Текст книги "Гюго"

Автор книги: Максим Артемьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Если Германия и Англия совершили к тому времени грандиозный скачок в литературе, у них появились и Гёте с Шиллером, старшие (Вордсворт и Кольридж) и младшие (Байрон, Шелли, Китс) романтики, а также не признанные при жизни Гельдерлин и Блейк, то Франция никем, за исключением Шатобриана (и то – прозаика), похвастаться не могла. Её слава передовой нации в XVIII веке, веке Просвещения, сыграла с ней плохую шутку, способствовав консервации наихудших приёмов классицизма. Французская поэзия коснела в своём самодовольстве и затхлости.

Впрочем, для острого ума мальчика латинская и французская классика представляла собой бесценное сокровище, углубляясь в которое можно было не замечать ничтожества настоящего. Как писал впоследствии Гюго, его любимыми спутниками на всю жизнь остались Вергилий и Тацит. Первый привлекал его своим сжатым и сильным стихом, широтой поэтического дыхания, с которой тот описывал и воинские подвиги, и прелести сельской жизни. «Энеида» – национальный эпос римлян – представляла собой образец для последующих эпопей в европейской литературе. Тацит, магистрат и историк, создал непревзойдённые образцы исторической прозы, с лапидарными, но яркими характеристиками героев и злодеев. Не мог Ларивьер не познакомить его и с другом Вергилия – мудрецом Горацием, а также с Овидием и другими поэтами Рима. Греческого же языка касались поверхностно, и Гюго в нём силён не был.

Во французской словесности дети изучали басни Лафонтена, поэта, по своему значению стоящего гораздо выше Крылова в русской поэзии, ибо он считается бесспорным поэтическим гением, из одного ряда с Мольером и Расином. Затем шло чтение комедий и трагедий этих драматургов, а также Корнеля, и поэтических трудов Буало. Знакомились ученики и с проповедями и речами Боссюэ. Мальчик определялся со своим отношением к школьным авторитетам. Скажем, Расина он невзлюбил, а подростком в подражание Лафонтену (которого в стихах пожилого возраста Гюго называл «заклинателем змей») сочинил басню.

Изучая латынь, Виктор постигал особенности французской орфографии – от какого корня происходит то или иное существительное или глагол? На всю жизнь он сохранил свои собственные предпочтения в написании иных слов, и ему приходилось порой вступать в пререкания с редакторами и типографиями. Он писал poёte, а не poèt, lys против предлагавшегося при наборе lis. Любовь к слову, филологическая подготовка и чуткое ухо к живому языку помогали ему всякий раз делать наилучший выбор из лексикона.

Для человека, родившегося в 1802 году, революция была недавним прошлым. Гюго вырос в окружении людей, в основе своей сформировавшихся ещё при старом режиме, но прошедших через испытания 1789—1799 годов. Он всегда впоследствии соотносил себя с теми бурными и кровавыми событиями. Революция означала грандиозный социальный и политический эксперимент, невиданный ещё в истории. Достаточно вспомнить политику дехристианизации – в католической стране! Процесс над королём и его казнь, массовый террор, введение призывной армии, война почти против всей Европы... Франция пережила невероятные потрясения, но тем удивительнее был тот факт, что в годы детства Гюго о революции вспоминали сравнительно редко. Фигура Наполеона заслонила собой недавнее прошлое.

Император олицетворял собой симбиоз революции и привычного образа жизни. Однако удар, нанесённый старым институтам и церкви, был настолько силён, что навсегда изменил менталитет французов. При всей своей буржуазности, их мещанство носило отныне отпечаток эгалитаризма и светскости. Наследие революции означало лидерство в мире мысли, что льстило сознанию французов. Воспитание и образование, полученные Гюго, носили отпечаток той переходной эпохи.

Великие исторические события непосредственно наблюдались юным Гюго, но ещё отстранённо – капитуляция Парижа, отречение Наполеона, ввод в столицу иноземных войск, в том числе казаков, Сто дней, повторная оккупация города. Отрочество и юность пришлись уже на время Реставрации.

С 1815 по 1818 год Виктор с Эженом жили в пансионе Кордье, в районе Сен-Жермен всё на том же левом берегу Сены, с которым была связана их детская жизнь. Оттуда они ходили заниматься в лицей Людовика Великого, довольно привилегированное заведение, с целью подготовки в Политехническую школу по настоянию отца, вернувшегося из Испании. Именно по его велению мальчиков забрали от матери и поселили в пансионе, дабы оградить от её «дурного» влияния. Супружеские нелады продолжали отражаться на детях. В 1814 и 1815 годах Леопольд Гюго дважды героически защищал город Тьонвиль на северо-западе Франции от противника, но перед отъездом из Парижа поручал детей надзору своей сестры, не доверяя жене.

Виктор с детства был во многом предоставлен самому себе и довольно свободно бегал по Парижу, наблюдал уличную жизнь (в отличие от большинства детей из семей среднего класса, находившихся под ежеминутным присмотром родителей, бонн, учителей). Как уже упоминалось, в ранние годы он ходил с братом в кабинет чтения за книгами для матери, затем из пансиона – в лицей. Виктор рос истинно городским ребёнком, настоящим парижанином, практически всю жизнь, за исключением периода изгнания, Гюго прожил в столице Франции.

Париж и в первой половине XIX века воспринимался как центр мира, «главный» город планеты. Трудно перечислить все плюсы от жизни в Париже для начинающего писателя. Этот город обладал удивительной способностью ухватывать и продвигать новое, служить перекрёстком для разных течений и направлений в литературе и искусстве. Примерно с 1820 по 1880 год всё самое интересное в культуре либо возникало в Париже, либо получало там своё развитие.

Французский язык ещё преобладал в международном общении. Эпоха 1815—1830 годов многими исследователями считается переходной от старого мира к динамичной цивилизации, это было время и завершения «промышленной революции», и революции романтизма в культуре и искусстве, и распространения идей парламентской демократии. Пол Джонсон недаром назвал книгу, посвящённую этому периоду, «Рождение современности». Именно в данную эпоху и формировался Виктор Гюго.

Образование он получал, в общем-то, урывками. Что-то учил у Ларивьера, затем в лицее, в Политехническую школу так и не поступил и в 16 лет завершил формальное обучение. Его филологическое образование свелось к изучению латыни и к умению грамотно писать по-французски. Для поступления в Политехническую школу (оттуда путь лежал в армию, например в военные инженеры, – Леопольд Гюго видел сыновей продолжателями его профессии) Виктора натаскивали в математике и философии (разумеется, понимаемой крайне схоластично).

Подлинное же воспитание и просвещение он получил, читая и общаясь с раннего возраста с интересными людьми. Гюго с юношеских лет вращался в кругу поэтов, писателей, артистов, художников, политиков, учёных. Это не могло не повлиять на его развитие и становление. Талант созревал и шлифовался в ходе этих бесед, пересыпанных остротами, спонтанными афоризмами, тонкими наблюдениями – в полном соответствии с традициями французского разговора.

С 1814 (с перерывом на «сто дней» в 1815-м)[3]3
  Сто дней – период французской истории между возвращением Наполеона I 1 марта 1815 года и роспуском правительственной комиссии 7 июля 1815 года.


[Закрыть] по 1830 год во Франции у власти находились короли из династии Бурбонов – Людовик XVIII, а с 1824-го – Карл X, братья казнённого в 1793 году Людовика XVI. Их правление, известное как Реставрация, получило плохую репутацию у историков. К месту и не к месту вспоминают слова о Бурбонах, ошибочно приписываемые Талейрану: «Они ничего не забыли и ничему не научились». Но это неправда. Людовик XVIII правил в соответствии с дарованной им французам конституционной хартией. Имелся двухпалатный парламент, регулярно проводились выборы. Разумеется, избирательные права ограничивались имущественным цензом, но в то время он наличествовал везде, кроме США, и не считался чем-то злокозненным. Борьба шла за понижение его планки, но не против самой идеи ценза в принципе. В любом случае по сравнению с деспотическим правлением Наполеона разница была грандиозная. При этом его кодекс, основа гражданского законодательства нового типа, без феодальных привилегий, остался в неприкосновенности.

Выходило множество периодических изданий, на чьих страницах шла оживлённая полемика. Разумеется, существовала цензура, но опять-таки никакого сравнения с наполеоновскими временами. Пресловутый «белый террор» свёлся к ряду эксцессов – нескольким самосудам толпы на юге Франции. Был расстрелян маршал Ней – опять-таки в полном соответствии с законами и за явную государственную измену. Никто из «цареубийц» – депутатов Конвента, проголосовавших за лишение жизни короля, казнён не был. Они отделались всего лишь временным изгнанием за границу. Режим Реставрации полностью признал произошедшие изменения в экономике, распродажу церковных земель и отмену феодальных прав.

Реставрация сочетала в себе дух современности и исторические традиции. Никакой предопределённости в падении Бурбонов в 1830 году не имелось, за исключением тлевшей под спудом традиции насильственного свержения династии, вкус к революции, полученный в 1789-м, не исчез и оказывал непрерывное влияние на всю французскую историю. Проблема режима заключалась в недостаточной гибкости, отсутствии необходимой фантазии и политического предвидения.

Впервые за долгое время Франция жила в условиях долговременного мира и добрых отношений с соседями. На Венском конгрессе 1814—1815 годов было благоразумно решено не унижать Францию, в отличие от того, как поступили с Германией сто лет спустя в Версале. Те немногие военные предприятия, в которые ввязывались французы во время Реставрации, были успешными и почти бескровными – Испанский поход 1823 года для восстановления власти короля Фердинанда VII, Морейская экспедиция в Грецию в 1828 году и начало завоевания Алжира в 1830-м.

Режим Реставрации поначалу пользовался популярностью, и юный Гюго не случайно пребывал в лагере его сторонников. Преимущества Бурбонов были налицо – мир, законность, историческая преемственность и легитимность и свобода. Последнее звучит сегодня несколько парадоксально, но Шатобриан приветствовал Бурбонов именно как освободителей, что они подтвердили своей хартией.

Для нас представляет интерес расцвет культуры при Реставрации. Если во времена Империи литература пребывала в упадке, живопись сосредоточивалась на помпезном восхвалении Наполеона и его побед – в безжизненно-академическом вкусе, музыка также не могла похвастаться достижениями, то с началом Реставрации ситуация изменилась. Во Франции, сильно отставшей от Англии и Германии, произошёл рывок, который привёл к тому, что к 1830 году страна вновь вышла на лидирующие позиции в мировой культуре. Жан Огюст Доминик Энгр, Теодор Жерико и Эжен Делакруа сделали вновь французскую живопись ориентиром для художников из других стран. Франсуа Андрие Буальдье, Даниэль Обер, Фроманталь Галеви восстановили авторитет парижской оперы, а молодой Гектор Берлиоз тогда делал первые шаги к славе.

В литературе к 1815 году у французов имелся только один бесспорный гений – Франсуа Рене де Шатобриан. Но он был в оппозиции к империи и приветствовал возвращение Бурбонов, способствуя этому своим пером. К 1830 году появились Альфонс де Ламартин, Альфред де Виньи, Альфредде Мюссе, Стендаль, Оноре де Бальзак, Проспер Мериме. Однако самым известным из них стал Виктор Гюго.

Его пребывание в пансионе вполне можно сравнить с лицейскими годами Александра Пушкина, на три года его старше. Так же как и русский поэт, он беспрерывно писал стихи на все случаи жизни и на все темы. Начав с переводов и со стихотворений на случай (до нас дошло посвящение в стихах «госпоже генеральше Люкотт» на Новый, 1814 год), он сочинял и басни, и комические стишки несколько непристойного содержания, и подражания Расину. Такое упоение стихотворчеством – лучшая школа для молодого поэта. Он осваивал разные размеры, учился управляться с сюжетом, подчинять себе слова. Главное, мальчик верил в себя, раз написал в 14 лет: «Хочу быть Шатобрианом либо никем».

Но не только стихи занимали юного Гюго в школьные годы. Поскольку по велению отца он готовился к поступлению в Политехническую школу, то ему приходилось немало заниматься и математикой. На всю жизнь он сохранил любовь к точности и строгости в описаниях. Хотя математика и считается антипоэтической наукой, но в Гюго прекрасно уживались и самая безудержная фантазия, и любовь к точности.

Первое признание Гюго как поэта пришло к нему в 15 лет, когда он принял участие в конкурсе, объявленном Французской академией на тему «Счастье, которое при всех обстоятельствах жизни даёт человеку учение». Почти семьюдесятью годами ранее при схожих обстоятельствах началось восхождение к славе Жана Жака Руссо, который получил известность, написав сочинение на тему «Содействовало ли возрождение наук и художеств очищению нравов» для конкурса, объявленного Дижонской академией. Ода Гюго не получила первого места, но наделала немало шума, когда академики узнали, сколько её автору лет. Подросток был удостоен почётного отзыва и приглашён в гости к члену академии Франсуа де Нёфшато.

Хотя детские стихи Нёфшато одобрил сам Вольтер, назвавший его «своим наследником», в литературе он так и остался на уровне эпигона эпигонов классицизма, зато многого достиг в политике, побывав на высочайших постах во время революции и при Наполеоне (был председателем Законодательного собрания, членом Директории, министром внутренних дел и главой сената). Гюго мог многое узнать о событиях и людях тех времён из первых рук. Так начались его контакты с большими людьми, причём не благодаря родственным связям, а ввиду личных заслуг. Одновременно беседа с Нёфшато имела символический характер – избранник Вольтера словно передавал эстафету Гюго, который, таким образом, входил в великую литературную традицию.

В дальнейшем Гюго ещё несколько раз принял участие в поэтических конкурсах и в 1819 году победил в одном из них, объявленном Тулузской академией, и получил приз – золотую лилию за вполне роялистское стихотворение – оду «На восстановление статуи Генриха IV». Подобные литературные состязания хотя уже считались архаичными в то время, тем не менее способствовали порой выдвижению действительно талантливых поэтов.

МОЛОДОЙ РОЯЛИСТ

Сын матери-роялистки, тяготившийся разлукой с ней и пребыванием в пансионе по желанию отца-бонапартиста, Гюго не мог не стать сторонником династии Бурбонов, к тому же принёсших Франции мир после стольких лет войн. Поэтому его первые серьёзные произведения выдают автора – не только классициста по творческой манере, но и убеждённого роялиста по убеждениям. Сборник «Оды и различные стихотворения» вышел в 1822 году. Основу его составляли верноподданнические оды молодого поэта, проклинающего революцию и воспевающего её жертв, соболезнующего престарелому Людовику XVIII после убийства его наследника – герцога Беррийского (за это стихотворение он получил от двора 500 франков).

В 1819—1821 годах братья Гюго издавали журнал «Литературный консерватор». Старший, Абель, занимаясь коммерцией, имел кое-какие деньги, чтобы начать выпуск издания, впрочем, долго не продержавшегося. Трудолюбивый и плодовитый младший – Виктор был основным автором, опубликовав в нём 112 статей и 22 стихотворения. Таким образом с юности Гюго много работал не только в поэзии, но и в различных прозаических жанрах, выступая и как литературный критик, и публицист, и театральный хроникёр. Искусство журналистики стало ему знакомо с первых шагов в жизни и впоследствии не раз пригодилось.

Тогда же Виктор написал свой первый роман – «Бюг Жаргаль» и чуть позже второй – «Ган Исландец». Первый был сочинён за две недели в возрасте шестнадцати лет, причём на спор в дружеской компании. Призом за выигранное пари – напишет ли Виктор роман за две недели? – стал обед в трактире. «Бюг Жаргаль» повествовал о восстании негров-рабов на острове Гаити во время Французской революции. Российскому читателю эти события известны по повести Анатолия Виноградова «Чёрный консул». Французская часть острова Сан-Доминго, как он тогда назывался, до революции являлась важнейшей колонией метрополии, где выращивался сахарный тростник. Её потеря существенно отразилась и на экономике страны. Но ещё более сильным было культурное впечатление от самого факта победного восстания рабов, бегства плантаторов с острова, принёсших с собой рассказы об ужасах, творившихся на острове.

Как раз во время выхода романа в свет шли переговоры между Парижем и властями негритянской республики о компенсации владельцам сахарных плантаций за утраченное имущество, что и обусловливало его актуальность. Кроме того, в памяти была свежа катастрофическая экспедиция, направленная в 1801 году Наполеоном на Гаити и в 1804-м потерпевшая поражение, после чего произошла резня белого населения.

В 16 лет Гюго продемонстрировал и силу воображения, и прирождённый талант рассказчика, сумев графически точно набросать увлекательное повествование. Семью годами ранее новеллу «Обручение на Сан-Доминго» опубликовал другой великий писатель – Генрих фон Клейст. Так, неведомо друг для друга, пересеклись в экзотической земле сюжеты двух известнейших романтиков – немецкого и французского. Надо заметить, что в своём первом варианте, появившемся в 1820 году на страницах «Литературного консерватора», «Бюг Жаргаль» представлял собой скорее повесть, даже новеллу по образцу Клейста. И лишь при отдельном издании в 1826 году, после существенной переработки автором, книгу можно было назвать романом в полном смысле слова. Крупнейший бразильский поэт XIX века Кастру Алвес, известный своей борьбой с рабством, перевёл в стихах отрывок из «Бюга Жаргаля», захваченный повествованием.

«Ган Исландец», второй роман Гюго, вышел, без указания имени автора, в 1823 году. Это произведение в жанре «готического романа», чьё действие происходит в Норвегии в XVII веке. Данный жанр возник в Англии в конце XVIII столетия, отвечая потребностям читающей предромантической публики об ужасном, загадочном и мистическом. Первый шаг в этом направлении сделал ещё Хорас Уолпол, написав роман «Замок Отранто», а продолжили его и придали готическому роману законченный вид Анна Радклиф («Удольфские тайны»), Мэтью Льюис («Монах»), Чарлз Роберт Мэтьюрин («Мельмот-скиталец» – «гениальное произведение», по оценке Пушкина), Мэри Шелли («Франкенштейн, или Современный Прометей»), Последние три книги вышли как раз незадолго перед «Ганом Исландцем», так что Гюго словно включился, как представитель своей страны, в готическую эстафету.

Стоит заметить, что роман имел неожиданный отклик в России – в 1856 году Модест Мусоргский задумал оперу «Ган Исландец» на сюжет Виктора Гюго, из которой, как композитор вспоминал впоследствии, «ничего не вышло, потому что не могло выйти» (Модесту было всего 17 лет).

Для Франции, где ужасы доминировали в основном в бульварной прессе, его роман, пусть и юношески неистовый, стал новым словом, поскольку поднял макабрический жанр до уровня серьёзной литературы. На него откликнулись такие авторитетные писатели, как Стендаль, Шарль Нодье и Альфред де Виньи, причём первый из них жёстко бранил автора в английской прессе. В «Гане» Гюго продемонстрировал и свою незаурядную эрудицию, и склонность к замысловатым фантазиям. Несмотря на критику Стендаля, роман вскоре перевели на английский, выпустив его с рисунками знаменитого Джорджа Крукшенка, друга и иллюстратора Чарлза Диккенса.

Сегодняшнему читателю названия «Бюг Жаргаль» и «Ган Исландец» ничего не говорят, но их написание стало серьёзной школой для начинающего прозаика. Без опыта, полученного при их создании, были бы невозможны шедевры зрелого Гюго. Как видим, его романы с самого начала шли параллельно со стихами, и его двойная ипостась – прозаика и поэта, думается, была заложена в нём от рождения. На самом деле, это довольно редкое сочетание, когда поэту удаётся писать прозу, равную по своим достоинствам его стихам. Даже Гёте и Пушкина мир знает по преимуществу как поэтов, а «Вертер» и «Повести Белкина» воспринимаются как всего лишь добавления к основному корпусу сочинений в стихах. У Гюго же, как мы отмечали в предисловии, мировая слава держится именно на романах.

Хотя поэзия и проза проходят по «одному ведомству» – литературе, думается, в голове за них отвечают разные отделы мозга: эти дарования могут пересекаться, а могут и нет. Конечно, стихотворцу легче написать нечто прозаическое, чем прозаику – стихи. Но всё равно – Грибоедов и Тютчев не писали ни романов, ни рассказов. Написанное Некрасовым в прозе совершенно невзрачно. Очерки и воспоминания Фета к шедеврам не относятся. Умение подметить восхитительную деталь в пейзаже, передать внезапно охватившее чувство, сжато выразить пришедшую на ум сентенцию – и всё это в стихах – не коррелирует с таковой способностью изложить это же в прозе.

Гюго же был литературно одарён вдвойне – оба основных жанра словесности подчинялись ему в равной степени, хотя, конечно, он был в первую очередь поэтом и ощущал себя таковым. Важно отметить, что Гюго-прозаик не только романист. Его заметки, которые он вёл в течение всей жизни (посмертно опубликованные под названием «Виденное»), выдают в нём первоклассного наблюдателя и рассказчика, с необычайной чёткостью описывающего всё достойное упоминания. При этом в «Виденном» нет никакого романтизма – это шедевр реализма. Лаконичность, внимание к деталям, не переходящие в многословие. Можно сказать, что Гюго раздваивался и как прозаик (либо был одарён вдвойне) – он писал как романтические, «неправдоподобные» вещи, оснащённые бурным вымыслом и захватывающим сюжетом, так и строго реалистические тексты, своего рода фотографические снимки с действительности. Добавим к этому способности к эссеистике, критике и журналистике, а также к ораторскому искусству. Гюго-драматург так же многообразен – он писал пьесы и в стихах, и в прозе.

До юного Гюго снизошёл сам Франсуа Рене де Шатобриан, самый крупный писатель того времени, несравненный мастер романтической прозы («Рене», «Атала»), которыми увлекался начинающий литератор, почему и написал знаменитое: «Хочу быть либо Шатобрианом, либо никем». Как мыслитель Шатобриан повлиял на целое поколение французских интеллектуалов своим философским трактатом «Гений христианства», вернувшим их к религии. Как видный политик, убеждённый сторонник Бурбонов, дошедший в своей карьере до поста министра иностранных дел, он организовал военную экспедицию Франции в Испанию в 1823 году, которая, в отличие от наполеоновской, закончилась победно и малой кровью.

Встреча Гюго и Шатобриана была устроена дома у последнего. По словам поэта, его кумир оказался больше гением, чем человеком. Всем своим видом он демонстрировал трагическое одиночество, и подростку было неуютно со столь нелюбезным мэтром и во время последующих нескольких визитов. Но ещё больше его страшила жена писателя. Спустя много лет Гюго вспоминал: «...она принимала меня плохо, точнее говоря, не принимала вообще. Я входил, приветствовал. Мадам Шатобриан меня не замечала, я пугался. Этот страх делал мои визиты к г-ну Шатобриану настоящим кошмаром, о котором я думал все пятнадцать дней и ночей заранее. Мадам Шатобриан ненавидела любого, кто бы зашёл к её мужу не через двери, которые она открыла. Я был ей явно омерзителен, и она мне это показывала».

И лишь один раз супруга гения приняла Гюго иначе:

«Однажды я вошёл, маленький бедняга, как обычно очень несчастный, с видом испуганного лицеиста, крутя шапочку в руках... Было утро летнего дня. На полу блестел луч солнца. Но что меня ослепило и поразило сильнее луча, так это улыбка на лице госпожи Шатобриан!

– Это вы, г-н Гюго? – сказала она.

Мне показалось, что я полон видений из “Тысячи и одной ночи”, мадам Шатобриан улыбается! Мадам знает моё имя! Произносит его! Впервые она соблаговолила заметить моё существование! Я поклонился до земли. Она продолжила: “Я рада видеть вас, – я не верил своим ушам, – я вас ждала, вы давно к нам не приходили”. – Я даже подумал на какое-то время, что что-то стряслось либо со мной, либо с ней. Между тем она мне показала пальцем на некую довольно высокую кучку чего-то на столике перед собой и добавила: “Я приготовила это для вас, я думаю, это вам понравится, знаете, что это такое?”».

Оказалось, что это был так называемый «церковный шоколад», который продавался для благотворительных целей. Гюго пришлось купить его на 15 франков, на которые он мог бы питаться целых 20 дней. Для его более чем скромного бюджета это был серьёзный удар. Писатель добавил не без лукавства: «Это была самая дорогая женская улыбка, за которую мне пришлось заплатить».

Но нет худа без добра, по Парижу был пущен слух, что Шатобриан назвал Гюго «возвышенное дитя», и это определение надолго пристало к Виктору. Литературный вес Шатобриана был не сравним с таковым Нёфшато, и сам факт одобрительной оценки от живого классика помогал Гюго открывать двери салонов. Вскоре последовало ещё два важных знакомства – с Альфредом де Виньи, старше его на четыре года, и с Шарлем Нодье, который был старше на целых 22 года.

Виньи в то время служил лейтенантом королевской гвардии. Стихи его впервые появились в журнале братьев Гюго, что сблизило их автора с Виктором. Аристократического происхождения, несколько церемонный, мечтавший о подвигах, но так и не побывавший на войне и изнывавший от скуки гарнизонной жизни, Виньи был очарован братьями и в особенности младшим из них, словно угадывая в нём своего соперника за титул лучшего французского поэта своего времени. Но в те времена речь о соперничестве не шла, оба будущих вождя романтизма делали первые шаги в литературе и относились друг к другу по-братски, не случайно Альфред де Виньи стал у Виктора свидетелем на свадьбе. Возможно, во всей истории французской литературы это была самая знаменитая пара жених – шафер. Потом их дороги разойдутся, и в старости Гюго уже не будет вспоминать о Виньи, но тогда, на рассвете жизни, это была прекрасная дружба двух блестящих дарований, общение которых обогащало обоих.

Виньи писал куда меньше Гюго, ему не были свойственны буйство фантазии и неиссякаемая плодовитость младшего товарища. Да и по отношению к миру он был настроен пессимистично, что особенно проявилось в поздние годы в его лучших стихах. Виньи являлся безусловным гением в поэзии и талантливым прозаиком, в 1826 году написавшим первый французский исторический роман романтической школы – «Сен-Мар». То, что роман оказался забыт на фоне «Собора Парижской Богоматери», показывает не столько слабость произведения Виньи, сколько творческую силу Гюго.

Шарль Нодье, родившийся в 1780 году в Безансоне, как и Гюго, был по роду занятий библиотекарем. Он много писал в журналы. Известность ему принёс разбойничий роман «Жан Сбогар» на материале провинции Иллирии (современные Словения и Хорватия), где Нодье служил редактором французского официоза (при Наполеоне Иллирия перешла под власть Парижа). Затем он плодотворно работал в жанре фантастической новеллы, став своего рода «французским Гофманом». Нодье представлял новейшие романтические веяния, и общение с ним для Гюго было в высшей степени плодотворно.

Выйдя из пансиона Кордье в 1818 году, Виктор Гюго более нигде не учился. Можно сказать, что он был самоучкой, а его обширные знания стали результатом жадного чтения. Но в то время университетский диплом получал лишь ничтожный процент населения. Вспомним, что и Пушкин окончил лицей в 18 лет и на этом завершил своё образование, но никто не считал его необразованным человеком. Так и Гюго – вопрос о его «недостаточном» образовании никогда не поднимался. Можно сказать, что в 17 лет он стал профессиональным литератором и жил отныне только литературным трудом.

Первые публикации стали успешным дебютом молодого автора, повлекли за собой не только славу и знакомства, но и деньги, что было важно ввиду того, что Гюго пришлось начать жить самостоятельно, рано вступив в брак. Помимо гонораров, он получал и пособия от королевского двора – обычное дело по тем временам. После 500 франков, которые ему велел выдать король Людовик XVIII, он добился получения ежегодной выплаты в 1200 франков, вскоре к ним были прибавлены ещё две тысячи.

Женитьба Гюго прошла по всем романтическим канонам – первая любовь, приведшая к браку; противодействие многих сил и счастливое воссоединение влюблённых в законном супружестве. Старым знакомым Леопольда Гюго был Пьер Фуше, служивший секретарём трибунала, а далее сделавший чиновничью карьеру, но в военном ведомстве. Фуше являлся полной противоположностью Леопольду, осторожным, расчётливым буржуа, погруженным в семейную жизнь. У него имелась только одна дочка – Адель, родившаяся в 1803 году. Виктор познакомился с ней ещё в Италии, где их отцы вместе служили при дворе Мюрата. Затем он с матерью жил во дворе Фельянтинок, неподалёку квартировало семейство Фуше, и Адель приводили играть с братьями Гюго.

Детская дружба незаметно переросла в серьёзное чувство, причём взаимное. Несмотря на строгие нравы в обеих семьях, подростки могли встречаться – хотя и на виду у родителей, поскольку Гюго часто заходил в гости к семейству Фуше. Как жених он был сомнителен – слишком юный, нигде постоянно не работающий, да ещё и небогатые родители.

Впрочем, его мать сильнее противодействовала увлечению сына, нежели родители Адели, которые снисходительнее относились к чувствам генеральского отпрыска. Софи Гюго не хотела, чтобы её сын в таком раннем возрасте связал себя браком, да ещё с девушкой из пусть и обеспеченной, но буржуазной семьи, тогда как его отец был генералом. Тут материнская гордость взяла верх над чувствами обиженной супруги.

Разлучённый со своей возлюбленной, Гюго искал любой повод, чтобы увидеть Адель: он подстерегал её на улице, был готов часами ждать, лишь бы увидеть её на мгновение. Он вёл дневник, куда заносил все, даже мимолётные встречи с Аделью, не говоря уже о том, когда с ней удавалось поговорить, обменявшись хотя бы парой слов.

Как и в творчестве, основанном на противостоянии чёрного и белого, добра и зла, в жизни Гюго трагедия освещала путь к торжеству. Смерть матери открыла ему путь к свадьбе. Софи Гюго ушла из жизни 27 июня 1821 года в возрасте сорока девяти лет. Сыновья преданно ухаживали за ней во время её скоротечной болезни, по всей видимости, воспаления лёгких, но она скончалась. За ней остались одни лишь долги. Последние месяцы она целиком находилась на содержании старшего из сыновей – Абеля.