Текст книги "Королёв"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Да, щедрый был человек, – сказал светловолосый, – к друзьям своим щедрый и сам пожить любил …Одевался щеголем, к вещичкам красивым был неравнодушен… Маникюр, говорят, сам себе делал – все с пилочкой, с пилочкой… Ужасно. правда?

– Что?

– Ужасно, говорю, что на такой высокий пост смог проникнуть изменник и шпион. Вы со мной не согласны?

– Согласен, – сказал К.

Я наверняка знал, что К. лжет; почуял это и светловолосый – иногда люди бывают почти так же восприимчивы к тайным мыслям друг друга, как и мы.

– А я думаю, – сказал светловолосый, – что вы придерживаетесь иного мнения… Тухачевский был вашим главным покровителем, институт целый под вас создал… И взгляды на обороноспособность страны у вас были одинаковые: навредить, как можно больше навредить. Конница – вот что решит исход будущей войны! А вы с вашими техническими фокусами сознательно гробили народные деньги… Ладно, товарищ Ворошилов вовремя с гадюшником вашим разобрался. Конница, доблестная конница товарища Буденного… Степь, эх, ветер, гривы развеваются… Шашки – наголо… Вот бы мне туда сейчас – а не с вами лясы разводить…

А вот теперь мне показалось, что светловолосый, восхваляя доблестную конницу, несколько иронизирует, ерничаетдаже (занятия, не вовсе чуждые и нам, марсианам); возможно, если б К. мог это понять, ему стало бы чуть легче. Но он едва слушал, что следователь говорит ему. Он совсем о другом думал: маленькая девочка, что спит в ванне, водруженной на два ступа (кроватку купили не сразу – некуда было поставить); пожилая женщина; молодая женщина с золотою косой… И – вина, острое чувство вины, но не перед следователем, как должно было бы быть, а перед этими тремя… «Ксана, у меня ничего с ней не было». – «Сергей, ты не умеешь врать». – «Она для меня ничего не значит, клянусь». – «Черт, за что ты меня так мучаешь?» – «Ксюша, хватит. Сколько можно об этой чепухе. Наташка ревет, поди посмотри…»

– Так какие шпионские задания вы получали от Тухачевского?

– Никаких я от него заданий не получал…

– Все в благородство играете – глупо, глупо! Он – негодяй, черная душонка – всех ваших друзей и вас втянул в преступление – а вы…

17

Пожалуй, это уже было кое-что. И, заранее обжигаясь ненавистью, я захотел узнать о человеке, чье имя услыхал сегодня впервые (ибо, не являясь ученым, он не входил в сферу наших интересов), чуть побольше – хотя бы какой-нибудь поймать обрывок, что позволит мне судить о цвете его души…

– …Подождите, Михаил Николаевич! Постойте! (Это – рыжий Ц., адресуясь к красивому статному человеку, которого все, кроме Ц., называют «товарищ маршал».) Мы ж вам еще не показали двадцать четвертую… Видите ли, весь фокус в том, что там есть одна такая любопытная шту…

Горячность Ц., чрезмерная живость Ц. были в той обстановке неуместны: К. зашипел с досады, под столом толкнул Ц. ногой. Тот, беспомощно моргая, умолк. И опять заговорили К. и другие: пристойным, сухим языком протоколов принялись они рассказывать «товарищу маршалу» о том, какие полезные вещи Группа Инженеров, Работающих Даром, уже сделала и какие еще может сделать в будущем, таким вот деликатным образом намекая на то, что было бы не худо, если б «товарищ маршал» поспешествовал деятельности Группы как в организационно-материальном, так и во всяком ином плане, например, подарил бы им хороший полигон для ракетных испытаний, а также помог бы объединить их Группу с другой Группой, что так же Работала Даром в городе Ленинграде, и на базе этих двух Групп организовать Институт, а «товарищ маршал» слушал их очень вежливо и внимательно, переводя свой ясный взгляд с одного на другого, как если б они были учителями, а он – их прилежным учеником.

А я – чем больше слушал их, тем сильней недоумевал, да нет, я просто пребывал в полнейшей растерянности…

Причина этой растерянности заключалась в том, что, с одной стороны, «товарищ маршал» (пожалуй, я обозначу его просто как Маршала) мне почти сразу ужасно понравился, и в этом-то как раз ничего странного не было. Он был элегантен и красив; он был мягок; он был ироничен; буквально с первого взгляда в нем ощущалось то неуловимое, что земляне называют «породой» (у нас есть слово, гораздо точней передающее суть того, чем был Маршал, но я не хочу сейчас думать на родном языке), а именно такого рода люди особенно нравятся марсианам; и в то же время это был человек сильный и могущественный, что также импонирует нам с эстетической точки зрения, как, например, слон.

С другой стороны… о, как тут все сложно и противоречиво было, с другой-то стороны!

Маршал был военачальником. Деятельность, которой занимался в своей жизни и в своей должностиМаршал – если отбросить все словесные ухищрения и оставить одну голую, страшную суть, – заключалась в том, чтобы убивать людей.

Не всяких людей, а плохих, то есть других, которые нападают на своих – хороших.

Но все же.

У нас, марсиан, нет и никогда не было никакой армии. Да, у нас есть разведка (мы предпочитаем более деликатное слово «наблюдение», но я уж говорил о том, что согласен считать себя и своих товарищей разведчиками и даже шпионами), но кроме разведки у нас нет ничего, так что практическая польза от разведки не особенно велика. Так, например, когда наши разведчики (это было давно) узнали, что обитатели одной далекой планеты (не буду называть ее), являющиеся, как и мы, телепатами, но гораздо более сильными, готовятся мысленно захватить и уничтожить Марс, и сообщили об этом нашему руководству, наше руководство ужасно разволновалось, схватилось за голову, расплакалось, ушло в отставку и со страху умерло, как и добрая половина всех жителей моей бедной планеты. Готовились умереть и все остальные – а что еще можно делать, если тебя хотят убить? – но как-то обошлось: до нас обитатели той планеты, постоянно занятые телепатическим уничтожением друг друга, не добрались и поныне, и мы, успокоившись, стали продолжать жить и расти – тихо расти до того дня, когда кто-нибудь другой пожелает облагодетельствовать или убить нас.

У землян не так: они защищаются. (Тут нам друг друга не понять никогда.) И, защищаясь, убивают; и, убивая, пользуются все более и более совершенным оружием. Вот этим самым – созданием новых, ужасных, новейших, ужаснейших вооружений – занимался Маршал, то есть не самолично, конечно же, а – курировал и поощрял тех, кто занимался этим. И вот теперь я с изумлением и страхом слышал, что…

– …очевидна исключительная роль высотного самолета в смысле внезапности его появления и нападения… Не только самолеты с ракетным двигателем, но и ракетные снаряды, которые обеспечат повышенную точность наведения и дальность поражения…

…что тем же делом вовсю занимался и К. И вид у него, когда он об этом говорил, был, как и у всех присутствующих, воинственный.

Мне от этого стало очень грустно. Но я вовремя вспомнил, что, когда имеешь дело с людьми, порою нужно не обращать внимания на произносимые ими слова, а вслушиваться в их потаенные мысли и всматриваться в их души; я прислушался к душе К. и с облегчением и радостью убедился, что о вооружениях, так воинственно насупив брови, толковал он для того, чтобы легче было выбить средства(вооружения – это, по-видимому, единственное, на что у землян всегда находятся средства), а на самом деле хотел, конечно же, не убивать, а летать.

Но чего же хотел Маршал? Я не знал его так, как уже знал К., и душа его была для меня потемками. Думаю, она и навсегда бы осталась для меня непроницаема, если б не рыжий Ц., который, не вытерпев, слабо забормотал себе под нос:

– Ах, все это не важно, не важно… Ракетоплан, который мы строим, позволит человеку вырваться в стратосферу… Я убежден: уже через несколько лет в небе с молниеносной скоростью будут летать ракетные корабли, покрывая огромные расстояния за считанные часы… Но это лишь промежуточный итог… Мы полетим на Марс…

К. опять пнул его ногой, но было уже поздно: Маршал обратил на Ц. свой начальственный взор.

– На Марс… – сказал он. – На Марс… так-таки через несколько лет?! А?I

В ясных глазах его светилось детское, восторженное, обалделое любопытство, которое, впрочем, он тотчас – быстрым движением ресниц – поспешил погасить.

– Да, это все очень… гм… Ну, это дело будущего… Товарищи, я бы хотел… (а сам продолжал украдкою ласкать Ц. заинтересованным взглядом) …хотел бы заслушать данные о пороховых…

Почему-то люди всегда хотят выглядеть друг перед другом более кровожадными и скучными, чем на самом деле.

18

Палящая жара, от которой герань совсем иссохла; следователь, раскачиваясь на стуле, расстегнув ворот рубашки, обмахивает себя сложенным вдвое тетрадным листком.

– Сергей Палыч, давайте-ка мы с вами поступим так: напишите, кто вас вербовал. Просто на клочке бумаги напишите… Протокол составлять не будем, все останется между нами… Директор института Клейменов вербовал вас? И вас, и вашего приятеля Глушко, и Лангемака? Ведь так?

– Никто меня никуда не вербовал.

Почему-то К. довольно давно уже не били. И у стены он больше не стоял, а сидел на стуле. И конвейер совсем сломался: на ночь кабинет запирали. К. уводили в другое помещение – камеру. Я не мог понять причины этих перемен. Неужели они догадались, что пружинки, на которые требуется нажать, чтобы сломить сопротивление К., помещаются не в теле его, но в душе? И что это были за пружинки – девочка в синем платьице, женщина с золотой косой?

– Вина Клейменова доказана: выполнял указания врага народа Тухачевского… А вы выполняли указания врага народа Клейменова, следовательно…

– Ничего подобного, – огрызнулся К. Он теперь не казался мне таким потерянным, почти лишившимся рассудка, как в первые дни своего заточения: то ли я уже привык видеть его таким, то ли он уже привык к своему нынешнему положению – человек (да и марсианин, в общем-то, тоже) может привыкнуть к чему угодно.

– Постойте, постойте! – с видом искреннего удивления произнес следователь. – Вы работали в НИИ-3?

– Разумеется, работал.

– А институтом руководил Клейменов. Троцкист. Немецкий шпион. Вредитель. Это он сам признал. Так вы выполняли его указания?

– А вы бы на моем месте не выполняли? Как можно не выполнять указаний своего начальника?

– Вопросы задаю здесь я. (Беззлобно, спокойно, как будто откликаясь на спокойствие самого К.) А вы – отвечаете. Понятно?

– Понятно.

– Тогда давайте еще раз: вы выполняли указания Клейменова?

– Выполнял.

– Слава богу! Вы понимаете, что, выполняя вредительские указания, вы тем самым совершали вредительство?

– Весь институт выполнял указания Клейменова… Вы тоже выполняете приказы своего…

– Мое начальство, будьте добреньки, оставьте в покое. И я вас не спрашиваю обо всем институте. С институтом мы еще разберемся.

Вот этому К. безоговорочно верил: разберутся; и от этой уверенности ему было так же худо, как тогда, когда следователи произносили имя его маленькой дочери… почти так же – а может, даже хуже? Этого я не могу определенно утверждать…

– Разберемся, дайте только время… гадюшник ваш выжжем каленым железом, карающим мечом…

Почему-то К. видел при этих словах не клубок свивающихся змей, не раскаленные щипцы, а – столы, кульманы, фанерные перегородки, девушек в белых халатах… «Сергей Палыч, бутербродик хотите?» – «Спасибо, Ира». – «Девочки, девочки, Сережа-то у нас нынче в галстуке новом – видели?» – «Тихо ты, Лариска, он тебе за „Сережу“…» – «Ах, девчонки… Говорят, у него с женой – не очень…» – «Мало ли что говорят».

– Вы мне не толкуйте про институт. Вы за себя отвечайте.

– Я уже ответил. Да, я выполнял приказы Ивана Терентьевича – между прочим, партийца со стажем, красного командира…

– Да уж, шашкой для виду махать – это ваш Клейменов мог. Сколько его на бюро песочили – все без толку… Грубый, некомпетентный… Сразу-то, к сожалению, не поняли, что не в грубости дело. И что касается компетентности – очень даже он был компетентен, во вредительстве-то…

– Я не зна…

– Послушайте, я не понимаю, как могло получиться, что вы стали на него работать!

– Я на него не…

– Вы же с ним всю дорогу собачились, с первого взгляда друг дружку невзлюбили! Или это все игра была, притворство? Кляузы на него Тухачевскому писали, просили убрать его с поста директора – для отвода глаз? Нет, не могу поверить… Сергей Палыч, ведь вы с ним ненавидели друг друга!

К. упрямо мотнул головой.

– Ненавидели – это очень громко сказано. Против него лично я ничего не… Наши расхождения касались производственных вопросов…

– Знаю, знаю: он поручал вам заниматься пороховыми ракетами, а вы были против.

– Это упрощение, – очень оживленно возразил К., – но, впрочем… У пороховых ракет есть серьезные недостатки, в первую очередь связанные с ограничением дальности полетов… В отличие от них, ракеты на жидком топливе… Позвольте, я объясню…

Если К. оживился, то следователь, напротив, сник: начал зевать, взглядывать на потолок, сопровождая глазами летающую по комнате муху, перекладывать свои бумажки с одного края стола на другой… Неужели – ах, я боюсь даже высказывать эту мысль! – он, подобно марсианам, страдал техническим кретинизмом?! Но нет, должно быть, то, о чем говорил К., просто-напросто было ему давно известно и потому – скучно.

– Значит, только в этом вы были с ним не согласны? – спросил он, прерывая К. – Вот это вот самое… жидкое или твердое? А может – завидовали вы ему, что он – директор? Или наоборот? Он вам завидовал, а? Он ведь тоже на вас вышестоящему начальству почем зря жаловался…

К. тяжело вздохнул.

– Ну… Его методы руководства, подход к кадровым вопросам… Его научная – а точнее, антинаучная позиция…

– Вот-вот. Ставил он вам палки в колеса, на каждом шагу ставил. Понижал в должности… Хоть и служили вы одному империалистическому хозяину – а даже и тут… Изменники – что пауки в банке, промеж собой всегда перегрызутся… Да вот и теперь… Он ведь дал против вас показания… С радостью дал, с готовностью… И он, и Лангемак… Оба – написали. Написали, между прочим, что вы в банде главный… Да только мы-то знаем, что все было наоборот: они вас втянули! Клейменов всем заправлял; подтвердите, что он завербовал вас, – и получите сутки отдыха, обещаю.

К. поднял таза – заплывшие, провалившиеся в черно-синие ямы, так мало имевшие сходства с обычными человеческими глазами, красивыми и ясными, – на следователя.

– Это Клейменов донес на меня?

– Никто на вас не доносил, – брезгливо поморщился следователь. – Словечко-то мерзкое выбрали какое – «донес»! Вы еще скажите, как ваши уголовные дружки говорят – «настучал»! Советские люди не доносят, а проявляют бдительность и информируют… Да и как бы он мог на вас «донести»? Друг мой, ежели б он на вас стуканул – первым взяли бы вас, а не его… И однако ж лукавить с вами не стану: нахождением вашим здесь, дорогой мой Сергей Палыч, вы не в последнюю очередь обязаны его показаниям.

Я весь дрожал; дальнейшую беседу – о да, течение нынешнего допроса было столь рассудительно, столь мирно, что его, по крайней мере в сравнении с предыдущими, вполне можно было назвать беседою, – я почти не воспринимал, бубнящие звуки голосов доносились до меня точно сквозь толстый слой ваты. Хотя мое мнение о людях, бывшее когда-то столь же восторженным, как у всех марсиан, за время, проведенное мною в этом кабинете, несколько переменилось, однако низости, о которой я услыхал только что, я даже вообразить себе не мог. Человек, виновный в мучениях К., не был невольною причиной этого, он действовал сознательно! Оболгать К. – ибо я, уже хорошо изучивший К., настроившийся на его волну, различавший почти безошибочно, когда он кривит душой, а когда говорит правду, знал твердо, что он ни в чем дурном не виновен, что не организовывал и не возглавлял он никакой «банды» (сборища плохих людей), что ни о чем не помышлял он, кроме как оторваться от Земли и летать (ведь не могло же само это намеренье быть в глазах людей преступным!), – написать, что К. занимался плохими делами и втягивал в это других! О, я должен был видеть и во что бы то ни стало покарать этого негодяя… [9]9
   Авторское примечание. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы наше руководство поручило Льяну заниматься поиском человека, отправившего К. туда, где он в описываемый момент находился (да и был ли такой человек?), и уж тем более – «карать» его. Почему же им овладела столь дикая, нелепая идея?
  Ни один наблюдатель не может полностью избежать влияния окружающей среды: насколько мне известно, практически у всех наших разведчиков после возвращения с Земли отмечались проявления нетипичных для нормального марсианина мыслей и даже поступков. Но «очеловечивание» Льяна происходило что-то уж очень болезненно и резко. К сожалению, руководство не придало этому факту должного значения.


[Закрыть]

…Покарать, причинить боль, уничтожить, убить! Выходит, я ничем не лучше людей, если хочу этого…

Но я уже не хотел быть лучше людей.

Я никогда и не был лучше их. Ах, я об этом вообще не думал. Пусть я сделался кровожадней самого кровожадного землянина – наплевать.

Мне всего лишь необходимо было убедиться, что человек, о котором шла речь, действительно совершил страшное, а для этого мне следовало хотя бы немного узнать его, и я в очередной раз уткнулся в отчеты других разведчиков…

19

– Иван Терентьевич, я бы хотел по структуре института…

– Сергей Палыч, не здесь и не теперь. Тут люди поют-пляшут, а мы с вами будем такие нудные разговоры вести…

По-видимому, то было какое-то празднество: я впервые видел так много яркой одежды и веселых, оживленных лиц. Мужчины и женщины – парами – кружились по залу, и это было очень красиво. Но у К. не было пары. Жена его танцевала с другим: отчего-то она совсем не была весела, а все оглядывалась на К., который ее не замечал. Он-то казался очень воодушевленным, почти счастливым, хотя и не танцы были тому причиной.

– Почему же нудные? Нельзя ведь делать станочный парк, не зная, что мы будем изготовлять, и наоборот…

Тот человек, – дабы отличать его в своем отчете от к., буду называть его К-в – тяжко вздохнул. Ему нравилась атмосфера праздника, нравилось и то, что он совсем недавно получил назначение, должность(то есть – власть над большим количеством людей и над К. в том числе), и он искренне – я чувствовал это – полагал, что сумеет осуществить эту власть как нельзя лучше, и мечтами уносился к большим и смелым свершениям. На празднестве его тоже сопровождала женщина, жена, и ей, по-видимому, хотелось танцевать, как танцевали другие. Разговор, с которым К. приставал к нему, отвлекал его от мечтаний и был потому неуместен. Но он все же ответил хотя и без всякой охоты:

– Станочный парк, станочный парк… Ну, станочный парк должен быть… должен быть очень гибким… Мне вот сейчас в Берлине говорили о том, что вот на заводах «Роллс-Ройс»…

– Ну, нам с нашими возможностями копировать «Роллс-Ройса» – это, знаете…

Определенно К. не хотел и даже не пытался понять настроения своего собеседника. Он вообще не отличался особой тактичностью. Собеседник, впрочем, тоже.

– Сергей Палыч, в другой раз, а? Супруга ваша – познакомите?..

Нет, в этом человеке не было ни ненависти, ни неприязни к К. Они даже были несколько похожи – не наружностью, а характерами. Но, быть может, вражда началась позднее, там, где не было уже ни праздника, ни кружащихся в танце женщин? Быть может, угрюмый начальственный кабинет, где расположился этот человек, способствовал тому, чтоб им с К. невзлюбить друг друга?

– Какой это вы быстрый, Сергей Палыч… (Понятия не имею, к чему это относилось: я ничего толком не понимал не только в технической, но и в организационной стороне деятельности К. и его коллег.) С такой быстротой лучше бы ваши цеха оснащались!

– А работать мне – с кем прикажете? – угрюмо и без того почтения, с каким, я знал, подчиненный землянин обязан обращаться к вышестоящему, возразил К. – Мои ГИРДовские все с полуслова понимают – так их мало… А которые есть – те уже с ног валятся, работают по две, по три смены… А те, кого вы с улицы набирали, Иван Терентьевич, – они… Простите, но они даже чертежи читать не умеют.

К-в, по-моему, очень обиделся: от обиды он заговорил вдруг на каком-то чудном языке, мало похожем на тот, которому меня обучали в марсианской разведшколе и каким нормальные земляне обычно не разговаривали друг с другом, а прибегали к нему лишь на загадочных и доселе непостижимых для нас «собраниях» или «митингах».

– С улицы?! Это вы о бывших работниках суконной мануфактуры?! Рабочий класс мануфактур – оплот революции! Это вы не умеете работать в гуще народных масс!

К. вообще-то владел этим странным языком – ну да, на «собраниях», – ничуть не хуже остальных. Но сейчас он не захотел говорить на нем.

– Черт, да нет никакой такой «гущи»…

– Что?!

– …а есть кучка лентяев, раздраженных тем, что секретность мешает им делать левые дела и воровать.

– Что-о?!

А К. знай себе бурчал о своем (мне не очень-то понятном) – тихо, злобно, упрямо, набычившись, не поднимая головы (и точно так же – через стол, как через зеркало, – набычившись, глядел на него К-в):

– План работ систематически не выполняется… Нет элементарного порядка в заказах на работы, распределения их по рабочим местам, контроля за… Поставить бы сюда людей, которые умеют хозяйничать, а ваших гнать к чертовой…

И тут от гнева шея К-ва стала красной, а лицо белым, и он закричал…

Закончилось все это тем, что К. понизили в должности;а его должностьзанял другой человек – Л., которому К-в более-менее благоволил, ибо тот, в отличие от не нюхавшего военного пороху К., был. как и сам К-в, кадровым офицером.

Суть происходящего была ясна даже марсианину: чтобы полюбить подчиненного, превосходящего его умом, начальник должен сам быть очень умен… умнее, чем подчиненный… так что получается парадокс, из которого следует единственный вывод: начальник никогда не полюбит подчиненного, который умнее. Существует ли способ из этой безвыходной ситуации выкрутиться? Оказывается, да: подчиненный должен старательно скрывать свой ум (замечу, забегая вперед, что Л., интеллигентному, ироничному, изящному Л., подобный фокус удавался; но и это не спасло его от гибели). Да еще эта проклятая схожесть характеров – как два равноименных заряда, что неизбежно отталкиваются друг от друга…

Навряд ли К. не понимал всего этого. Но он не хотел смириться. (О, ему, конечно, не нужна была любовь начальника, ему лишь требовалось, чтобы начальник ему не мешал, чтобы предоставил ему свободу – но свободу другому может дать лишь по-настоящему любящий человек.) В несмирении своем он прибегал даже к методам, которые мне казались не вполне благородными; с другой стороны, что еще ему оставалось делать? Вряд ли во Вселенной найдется хоть одно мыслящее – да просто живое! – существо, которому не случалось прибегать к защите и покровительству сильных.

– …Я, конечно, постараюсь помочь, сделаю все от меня зависящее, но… – Красивое лицо Маршала исказилось гримасой. – Зря вы так резко о нем… Герой Гражданской… Я знаю его как порядочного человека…

– Нам-то проку от его геройства? Он загубит институт.

– Ну, не преувеличивайте…

– Двигатель-то мой он уже зарезал. (Я вздрогнул: то, что люди режут друг друга, уже было мне привычно, но как можно зарезать двигатель?)

– Да, я в курсе… Но, послушайте, если Иван Терентьевич в самом деле считает, что пороховые ракеты обладают преимуществами перед жидкотопливными (боже, опять эта абракадабра!), то…

– Ни черта он не считает. Что он может считать?! Он серную кислоту от перекиси водорода не отличит.

Тут К. был, как я думаю, несправедлив: его начальник все-таки не непосредственно из лошадиного седла отправлен был заведовать институтом, а получил более-менее (насколько – уж не мне судить) соответствующее образование и на должность свою, между прочим, не без участия самого Маршала был рекомендован.

– Сергей Павлович… Будьте поосторожней, а?

– Но вы же…

– Я тоже не вечен. Иногда кажется – Земля… земля горит под ногами…

И я прочел в маршальских глазах такую безысходность, такое ясное осознание приближенья ужасного своего конца (быстро, стремительно – так происходит падение звезды), такую тоску, что содрогнулся.

Он не был сильным сего мира; он тоже был слаб, был обречен. Я понял бы это, даже не знай я о его вскоре последовавшей казни.

Так что же – узнал К-в о том, что К. на него «жаловался», и потому возненавидел? Нет: до ненависти – настоящей, испепеляющей – и тогда было так же далеко, как и вначале. Все это было гораздо сложней, тоньше, скучней, суше… но не было никакого смысла мне в этом разбираться, потому что я уже увидел дальнейшее: ночь, испуганную женщину, двоих в кожаном, черную машину, кабинет, такой же, как тот, где терзали К., резиновые палки с металлом внутри, иглы из безжалостной стали, сломанные пальцы, беспомощное тело, в луже крови и рвоты скрючившееся на полу, бумажную папку с бурыми, засохшими пятнами на обложке… и мне уже не нужно было видеть последние – перед расстрелом – секунды земной жизни К-ва (и последовавшего за ним Л.), чтобы знать: я ищу виновного не там.

Если уж на то пошло, К-в своею нелюбовью спас К., ведь если бы К. ко времени ареста занимал ту должность,которую занял вместо него Л., то К., возможно, уже не было бы в живых: нередко на Земле казнят не человека, а – должность.

20

– Господи, если бы вы знали, как мена от вас тошнит! – подперев клонящуюся голову рукой, проговорил следователь (то, кажется, был коренастый – странно, но чем дольше я знал их, тем слабее различал, переменчивые черты их лиц, расплываясь, сливались для меня в одно). – Просто, извините, блевать хочется… Упрямство ваше, Сергей Палыч, преступно, извращенно, тупо, глупо, а главное – абсолютно бесполезно… Уж все дружки, все подельники ваши это поняли… Зачитать, что ваш приятель Глушко пишет?.. Вел подрывную работу по развалу объектов, необходимых для обороны страны с целью ослабления мощи Советского Союза, тем самым подготовлял поражение СССР в войне с капиталистическими странами… Нет-нет, не надо так пугаться. Это он о себе пишет, не о вас. Честно пишет, прямо пишет…

К. отвечал, что не верит этому. Искренне ли отвечал, мне трудно судить, так как острая душевная боль – боль, которой не было, когда говорили о директоре Клейменове, и почему-то так сильно укусившая его теперь, мешала мне разобраться в его чувствах.

Следователь лишь усмехнулся – не хочешь, не верь, дескать, – и с торжествующим видом протянул К. несколько листков, вынутых из папки – не той, обычной, с кровавыми пятнами на обложке, а из другой – на обратной ее стороне, впрочем, имелись те же подозрительные бурые потеки:

– Почерк Глушко узнаете?

– Нет, – сухо и быстро ответил К., – не узнаю.

На самом деле – узнал, я видел это. Однако душа моя на сей раз не дернулась, не сдвинулась с места, не шевельнулась даже, ибо я уже знал, что папкам, запачканным кровью, доверять не стоит… ну, во всяком случае, не всегда…

– Дурочку не стройте, а? – устало попросил следователь. – Уж вам не знать почерка Глушко… Он был вашим близким другом?

– Я бы так не сказал. Наши взгляды во многом совпадали…

– А вот ваши московские дружки говорят – вы им с Глушко подло изменили… Ведь он же – ленинградской школы, это все одно что кошка с собакой… А вы подпали под его влияние и какой-то там кислород на водород променяли…

– Я считал и сейчас считаю, – отвечал К., – что будущее – за двигателями на жидком кислороде. Но там есть свои сложности, я объясню, если хотите…

– Упаси боже, – сказал следователь.

– Глушко с самого начала отстаивал азотную кислоту, и я постепенно убедился, что…

– Во-во, азотная кислота! – обрадовался следователь. – Та самая, что Глушко в поезде вез, намереваясь совершить диверсию.

– Это просто смешно, – сказал сердито К., – с той историей давным-давно разобрались…

– Разобрались, разобрались. Вредитель – он всегда вредителем останется… Вот, дальше пишет: сорвал снабжение армии азот… ага, опять этот ваш азот!..азотно-реактивными двигателями, имеющими огромное оборонное значение…

– Почему же – «сорвал»? – изумленно спросил К. – Он их доводил до ума. ОРМ-65 – хороший двигатель. – К. сказал это так, будто бы двигатель был живым существом, к которому он испытывал нежность. – Я тоже с ним работал…

И тут для меня опять начался темнейший лес – все эти технические словечки… Но К. – я уж не в первый раз с изумлением отмечал это – произносил их так, словно в этих угловатых, жестких терминах для него заключалось все изящество мира, самая трогательная красота, словно бы корявые аббревиатуры ему звучали хрустальной музыкою сфер.

– ОРМ-65, говорите? Есть и ОРМ-65… У нас все есть – на любой, как говорится… Вот, слушайте: в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году я, Глушко, с целью оправдать свою бездеятельность, подготовил для сдачи азотно-реактивный двигатель ОРМ-65 для установки на торпедах и ракетоплане, который затем был мною вместе с Королевым взорван при испытании с целью срыва его применения в Красной Армии… Ну же, Сергей Палыч! Двигатель – зачем взорвали?

– То есть как – взорвали?! – опешил К. – Он… он целехонек… (Это, по-видимому, говорилось о двигателе.) …Можно поехать и посмотреть на него…

Ах, столь жгучий восторг пронизал меня, распространяясь по иссыхающим корням герани, что старенький, потрескавшийся горшок чуть заметно пошевелился на шкафу; К. и следователь – оба вздрогнули и посмотрели в мою сторону, на кратчайший миг сделавшись снова друг на друга похожи (теперь я видел точно, что следователь коренастый), но герань уже застыла на месте, чудовищным напряжением воли я смирил ликование свое: сейчас, сейчас, наконец-то чудовищное недоразумение разрешится, они поедут и увидят, что… Перед К. извинятся и отпустят его на волю… О, мечта, мечта волшебная! Теперь – уже скоро! Теперь – только прямо, только в небо, только вверх! Земля, растрескавшаяся от нестерпимого жара, стройное тело ракеты, танцующее на струе огня!

– Серьезно?! – в свою очередь изумился следователь. – И кто, по-вашему, должен «поехать и посмотреть»? Я? (К. молча смотрел на него.) Сожалею, но мне недосуг: я с вами тут должен общаться… хотя, честное слово, я бы предпочел поехать куда угодно, хоть к черту на рога, лишь бы не видеть унылой вашей физиономии…

– Но как же… – беспомощно проговорил К., – как же… Ведь это так просто, так элемента…

– Элементарно, говоришь? – переспросил следователь. – А давай разберемся – элементарно или нет… Ну, допустим, приеду я в вашу контору… Ну, покажут мне какую-то железяку, скажут – вот она, целая… А мне откуда знать – тот это двигатель, про который ты мне толкуешь, или другой?

– Вы издеваетесь… – тихо сказал К.

– Я издеваюсь?! А по-моему, это ты надо мной издеваешься, выблядок фашистский! Для чего мне ездить в ваш поганый институт, когда тут черным по белому написано: взорвали! Да вы там, по-моему, только тем и занимались, что взрывали народное добро… Построите – взорвете, построите – и опять… Может, вы и той ракеты взрыв, что вам же на головку в мае свалилась, тоже станете отрицать?

– Но при любых технических испыта…

Теперь К. возражал следователю вяло, точно умирающий: надежда погибла в нем – и во мне. Не знаю, понимал ли он суть происходящего; я – а ведь мне казалось, что я уже научился разбираться в человеческих делах, – не понимал абсолютно ничего. Как же, ах, как же?.. Ну, пусть этому следователю некогда ехать в институт (может, это очень далеко, люди ведь хотя и умеют передвигать свои тела, но делают это с затруднениями) – так можно попросить съездить другого… Ну, не умеет он отличить одну «железяку» от другой (черта почти трогательная, роднящая его с нами, марсианами) – так можно попросить того, который умеет… Нет, как же? Как же так?