Текст книги "Гюго"

Автор книги: Максим Артемьев

На заседания академии Гюго ходил исправно, о происходивших там спорах и забавных случаях сохранилось немало его записей в «Виденном». С Ламартином они обменивались стихотворными записочками, в которых потешались над кандидатами в академики – один хуже другого. Большинство его новых коллег были людьми пожилыми, принадлежавшими к прошлому поколению, но и от них можно было узнать немало любопытных анекдотов о минувших днях, чем Гюго и пользовался. Он искренне хотел привести в академию Бальзака (что не удалось), Виньи и даже Сент-Бёва (что удалось).

Как раз накануне его избрания в академики в Париже произошло событие, взволновавшее многих и привлёкшее внимание всей Европы. В 1840 году во Францию был торжественно возвращён прах Наполеона с острова Святой Елены. За ним была отправлена экспедиция во главе с сыном короля – принцем де Жуанвилем. Правительство Июльской монархии хотело этим жестом привлечь к себе широкие массы народа, давно уже разочаровавшиеся в короле и его режиме. 15 декабря 1840 года гроб с телом императора был доставлен в Париж, где состоялась грандиозная церемония, которую лучше всех описал Гюго в «Виденном». Ему же принадлежат лучшие стихи об этом событии – «Возвращение императора», которые заканчивались так: «День прекрасный, как слава, / Холодный, как гроб». В них поэт показал себя ярым бонапартистом, истинным сыном своего отца-генерала.

Тогда же Лермонтов сочинил «Последнее новоселье»:

 
Меж тем, как Франция, среди рукоплесканий
И кликов радостных, встречает хладный прах
Погибшего давно среди немых страданий
В изгнанье мрачном и в цепях...
 

в котором упрекал французов в предательстве своего императора, которому русский поэт придал черты великого и незаслуженно пострадавшего человека. Так что бонапартизм Гюго был явлением не только французским. Зато Алексей Хомяков в своём стихотворении «На перенесение Наполеонова праха» высказал более здравые идеи, скептически отнесясь к деяниям Наполеона, но куда с меньшим поэтическим талантом:

 
...Пусть над перстью благородной
Громомещугцей главы
Блещет саван зим холодный,
Пламя жаркое Москвы;
И не меч, не штык трёхгранный,
А в венце полнощных звёзд —
Усмиритель бури бранной —
Наша сила, русский крест!
 
 
Пусть, когда в земное лоно
Пренесен чрез бездну вод,
Бедный прах Наполеона,
Тленью отданный, заснёт, —
Перед сном его могилы
Скажет мир, склонясь главой:
Нет могущества, ни силы,
Нет величья под луной!
 

Впрочем, на популярности кабинета и короля перезахоронение мало отразилось, ибо Франция проиграла дипломатический конфликт с Англией, разразившийся в это же время. Июльская революция хотя и освободила Францию от династии Бурбонов, но не вернула ей прежнего места в европейской политике. При Луи Филиппе она шла в фарватере Англии как младший партнёр (в обществе недовольно поговаривали – «на такую политику способна и тумба!»). Но в 1840 году случился кризис: Париж, поддержав восставшего против турецкого султана египетского правителя Мухаммеда Али, обнаружил созданную против себя коалицию Англии, России, Австрии и Пруссии. Адольф Тьер, который в 1840-м возглавлял кабинет, под давлением короля вынужден был уйти в отставку как ответственный за чересчур воинственный курс, который чуть не привёл Францию к столкновению со всей Европой. Честь родной страны была посрамлена, и воспоминания о победах Наполеона лишь сильнее оттеняли нынешнее неприглядное положение.

Внешняя политика тогда сильно привлекала Виктора Гюго. Но до поры он мог лишь обсуждать её в кругу семьи и друзей. Однако одно примечательное знакомство помогло ему подняться по общественной и политической лестнице. В середине 1830-х годов Гюго познакомился с наследником престола, старшим сыном короля Фердинандом Филиппом, носившим титул герцога Орлеанского. Тот был куда популярнее своего отца, считался либералом, и прогрессивные круги возлагали на него немалые надежды. Поэта в 1837 году пригласили на свадьбу наследника, женившегося на Елене Луизе Елизавете Мекленбург-Шверинской. В том же году Гюго удостоили ордена Почётного легиона.

В 1837-м произошло и нерадостное событие – умер брат Эжен, давно находившийся в психиатрической лечебнице. После его смерти Виктор унаследовал титул виконта, таким образом, отныне они с женой могли с полным основанием считать себя аристократами.

Отражением противоречивости жизни Гюго в середине 1830-х годов стал новый сборник «Внутренние голоса», появившийся в 1837 году и посвящённый его отцу, «не упомянутому на Триумфальной арке». Любовная лирика уступает размышлениям о судьбах человечества, о Боге и смысле жизни (вместо Петрарки появляется Данте – «После чтения Данте»), и возникает образ Олимпио – лирического двойника Гюго, к которому он обращается с грустными признаниями в стихотворении «К Олимпио», ставшем ключевым в сборнике. Он же замаскированно фигурирует в названии другого стихотворения сборника – «К Ол...».

Результатом дружбы с герцогом Орлеанским стало основание театра «Ренессанс» в 1838 году. Его учредителями выступили Виктор Гюго и Александр Дюма, заинтересованные в «своём» театре, где бы ставились романтические пьесы. Герцог обеспечил необходимый административный ресурс, поспособствовав получению разрешения от правительства. Директором «Ренессанса», расположившегося в так называемом зале Вантадур, назначили Антенора Жоли, директора газет «Монитор дю суар» и «Вер-Вер», известного своей деловой хваткой.

«Ренессанс» открылся пьесой Виктора Гюго «Рюи Блаз», ставшей его лучшим детищем на театральном поприще. В ней Гюго вернулся к александрийскому стиху и создал шедевр не просто романтической драмы, но и классическое произведение французского репертуара, став в один ряд с Мольером, Корнелем и Расином. Символично, что новое, после «Эрнани», обращение к «родной» испанской тематике привело поэта к творческому взлёту, придало ему свежесть и энергию.

Но если действие «Эрнани» разворачивалось в начале XVI века, когда Испания уверенно шла к мировому господству, то в «Рюи Блазе» – в самом конце XVII, во время правления самого слабого и неспособного из испанских королей – Карла II. Перед нами предстаёт страна, находящаяся в глубоком упадке, терзаемая придворными интригами. С детства болезненный в результате кровосмесительного вырождения Бурбонов, женившихся из поколения в поколение на ближайших родственницах, Карл II был не способен ни к управлению страной, ни к нормальной супружеской жизни. Его вторая жена Мария Анна Пфальц-Нейбургская, не имевшая в результате детей, была глубоко несчастной женщиной, отвергаемой мадридским двором как «немка», чуждая обычаям страны.

Впрочем, королева из «Рюи Блаза» не имеет ничего общего со своим прототипом. Гюго она понадобилась для создания главной коллизии пьесы – лакей Рюи Блаз влюбился в жену короля. Дон Саллюстий де Базан, впавший в немилость королевы, решает ей отомстить и представляет при дворе своего слугу Рюи Блаза в качестве своего знатного родственника Сезара де Базана. Последний становится фаворитом королевы и первым министром, проводит важные реформы, но Саллюстий де Базан угрожает разоблачением, Рюи Блаз убивает его и себя, монархиня признаётся ему, умирающему, в любви. Сюжет типичный для Гюго и выглядит в пересказе пошловатой мелодрамой. Но основное достоинство «Рюи Блаза» лежит в красоте стиха и насыщенности действия. Монолог главного героя перед высшими испанскими грандами, в котором он обличает их в эгоизме и забвении интересов страны, считается в своём роде шедевром.

«Рюи Блаз» – самая «шиллеровская» из пьес Гюго, сочетая высокий пафос с мечтами о правильном устройстве общества и показывая попытку претворить их в жизнь. В ней есть что-то от «Дона Карлоса», также созданного на испанском материале, начиная от трагической влюблённости в королеву.

Пьесу до сих пор регулярно ставят во Франции, но, как ни странно, «Рюи Блазу» не повезло с оперными интерпретациями. Сюжет не заинтересовал ни одного из великих композиторов. В музыке пьеса дала жизнь лишь одному удачному произведению – увертюре «Рюи Блаз» Феликса Мендельсона, написанной в 1839 году для любительской постановки в Лейпциге, хотя сам композитор к Гюго относился отрицательно. Можно сказать, что «Рюи Блаз» – слишком французская пьеса, достоинство которой лежит в её языке. Лучшей королевой Испании в «Рюи Блазе» считается Сара Бернар, эта роль стала одной из наиболее ярких в её артистической карьере и за которую сам Виктор Гюго назвал её «золотым голосом».

Было снято и несколько фильмов, но подлинную славу «Рюи Блазу» обеспечила переделка пьесы Адольфом д’Эннери и Филиппом Дюмануаром в 1844 году под названием «Дон Сезар де Базан». Точнее, это своего рода продолжение, соавторы взяли одного из персонажей Гюго и придумали для него дальнейшие приключения, написав в итоге бойкий водевиль. «Дон Сезар де Базан», в свою очередь, лёг в основу фильмов и опер (в том числе Жюля Массне). В России он известен музыкой Георгия Свиридова к спектаклю 1948 года по этой пьесе. Один из номеров, песня «Маритана» в исполнении Муслима Магомаева – одна из визитных карточек певца. В 1957 и 1989 годах «Дон Сезар де Базан» был экранизирован в СССР.

Из всей лирики 1830-х годов сборник «Лучи и тени» (1840) – самый глубокий. Гюго за это время прошёл немалую эволюцию. Если «Осенние листья» стали первым шагом на поприще «серьёзной», зрелой поэзии, то «Лучи и тени» явились квинтэссенцией поэзии Гюго, известной читателям вплоть до его эмиграции. Затем до 1853 года его новых стихов не появлялось.

Самые известные стихотворения сборника – «Грусть Олимпио» и «Осеаnо nох» (название взято из «Энеиды» Вергилия). Первое – печальные рефлексии лирического двойника о быстротекущем времени, второе – такие же невесёлые размышления поэта на морском берегу, обращённые к морякам, к тем, кто не вернулся домой.

Морская тема впервые столь отчётливо проявилась у Гюго именно в «Лучах и тенях». Начав в 1830-х годах выезжать с Жюльеттой Друэ на побережье, поэт был заворожён морской стихией, одновременным олицетворением и бесконечности, и беспредельной природной силы. Это очарование морем породило бесчисленные стихотворения. В известном смысле Гюго был поэтом-маринистом, подобно тому как его современник Айвазовский – художником-маринистом. Но если у Айвазовского это было единственным направлением творчества, то для Гюго маринистика стала лишь одной из сторон самовыражения, причём она преобладала в его рисунках, ныне столь знаменитых. Волны, завывания ветра – картина вроде бы однообразная, но для Гюго она служила неиссякаемым источником вдохновения. Тогда, в 1830-е годы, он словно предвидел свою судьбу – прожить на маленьких островках под шум океана почти 20 лет.

Одновременно с «Осеаnо noх», в 1836 году, во время пребывания в пикардийском селении Сен-Валери-сюр-Сомм было написано стихотворение «Слушая ночью невидимое море», которое появилось во «Внутренних голосах». По виртуозности оно словно перекликалось с «Джиннами».

От сборника к сборнику Гюго становился всё более философски настроенным – с одной стороны, он сильнее погружался в самопознание, с другой – в осмысление мира и Бога. В «Лучах и тенях» имелись и мрачная экзотика, предвосхищающая «Легенду веков» («Подземелья Индии»), и «гражданские» стихи («Назначение поэта»), подготавливающие появление более развёрнутых произведений на ту же тему в сборнике «Созерцания».

Случись так, что, если Гюго ушёл бы из жизни в 1840 году, в возрасте Пушкина, он всё равно навсегда остался бы во французской поэзии как один из величайших её представителей. Но самого главного как поэт он ещё не сказал, и его последующее длительное молчание было не случайным. Гюго не хотел размениваться, он сосредоточивался.

В канун 1842 года вышла книга очерков Виктора Гюго «Рейн», итог его нескольких путешествий с Жюльеттой Друэ по Германии и Швейцарии, а также прилегающим французским землям. Поэт мало знал заграницу, за всю свою взрослую жизнь он не побывал ни в Берлине, ни в Вене, ни в Мюнхене, ни в Италии. Во время своего единственного испанского путешествия в 1843 году Гюго охватил лишь приграничный район, не доехав ни до Бильбао, ни до Мадрида, ни до Барселоны или какого-то другого крупного города. В Германии он побывал только на западных окраинах, прилегающих к Рейну. В Англии Гюго всего несколько раз проездом заезжал в Лондон по пути на Нормандские острова или обратно.

При всём богатстве фантазии, требовавшей пищи для ума в виде новых впечатлений, Гюго оставался слишком парижанином и слишком французом, чтобы надолго покидать любимый город (не считая двух десятилетий изгнания).

Книга «Рейн» вышла не просто как следствие желания поделиться с читателем путевыми впечатлениями, она писалась в атмосфере националистической истерии по двум берегам великой реки. В 1840 году в европейской политике случилось то, что историки позже назовут Рейнским кризисом. После того как Францию заставили позорно капитулировать во время Восточного кризиса 1840 года и отказаться от своего союзника Мухаммеда Али-паши, правительство Тьера решило переключить внимание взбудораженной общественности на проблему левого берега Рейна. Во времена Директории и при Наполеоне он был полностью включён в состав Франции. После 1815 года страна вернулась к прежним границам, и на левом берегу, как и прежде, остался один Эльзас. Но во Франции были популярны разговоры, что именно Рейн является «естественной границей» с Германией. Гюго поддерживал эту позицию и тогда, и позже, когда стал членом палаты пэров и негодовал, что пэры обсуждают судьбу Кракова, но молчат о левом береге Рейна.

Разграничение германского и французского начал уходит в раннее Средневековье. После падения Римской империи и Великого переселения народов на территорию Галлии хлынули орды франков – германского племени, давшего стране название. Но местное население, к тому времени перешедшее с кельтских языков на вульгарную латынь, численно преобладало, и через несколько веков завоеватели, к которым примкнули и другие германские народы – бургунды, вестготы, перешли на речь побеждённых. Линия раздела проходила через провинцию Лотарингия. Вплоть до XIX века на этничность подданных не обращалось никакого внимания. Во Франции во времена Гюго большая часть населения говорила на собственных языках и диалектах. Южная половина страны относилась к так называемой области «языков “ок”», из которых наиболее известен окситанский, он же провансальский. Кроме того, на обособленных языках говорили баски, бретонцы, фламандцы, корсиканцы, эльзасцы и лотарингцы. Последние, населявшие Эльзас и северо-восток Лотарингии, были, собственно говоря, немцами, которые постепенно попадали под власть французских королей. Наступление на германский мир шло давно, ещё с XVI века, когда три епископства – Верден, Мец и Туль подчинились Парижу. При Людовике XIV процесс продолжился с аннексией Эльзаса. Наконец в 1766 году Лотарингия, где жили предки Гюго, вошла в состав Франции.

Напомним, что в начале 70-х годов XVIII века в Страсбурге, столице Эльзаса, обучался в университете Иоганн Вольфганг Гёте. Тогда это был типичный немецкий город, преподавали там по-немецки, и этот период жизни великого поэта у нас не ассоциируется с пребыванием во Франции, каковым оно формально было.

Разумеется, Франция при Луи Филиппе не посмела бы нарушить европейского равновесия и выступить против Пруссии, которой принадлежала большая часть рейнского левобережья. Однако буря в обществе поднялась нешуточная. И в эту перепалку вступили поэты. Скромный судейский чиновник из Вестфалии Николаус Беккер написал «Рейнскую песню», начинающуюся словами «Они его не получат, свободный немецкий Рейн». Эти незатейливые, но задиристые стишки тем не менее воспламенили Германию и в одно мгновение стали очень популярными. Только на музыку их положили не менее двухсот раз, в том числе Роберт Шуман. Прусский король Фридрих Вильгельм IV подарил прежде ничем не примечательному любителю-стихотворцу тысячу талеров, а король Баварии Людвик I – кубок. С французской стороны по Беккеру ударила тяжёлая артиллерия. Альфред де Мюссе ответил ему стихами «Мы владели им, вашим немецким Рейном», написанными на куда более высоком уровне, но оттого не менее шовинистическими. Альфонс де Ламартин в своей «Марсельезе мира» был куда более сдержанным.

У немцев последовали «Стража на Рейне» Макса Шнекенбургера (тоже поэт-любитель из торговцев), ставшая не просто популярнейшей патриотической песней, но и неофициальным гимном страны. И официальный гимн – «Германия, Германия превыше всего» Гофмана фон Фаллерслебена также был написан по свежим следам кризиса, в 1841 году. Можно сказать, что в поэтическом состязании немцы обошли французов, создав больше «хитов», говоря современным языком, хотя и задействовали второстепенные таланты. Как писал Гейне, «Тьер привёл наше Отечество в движение, пробудил в Германии политическую жизнь и вновь поставил нас как народ на ноги».

Помимо злободневного политического аспекта, книга Гюго о Рейне имела и давнюю литературную традицию. Реке посвящали свои стихи многие поэты. О прекрасной Лорелее писали и Клеменс Брентано, и Генрих Гейне. С Рейном были связаны легенды о Нибелунгах. И это поэт тоже держал в памяти при написании «Рейна».

Книга представляет собой собрание путевых заметок – описаний городов, чудес природы, таких как водопад на Рейне, пейзажей, набросков примечательных сценок, порой юмористических. Перед нами проходят города Германии – Ахен, Кёльн, Майнц, Франкфурт-на-Майне, Мангейм, Гейдельберг; Швейцарии – Базель, Цюрих, Лозанна; по пути из Парижа описываются французские города. Гюго знакомит читателей с историей тех или иных местечек, вводит в книгу древние сказания (одному из них посвящена целая глава «Легенда о прекрасном Пекопене и красавице Больдур»). Надо заметить, что в те времена путешествия были трудны и недёшевы, книг и газет выходило немного, и потому «Рейн» замысливался как детальное описание региона Рейна, прочитав которое читатель получил бы о нём полное представление.

Книга получилась шедевром французской прозы благодаря своим точным рельефным описаниям. Гюго умел не только быть романтиком, но и детальнейшим реалистом. Из сочетания двух этих качеств и родился «Рейн», книга одновременно романтическая и реалистичная. Недаром и сегодня туристические справочники цитируют описания Гюго тех или иных немецких городов, например Бахраха. Гектор Берлиоз вскоре после выхода книги писал, обращаясь к своему другу и желая рассказать о Рейне: «Я знаю, что мои преувеличенные восторги будут всего лишь прозаическими преуменьшениями, и к тому же мне хочется верить, что вы уже читали и перечитали прекрасную книгу Виктора Гюго».

Он мечтал примирить Францию и Германию и потому, несмотря на свою наивную веру в исконные права первой на левый берег, проповедовал в книге искреннюю любовь к немецкой культуре, которую, впрочем, знал недостаточно, не владея немецким, а переводов в то время выходило мало. Любопытно, что, рассказывая о пребывании во Франкфурте, он ни разу не упомянул, что это родной город Гёте. Возможно, в этом отразилось его соперничество с германским гигантом, которого он не признавал подлинным гением. Интерес Гюго к немецким древностям и природе в чём-то предвосхищал появление тетралогии «Кольцо Нибелунга» Рихарда Вагнера, которое начнёт появляться на сцене с 1850-х годов и завершится в 1870-е – ещё при жизни Гюго, пережившего композитора. Впрочем, как к любому музыкальному явлению, поэт будет к нему равнодушен.

Дружба с герцогом Орлеанским не продлилась долго. 13 июля 1842 года наследник поехал в Нейи-сюр-Сен к семье, но лошади его коляски понесли, он попытался выпрыгнуть, но неудачно. Принц выпал из повозки, ударившись головой о булыжники мостовой, и скончался. Трагическая смерть 32-летнего наследника потрясла Францию. Мюссе, учившийся с ним вместе в колледже и друживший долгие годы, написал на смерть герцога Орлеанского большое стихотворение, в котором имеется строка – «час, который изменил столетие». Разумеется, это преувеличение, но она отражает чувство катастрофы, которое тогда царило во Франции. Его разделял и Гюго. Ровно через неделю он посетил место гибели принца и подробно его описал в «Виденном». А ещё через четыре месяца он занёс в эту же книгу приснившийся ему странный сон, в котором фигурировал покойный. (Гюго вообще придавал большое значение снам, записывал наиболее примечательные из них, а порой в полудрёме сочинял стихи).

Гибель герцога Орлеанского не приостановила восхождения Гюго по общественной лестнице. Ему не хотелось подниматься по ней через публичную политику, подобно Ламартину (избираться могли лица, платившие 500 франков налога, а голосовать – платившие 200 франков; всего избирательное право имели 188 тысяч человек из 30 миллионов населения), предпочитая кооптацию во власть королевским указом. Теперь он, уже академик, предпочитал уже напрямую общаться с королём, что позволяли и его статус, и его известность. Королевским ордонансом от 13 апреля 1845 года виконт Виктор Мари Гюго был наконец возведён в пэры и занял своё место в верхней палате.

Луи Филипп, с которым Гюго познакомился поближе и разговоры с которым с блеском описал, имел несчастливое царствование. Сын погиб, оставив двух малолетних сыновей-наследников, о судьбе которых король переживал. На жизнь монарха покушались девять раз, и это не считая раскрытых заговоров и восстаний республиканцев и роялистов (сторонников свергнутых Бурбонов). Гюго, как члену палаты пэров, довелось участвовать в судах над покушавшимися – некими Пьером Леконтом, бывшим лесничим, которому поэт тщетно пытался спасти жизнь, и Жозефом Анри, ремесленником-металлистом.

Обязанности пэров Франции были не намного ответственнее, чем у академиков. Верхняя палата имела скорее символическое значение, и назначение туда чаще всего становилось синекурой. Так что у Гюго хватало времени и на её посещение не в ущерб иным своим делам. Он вёл записи отчётов о судебных процессах, которые палата проводила как высший судебный орган. Как и в академии, и на многочисленных светских приёмах, Гюго с удовольствием записывал светские сплетни и исторические анекдоты подобно Пушкину в «Tabletalk», набрасывал портреты политиков и аристократов, нахождение среди которых льстило его самолюбию.

Несколько неожиданным следствием поездок Гюго в Германию стало своеобразное продолжение «Рейна» – драма «Бургграфы», поставленная в марте 1843 года в «Комеди Франсез». Поэт, который уже пять лет ничего не писал для театра, возлагал немало надежд на своё новое детище. Но, увы, его ждал провал, не оглушительный, но тем не менее – пьеса на средневековом немецком материале, написанная в типичной манере Гюго, пришлась не по вкусу публике, уставшей от романтических неистовств. Через полгода, в ноябре 1843-го, она была снята с представления. Так театральная судьба Гюго ещё раз переплелась с судьбой романтического театра. «Битва за Эрнани» означала его рождение, неуспех «Бургграфов» – его закат. Отныне успехом пользовались ложноклассические драмы Франсуа Понсара, бытовые комедии Эмиля Ожье, водевили Эжена Лабиша, мелодрамы из современной жизни Александра Дюма-сына. Больше Гюго ничего не предлагал для театра при жизни, хотя писать пьесы не перестал. В «Бургграфах» при желании можно увидеть нечто схожее с «Нибелунгами» Рихарда Вагнера, которые начали ставиться спустя десятилетие, однако в Париже и к Вагнеру успех пришёл не сразу.

Но в 1840-е годы жизнь Гюго состояла не только из выполнений обязанностей главы семьи, академика и пэра, путешествий с Жюльеттой. Чем выше становилось его общественное положение, тем больше он получал возможностей для удовлетворения требований своей чувственности. К великому (теперь уже) поэту и драматургу приходили актрисы в поисках ролей, светские красавицы и дамы полусвета для знакомства и развлечений. Жюльетте Друэ пришлось потесниться в сердце Виктора.

Впрочем, иные дамы задерживались рядом с Гюго надолго. Такова была Леони д’Онэ, вторая после Друэ сильная страсть поэта. Подобно Жюльетте она являлась подругой известного в своё время художника – живописца Франсуа Огюста Биара (старше её на 20 лет), малоталантливого, но мастера саморекламы. Он прославился эффектными полотнами с экзотическими сюжетами, в поисках которых много путешествовал, побывав на Шпицбергене и в Лапландии. О его творчестве дают представление названия картин, например «Битва с белыми медведями» – полностью неправдоподобная, зато броская. В плавании в Арктику его сопровождала юная Леони, которой, чтобы отправиться в путешествие, пришлось преодолеть сопротивление семьи. По тем временам отправиться в научную экспедицию и долгое время находиться без родных и близких было неслыханной дерзостью для девушки. По возвращении Леони с Биаром поженились, и она опубликовала свои заметки об увиденном на Севере.

Во всех смыслах она была женщиной незаурядной и не созданной для размеренной семейной жизни. Встреча в 1843 году в одном из светских салонов 23-летней Леони с Гюго стала для обоих важным событием. Он увлёкся молоденькой путешественницей и какой-никакой писательницей, а она получила поклонника, о котором прежде мечтать не могла – первого поэта Франции. Однако через два года их роман подвергся серьёзному испытанию.

5 июля 1845 года влюблённая пара была застигнута в укромной квартирке в самом центре Парижа ревнивым мужем в сопровождении полиции. Гюго пришлось показать комиссару, желавшему его задержать, свою медаль пэра Франции, означавшую иммунитет от ареста. Но Леони была доставлена в тюрьму Сен-Лазар. Через два месяца её оттуда перевели в монастырь Сен-Мишель, а потом – на полгода в монастырь августинок. Так поступали в то время с жёнами, уличёнными в адюльтере.

Происшествие с Гюго моментально стало известно всему Парижу. В нём он не выглядел героем, поскольку дама сердца оказалась в заточении, а он на свободе благодаря своему иммунитету. В скандал пришлось вмешиваться королю, который дал художнику Биару щедрый заказ, чтобы тот не преследовал поэта своими исками. В противном случае коллегам по палате его бы пришлось судить. Но самым интересным в этой истории было поведение Адели, которую очередная неверность мужа вовсе не огорчила. Для неё главным стало то, что изменили Жюльетте, которую она продолжала ненавидеть. И потому жена взяла на себя обязанность попечительства над Леони, навещала её в монастыре, а по выходе из него принимала любовницу мужа у себя дома. Леони поддерживала связь с Гюго на протяжении нескольких лет, вплоть до его изгнания из Франции. Он, в свою очередь, помогал разведённой по его вине женщине вплоть до её кончины в 1879 году, поскольку её литературных заработков (она начала карьеру писательницы) на жизнь не хватало. Плодом романа с Леони стали прекрасные любовные стихотворения, которые вошли в поздние сборники Гюго.

Помимо Леони и Жюльетты Гюго имел связи со многими женщинами, начиная от проституток и горничных. На пятом десятке лет поэт с лихвой наслаждался тем, чего был лишён в юности. Сегодня бы сказали, что он был одержим «сексуальной зависимостью». Но этот новомодный термин ничего не объясняет. Просто в Гюго было сильно мужское начало, и он жил так, как ему велело сердце. Но любовные приключения 1840-х годов, и прежде всего роман с Леони, помогали забыться от ужасной трагедии, постигшей Гюго.

Его старшая дочь Леопольдина, Дидина, как он называл её в детстве, в которой души не чаял, росла весёлой девочкой, любимицей отца. Он позволял ей рыться в своих рукописях и умилялся её словечкам. В 1838 году Дидина вместе с матерью и остальным семейством, за исключением самого Виктора Гюго, отправились на лето в Вилькье – нормандскую деревушку на Сене, в 40 километрах от устья. Там находилось поместье семьи Вакери, пригласивших их отдохнуть.

К тому времени у Гюго появилось два верных последователя – Поль Мерис и Огюст Вакери, учащиеся лицея Карла Великого. Оба были без ума от его стихов и драм и решили поставить у себя в заведении «Эрнани», на что автор дал разрешение. Молодые люди зачастили к поэту с визитами и стали своими в его доме. Огюст Вакери был сыном богатого нормандского судовладельца из Гавра, который имел виллу в Вилькье. Он и пригласил семью поэта погостить. Там четырнадцатилетняя Леопольдина встретила старшего брата Огюста – Шарля, которому был уже 21 год. На следующее лето визит повторился, и уже сам Виктор сопровождал своё семейство в Нормандию, прежде чем, как всегда, отправиться путешествовать с Жюльеттой. Между Леопольдиной и Шарлем вспыхнула симпатия, и вскоре молодые люди заговорили о браке.

Однако ряд смертей в семействе Вакери помешал свадьбе, да и супруги Гюго считали, что их Дидина ещё слишком юна для замужества, хотя против респектабельного Шарля, наследника дела своего отца, родители не имели ничего против. После ряда отсрочек свадьба была сыграна 15 февраля 1843 года.

В сентябре этого же года молодые супруги заехали погостить в Вилькье. 4 сентября Шарлю с дядей и племянником нужно было встретиться с нотариусом по делам наследства – отец Шарля незадолго перед этим умер. Нотариус проживал в соседнем селении Кодбек, выше по Сене на четыре километра, и было решено плыть на парусной лодке. Шарль предложил Леопольдине прокатиться с ними, но та сначала отказалась, сказав, что не одета для подобного путешествия. Уже погрузившись в лодку, Шарль вернулся домой за камнями для балласта, и Леопольдина, передумав, попросила подождать её пять минут – она переоденется и отправится с ними.

Нотариус, когда визитёры собрались из Кодбека в обратный путь, предложил им свой экипаж, отговаривая возвращаться на лодке ввиду безветренной погоды, однако Шарль отказался. Они уже подплывали к Вилькье, на берегу стояла мадам Вакери, встречавшая сына и невестку. Вдруг налетел внезапный порыв бурного ветра и опрокинул лодку, сорвав парус.

Все четверо упали в воду. Крестьяне, наблюдавшие за трагедией с берега, рассказывали, что голова Шарля, отличного пловца, несколько раз появлялась над водой – он, набрав воздух, нырял за Леопольдиной, пытаясь её спасти. Но, поняв, что его усилия напрасны, он отказался плыть к берегу, видимо, решив разделить судьбу с люби мой. Супругов похоронили вместе, в одном гробу. Из находившихся в лодке не спасся никто.

Гюго в это время был вдали и от Парижа, и от Вилькье. Они с Жюльеттой совершали давно задуманное путешествие по Испании и юго-западу Франции. Прежде, пока не закончилась карлистская война, посещать эту страну было опасно. Впрочем, «по Испании» звучит несколько преувеличенно. Путешественники пересекли границу в районе Бискайского залива, посетили города Ирун, Сан-Себастьян, Памплону (столицу Наварры) – всё неподалёку от Франции, в северо-западном уголке Испании. Гюго наслушался баскской речи, посмотрел на горы, долины и море. Затем они вернулись на родину, посетили Пиренеи – Лурд, Котре, Гаварни и другие горные селения, а после проехались по бесконечным равнинам Аквитании и Пуату, откуда вернулись к Атлантическому океану и переплыли на остров Олерон. Оттуда они направились в город Рошфор на реке Шаранте и, находясь по пути в селении Субиз, на противоположном берегу, прочитали в газете ужасную новость.