Текст книги "Королёв"

Автор книги: Максим Чертанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

О, как затрепетали мы, как задрожали всеми листочками и стебельками, услыхав столь чудесные слова; и как же, в свою очередь, мило, как деликатно со стороны людей завершать свой жизненный путь именно таким образом, который позволяет удобрять почву и давать жизнь растениям!

– Вы посмотрите, посмотрите! – Женщина схватила К. за руку и потащила к окну так энергично, что мы невольно отпрянули. – Вот они, милые, вы гляньте, как хорошо растут, им так нравится подкормка…

…А если люди так любят наших бессловесных земных собратьев, разве смогут они не проявить доброты и любви к нам, марсианам, разве они, когда научатся пересекать космические дали, откажут нам в нашей нехитрой просьбе – взять нас в глубины космоса с собою, сделать нас своими товарищами в их увлекательных, труднейших путешествиях к иным галактикам?..

– Морковь, например… Обратите внимание, они растут в древесном угле… Мы считаем… Фридрих считает, что в межпланетный корабль, то есть в ракету, нужно будет взять растения для питания, но сажать их лучше не в землю, а в древесный уголь, так как он легче земли.

– А вот это что?

– Это Фридрих очищал мочу, чтобы потом пить в полете.

– А, – сказал К. после крошечной паузы. – Разумно.

– Вот видите! – обрадовалась женщина.

– Однако ж в коммунальной квартире…

– Да-да, вы правы, это ужасно. Соседи – темные, невежественные люди! – не понимают и пишут на нас жалобы, мы уж устали отбиваться… Господи, скорей бы Фридрих закончил ракету и мы улетели!

При этих ее словах толстенный ком тряпья, в беспорядке сваленного на узкой железной кровати, шевельнулся и издал слабый стон; К вздрогнул и поглядел в сторону кровати с ужасом.

– Сил моих больше нет… Отсталые, темные люди, они не понимают, что такое наука…

К. сделал над собою усилие, чтобы не смотреть на страшную кровать.

– Так вы всей семьей намереваетесь лететь на Марс?

– Разумеется. А как же иначе. Фридрих, дети и я…

– А дети голые – почему? Или соседи клевещут?

– Господи, неужто вы думаете, что в ракете позволительно обременять себя всякими тряпками! – Женщина сделала слабое движение, будто собираясь сбросить с худых плеч замызганный халатик, но поймала на себе оторопелый взор К. и передумала. – Лишний вес… каждый килограмм – да что там, каждый грамм имеет значение!

– А как насчет специального костюма? – деловито поинтересовался К. – Наподобие водолазного скафандра, а? Для выходов в безатмосферное пространство?

– Верно, – сказала женщина, не сводя с К. лихорадочно сверкающих глаз, – да, это верно… Я вижу, вы интеллигентный человек… До вас в домкоме служили такие, знаете… Хотите, я вам покажу нашу ракету?!

– Ракету, – слабеющим голосом произнес К., – ракету… Так она у вас здесь?

Тут ком тряпья вновь застонал и забился, весь извиваясь, будто живой; К. прижал шляпу к груди и отступил в угол комнаты. Однако женщина не обращала на ком никакого внимания. Она огляделась, вытащила из-под стола какую-то продолговатую, гнутую, всю почерневшую от копоти металлическую штуковину и сунула ее прямо в лицо К.

– Вот она… То есть это, разумеется, не совсем ракета… Это ее сердце – ракетный двигатель…

– Похоже на паяльную лампу, – осторожно сказал К.

– Ну, вообще-то это и есть паяльная лампа… Ведь тут важен принцип… Фридрих создал жидкостный ракетный двигатель… Горючим служит бензин, а окислителем – сжатый воздух…

К. покусал нижнюю губу. Зубы у него были не очень белые, но ровные, крепкие. Хмурясь он смотрел на лампу, потом взял ее в руки. Он расстегнул пальто, будто ему стало жарко, а шляпу не глядя уронил на пол. Он, кажется, уже не замечал никаких запахов. В глазах его постепенно разгорались такие же сумасшедшие искорки, как у женщины.

– Я не из домкома, – сказал он, – я… Мне бы хотелось увидеть Фридриха Артуровича… Он скоро будет?

– Так он тут.

– Где?

– Летит на Марс, – безмятежно отвечала женщина. Она бросила взгляд на стенные часы и вдруг сильно хлопнула себя ладонью по щеке. – Боже, я заговорилась с вами и… Фридрих, Фридрих! Время вышло. Вылезай.

Одеяла и тряпки одна за другою, как листья с кочана капусты, начали отваливаться; по прошествии некоторого времени из них показались огненно-рыжая шевелюра и худое, белое, покрытое испариной лицо в рыжих же усах и остроконечной бородке; рот на этом лице открывался и закрывался безмолвно, точно у рыбы.

– Мы учимся задерживать дыхание, – сказала женщина, – ведь в ракете будет ограниченный запас кислорода… Как ты, дорогой?

– В-великолепно, – ответил рыжий человек, стуча зубами.

Он завозился, сделал усилие, чтобы скинуть с себя последний плед, и сел в постели. Руки его заметались, зашарили в складках тряпок и одеял. К. ошалело смотрел на него. Рыжий извлекал из своих покровов тоненькие сверкающие палочки, одну за другой, смотрел на них и затем передавал женщине, а та тоже смотрела на палочки и записывала что-то в клеенчатую тетрадь, а затем, сильно встряхнув палочкою, откладывала ее в сторону.

К. переступил с ноги на ногу и кашлянул. Рыжий тотчас отозвался страшным приступом кашля, будто ждал сигнала; он кашлял так сильно, что сотрясалась не только кровать, но вся комнатка. Женщина, оставив свою тетрадку, села на край кровати и приложила ладонь ко лбу мужа, но тут же отдернула ее, будто обжегшись.

– Опыты… – проговорила она грустно, – это тоже опыты… Фридрих сильно простудился, но даже это… Он не стал ничего принимать, чтоб сбить температуру… Все для науки…

– Опыты? Уж не по теплопередаче ли? – спросил К.

Рыжий человек наконец прокашлялся и протянул К. руку – белую, как корень, с длинными тонкими пальцами.

– Вы угадали совершенно верно… коллега? Вы ученый? Физик?

– Инженер-конструктор, – сказал К. так сухо, будто слово «ученый» ему было неприятно, – планерист, летчик я.

– Ну так вы должны понимать: та сторона ракеты, что обращена к солнцу, будет резко нагреваться, а та, что в тени, так же сильно охлаждаться… Это очень важно… Когда я полечу на Марс…

К. продолжал, кусая губу, вертеть в руках паяльную лампу; от слов рыжего о Марсе он отмахнулся, как от докучной мухи.

– Жидкостные двигатели… А если у вас… у нас будет помещение? – спросил он. – Лаборатория, оборудование, сотрудники? Что тогда?

11

Важное примечание автора. Сожалею, но на сей раз я вынужден серьезно вмешаться.

Современной марсианской наукой установлено, что в действительности все происходило несколько иначе. Разговоров, что приведены выше, на самом деле никогда не было. К. не ездил к Циолковскому в Калугу – собирался, да так и не собрался, – а впервые встретились они несколькими годами позже, в Москве, куда старика все-таки привезли на празднование его собственного юбилея, привезли едва ли не насильно, сгребя в кучку вместе с подушкой и одеялом. И с Цандером К. познакомился вовсе не в коммунальной квартире последнего, а в более официальной обстановке, сейчас не припомню точно – то ли на улице Никольской, в конторе с чудным названием Осоавиахим, то ли в одном из корпусов ЦАГИ на Вознесенской.

Да, этих бесед не было; их кто-то придумал – мой ли амоалоа Льян, другие ли наши наблюдатели, люди ли, сам ли К., всегда, как подобает крылатому существу, отличавшийся высокоразвитой фантазией, – кто-то выдумал их, а стало быть… стало быть, они все-таки состоялись, ведь для мысли (увы – не только для правдивой и не только для разумной) невозможного нет?..

Мы, марсиане, не столь склонны проводить резкую грань между возможным и сущим, как это делаете вы, земляне.

Вот и все, что я хотел сказать; вновь передаю слово Льяну.

12

– Но Цандер умер… – тихо сказал К.

– Вот и замечательно, – сказал коренастый с воодушевлением, – ей-богу, так гораздо лучше для него и для вас. Признайтесь, что он вас завербовал: ему вы зла уже не причините, а свое положение облегчите.

– Никто меня никуда не вербовал…

– Некоторые ваши знакомые утверждают, что вы называли его своим учителем. В чем же это? В подрывной деятельности?

– Как инженер (К., я заметил, почему-то не любил применительно к себе слова «ученый») – да, наверное, он был моим учителем… Уровень его математических знаний, его умение провести теоретический анализ… (Коренастый душераздирающе зевал.) В те годы он был единственным, кто мог возглавить работу по созданию ракетных двигателей… Да и сейчас…

– Эх, Сергей Палыч… – Определенно коренастый был сегодня добр, и я благодарил его мысленно за эту доброту. – Вы же до знакомства с ним были честным человеком… Трудились, как говорится, на благо нашей Родины… Самолеты строили, эти, как их, планера – ну, полезное же дело… Летали, как полагается, – низе́нько… А Цандер вас уговорил заниматься вредными делишками, народные деньги разбазаривать… Таки сбил он вас с панталыку, а? Марс, Марс… Как такая чушь в голову-то взбрести может?

13

И вправду: как случилось, что К., еще несколько лет тому назад ни о каком Марсе не помышлявший, заболел этим волшебным, мучительным недугом? Официозной марсианской наукой исписаны толстенные тома (разумеется, способ, каким мы фиксируем наши мысли, не имеет ничего общего с человечьей письменностью, но мы, наблюдатели, работающие на Земле, уже отчасти привыкли думать и выражаться как люди) о том, как-де еще в глубоком детстве, слушая сказку о ковре-самолете, что рассказывала ему мать, К. проникся мечтою о полетах к звездам, и вся его дальнейшая жизнь представляла собой одну прямую линию, устремленную к ним. Однако нам, наблюдателям-практикам, столько времени проведшим в непосредственной близости к К., представляется, что все было не совсем так: по-настоящему К. начал думать о Марсе лишь в тот счастливый год, когда в Москве чудом пересеклись пути нескольких энтузиастов и была создана (ах, как же люди любят образовывать всякие союзы и называть их длинными и неудобоваримыми именами) та самая Группа Инженеров, Работающих Даром, о которой коренастый его расспрашивал…

– Ишь ты, – сказал человек в фартуке и с метлой в руках. – Ишь ты, поди ж ты… И что ж вы тут делать-то будете, в сарае энтом поганом?

Мы не очень хорошо понимали человека с метлой: по-видимому, он изъяснялся на диалекте, которому нас в школе наблюдателей не обучали. Но рыжий Ц. понимал его прекрасно.

– Мы из Осоавиахима… мы будем готовить экспедицию на Марс, – объяснил он, приветливо улыбаясь человеку с метлой.

– Ишь ты! – опять сказал человек с метлой. – И чтой-то вас туда потянуло?!

– Это чрезвычайно… Вы поймите, ведь в первую очередь необходимо… я сейчас вам все…

– Пойдемте, Фридрих Артурович, – сказал К. и легонько подтолкнул Ц. в спину.

И они – пятнадцать юных и не очень юных мужчин (надо думать, это и были они самые: Инженеры, желающие Работать Даром) – гуськом спустились по истертой железной лестнице и вошли в распахнутую, на одной петле болтавшуюся дверь.

Человек в фартуке, опираясь на свою метлу, довольно долго таращился им вослед, покачивая головой и бормоча «ишь ты» и «поди ж ты». Наконец он энергично замахал метлою. А те, что вошли, тоже стояли долго, оглядывая закопченные, голые стены, не то ужасаясь, не то обмирая от восторга. Потом кто-то из них сказал:

– Потолки хороши…

– Стены толстые – любой запуск выдержат.

– Мусору-то, мусору…

Почти весь следующий месяц Инженеры махали метлами.

Потом, когда весь мусор был изничтожен, они начали заниматься своими чудными, загадочными занятиями: чертили бумажное, клепали стальное, плавили железное. Руки их были черные, пальцы сбитые, с поломанными ногтями. Зарплату им не платили. Инструмент таскали из дому, покупали на свои деньги. Когда для опыта понадобилось серебро – собирали по всей родне и знакомым серебряные ложечки. И опять – чертили на чертежных досках, писали на пишущих машинках, считали на счетных линейках, клепали, стучали, плавили, ходили по инстанциям,убеждали, клянчили, умоляли, пытались стучать кулаком, ссорились, чертыхались, в отчаянии воздевали руки, грозились все бросить, падали духом, а потом снова чертили, плавили и клепали. Другие люди смеялись над ними. Жены и подруги их бросали. Но бывало и так, что к ним приходили новые Инженеры и тоже просились Работать Даром; и появлялись красивые девушки, что хотели помогать им Работать Даром, и подруги и жены иногда возвращались к ним.

А что же Марс?

О Марсе говорили много. Рыжий Ц. постоянно твердил о нем. Другие слушали Ц. и соглашались или спорили с ним. Только К. никогда о Марсе не говорил и даже хмурился, когда говорили другие. Сам он все больше говорил в ту пору про скучное: расчеты, сверла, оптимальный диаметр, требуется квалифицированная пишмашинистка, фюзеляж, хвостовое оперение, балласт, аэродинамика, кислота, порох, продовольственные карточки, кульманы, циркули, паяльники, перегородки, дисциплина, принять, уволить, к чер-р-товой матери всех и вся, давление, клапаны, редукция, калька, гвозди, керосин.

Но он был счастлив, я это хорошо видел.

14

Конвейер, представлявшийся мне чем-то несокрушимым, незыблемым, как стена, и бесконечным, как орбита, оказывается, иногда по какой-то причине давал сбои: однажды, вернувшись из опустелого дома, где жена К. поливала своими слезами мшистую фиалку, в пыточный кабинет, я не застал там никого. Я вновь видел перед собой пустую, спокойную комнату: стены до половины выкрашены краской, выше – побелены, несколько шкафчиков – металлических и деревянных, два стола, на них вороха бумаг: на одном – аккуратными стопочками, с другого вот-вот обрушатся; и грязь на полу – замыта.

Я был один довольно долго. Я не знал, что мне делать: мне было известно, в каком месте (называется – камера) находится К., но я не мог попасть туда, ибо там, среди темных лиц и избитых тел, не было ни травинки. (Позднее я научился проникать в подобные места, но тогда еще слишком слабо ориентировался в многообразии земных форм жизни.) Меня охватил безумный страх: что, если К. оставят там навсегда и я упустил возможность для вмешательства?!

Наконец пришел коренастый. Он был не в духе: пил воду, вздыхал, зевал, морщился, тер таза кулаком. Затем он подошел к одному из шкафчиков, металлическому, закрытому на ключ, и, отперев его, достал оттуда картонную папку грязно-серого цвета. Тесемочки сбоку у папки были завязаны бантом. Коренастый плюхнулся на стул, держа папку в руках. Теперь я разглядел, что папка была не вся серая: одна из ее поверхностей была покрыта коричневыми пятнами. Коренастый тоже заметил это; он послюнил палец и с недовольным видом потрогал пятно. Реагируя на воду, в глубине бурого цвета стал мутно проступать – красный, и я понял, откуда взялись пятна: кровь имеет обыкновение разбрызгиваться в воздухе.

Земляне считают свою планету зеленой и голубой. Это отчасти верно: она покрыта водой и лесами. Вероятно, именно такой – нежно-бирюзовой – она будет представляться взору, когда люди и марсиане смогут глядеть на нее с орбитальной высоты. Марс вы в своих книгах называете планетой красной. Не знаю, возможно. Я понятия не имею, как выглядит из космоса моя родина: полет, перенесший мое сознание из одного мира в другой, был слишком стремителен, слишком краток. Но для меня красной планетой стала Земля, мир цвета человеческой крови.

15

Жена Ц., как мы уже поняли, была не из тех, кто может предать и бросить. Но Ц. сам нередко забывал о ее существовании и даже о существовании безумно любимых им Астры и Меркурия, и тогда с наступлением ночи другие Инженеры насильно надевали на него теплые одежды и отправляли домой, а он прятался от них в подворотнях и тайно, как шпион, прокрадывался обратно, чтобы Работать Даром еще и по ночам, а утром бессовестно делал вид, будто пришел только что; а когда все Инженеры толпою шли обедать, Ц. старался от этого скучного ритуала увильнуть или брал самую дешевую, самую гадкую и скудную еду, и тогда Инженеры потихоньку, как шпионы, сговорились и стали покупать ему еду на свои деньги, а Работающие Даром девушки, которых к тому времени было уже немало, приносили из дому завернутые в бумагу булочки, котлетки и пирожки и прятали их – тайком, как шпионы, – в ящики его рабочего стола, и он, находя эти чудные предметы, дивился и говорил:

– Ой!

Иногда, правда, котлетки и пирожки до него успевали съесть мыши. Он на них не обижался. Мышей он обожал. Он мечтал взять мышей с собою на Марс.

Короче говоря, прочитав отчеты моих товарищей, я так и не понял, кого же на Земле принято считать шпионами и что они делают плохого, и перестал думать об этом. Но я все равно не бросил чтение. Чудная жизнь Инженеров заворожила меня…

Как-то раз, когда Инженеры, по своему обыкновению, поздно вечером Работали Даром, к ним в подвал пришли сердитые люди с бумажками (профсоюзная комиссия)и сказали, что Работать Даром нехорошо (между прочим, на Марсе это тоже не особенно приветствуется), а тем более поздними вечерами, когда полагается принимать участие в общественно-политических мероприятиях.Но Инженеры были упрямы и от всех обвинений отпирались, как полагается шпионам и вредителям.

– Отгул отрабатываю, – говорили они.

Их ругали и наказывали, а одного молоденького Инженера даже исключили из рядов какой-то общественно-политической организации,но они все равно продолжали свое тайное занятие: строили ракету.

Что такое ракета и почему она может летать в космосе, а, к примеру, планер не может? Ей-богу, если б мы, марсиане, понимали это, мы бы сами ее построили.

Я знал лишь только, что Ц. взялся сделать из паяльной лампы реактивный двигатель,то есть – как я это понимал – душу ракеты, душу столь выносливую и сильную, что, в отличие от слабенькой и туповатой души планера, не задохнется на чудовищной высоте; а другие Инженеры должны были смастерить подходящее по форме, материалу и другим свойствам тело, в которое эта душа сможет облечься, чтобы, преодолевая сопротивление окружающей среды, путешествовать с удобством и безопасностью для себя. (Сперва они, кажется, хотели попросту присобачить этот самый двигатель к какому-нибудь уже существующему средству передвижения и пытались устанавливать его то на планер, то на велосипед, но у них ничего не вышло, и тогда они догадались, что такую мощную душу выдержит не всякое железное тело.)

Кроме того, нужно было придумать, как заставить ракету оторваться от земли: для этого нужно было учинить маленький направленный взрыв, который ее с надлежащею силой выпихнет в воздух, а затем в стратосферу; и они все время спорили о том, какое вещество, жидкое или твердое, а если жидкое, то какое именно, легче будет при этом взрыве укротить, дабы ракета стартовала вертикально вверх, а ни в коем разе не в окно соседнего жилого дома. (Изрядно забегая вперед, скажу, что этот спор не закончился и тогда, когда Инженеры, наконец-то научившиеся стучать кулаком в инстанциях и доказывать свою полезность и правоту, уже работали не даром, а их Группа при помощи одного могущественного Маршала, слившись с другою подобной Группой из города Ленинграда, превратилась в целый большущий Институт.)

Ну, и еще всякие попутные мелочи: автоматические приборы, которыми ракета должна управляться, дабы летать не где попало, а по заданной траектории, и прочее, прочее, прочее. Так что, хоть они и работали сутками напролет, до настоящей ракеты было еще очень далеко. Будучи математической моделью, ракета летала как птичка, но при попытке воплотить ее в железе тотчас разваливалась на куски.

– К чер-р-ртовой матери… – серый от усталости, бормотал К. и загибал пальцы: – Позавчера – течь газа, вчера – трещина в бензобаке, сегодня – штуцера потекли… Этак мы и за пять лет не управимся…

– Нет-нет, – испуганно проговорил Ц., – пять лет – это очень долго… Я могу не успеть… (Он был не так молод, как другие, и слабого здоровья.) Нет-нет, о пяти годах не может быть и речи… М-да… Я вчера… Сережа, помните, мы как-то говорили о специальном костюме для экспедиции на Марс? По типу водолазного костюма? Я нынче ночью сделал эскиз – посмотрите…

– Ф-фридрих Артурович… – прошипел К. и обвел гневным взглядом своих товарищей. (Чтобы Ц. не работал по ночам, а спал, К. издал специальный приказ о том, что Инженер, уходящий с работы последним, обязан забрать Ц. с собой, довести до дому и сдать на руки жене; нередко этим последним бывал сам К.) – Фридрих Артурович, я, кажется, просил вас…

– Посмотрите, посмотрите… (К. беспомощно воздел глаза к небу, но эскиз взял.) Сережа, я еще сделал эскиз оранжереи… Не сердитесь – просто мне не спалось… И маленькую смету… Мне кажется, что на Марсе семена картофеля…

К., покорно принимая от Ц. все бумажки, спросил его:

– Почему все-таки – Марс? Почему именно Марс? Ведь Луна гораздо ближе…

И все переглянулись: ведь К. и о Луне-то никогда не говорил, он вообще избегал разговоров о космосе.

– На Луне нет жизни, – отвечал Ц., – во всяком случае, жизни сознательной…

– Вы хотите именно с сознательной жизнью встретиться? С марсианами? – усмехнулся К.

– А вы разве – нет?.. Только представить себе, что они… Какие они? Как вы думаете? Похожи они на нас?

К. молчал довольно долго. Потом он сказал:

– Не знаю. Я об этом никогда не думал.

Ах, как бы мне хотелось написать, что он был не вполне искренен, что в лице его какая-нибудь черточка неуловимо дрогнула при этих словах, что в глубине души он грезил о нас! Но этого не было. Да, Марс уже тогда светил ему путеводною звездой, но только в его любопытстве и честолюбии Инженера, в его стремлении взлететь как можно выше, обретя крылья подходящего размаха. О тех, что могли ждать – и ждали – его там, он и вправду не задумывался. У него было полно иных забот.

– Фридрих Артурович, сделайте мне личное одолжение! – произнес он с интонацией нежной мольбы, какой никогда я не слышал от него. – Пожалуйста, поезжайте в Кисловодск, в санаторий… Путевку достанем… Хоть ненадолго, а?

– Избавиться от меня хотите, – сказал Ц. с улыбкой.

– Вот именно, – сказал К. и тоже улыбнулся, довольно рассеянно впрочем, ибо уже думал о другом: – Надо еще раз проверить циркуляцию воды при работе помпы…

Откуда ему было знать, что он никогда больше не увидит Ц.?

«Дорогая Астра, я живу спокойно в санатории. Здесь опять выпал снег… Еще нигде нет цветов… Звери в парке курзала все живы. 4 медведя балуются, 7 красивых павлинов…»

Ц. любил не только мышей, а всех зверей, даже червяков и лягушек.

Когда пришла телеграмма, К. заплакал. Телеграмма выпала на пол из его рук: слишком велика была тяжесть, чтоб удержать ее. [8]8
   Авторское примечание. Памятник Ц. (ментальная проекция, естественно) установлен у нас на центральной площади (там же, где и памятник К.). Скульптура изображает Ц. за рабочим столом, сгорбившегося над чертежами; подле него фиалка в горшке распустила лепестки, на плече сидит белая мышка.
  Безусловно уверен, что у вас, дорогие земляне, на главной площади тоже стоит памятник Ц. Разве может быть иначе?


[Закрыть]

16

Они починили свой конвейер.

– Отойди от стены! Отойди, тварь троцкистская! С Тухачевским встречался? Молчишь! Встать, я сказал! Повторяю вопрос! С Тухачевским встречался? Отвечай!

К. слабо кивнул головой: каждое слово давалось ему с невероятным трудом. Всякий знает, что подобный кивок у землян означает положительный ответ, подтверждение, согласие. Светловолосый, задавая свой вопрос, смотрел прямо на К. и не мог не видеть его жеста, но почему-то притворился, будто не понимает. Это постоянное лукавство в мелочах не переставало удивлять меня: мы, марсиане, если уж лжем – так по-крупному.

– Не слышу ответа.

– Встречался… – охриплым шепотом, похожим на шелест сухой травы, проговорил К. – Разуме… (дыхание его сбилось) …разумеется, встречался… Вам об этом прекрасно изве… известно…

Я уже сжался в ожидании удара: почти каждый раз, когда К. в ответ на вопросы следователей о каком-либо обстоятельстве говорил, что это обстоятельство им и без него известно, его били; не знаю, как он сам не замечал этой причинно-следственной связи. Возможно, коренастый и намеревался сделать это опять – от меня не укрылось его легкое движение, – но ему помешала вдруг разразившаяся громким треском черная штука (телефон), при помощи которой люди, подобно нам, общаются друг с другом на расстоянии, с той лишь разницей, что нам для этого механические приборы не нужны. Коренастый снял трубку и приложил ее к уху; там, на другом конце провода, ему что-то говорили, и, по мере того как он слушал, лицо его болезненно искажалось. Я был в отчаянии: эта гримаса явно ничего хорошего К. не сулила.

Но я, похоже, ошибся: что-то кратко ответив и нажав на рычаг, коренастый даже не взглянул на К. и не сделал ему замечания. (К. снова прижался спиною к стене, что ему категорически воспрещалось делать.) Он был чем-то сильно озабочен. Трубку он не клал на ее место, а держал в руке. Потом он сам принялся куда-то звонить. Я понял из его переговоров, что ему необходимо отлучиться. В кабинет вошел человек в форменной одежде (человек в такой же точно одежде обычно выводил К. в туалет и приводил обратно, но это был какой-то другой, которого я прежде не видел: насколько я разбираюсь в человеческих возрастах, он мог быть отцом К.) и остался, стоя у дверей, стеречь К., а коренастый запер свои папки в металлический шкафчик и, по-прежнему не обращая на К. внимания, торопливо ушел. Тогда человек в форме сказал К.:

– От стенки отойди, а?

Почему-то К. не послушался. Человек в форме широко зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Ладно, – сказал он, – стой где стоишь… (К. со стоном опустился на корточки.) – Ну, ты совсем обнаглел… Вам, диверсантам, палец дай – всю руку отхватите… Ну, ты это…

– Пить… – прохрипел К., – пить…

Человек в форме вздохнул.

– Дайте воды напиться, – пробормотал он, – а то так есть хочется, что переночевать негде… – Он подошел к высокому шкафу и, приподнявшись на цыпочки (он был маленького роста), снял оттуда графин с водой и налил ее в стакан – полный стакан, до самых краев полный! – На, пей, зараза… Смотри не подавись…

И тогда я во второй раз увидел в глазах К. прозрачные капли воды – слезы. Прежде я считал, что люди плачут, когда им делают что-то плохое, а К. не плакал, когда его избивали резиновой трубкой с металлом внутри, не плакал, когда в его тело вонзались стальные шильца – тогда он стонал от боли, но не плакал, так почему же теперь?

Он выпил воду, и человек в форме налил ему еще. Он отдал К. почти всю воду, что оставалась в графине, лишь малую ее толику плеснув в горшок с увядшей геранью.

Оказывается, люди плачут от тех же самых чувств, что и мы.

– День добрый, – сказал светловолосый, входя в кабинет. (За несколько секунд до этого, услышав приближающиеся по коридору шаги, человек в форме сурово приказал К. встать и отойти от стены, и на сей раз К. подчинился.) – Что тут у нас?

– Порядок, товарищ младший лейтенант.

(Если это – младший, то каковы ж у них старшие? Об этом я боялся даже подумать.)

– Это хорошо, что порядок… Можете идти… Эй, а водичка куда девалась?

– Виноват, товарищ младший лейтенант. Цветок полил. Засыхает совсем цветочек-то.

– Выкинуть бы эту дрянь… – проворчал светловолосый.

Я был в отчаянии: другого убежища, внутри которого моя душа могла вытерпеть достаточно долгое время, в кабинете не имелось. Но светловолосый не отдал приказания уничтожить герань, он, кажется, тут же и позабыл о ней. Отпустив человека в форме, он ключом отпер металлический шкаф, достал папку, которую спрятал туда его товарищ (цели этих постоянных исчезновений и появлений папки я так никогда и не смог понять), и на время углубился в изучение содержащихся в ней листов бумаги.

– Отлично, – сказал он наконец. – превосходно… (Все-таки роль доброго следователя была светловолосому привычней или, быть может, больше соответствовала его природному характеру.) Связь с Тухачевским, стало быть, не отрицаете… Будем надеяться, что и дальше у нас все хорошо пойдет… Вы уж постарайтесь не огорчать нас сегодня – у Б. (он назвал своего коллегу по имени, а имена их были – Б. и Ш.) и без вас неприятности, дочку в больницу свезли, как бы не пневмония, а то и похуже что – температурит, бредит… У вашей-то дочурки, кажется, все слава богу… А? Вы что-то сказали? Нет? Слава богу, говорю, что Наташа ваша здорова… Конечно, домашний уход… В детдомах-то… нет, у нас в детдомах, конечно, все самое лучшее, все, но… все-таки материнская забота… а вот если у кого и отец и мать в лагерях… ну, и бабушка тоже – тогда, конечно…

Ничего этого я толком не понял. Что такое «детдом»? Что такое «лагеря»? Эти явления не были мне известны. В мозгу К. при этих словах светловолосого замельтешили какие-то хаотические картинки, но я на сумел их как следует разобрать, видел только: много, много, очень много людей; много, много, много маленьких людей (детенышей)… Что все это значило?

– Я …я встречался с Тухачевским, – сказал К., хотя светловолосый его ни о чем сейчас не спрашивал; мучительный страх, терзавший его в эту минуту, расходился по комнате такими мощными волнами, что я изумлялся, как светловолосый этого не чувствует.

– Да я понял, понял, что встречались! – расхохотался светловолосый. – Послушайте, Сергей Палыч… Да вы присядьте… Ну же, ну! Можете сесть на стул. (К. не двинулся с места.) Не бойтесь, не бойтесь… Я же вижу, что вы устали.

Неверными, мелкими шажками, будто ноги его были скованы железом, К. приблизился к стулу, дрожащие руки его ухватились за спинку. Он попытался сесть, но не смог, упал. Нет, светловолосый ничего ему не сделал. Просто координация движений изменила ему. Он лежал на полу, скорчившись, подтянув колени к подбородку – так, я знал, в утробе матери покоится детеныш. Светловолосый встал и очень медленно пошел к нему. К. даже не прикрыл руками лицо, он всякий раз это делал, когда к нему приближались, но сейчас, по-видимому, у него даже на это движенье не осталось сил. Некоторое время светловолосый, широко расставив свои крепкие, здоровые ноги, покачиваясь, заложив руки в карманы, сверху вниз смотрел на него. Потом добродушно усмехнулся.

– Ну, полежите, – сказал он, – полежите, ежели вам так больше нравится… (Воистину сегодня у К. был счастливый день.) Что вы можете сказать о Туxaчевском?

– Не знаю, – прошептал К. – Я общался с ним очень мало, только непосредственно по службе…

– Это естественно, – сказал светловолосый, – раз, будучи замом наркома, он курировал авиацию и новые разработки… А портсигар он вам за что подарил? Серебряный портсигарчик, а? За преданную и верную службу?

– Это было постановление Осоавиахима… За оборонную работу…

– Портсигар?!

– Да нет же – знак почетный… К нему – именной портсигар…

– Хороший подарок, – сказал светловолосый. – Кстати, закурить не хотите? – Глаза К. расширились от удивления, и я лишь сейчас ощутил, как – не столь мучительно, как жажда, но очень остро – его все эти часы и дни терзало еще какое-то, абсолютно непонятное мне, физиологическое желание. – Пожалуйста…

К., собравшись с силами, смог взгромоздить свое непослушное тело на стул; светловолосый протянул ему зажженную, приятно пахнущую палочку – сигарету. К. жадно затянулся дымом. О да, сегодня все точно сговорились ласкать и баловать его – отчего же страх его никак не проходил? Много, много, много детей в одной комнате – что в этом так его пугало?