Текст книги "Диамат (Роман)"

Автор книги: Максим Дуленцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– У меня, Володя, только десяток бойцов преданных. Мало. Вот Белобородов и отдал еще десяток. Мадьяры они. Пленные, перешли на сторону советской власти. Этот вон, Бела кличут, у них командир. Чистые звери, в Невьянске на днях восстание было эсеровское, так мадьяры эти резали всех без пощады, на штыки десятка два народу подняли. Вот после этого у Уралсовета на хорошем счету. Дали нам Белу этого, у него еще фамилия такая, французская что ли… А, ранкль, вот. Не должны подвести, их тут мало, если что – с Урала далеко не уйдут, поймаем – и в расход. Ну что, с богом?

– В бога веруешь?

– Так, к слову пришлось. Поехали?

– Давай, трогай!

– По вагонам, сучьи дети! Ткни машиниста штыком, чтоб погонял!

Все залезли в пассажирский вагон, прицепленный к товарному, охрана подсела к пулеметам. Маленький состав тронулся, брякнув сцепками. Вперед, на Пермь!

* * *

Пять человек по сигналу Коромыслова верхом выдвинулись на Кунгур. Дабы не смущать население, преимущественно шли по лескам вдоль Сибирского тракта. Сигнал поступил поздно, поезд уже выехал, и Василий Андреевич не успевал, максимум что мог – перехватить у Кунгура. Шли на рысях, к вечеру были уже у Белой горы. Лошади утомились, и штабс-капитан Круглов решил именно тут свернуть к железной дороге, благо местность была лесистая и холмистая. У насыпи залегли, пожевали хлеб, запили водой. Коней стреножили и, не распрягая, выпустили на опушке, поручика Иванцова отправили слушать рельсы.

Поезд появился к вечеру. Паровоз, пыхтя белым и черным дымом, тащил за собой всего лишь пару вагонов. Это был именно тот состав. Уже отдав команду «По коням!» – Василий Андреевич внезапно скомандовал отбой. Офицеры придержали лошадей, горячий поручик Иванцов прокричал:

– Ну что мы медлим, Круглов, вперед! Там золото!

Василий Андреевич покачал головой и указал стволом нагана на вагоны:

– Пулеметы!

– Да черт с ними, они спят все, атака – и золото наше! – не унимался Иванцов.

– Там, в вагоне, их не меньше двух десятков. Два пулемета, сзади и спереди. Нас пятеро. Мы все тут поляжем, вы этого хотите, поручик?

Иванцов еще что-то говорил, но остальные перешли на сторону Круглова. «Не судьба», – подумал штабс-капитан и приказал выдвигаться в сторону Перми. Маленький отряд поскакал обратно.

К утру вернулись в Пермь, разошлись. Вечером, после отдыха, собрались у Коромыслова. Варенька опять не выходила. Иван Николаевич был вне себя от ярости:

– Как же это, Круглов?! Я рассчитывал на ваше мужество! Почему вы не атаковали поезд?

– Это было бы самоубийство!

– Ну и убились бы, а золото достали! Ведь шанс, единственный шанс в жизни стать людьми, у вас был! От Изместьева нет вестей. Видимо, не струсили, взяли золото, груженые едут.

Василий Андреевич промолчал. Шанс был, но за золото и прихоти других, в том числе и его, людей хороших на смерть посылать было не в его привычке. Даже на фронте он такого не допускал. Может, поэтому и выжил.

От Изместьева вести пришли к утру. В дом постучали, Коромыслов открыл. На пороге стоял прапорщик из группы капитана, весь в грязи, запыхавшийся, придерживающий окровавленную руку.

– Не смогли мы, – простонал прапорщик, опершись на косяк двери. Круглов быстро затащил его в дом.

– Господи, кровь капает прямо на паркет. Тащите его в ванную! – бормотал Иван Николаевич.

– В гостиную! Тряпок! Рубашки! – командовал Василий Андреевич. Выбежала встревоженная Варенька, вытащила белье. Его порвали. Круглов аккуратно, как учили, перевязал рану на руке. Спросил после:

– Что случилось?

– Мы напали на поезд, он медленно катился в гору. Быстро догнали, но пулеметы… Капитана Изместьева сразу убило, остальных потом. У меня лошадь, господа, взбрыкнула – и в сторону, иначе я бы… я бы… – прапорщик начал рыдать, слезы мешали говорить.

– Ничего, ничего, успокойтесь. Дайте ему воды.

Коромыслов побледнел.

– Ах, черт, нехорошо это. Искать будут, кто да как. На меня могут выйти. Вынесите его из дома, опасно! – указал он на прапорщика. Василий Андреевич хмуро взглянул на него, попросил помочь. Впятером они подняли раненого и вынесли из дома Коромыслова.

– Давайте к его дому, он на Монастырской квартирует, – тихо сказал Иванцов, мрачно взглянув на окна Коромыслова.

* * *

Варенька беспокоилась. Муж стал поздно возвращаться с работы, Вася вообще отсутствовал и дома, и на работе, куда, правда, Варя в последнее время заходить стеснялась, чтобы не выдать своих чувств в присутствии и любовника, и мужа. А произошло все как-то спонтанно, быстро, она даже в чувствах своих еще не определилась, а уж ухватила Васю сразу же, как увидела. Почему же раньше она не замечала его? Молодая дурочка. А он? Ведь сколько лет прошло, а любит ее. Ради нее офицером стал, а она даже и не помнит, что говорила когда-то ему про это. А он все помнит. И ведь красивый такой, статный, а какой ласковый… Как тот прапорщик. Больше Варе сравнивать было не с кем, разве только с мужем, который как-то охладел к ней, и ничего красивого и приятного в их супружеских отношениях не было. Вот и бегала она в комнатку Василия в обед на свидания, иногда и по утрам. А сейчас все нет и нет его. Иван Николаевич посматривает подозрительно, один раз даже спросил: «Куда выйти изволите?» – что было не в его правилах. Неужто узнал про них с Васей и прогнал его с работы?

Тут приключился тот вечер страшный, когда на руках принесли молодого прапорщика в крови. Варя бегала по дому в поисках тряпок и смотрела, до чего ловко Василий перебинтовывает раненого. Как унесли прапорщика, наутро к Васе побежала. Он спал еще, дверь была открыта, как всегда. Зашла тихонько, пристроилась рядом, поцеловала. Василий заворочался, увидел ее, обнял, прижал к себе.

– Скоро уедем с тобой. По стечению обстоятельств Коромыслов дал денег заработать. Вчера не получилось, беда была. Но еще не все потеряно. Я закончу это дело, и мы сразу уедем. Хорошо, любимая моя?

– Ой, Вася, не надо так делать, как муж мой говорит. Бедой началось все – бедой и кончится. Сами выберемся, к отцу поедем, он в Париже с зимы, сразу уехал с матерью.

– Нет, Варенька, отец твой нас не благословит, выгонит. Ты же сама знаешь. Нужны деньги. Я достану. Не бойся, как я захочу, так и произойдет. Все в жизни зависит от человека. Как человек решит, как подготовится, как сработает – так и будет. Я хорошо все сделаю. Подожди немного.

Варя успокоилась и прильнула к его небритой щеке.

С утра Василий Андреевич пришел на работу, у семинарии была суматоха. Стояли вооруженные люди, подходили подводы, груженные мешками. Среди этого всего носился Иван Николаевич, давая ненужные указания, которых никто не слышал. После чего, запыхавшись, поднялся к себе и позвал Круглова. Шепотом сообщил:

– Василий Андреевич, тот поезд, который хотел взять Изместьев, у нас разгрузили. Ценности в подвалы определили. Охраны, наверное, целый батальон. Считать не дают, злые все. Чека здесь! Второй поезд, судя по разговорам, был направлен в Ярославль, да не прибыл. Там восстание эсеров. Пришла телеграмма о возврате, потому золото едет в Пермь. Я, конечно, не настаиваю, но это второй шанс, а второй – вообще редкость в жизни. Василий Андреевич, нас мало, больше достанется. Миленький, сделайте ради меня и Вареньки! – Коромыслов двусмысленно подмигнул.

Круглов посмотрел в хитрые глаза Ивана Николаевича и молча кивнул. Шанс.

На этот раз в доме Коромыслова собрания не было. Василий Андреевич лично обошел предполагаемых участников, но получил одни отказы. Гибель группы Изместьева сковала страхом тыловых офицеров. Согласился лишь поручик Иванцов, будучи в таком подпитии, что и море ему по колено. Круглов предупредил его, чтобы к ночи протрезвел. План у Круглова был нынче такой: дождаться состава и ночью тихо прямо на станции его ограбить. Двуколку он заранее снял, заплатил коромысловскими деньгами извозчику, обещая вернуть через день. Извозчик после некоторых раздумий согласился, взял деньги и прямиком дунул в кабак.

К вечеру они с Иванцовым приехали на вокзал. Народу было немного. На главном направлении пыхтел товарняк. Большой. Значит, не тот. Выяснить у диспетчера ничего не удалось, он отказывался говорить и выгнал их из будки, припугнув Чека. Ближе к утру, когда оба уже клевали носом в пролетке на привокзальной площади, на Горнозаводском направлении звякнул колокол и заскрипели тормоза состава, скорее, составчика из двух вагонов, но такого знакомого, ощерившегося спереди и сзади стволами пулеметов. Круглов растолкал Иванцова.

Из второго пассажирского вагона вылезли вооруженные люди, оцепили состав. Паровоз уехал куда-то в темноту – видимо, грузить уголь и заливать воду. Прискакал конный, переговорил с кем-то из охраны, спешился, вместе они ушли на станцию, но вскоре вернулись. Тут же подали паровоз, брякнули сцепки, охрана заскочила в вагон, и составчик тронулся.

Куда же они? Василий Андреевич понимал, что шанс ускользает. Поезд на станции стоять не стал.

– Василий Андреевич, что делать? – зашептал Иванцов.

Круглов огляделся. По дальним путям в том же направлении, в котором ушел состав, двигался маленький трехосный маневровый паровоз: видимо, он шел к Мотовилихинскому заводу. Круглов выскочил из пролетки, за ним Иванцов, и они припустили к медленно ползущему маневровому. Уже на семафоре догнали, вскочили на лестницу, взобрались в кабину. Старик машинист возмутился:

– А ну, пошли прочь! Ишь, нашли время кататься!

В лицо машинисту глянуло тусклое дуло револьвера. Иванцов щелкнул курком. Василий Андреевич опустил руку прапорщика с оружием.

– Ну-ну, остыньте. А вы, отец, не бранитесь. Надо нам очень. Видали, состав ушел? Едем за ним.

– Да как же, я же не могу, у меня смена…

Круглов убрал руку с револьвера Иванцова, и ствол вновь пошел вверх, уставясь на машиниста.

– Так у меня кочегара нет, один я.

– Мы покочегарим, отец, ход давай!

И маленький паровозик резво побежал в сторону Лёвшино, попыхивая паром.

* * *

Парамонов и Лукин ехали в отдельном купе второго вагона. До Кунгура молчали, испытывая друг друга, потом Анатолий заговорил:

– О чем размышляешь, комиссар?

– А ты о чем? Кстати, чего все полушубок таскаешь с собой, вроде лето?

– Так это подарок императора, – улыбнулся Парамонов.

– Как так? Ты с императором знаком?

– Лично. Описывал его вещи в доме Ипатьева. Половину тогда реквизировали, столько у них шмоток было. Ну, пока я вещички разбирал, сам ко мне подошел, Николай-то. Что, говорит, солдат, холодно тебе небось в шинели? А шинелька у меня была старая, с кого снял – не помню, а морозы еще стояли, хоть и весна. Холодно, говорю. Он улыбнулся, поднял вот этот полушубок из ларя и мне отдал. Бери, говорит, солдат, не мерзни, мне уж ни к чему. Ну, я и взял. Маловат, конечно, но с царского плеча, – засмеялся Анатолий.

Покурили, глотнули воды из жестяных кружек. Посмотрели на мелькающие мимо столбы телеграфа, березы и елки. Молчание затянулось. Лукин вздохнул и, как будто что-то для себя решив, сказал:

– У тебя деньги водились хоть когда-нибудь, Анатолий?

– Откуда?

– А сейчас на сокровищах сидим. И никто не знает, сколько их. Думаешь, Ленину надо столько? Ведь если с каждой губернии собрать все, то куча же будет.

– Ты товарища Ленина не трожь! Он настоящий человек, пролетарий, вождь угнетенных, – грозно произнес Парамонов, а потом смягчился: – Так ты что предлагаешь? Украсть?

– Вот ты знаешь, чем все кончится в России? Сейчас чехи Екатеринбург возьмут, потом Пермь. Деникин с Калединым с югов попрут – справимся ли мы с ними? Как Советская республика сможет противостоять им всем? Немцы еще рядом, хоть и ослабли, но тоже силища. Нас же с тобой первыми в петлю и вздернут. А с деньгами мы уйти сможем. Затаимся и при необходимости товарищу Ленину отдадим деньги. А?

Парамонов задумался. Золото в соседнем вагоне не давало покоя воображению.

– Мысль правильная. Товарищу Ленину помочь – святое дело. Только как мы и куда денем золото? Тут еще десяток оглоедов в вагоне да мадьяры, которые по-русски ни шиша не понимают.

– Подумаем, – произнес Владимир Павлович, понимая, что главного соучастника он заполучил.

Тут в купе ворвался красногвардеец:

– Товарищ Парамонов, впереди семафор красный и стреляют!

– Пулеметы готовь! Что за станция?

– Буй.

– Давай к машинисту, скорость не снижать!

Но снизить пришлось. С перрона маленькой станции застрекотал пулемет, пули просвистели где-то над головами, звякнули по трубе паровоза. Машинист резко сбросил пар, включил тормоз: на путях стояли люди. Вагоны ощетинились стволами винтовок, грозно развернулись стволы «максимов», но Лукин, разглядев человека в кожанке и фуражке с красной звездой, крикнул:

– Отставить, свои!

Вагоны, заскрипев, остановились у перрона, к пассажирскому подбежал человек в кожанке.

– Лукин кто?

– Ну я, – Владимир Павлович расправил складки френча под ремнем, положил руку на кобуру.

– Сказали предупредить вас, а вы несетесь как угорелые. Через Ярославль не проехать, восстание эсеров. Наши отступили, сдержать не смогли.

– Так что же делать?

– Здесь оставаться тоже опасно, в городе осталась рота, остальные отправлены в Третью армию, если с Ярославля сюда попрут – мы не удержим. Езжайте обратно, там хоть войска.

– Да там чехи к Екатеринбургу подступают!

– Езжайте обратно, товарищ комиссар. В Вятку или Пермь.

Человек в кожанке махнул рукой и отошел. Бойцы с перрона развернули оружие в другую сторону – в сторону Ярославского направления.

Парамонов посмотрел на Лукина и побежал к паровозу – перецеплять состав.

Вскоре поезд двинулся обратно на Пермь.

Владимир Павлович, с одной стороны, был ошарашен, с другой – в его мозгу возникла неплохая идея. От Екатеринбурга до Перми триста верст с хвостиком. Стало быть, если белочехи Екатеринбург возьмут, то и Пермь под ударом, железка-то туда ведет. Значит, золото в Перми никак нельзя хранить. И в Москву не вывезти: везде пожар классовой борьбы. Тогда единственное решение – золото спрятать в надежном месте. Комиссар посмотрел на Парамонова:

– Толя, а ты где родился и жил?

– Так знамо где, в Пермской губернии.

– Это понятно, а конкретнее?

– Поселок Березовского завода, Екатеринбургского уезда. А чо?

– Вот тебе и чо. Ты там места знаешь?

– Так знаю. А чо?

Владимир Павлович подробно объяснил. Парамонов почесал затылок.

– Ну, это тебе не туда надо, а ближе к Кизелу. Там железка, и накопано немало. Есть там у меня дружок по каторге. Приедем в Пермь – оттелеграфирую.

В Пермь приехали за полночь. Парамонов убежал на вокзал, вернулся и велел ждать. Через какое-то время подъехал верховой, передал ленту телеграфа, сказав:

– В Кизеле вас ждет еще секретарь комитета, встретит на вокзале.

В телеграмме стояло: «Рад Жду Покажу Сидоров».

– Вот, я ж говорил, не зря мы с ним в Туруханске два года шконку давили вместе на поселении! – радостно потряс лентой Парамонов.

Пассажирский вагон отцепили, половина красноармейцев залезла в товарную теплушку.

– Трогай! – по-извозчичьи крикнул красноармеец у пулемета машинисту. Состав вновь пришел в движение, нагревая и так жаркую июльскую ночь теплом своего адского, как казалось в темноте, котла. К утру были уже у Селянки. Вскоре свернули с Горнозаводской ветки на Александровскую, пейзаж изменился, начались спуски и подъемы, среди елок выступали скальные залысины. Иногда рельсы пересекали горные быстрые речки, названий которых никто не знал. К полудню появились проплешины среди тайги, на них иногда были видны деревеньки с копошащимися, как муравьи, людьми. Чуть дальше среди скал на пригорке неожиданно возникла группа людей с раскосыми глазами. Часть из них сидела на рельсах, часть бежала к поезду, размахивая руками.

– Китайцы на путях сидят, хотят чегой-то, – сообщил машинист Лукину, перекрикивая стук колес и пыхтение пара.

Владимир Павлович залез на тендер. Точно, сидят, а другие со склона бегут. Провокация? Повернулся к бойцу за пулеметом на крыше вагона:

– Стреляй!

– Куда? – недоуменно спросил боец.

– В тех, на рельсах, стреляй.

Пулемет заводил тупым рыльцем и выплюнул горсть свинца в латунной оболочке. Гильзы прозвякали по обшитой листовым железом крыше теплушки и скатились на насыпь. Китайцев на рельсах разметало по насыпи. Остальные в ужасе остановились, паровоз тем временем прогрохотал мимо, до Кизела было уже недалеко.

* * *

На пригорке, греясь на щедром, но коротком июльском солнце Урала, сидел Джен Фу Чень и пускал дым из маленькой трубки, что привез с собой из Китая, с родины. Судьба закинула его в далекий край для помощи своим собратьям, томившимся на каторжных работах в угольных шахтах мрачной России. Когда у русского царя закончились солдаты, он взял всех, кто остался, на войну с врагом, которого Джен Фу Чень не знал, да и знать его было незачем, если он не враг Китая. А чтобы заменить людей на тяжелых работах, русский царь выкупил у китайского императора его подданных, коих было много числом и прокормить их у Китая не было возможности. Поэтому, несмотря на практически официальное рабство, китайцы из бедных провинций соглашались по воле великого императора ехать в далекий край. Там они добывали уголь, необходимый для паровозов и кораблей, для войны русского царя. Их кормили, поили, они имели выходные. За всем этим и за тем, чтобы не обижали рабов новые хозяева, был послан следить Джен Фу Чень. Рабы были отданы во временное пользование, и их следовало содержать в хорошем состоянии.

Но вот пришло в Россию дурное время. Враг остался, но раскололась страна, пошел русский на русского. И все бы ничего, по мнению Джен Фу Ченя, пусть хоть все русские друг друга вырежут – освободится пространство для жизни его народа, – но вот его подопечным, почти трем тысячам соплеменников, стало худо жить, так как не было больше кормежки, не было ставшей уже привычной водки. Пришли к нему соплеменники: «Не можем мы больше так жить». Покурил Джен Фу Чень свою трубку и распорядился: не работать. Пошел к новому начальнику шахт – секретарю, комиссару. Калаш – так звали его китайцы. Но Калаш только погрозил револьвером, а потом налил водки и сказал: «Все это царь и его генералы. Он приказал не кормить вас. А скоро вас убьют царские солдаты, потому что кормить вас уже не могут». Тогда решил Джен Фу Чень поднять бунт, выйти на рельсы, ибо других дорог в этой стране было немного, и просить вернуть то, что полагалось по уговору: еду, водку и женщин для развлечений. Но поезда нынче ходили редко, и народ китайский ждал случая. А тут шел паровоз с парой вагонов. Побежали желтолицые китайцы трясти пустыми мисками и стучать по ним ложками да сидеть на рельсах. Только поезд не остановился. Расстрелял сидящих на рельсах и умчался прочь. Пришли тогда подданные Поднебесной к Джен Фу Ченю, указали на трупы своих товарищей у железнодорожной насыпи:

– Что делать нам, сяньшень? Они убивают нас.

Пыхнул трубкой Джен Фу Чень, поднял глаза и произнес:

– Кто-то из нас быстро закончил свой путь к совершенству и переродился в высшее существо. Им повезло. Нам надо пойти по их пути. Зачем тлеть во тьме чужого мира? Умерев, мы возродимся на родине предков на ступень выше, чем сейчас. А пока защитим себя сами. Нам нужно оружие, и нам нужно определить врага в этой стране.

Так сказал Джен Фу Чень, и люди послушались его. Похоронив убитых, они собрались и пошли за оружием.

* * *

Паровоз с парой вагонов подкатил к станции Кизел к вечеру. На станции стояли люди, двое. Когда Парамонов вышел, один радостно обнял его, похлопав по плечу, другой долго тряс руку. Точно так же он тряс руку комиссару Лукину:

– Наслышан, Владимир Павлович, наслышан, милости просим. Вашего батьку знал, прекрасный большевик. Я – секретарь Калашников, Толя.

– Тезка твой, Парамонов, – обернувшись к своему товарищу, с улыбкой произнес Лукин.

– А я из Перми прислан губернским комитетом, не местный, но если что надо – все сделаю, – услужливо говорил секретарь Калашников.

Лукин отмахнулся, внимание переключил на человека, весело болтавшего с Парамоновым. Тот местный, он и нужен. Секретарь Калашников помялся еще рядом, понял, что не пригодится, и, попрощавшись, истаял в чреве кривого рабочего городишки.

– Короче, знаю я, где можно схоронить, – говорил тем временем друг Парамонова им обоим, – но чтобы скрытно было, надо ночи ждать. Там покажу. Тут недалеко есть старый, выработанный штрек, который соединяется с пещерой. Когда гнали его – в провал попали. Пещера большая, там никто не ходит, местные боятся: мол, живет там мертвяк. Будто еще при Екатерине царице самые первые копи тут рыл. Приказчику он не понравился, да и бросили его в угольную копь, горящую под землей. Знаете, горит как! Страшно. И сейчас он бродит по подземным норам, черный, как смоль, обгорелый, как головешка, и заманивает туда людей, где они и теряются. Вроде как приказчика того ищет, сжить со свету хочет. Народ у нас суеверный, куда не надо не суются, а китайцы здесь, в Кизеле, не работают, их на дальние шахты загнали. Так что, товарищи, пойдемте на станцию к смотрителю, я там уже и чайник поставил, и водки припас четверть. До ночи еще далеко.

И они пошли, не забыв выставить охранение вокруг вагона.

* * *

Маневровая «эрка» с Василием Андреевичем и прапорщиком Иванцовым, которого звали Михаил, брала подъем за подъемом, преследуя маленький состав с большой ценности грузом. Уголь в тендере почти закончился, машинист указал на поленницу дров, почерневших от угольной пыли.

– Это вот запас, если что. А чо вот оно? Куды ваша сцепка запропастилась? Уж с Горнозаводского на Кизел свернули… Сожжем дрова – трындец, пешком пойдем, ежели встречный не задавит. Это же не на телеге трястись, тут система – дорога железная! – Машинист выставил указательный палец и гордо посмотрел на грязных, в угольной пыли господ офицеров. Или товарищей? К такому обхождению он еще не привык. Господа устало кивнули: мол, езжай, пока подкидываем. Машинист ехал. Ему и самому было интересно, а то с завода на станцию и обратно – вот и весь маршрут. А тут аж двести верст, да по редко хоженому пути. Интереснаа-а…

– Вона ваш поезд, на станцию тащится. Кизеловский разъезд, станция. Куды, к нему прям? Ох, на станции хайло и разинет…

– Нет, отец, ты тут тормози, – вглядываясь вдаль, сказал Василий Андреевич.

– Хде я тебе тута встану, говорил же – не подвода, не проселок, железная дорога! Надо в тупик уходить.

– Ну так уходи.

– Стрелку переставьте – уйду, у мене оглоблей нету, поводьев тожа.

Иванцов спрыгнул с подножки пыхтящего паровоза, подбежал к рычагу, перекинул его с трудом. Машинист осторожно дал ход, и вскоре паровозик, зашипев, остановился в лебеде, затянувшей насыпь тупика.

– Ты, отец, подожди нас тут, мы придем и обратно поедем, заплатим хорошо. Дождись.

– Ага, конечно, сынки, туточки и постою, подожду вас… А куда мне деваться?

Иванцов с Кругловым залегли в буйно разросшейся лебеде у станционного здания. Вечерело. Когда совсем по-августовски стемнело и звезды высыпали на небо, из двери станционного смотрителя вышли двое и направились в ближайший лес. Вернулись нескоро. Иванцов успел подремать, Василий Андреевич – подумать о жизни. Не совсем о жизни, мысли все переходили от тягот, которые он испытывал все последние шесть лет, к Вареньке и счастью, которое не за горами, ждет их в далекой стране, куда скоро поможет им уехать то, что он сейчас делает.

Тут стукнули отворяемые двери вагона, раздались приглушенные голоса. Через какое-то время часть людей, охранявших поезд, взвалив на себя мешки, двинулась к лесу, а часть осталась у вагона, ощерившись штыками, примкнутыми к стволам. Василий Андреевич растолкал Иванцова:

– Миша, все, просыпайся. Понесли куда-то, давай за ними.

Тот со сна повращал глазами, ничего не понял, но покорно, пригнувшись, подался за штабс-капитаном. Шли, казалось, вечность. Люди продвигались по тропинке, Круглову же с Иванцовым приходилось пробираться лесом, перелезая через поваленные деревья, выдираясь из ловушек сушин и зарослей малины с папоротником. Когда пришли на место, свет керосиновых ламп выхватил из темноты полуразрушенную штольню. Просторный вход – подвода войдет – подпирали бревна. Красноармейцы исчезли внутри, а преследователи залегли в крапиве.

– Ну что, Василий Андреевич, сейчас или никогда, – прошептал прапорщик, доставая револьвер.

Круглов покачал головой.

– Миша, что в мешках – мы не знаем. Их там семеро, да с винтовками. Вы надеетесь попасть хоть в кого-нибудь в пещере при свете керосинок? Тут надо обладать чутьем и меткостью Натти Бампо.

– Это кто? – удивленно прошептал Иванцов.

Василий Андреевич хотел было пояснить ему про Фенимора Купера, да тут люди вышли из шахты. Постояли, покурили и двинулись назад. У входа никого не оставили. Василий Андреевич пересчитал: все семеро скрылись из виду.

– Вот теперь пошли, Миша, – скомандовал он и выскочил из крапивы к темной горловине шахты.

Было ни зги не видно, но впереди замаячил тусклый огонек. «Лампу для ориентира оставили», – понял Круглов. Возле лампы лежали полупустые мешки. Василий Андреевич приподнял один – тяжел. Развязал тесемки, засунул руку внутрь и вытащил небольшой кирпичик.

– Золото! – ахнул Иванцов, даже при неровном свете разглядев тусклый блеск. – Там что, везде такие слитки?

Он кинулся развязывать другие мешки. Точно, во всех одно и то же. Прапорщик обнял Круглова:

– Мы богачи, Василий Андреевич!

Кое-как отодрал его от себя штабс-капитан. Он думал, как эту тяжесть вынести. Пока думал – шаги у зева шахты, голоса. Черт, вернулись!

Заметался по камням, на стены наткнулся, а свет приближается, идут. Иванцов за ним как хвост. Прижались к стене спинами, измочили френчи влагой, стекающей под землю. Василий Андреевич достал наган. Бежать некуда, не усмотрел опасности, золото блеском глаза затмило. Теперь только шкурку свою подпорченную дорого продать осталось. Да тянет его рука Иванцова куда-то. Пополз за ним, провалился, локоть отбил, но оказалось, что затаились в дыре, где – непонятно, ничего же не видно.

– Тут какой-то провал, Василий Андреевич, он дальше идет, только осторожнее, не обдеритесь, каменья острые торчат.

Голоса все ближе. Уже можно разобрать отчетливую речь:

– Задохлись все, комиссар, давайте посидим, перекурим. Там еще таскать не перетаскать. По два мешка, больше не берем – дюже тяжело.

– Ладно, сначала надо до леса сносить, чтобы утром на станции не мелькать, потом уже к шахте. За ночь не управимся.

– Да и хорошо, что не управимся. Ночью шахту ни подорвать, ни засыпать. Услышат – подумают: что это за пальба по темноте?

– Днем в самый раз, будто пласты в шахтах подрывают, – послышался другой голос.

– Разумно, товарищ Сидоров. И еще, золота натаскали уже, а охрану у шахты не поставили. Нехорошо. Надо по человеку оставлять тут посменно, заодно и отдохнут.

Иванцов и Василий Андреевич в тесном лазу пещеры бесшумно вздохнули: вот уж попали в передрягу.

* * *

Бойцы закончили носить мешки после полудня. Все в поту, отдышались у зева штрека, покурили. Бывший военнопленный Франкль что-то тщательно рисовал на большом листе бумаги химическим карандашом, выспрашивая у местного товарища Сидорова. Парамонов подошел к венгру:

– Что рисуешь, товарищ… запамятовал опять…

– Залка. Матэ Залка. Карта рисую, куда золото прятать, – произнес венгр.

– Зачем тебе карта?

– Ты не рисовать, комиссар не рисовать, придет завтра чех, белый офицер, бой, убить всех – кто сказать, где золото? А карта сказать, – невозмутимо произнес венгр, поправил винтовку и продолжил свое занятие.

Парамонов подошел к Владимиру Павловичу:

– Мадьяр карту малюет, где золото зарыли. Времени у нас мало будет. Поехали, доложимся, пока этот Залка не сдал свою карту в Чека.

– Товарищ Сидоров, пора!

Местный кивнул, взвалил на плечо мешок с динамитом и скрылся в штреке. Остальные поспешили отойти подальше. Когда были на полпути к станции, землю сотрясли два толчка, затем донеслись глухие звуки разрывов. Позже догнал местный.

– Все, с двух сторон засыпало знатно! Хошь копай, хошь взрывай – долгонько придется.

На станции их встретил довольный секретарь партячейки Калашников, размахивая лентой телеграфа:

– Товарищ Лукин, товарищи! Восстание в Ярославле подавлено, вот телеграмма для вас из Перми: груз везите обратно, куда следует.

– Бляха-муха, – только и смог сказать Парамонов. Лукин нервно двигал желваками.

– И еще тут слух идет, царя расстреляли наши в Екатеринбурге.

Стало быть, чехи совсем рядом, сдадут город.

– Не боись, секретарь, отстоим! Бог не выдаст – свинья не съест. Если что – нас тут не было, понял?

Калашников закивал головой. Товарищ Сидоров с рвением, крепко пожал всем руку, помахал кепкой, запачканной шахтовой грязью.

«Теперь про золото знает уж слишком много народу. Как бы не опоздать», – думал комиссар Лукин, провожая глазами маленькую станцию Кизел.

* * *

Темнота кромешная. Раньше было слышно, как где-то вода капает, а сейчас вообще ничего. После первого взрыва у Василия Андреевича зазвенело в ушах, второй звона добавил, и сейчас этот надоедливый звон только усиливал беспокойство. Пошарил руками, наткнулся на сукно френча Иванцова. Тот судорожно схватил за руку.

– Живой?

– Ни черта не слышу, громче!

– Живой, Миша?

– Ага, вроде. Но по ушам съездило неслабо.

– Поползли на выход. Может, там лампу господа комиссары оставили.

Доползли, нащупали мешки, Василий Андреевич достал заветный портсигар, нашел спички в нем, зажег одну. Маленький огонек вырвал из тьмы силуэты камней, мешков и ящика. Лампы не было. Спичка погасла.

– Надо бы ящик разбить на щепу, лучиной осветим.

Рукоятками револьверов на ощупь они принялись ломать доски ящика. Вскоре пара щепок занялась пламенем, разорвав плотный мрак подземелья. Выход был завален камнями, дальний конец – тоже. Сели на разбитый ящик, в котором блестели золотые червонцы, даже не обратив на них внимания. Василий Андреевич закурил папиросу.

– Что делать будем?

Вопрос нанизался на темноту и рассеялся по причудливым отсветам огня.

Привычный к тому, что лучше сидеть, чем бесполезно суетиться – на фронте того, кто излишне вертелся, быстро убивали, – Василий Андреевич просто сидел на ящике и подкладывал новые щепочки вместо прогоравших. Иванцов, напротив, метался по пещере, бубнил под нос:

– От выхода тянет или к выходу тянет? Не помню. Как там у Загоскина? Или у Дюма?

Примерно через час метаний прапорщика по пещере и на предпоследней лучине раздался его торжествующий клич:

– Ага!

Еще через несколько минут довольная перемазанная физиономия Иванцова появилась перед Василием Андреевичем, прапорщик притащил старый недогоревший факел, пахнущий смолой. Факел разгорался долго, но потом весело запылал, осветив гораздо большее пространство.