босяков двадцатых годов? Ничего подобного. В рубрику «История песни» журнала «Шансонье» я как-то включил рассказ об этом произведении, написанный мной по мотивам воспоминаний Валерия Поволяева.

Называлась заметка

Как «Кралечка» спасла поэта

Песня, о которой пойдет речь, едва появившись на свет, тут же «покинула родителей» и ушла «в люди». Лихой мотивчик и злободневный для всех времен текст зазвучал в репертуаре Аркадия Северного и Саши Комара еще в семидесятые, а в недавнем прошлом композицию записали в своих альбомах Владислав Медяник и Леонид Коржов. Настоящий хит, она лишь самую малость проигрывает в популярности «Мурке» или «Лимончикам». Да и то, скорее, из-за своей «молодости». Как ни странно, но знаменитая «Кралечка» вышла из-под пера талантливых авторов всего четыре десятка лет назад, а не во времена Бени Крика, как кому-то может показаться.

В начале шестидесятых годов на Одесской киностудии снимался фильм «Страницы былого». По сюжету в картине должны были прозвучать три песни, сочинением которых занимались известный композитор Андрей Эшпай и поэт Владимир Карпеко.

Две композиции, воспевающие в духе тех времен «комсомольцев-добровольцев», сложились легко, а вот с третьей, которую по сценарию исполнял хулиган Яшка Пятачок, авторам пришлось помучиться. Никак не выходило у морально устойчивых советских художников изобразить «приблатненную» музыкальную зарисовку.

Режиссер забраковал уже полдюжины вариантов, но все впустую. Творческий тандем забуксовал.

Теплым летним вечерком расстроенные соавторы решили немного развеяться и прогуляться по «красавице Одессе». Задумчивые компаньоны не спеша бродили по улочкам и оказались в небольшом скверике. Дни стояли погожие, и все лавочки были заняты праздным людом. На самой широкой скамье молодые парни криминального вида, в кепочках-восьмиклинках, тельняшках и со сверкающими рандолевыми фиксами, отчаянно резались в карты. Один из игроков – смазливый малый с острым взглядом и непослушной челочкой – в запале борьбы вдруг яростно выругался: «Чтоб тебя! Опять кралечка вразрез!»

Этим жаргонным выражением картежники называют ситуацию, когда дама при раздаче оказывается между двумя тузами.

Не дожидаясь ответа его партнеров, поэт уже тянул коллегу за рукав в сторону гостиницы.

– Скорее! Скорее! Песня готова! Надо только успеть записать! – бормотал вдохновленный автор.

Реплика неизвестного одессита помогла: за какой-то час родилось произведение, над которым Карпеко и Эшпай безуспешно бились неделями.

Новинку продемонстрировали режиссеру – он остался доволен. Теперь можно было снимать задуманный эпизод. Мотор! Камера! Дубль три! И в кадре появляется, идущий «походкой пеликана» хулиган Яшка, за которым столь же вальяжно передвигаются два дружка-гитариста. Пятачок при этом строил глазки встречным барышням и весело распевал:

Два туза, а между

Кралечка вразрез,

Я имел надежду,

А теперь я без.

Ах, какая драма,

Пиковая дама,

Всю ты жизнь испортила мою.

А теперь я бедный,

И худой, и бледный,

Здесь, на Дерибасовской, стою.

Девочки любили,

А теперь их нет,

И монеты были,

Нет теперь монет.

Ах, какая драма,

Пиковая дама,

Всю ты жизнь испортила мою.

А теперь я бедный,

И худой, и бледный,

Здесь, на Дерибасовской, стою.

Мальчики, на девочек

Не кидайте глаз,

Все, что вы имели,

Вытряхнут из вас,

Ах, какая драма,

Пиковая дама,

Всю ты жизнь испортила мою.

А теперь я бедный,

И худой, и бледный,

Здесь, на Дерибассовской, стою.

Успех картины превзошел все ожидания, а «Кралечку» стал распевать весь криминальный мир Одессы-мамы. Правда, последний куплет они почему-то игнорировали. Видимо, «отсутствие монет» не пришлось уркаганам по вкусу: они сами привыкли «вытряхивать» их из граждан, а тут стать жертвой какой-то «девочки» – это, извините, не по понятиям.

Спустя год новый заказ с киностудии вновь привел Карпеко в прекрасный южный город. Как-то раз, задержавшись на съемках, он поздним вечером спешил в гостиницу. Внезапно дорогу преградили трое амбалов:

– Дядя! Пиджачок не жмет? А часы не мешают? Мы-таки избавим вас от этих хлопот! Скидывай все сюда! Позвольте поухаживать! – с характерным одесским акцентом произнес главарь.

Карпеко, в недавнем прошлом фронтовик, не растерялся:

– Ребята, меня нельзя раздевать. Я ваш гимн написал.

Бандиты оторопели:

– Это какой? «Сижу на нарах как король на именинах»?

– Нет. «Кралечка вразрез».

– Кому фуфло толкаешь, шляпа?! «Кралечку» он написал! А Гимн Советского Союза тоже ты написал?

– Так я докажу, – пошел ва-банк автор. – Вы знаете два куплета, а в песне их три.

И, не дожидаясь вопросов, исполнил заключительное четверостишье.

Громилы поверили сразу: не может же человек с ходу взять и сочинить недостающие строчки. Значит, не врет дядя.

– Ладно, мужик, пойдешь с нами, – приказал старший.

Поэт уже не боялся хулиганов, ему стало любопытно, чем же закончится история.

Поплутав по темным дворикам, компания оказалась на богатой малине. Длинный стол, застеленный сияющей альпийским снегом белой скатертью, лучшие блюда и напитки перед гостями, коих поэт насчитал полтора десятка. Во главе сборища восседал симпатичный мужчина лет тридцати в элегантном костюме. На лацкане пиджака, к своему немалому удивлению, Владимир Карпеко разглядел университетский значок.

Один из «конвоиров» поэта обратился к пахану:

– Коська, мы привели тебе человека, который написал нашу песню.

– Пусть исполнит, – барственно кивнув, приказал молодой человек.

Видимо, жиган остался доволен и песней, и ее автором. Далеко за полночь, насладившись культурным обществом, он распорядился проводить дорогого гостя до гостиницы. Прощаясь, один из провожатых наклонился к поэту и прошептал:

– Коська велел тебе сегодня вечером с шести до семи гулять по Дерибасовской.

Предвкушая продолжение ночного приключения, Карпеко так и поступил. Ровно в семь к нему подошел Коська собственной персоной, одетый с головы до ног во все белое и даже со свежей белой розой в петлице. Светски поприветствовав знакомого, он произнес: «Теперь ты можешь ходить по Одессе в любое время дня и ночи. Тебя никто не тронет. Мы тебя показали».

Слово пахана оказалось твердым.

Оказывается, многие «запрещенные» песни были написаны официальными поэтами и композиторами, а исполнены советскими артистами. Им еще и зарплату за это платили.

Вообще, стоит отметить странную вещь – блатная песня вольготно чувствовала себя в советском кинематографе. Конечно, как иллюстрация отрицательных персонажей, но факт занятный – блатная лирика выполняла в СССР (анти?) – идеологическую функцию.

Интересно, что во времена перестройки в кадре стали появляться еще недавно запрещенные исполнители: Вилли Токарев, Михаил Звездинский, Бока часто играли в картинах конца 80-х начала 90-х, причем самих себя.

Примеров исполнения запрещенного репертуара с большого экрана было немало и во времена СССР. Считайте! В первом звуковом фильме «Путевка в жизнь» (1931) Михаил Жаров мастерски исполнил «Жили-были два громилы», а в киноэпопее Григория Козинцева «Юность Максима» он же спел «Цыпленок жареный», в культовой картине «На графских развалинах» фоном, в ресторанной сцене звучат «Мальчики налетчики», в фильме Владимира Басова «Возвращение к жизни» (1971) по мотивам нашумевшей в 60-х повести Ахто Леви «Записки Серого Волка», главный герой поет лихую вещицу – «Корешок мой Сенечка и я» (примечательная деталь – на кассете Бориса Сичкина, записанной в начале 80-х в Нью-Йорке, объявляя эту «воровскую песенку», он говорит, что в фильме она прозвучала именно в его исполнении). Юрий Никулин мастерски сделал «Постой, паровоз!» в комедии Леонида Гайдая. Высоцкий прорвался на экран с лихими одесскими зарисовками в «Опасных гастролях» и «Интервенции».

Алла Будницкая в киноленте режиссера Василия Левина «Долгий путь в лабиринт» (1981) исполнила «Гусарскую рулетку», которую позже записала в дебютном альбоме Люба Успенская, авторы этой композиции Наум Олев и Максим Дунаевский. Кажется, в киноэпопее «Рожденные революцией» в одном из эпизодов, происходящем не то в нэпманском, не то в Парижском кабаке, звучит «Институтка-дочь камергера». Имя создателя, (а вернее создательницы) этого произведения известно, о ней я тоже писал на страницах «Шансонье» в очерке

Драма «Институтки»

Есть на свете песни, которые, кажется, были всегда. Включишь диск или кассету с записью «Мурки», «Бубличков» или «Институтки», и каждый слушатель, независимо от возраста, скажет: «Да-а. Старинная вещь. Еще моя бабушка пела ее под гитару…» Это срабатывает эффект человеческой памяти и качества музыкального материала. Песни стали народными и помнятся всем, как сказки, услышанные в детстве.

_{Автор «Институтки» – поэтесса Мария Вега}

На самом деле большинству «народных» композиций никак не больше 50–70 лет от роду и еще можно, если сильно постараться, установить имена авторов и проследить обстоятельства создания незабываемых музыкальных произведений. Попробуем отыскать в ушедших десятилетиях историю знаменитой «Институтки», «дочери камергера». Начинается она, конечно, в «приюте эмигрантов» – «свободном Париже».

В мемуарах певицы Людмилы Ильиничны Лопато «Волшебное зеркало воспоминаний», записанных коллекционером и историком моды Александром Васильевым, находим примечательный для нашей истории абзац:

«В Париже я довольно часто устраивала благотворительные спектакли… Вечер назывался “В гостях у Людмилы Лопато”. Первое отделение мы решили сделать не просто концертным: действие было объединено единым сюжетом. Сценарий написала для нас Мария Вега – автор нескольких книг стихов и многочисленных комических песенок и жестоких романсов из репертуара кабаре тех лет, – женщина огромного роста, полная и походившая лицом на мужчину. Самый ее знаменитый надрывный романс “Не смотрите вы так сквозь прищуренный глаз, джентльмены, бароны и леди…” на слуху до сих пор и в эмиграции, и в России».

Описываемые события имели место быть в пятидесятых годах XX столетия. Значит, к тому моменту композиция была уже известна хотя бы в среде русской диаспоры во Франции. Впервые мне довелось услышать эту вещь в исполнении Аркадия Северного. Запись датировалась серединой семидесятых. Примерно в это же время ее спела культовая певица «советского подполья» Валя Сергеева. Но окончательное, «каноническое» сегодня звучание «Институтки» удалось закрепить лишь Михаилу Гулько в альбоме «Синее небо России» 1982 года. Никаких более ранних версий, сколько ни расспрашивал я патриархов-филофонистов, отыскать не удалось. Однако Л. Лопато вспоминает, что автор песни поэтесса М. Вега – «автор нескольких книг».

Может быть, и текст «Институтки» был когда-то издан как стихи?

Остановим внимание на загадочной фигуре Марии Вега. Информация о ней крайне скудная, отрывочная и местами противоречивая, хотя она была, бесспорно, литературно одаренной женщиной и незаурядной личностью.

М. Вега – литературный псевдоним Марии Николаевны Волынцевой. Она родилась в 1898 году в Санкт-Петербурге, окончила Павловский женский институт. С начала 1920-х годов жила в эмиграции, в Париже. Издала во Франции сборники стихотворений: «Полынь» (1933), «Мажор в миноре» (1938), «Лилит» (1955). В послевоенные годы печаталась в журнале «Возрождение», где, помимо романа «Бронзовые часы» и его продолжения – «Бродячий ангел», опубликовала несколько переводов из Райнера Марии Рильке.

Дальнейшая судьба Марии Вега необычна. С 1962 года она отдалилась от эмигрантских кругов, стала печататься в издаваемых в СССР Комитетом по связям с соотечественниками за рубежом журналах. Реальным хозяином этой организации был, понятно, другой «комитет» – государственной безопасности.

От поэтессы потребовали стихов о Ленине. К тому же на подходе был и столетний юбилей вождя, и она наваяла несколько абсолютно нечитаемых произведений на эпохальную тему. За этот «подвиг» в том же году в СССР издали ее книжку «Одолень-трава». Проявленная лояльность позволила ей вернуться в 1975 году в Ленинград и, что называется, «умереть на родине». Она скончалась в 1980 году в доме ветеранов сцены, некогда основанном ее крестной матерью – великой русской актрисой М. Г. Савиной. При жизни вышло еще несколько сборников ее стихотворений: «Самоцветы» (1978) и «Ночной корабль» (1980).

Из-за своего желания вернуться в СССР она волей-неволей вошла в конфронтацию с эмигрантской публикой и в то же время так и не стала «персоной грата» в советской реальности. Ее имя оказалось буквально вычеркнуто из истории литературы.

Мария Вега имела все шансы занять достойное место если не в советской официальной культуре, то в наследии «русского искусства в изгнании» наверняка, но не сложилось. Классическая ситуация – «меж двух огней», каждый из которых опалил крылья нашей героини и уже не дал ей возможности подняться.

Как вам такой сюжет? Между прочим, история сохранила имя автора легендарной «Мурки», горячих «Бубличков», «жареного» «Цыпленка» и даже «Гоп со смыком». Им был профессиональный фельетонист из Киева Яков Петрович Давыдов.

_{Яков Ядов, предполагаемый автор «Мурки»}

В Гражданскую он перебрался в Одессу и продолжил занятия журналистикой под псевдонимом Ядов. «У Черного моря» он познакомился с Ильей Ильфом, Евгением Петровым, Валентином Катаевым и Константином Паустовским.

Последний оставил потомкам небольшую зарисовку о Ядове, называя его почему-то Яковом Семеновичем (на самом деле – Петрович).

«В газете “Моряк”, – вспоминал Паустовский, – было два фельетониста: бойкий одесский поэт Ядов (“Боцман Яков”) и прозаик Василий Регинин.

Ядов, присев на самый кончик стула в редакции, торопливо и без помарок писал свои смешные песенки. На следующий день эти песенки уже знала вся Одесса, а через месяц-два они иной раз доходили даже и до Москвы.

Ядов был по натуре человеком уступчивым и уязвимым. Жить ему было бы трудно, если бы не любовь к нему из-за его песенок всей портовой и окраинной Одессы. За эту популярность Ядова ценили редакторы газет, директора разных кабаре и эстрадные певцы. Ядов охотно писал для них песенки буквально за гроши.

Внешне он тоже почти не отличался от портовых людей. Он всегда носил линялую синюю робу, ходил без кепки, с махоркой, насыпанной прямо в карманы широченных брюк. Только очень подвижным и грустно-веселым лицом он напоминал пожилого комического актера…

Весной 1922 года я уехал из Одессы на Кавказ и несколько месяцев прожил в Батуме. Однажды я неожиданно встретил на батумском приморском бульваре Ядова.

Он сидел один, сгорбившись, надвинув на глаза старую соломенную шляпу, и что-то чертил тростью на песке.

Я подошел к нему. Мы обрадовались друг другу и вместе пошли пообедать в ресторан “Мирамаре”… На эстраде оркестр играл попурри из разных опереток, потом заиграл знаменитую песенку Ядова:

Купите бублики

Для всей республики!

Гоните рублики

Вы поскорей!

Ядов усмехнулся, разглядывая скатерть, залитую вином. Я подошел к оркестру и сказал дирижеру, что в зале сидит автор этой песенки – одесский поэт Ядов.

Оркестранты встали. Подошли к нашему столику. Дирижер взмахнул рукой, и развязный мотив песенки загремел под дымными сводами ресторана.

Ядов поднялся. Посетители ресторана тоже встали и начали аплодировать ему. Ядов угостил оркестрантов вином. Они пили за его здоровье и произносили замысловатые тосты.

Ядов был растроган, благодарил всех, но шепнул мне, что хочет поскорее уйти из ресторана».

После этого у них состоялся многозначительный разговор. Ядов процитировал Фета. И начал как бы свою исповедь: «Если говорить всерьез, так я посетил сей мир совсем не для того, чтобы зубоскалить, особенно в стихах. По своему складу я лирик. Да вот не вышло. Вышел хохмач. Никто меня не учил, что во всех случаях надо бешено сопротивляться жизни. Наоборот, мне внушали с самого детства, что следует гнуть перед ней спину. А теперь поздно. Теперь лирика течет мимо меня, как река в половодье, и я могу только любить ее и завистливо любоваться ею издали. Но написать по-настоящему не могу ничего. Легкие мотивчики играют в голове на ксилофоне… Я не отчаиваюсь. Я раздарил свой талант жадным и нахальным торгашам-антрепренерам и издателям газет. Мне бы дожить без потерь до сегодняшнего дня, я, может быть, написал бы вторую “Марсельезу”».

Помимо прочего, Ядов сделал для Вадима Козина песни «Любушка» и «Смейся громче всех». Масса косвенных данных указывает на его авторство главных жанровых вещей: «Мурка» (якобы на музыку Оскара Строка) и «Гоп со смыком». Если интересуетесь подробностями, отыщите песенник «Русский шансон» с комментариями ростовского журналиста и одного из крупнейших исследователей тюремного быта и фольклора Александра Сидорова, известного также как Фима Жиганец.

А теперь давайте вернемся в век сегодняшний и обратим внимание на развернувшееся в шестидесятые годы в СССР движение авторской песни, так называемая КСП, когда успешные в самых разных ипостасях люди (от журналистов до тренеров по фигурному катанию) взяли в руки гитары и показали общественности свои таланты. По не вполне для меня понятным причинам в последние годы между представителями, условно говоря, бардов и городского романса прослеживается некий антагонизм. Так, известный, и уважаемый мною, как создатель многих, не побоюсь этого слова шедевров русской песни, Олег Митяев вдруг стал обрушиваться на «шансон», с предложением, чуть ли не запретить данный вид музыки к трансляции или создать для ряда авторов отдельную станцию под названием «Тюрьма и воля». Хотя сам в то же время вел программу на одноименном радио. Что такое? – гадаю. Откуда эти советские замашки у интеллигентного человека. Ладно. Поехал я спустя месяц к одному мэтру жанра на встречу, и припомнилось мне что-то это митяевское интервью в первом выпуске замечательного журнала «Люди и песни». Визави мой – человек опытный, в годах, да и для русской жанровой песни, сделал, мягко говоря, немало. Даром, что жил не в России, а за океаном. Дай-ка, – думаю, – спрошу маэстро, как он к бардам относится? Дядя Миша, – говорю. Что вы думаете о бардовском движении в СССР и нынче? Он лицом посерьезнел и отвечает: «Это комсомольцы с гитарами! Они все, за редким исключением, типа (Галича, Окуджавы, Визбора, Кукина, Алмазова, Алешковского)… выросли под присмотром КГБ. КСП ведь и была создана комитетом в противовес блатной песне. Они им петь на всяких Грушах давали, а сами пасли за ними и репертуар отслеживали, поэтому они до сих пор по инерции поют все про какие-то палатки, ромашки, костры, котелки… Нет там правды жизни… Да еще исполнение это завывающее, невыразительное». Послушал я и почти согласился. Вспомнилось, что начиналось движение авторской песни действительно здорово и многие песни, созданные «физиками и лириками» с гитарой ушли и в шансон и, вообще, в народ.

Позднее же, – прав, наверное, мой собеседник, – загнали ее в цензурные рамки и настоящие песни в бардовской среде появляться практически перестали.

Как загоняют сегодня в «цук с гвоздями» и настоящий городской романс только теперь не прямыми запретами, а удобным словом «формат» (что также порождает явный кризис любимого народом жанра). В общем, «истина где-то рядом», а также «посередине». К чему я эту тему вообще поднял? Да, чтобы вспомнить сколько «народных, блатных, хороводных» песен вышло когда-то из-под пера бардов, и, заметьте, никто этого не стеснялся, не от чего не открещивался. Навскидку!

Виднеются в тумане огоньки,

И корабли уходят в море прямо,

Поговорим за берега твои,

Красавица моя Одесса-мама.

Кто автор? Нет, не Мишка-Япончик. А сценарист и драматург Евгений Агранович. Ему скоро девяносто стукнет, а петь и выступать с концертами он начал совсем мальчишкой… в восемьдесят лет. Он же (на музыку Михаила Ножкина) написал «Я в весеннем лесу пил березовый сок…»

Михаил Ножкин также создал знаменитый гимн оптимистов «А на кладбище все спокойненько».

_{Автор «Окурочка» и «Товарищ Сталин» Юз Алешковский}

Общеизвестно, но я напомню, что «Товарищ Сталин», «Окурочек» и «Советскую лесбийскую» сочинил писатель и поэт Юз Иосифович Алешковский (род. 1929), отсидевший три года в сталинских лагерях и ныне проживающий в США.

«Господа офицеры, голубые князья…» – Александр Дольский.

Шуточные строки «Ой-ей-ей, а я несчастная девчоночка», перепетые «Братьями Жемчужными», принадлежат барду Александру Дулову, как и песенка про «Клопиков».

Широко известная в исполнении Кости Беляева «Клавочка, вам водочки, а может, помидорчик» написана актером Леонидом Филатовым (стихи) и Владимиром Качаном.

_{Автор «Чужой милой» Анатолий Горчинский (1924–2007)}

Петербуржец Юрий Кукин (род. 1932) написал «За туманом», «Париж» и «Гостиницу».

К нему с большим уважением относится Михаил Гулько и поет ряд его композиций, они встречались еще в семидесятых на Камчатке.

«Народную» «Ты знаешь, мать, ведь я решил жениться…» сочинил Станислав Маркевич. А Булат Окуджава! «Ванька Морозов», «Надя-Наденька», «Госпожа удача» – КЛАССИКА русской песни!

Мифические «песни нищих» «Я был батальонный разведчик» и «Лев Николаевич Толстой» принадлежат триумвирату: Алексею Охрименко (1923–1993), Сергею Кристи (1921–1986), Владимиру Шрейбергу (1924–1975). А недавно в прессе прошла информация, что у них был и четвертый соавтор… гениальный скульптор Эрнст Неизвестный!

Композиции «Наливай, поговорим!», «Судьба», «Нескучный сад», известные в исполнении Шуфутинского, написал Леонид Семаков (1941–1988).

«Нэпманскую» «А ночью лаяли собаки…» сочинил Геннадий Шпаликов, автор песни к фильму «Я шагаю по Москве».

Про «Сигарету» Круппа, множество хитов Игоря Эренбурга и Юрия Борисова я уже говорил.

Легенда гласит, что единственной песней написанной лично Аркадием Северным была «Здравствуй, чужая милая…», – эта информация не соответствует действительности. Автором музыки данной композиции является киевский автор-исполнитель Анатолий Горчинский (1924–2007), стихи написал поэт Леонид Татаренко.