Текст книги "Гюго"

Автор книги: Максим Артемьев

Однако на довыборах в сентябре в Париже он опять победил (ведя кампанию из Лондона) и уже не стал отказываться от кресла в Собрании, вернувшись во Францию. К тому времени главным политическим вопросом страны стали президентские выборы. Правивший генерал Кавеньяк был слишком дискредитирован кровавым подавлением восстания; он подобно Ламартину нёс на себе груз ответственности за послереволюционную сумятицу. Те, кто считались героями в феврале и в июне, к осени были уже изгоями в глазах общественности, которая обратилась к поиску новых кумиров. У Наполеона было выигрышное положение – он являлся сравнительно свежим лицом, имел громкую фамилию и героическую биографию. Рабочих он привлекал своим сенсимонизмом, буржуазию – заверениями в уважении собственности и социального порядка.

В июле Виктор Гюго начал издавать газету «Эвенман» («Событие»), в которой сотрудничали верные Огюст Вакери и Поль Мерис, а также его сыновья, получая уроки журналистики. Он создал её как трибуну для выражения собственных взглядов. Гюго вместе со многими другими политиками (например, хитрым и опытным Тьером) решил поддержать Луи Наполеона в составе широкой коалиции, так называемой «партии порядка», ведя за него агитацию со страниц «Эвенмана». Стоит заметить, что вскоре после Февральской революции Виктора Гюго навестил Жером Бонапарт – младший брат императора Наполеона I, бывший король Вестфалии, вернувшийся из изгнания, с которым у поэта установились хорошие отношения. Сын Жерома – также Жером – был вместе с Гюго депутатом парламента, причём самым молодым среди его членов.

На выборах 10-11 декабря сорокалетний Луи Наполеон одержал решительную победу, получив почти 75 процентов голосов против примерно 20 процентов у генерала Кавеньяка. Человек, который в начале года жил за чужой счёт в эмиграции и про которого все успели позабыть, в конце года возглавил Францию – чудесный взлёт, характерный для революционного времени.

Впрочем, тогда мало кто мог представить значение победы племянника императора для дальнейшей истории Франции. Виктора Гюго больше интересовали его коллеги по парламенту, за которыми он наблюдал с живым интересом и писательской точностью. Вот зарисовка о Прудоне:

«Прудон – сын бочара из Безансона. Он родился в 1808 году. У него редкие светлые волосы, беспорядочные, плохо причёсанные. На лоб, высокий и умный, свисает прядь. Он носит очки. Его взгляд одновременно мутный, пронзительный и уставленный в одну точку. Есть что-то от мопса в его курносом носу и что-то от обезьяны в его окладистой бороде. Рот с толстой нижней губой обычно выражает улыбку. Говорит с франш-контенским акцентом, проглатывая слоги посреди слов и растягивая конечные гласные. Он произносит “а” циркумфлексное наподобие Шарля Нодье или Дроза – благоговейно-почтительно. Говорит плохо, но пишет хорошо. Когда он на трибуне, то его жесты складываются из нервных ударов ладонью по листам бумаги. Иногда он раздражён и слюни выступают на губах, но это ледяная пена. Главная черта его физиономии – смущение вперемешку с уверенностью. Я пишу это в то время, когда он находится на трибуне».

Доставалось многим депутатам:

«Леон Фоше, новый министр внутренних дел, одновременно является и цельным, и посредственным. Г-н де Ларошжаклен сказал мне: “Он режет не как лезвие сабли, а как кухонный нож”». Или ещё: «Г-н Вивьен один из тех людей, которые говорят только половину того, что думают, и принимают лишь наполовину соображения других; которые никогда не бывают полностью “за” или “против” чего бы то ни было; которые состоят из равных частей “да” и “нет”. Эти самые люди преуспевают. Философы называют их мудрецами; политики объявляют их умеренными; мыслители находят их посредственными. Не есть ли тут три условия счастья – мудрость, умеренность, посредственность?»

О Луи Наполеоне, тогда ещё депутате, он писал бесстрастно – «видный, холодный, мягкий, умный с определённой толикой почтительности и благородства, немецкого вида, чёрные усы, никакого сходства с императором. Ест мало, мало говорит, мало смеётся, хотя вокруг все веселы».

Избранный президент пригласил Гюго на праздничный обед по случаю своего вступления в должность. На нём Луи Наполеон подошёл к поэту и спросил, что тот думает о текущем моменте. Гюго дал ряд рекомендаций президенту, посоветовав не забывать о национальной гордости французов, уснащая мирную жизнь «всем величием искусств, литературы, наук, победами промышленности и прогресса. Труд народа может совершать чудеса. И затем, Франция – это страна-завоеватель. Когда она не может покорять мечом, она хочет добиваться этого духовным примером. Знайте это и следуйте данным путём. Забудете – и всё погубите».

В мае 1849 года прошли выборы в Национальное собрание (прошлое носило характер «учредительного» и отработало ровно год, приняв конституцию Второй республики), Гюго опять был избран депутатом от Парижа как представитель победившей «партии порядка», чьей агитацией руководил так называемый «комитет улицы Пуатье». Это были осторожные буржуа, проповедовавшие всяческую умеренность.

Но пути Гюго уже расходились с политикой «партии порядка». Он стремительно «левел». По вопросу Римской экспедиции 1849 года, отправленной для восстановления светской власти папы против революционеров Гарибальди и Мадзини, он разошёлся как с парламентским большинством, так и с Луи Наполеоном. Летом 1849 года Гюго председательствовал на Конгрессе друзей всеобщего мира – свидетельство его международного общественного признания.

Вторая республика родилась в неблагоприятных обстоятельствах, подобно Веймарской в Германии в начале XX века. Это была республика без республиканцев. Большинство депутатов поддерживали монархию, идея полной демократии им была чужда. Луи Наполеон, со своей стороны, держался осторожно. По конституции он не имел права на переизбрание по истечении четырёх лет. Но отдавать власть президент ни за что не хотел и выжидал. Палата сделала ошибку первой, приняв закон о сужении круга избирателей только до числа тех лиц, кто проживал в своём округе не менее трёх лет. Объективно это ущемляло интересы рабочих, которые в поисках работы часто переезжали с места на место. Луи Наполеон выступил в глазах многих защитником демократии, потребовав отмены этого закона во время своего турне по Франции летом 1850 года. Он заявлял: «Мои самые искренние, самые преданные друзья не те, кто во дворцах, а те, кто в мастерских и на полях!»

Принципиальных расхождений между нобилитетом, заседавшим в парламенте, и президентом не имелось. Речь шла только о том, у кого будет в руках власть. Поначалу при президенте существовал премьер, которым в течение 1849 года являлся Одилон Барро, видный либерал времён Июльской монархии. Затем институт премьера был упразднён, и министры напрямую подчинялись президенту, сосредоточивавшему в своих руках всё больше власти. Тот, кто в 1848 году считался простачком, которым будет легко управлять, оказался совсем не так прост. Признал свою ошибку и Гюго, перешедший в оппозицию к Луи Наполеону.

18 августа 1850 года в Париже умер Бальзак, недавно вернувшийся из России со своей женой Эвелиной. Последние месяцы жизни он был очень плох. Когда до Гюго дошли вести о том, что Бальзак умирает, он поспешил к нему домой, но застал лишь агонию великого романиста. Через несколько дней он выступил на его похоронах. Ныне без описания Гюго последних часов Бальзака и его речи при захоронении не обходится ни одна книга о творце «Человеческой комедии», настолько чётким и врезающимся в память получился рассказ. Гюго сумел воздать должное своему гениальному собрату по перу, который относился к нему слишком придирчиво, в том числе в политических вопросах, считая Гюго демагогом, действующим на потребу черни. Но поэт встал выше былых разногласий.

Впрочем, Бальзак воздавал должное гению поэта. Так, по поводу сборника «Лучи и тени» он писал: «...господин Гюго есть, безусловно, самый великий поэт XIX века». Ему же он посвятил свой роман «Утраченные иллюзии». Гюго был единственным из академиков, кто голосовал за кандидатуру Бальзака в 1849 году.

Что касается политики, то час «икс» пришёл 2 декабря 1851 года, когда Луи Наполеон решился по примеру своего дяди произвести государственный переворот. Повторимся: никаких антагонистических противоречий между президентом и парламентом не было. Желающие могут вспомнить события октября 1993 года в России.

К тому времени Луи Наполеон окружил себя преданными людьми, малоизвестными общественности, но зато располагавшими рычагами влияния и наделёнными властью. Это его единоутробный брат Шарль Огюст де Морни, старый приверженец Виктор де Персиньи, ветераны войны в Алжире – генералы Сент-Арно и Маньян, начальник парижской полиции Мопа.

Президент предпринял ещё несколько попыток договориться с парламентом. Сперва он предложил изменить закон, чтобы ему можно было баллотироваться на новый срок, но требовалось набрать три четверти депутатских голосов, а законопроект получил только 446 против 278. Затем он вынес на голосование предложение о восстановлении всеобщего избирательного права, но и оно не прошло 12 ноября 1851 года, не хватило всего семи голосов. Переворот стал неизбежен.

К тому времени в Консьержери находилась в заключении фактически вся редакция «Эвенмана» – оба сына Гюго и Вакери с Мерисом, приговорённые за публикации статей, признанных судом подстрекательскими, – свидетельство накала политических страстей.

Утром 2 декабря Гюго разбудили сообщением, что парламент окружён войсками, частные типографии опечатаны, а по городу расклеены афиши с призывом к народу и с обращением к армии. Луи Наполеон подписал указы, которыми объявлялись осадное положение, роспуск Национального собрания, восстановление всеобщего избирательного права, подготовка новой конституции, а французский народ приглашался к голосованию. Также было сказано о намерении восстановить «систему, созданную Первым консулом». То есть это была прямая отсылка к делам его дяди, точно так же 18 брюмера (9 ноября 1799 года) разогнавшего Директорию. 2 декабря было избрано не случайно, это был день Аустерлицкой битвы в 1805 году и коронации Наполеона I в 1804-м.

В ночь на 2 декабря были задержаны 78 человек, из них 16 депутатов. Гюго среди них не было – Луи Наполеон и его соратники не видели в нём угрозы, он всё ещё считался умеренным. Около трёхсот депутатов собралось в мэрии X округа, где объявили переворот незаконным и проголосовали большинством за отставку президента, но реальной борьбы они не вели и народной поддержки не получили. Вскоре 220 из них арестовали.

Гюго примкнул к тем шестидесяти депутатам (среди них известный борец с рабством в колониях Виктор Шельшер), которые организовали Комитет сопротивления (он вошёл в число семерых его членов). Ими было создано около семидесяти баррикад на улицах Парижа. Депутат Альфонс Боден призывал рабочих присоединяться к ним, те смеялись, говоря: «Вы думаете, что мы пойдём умирать за то, чтобы вы сохранили свои двадцать пять франков (депутатское жалованье. – М. А.) в день?» Боден, взяв знамя в руки, поднялся на баррикаду и сказал им: «Сейчас вы увидите – как умирают за двадцать пять франков!» И в ту же секунду он был сражён пулей.

Но и смерть Бодена не послужила ничему, парижане в массе своей остались равнодушными к происходящему, примерно так же, как вели себя москвичи в октябрьские дни 1993-го. Гюго же, когда его спрашивали на улицах: что делать? – советовал довольно наивно срывать афиши и кричать «да здравствует конституция!».

Программа его была прекраснодушной и оторванной: «Потребуем от Сент-Антуанского предместья, чтобы оно дало приют национальному представительству, чтобы оно укрыло верховную власть народа, отдадим народ под охрану народа, призовём его защищаться, в случае надобности прикажем ему это! Мы будем издавать прокламации и строить баррикады из булыжников мостовой; мы заставим женщин писать воззвания, пока мужчины будут сражаться; мы декретом заклеймим Луи Бонапарта, заклеймим его сообщников, мы объявим изменниками генералов, мы поставим вне закона все преступления в целом и всех преступников, мы призовём граждан к оружию, мы заставим армию исполнить её долг, мы грудью встанем перед Бонапартом, грозные, как живая республика, мы сразимся с ним, и с нами будет и сила закона, и сила народа; мы сокрушим этого презренного мятежника и восторжествуем, как великая законная власть, как великая власть революционная!»

Истина на тот момент заключалась в том, что остановить Луи Наполеона было невозможно. На баррикадах Парижа погибли до четырёхсот человек, ещё несколько сотен в провинции. Гюго примкнул к безнадёжному делу. Он мотался по Парижу, пытаясь организовать сопротивление, произносил яркие речи, даже с риском для жизни кричал из окна омнибуса солдатам, клеймя их позором и призывая к неповиновению, и ночевал на явочной квартире, ибо приходилось скрываться от полиции – домой к нему уже приходили с обыском.

Впрочем, призывая народ на баррикады, Гюго отказывался сам брать в руки оружие – «я только наполовину участвую в гражданской войне. Я готов умереть в борьбе, но убивать не хочу».

К концу дня 4 декабря всё было кончено. Через три дня Жюльетта Друэ перевела поэта на новую тайную квартиру, о которой договорилась заранее, поскольку о прежнем убежище полиция уже пронюхала. Через неделю Виктор Гюго был уже в Брюсселе, уехав туда на поезде по поддельным документам, как и многие другие изгнанники.

Общий итог бонапартистского переворота был довольно мрачен – 27 тысяч человек были арестованы, из них почти 10 тысяч сосланы в Алжир и Гвиану. В схватках погибли, по разным подсчётам, от трёхсот до тысячи человек (не только в Париже, противодействие перевороту оказывали и в провинции). Гюго в числе шестидесяти шести депутатов был изгнан из Франции президентским указом.

Эти 12 дней борьбы и тайных Скитаний были переломным моментом в жизни Гюго, разделившим её напополам. До того он делал карьеру в литературе, театре, политике, стал академиком, пэром, депутатом. Теперь же он превратился в беженца, политического эмигранта.

Но попав в жернова истории, Гюго не был ими перемолот. Его сильная воля превозмогла все трудности жизни на чужбине, а его гений только расцвёл в вынужденном уединении.

Луи Наполеон, против которого он метал громы и молнии, обошёлся с ним мягко – его не лишили имущества, сыновей выпустили из тюрьмы к нему за границу, жену никак не трогали. Это был ещё XIX век, не знавший тоталитарной жестокости и мстительности XX века.

Переворот 2 декабря породил у Гюго, ещё кипевшего от негодования и не остывшего от проигранной схватки, три большие книги и уже тем самым был эстетически оправдан как событие, давшее толчок творческой активности писателя. Вообще изгнание пошло поэту на пользу. Он решительно сменил обстановку, привычный образ жизни, поменял круг общения и начал много сочинять как в прозе, так и в стихах, причём в новом духе. Как в своё время уход в политику был для него благотворной переменой, расширившей кругозор, спасшей от сплина, которому поддались Мюссе и Виньи, так и теперь изгнание придало ему новых сил и новый смысл для творчества. А Ламартин, в своё время также ушедший в публичную политику (Гюго начал с официальных назначений) и взлетевший в первые дни революции очень высоко, был раздавлен тяжестью неудач и в постреволюционный период не смог создать почти ничего ценного. Путь же Гюго был самым стабильным и последовательным из всех поэтов его поколения. Даже политическое поражение он смог обернуть своим триумфом – и в творчестве, и в построении собственной биографии.

Первым вышел в Брюсселе «Наполеон Малый» – страстный памфлет против узурпатора. Книга содержала 54 небольшие главки. Каждая из них разила Луи Бонапарта за то или иное злодеяние. Читая «Наполеона Малого», с его патетическими инвективами, словно направленными против вселенского зла, трудно не согласиться с Карлом Марксом в том, что Гюго преувеличил как масштаб содеянного, так и личность «преступника», сделав его не малым, а великим.

Поэт был так увлечён разоблачением организатора переворота, изгнавшего его с родины, что не замечал элементарных преувеличений в своей филиппике – «осуществился предательский замысел, гнусное, мерзкое, отвратительное преступление, преступление немыслимое, если подумать, в каком веке оно совершено, празднует победу и торжествует... Все гарантии исчезают, все точки опоры рушатся. Отныне нет во Франции ни одного суда, ни одной судебной инстанции, ни одного судьи, которые могли бы вершить правосудие и выносить приговор за что бы то ни было, кому бы то ни было, именем чего бы то ни было».

Но если с политической точки зрения книга получилась наивной, то с точки зрения художественности она представляет собой занимательное чтение, вызывающее в памяти лучшие произведения подобного жанра начиная с античных времён. Франция – страна классического памфлета. Достаточно вспомнить «Мениппову сатиру» 1594 года, направленную против врагов Генриха IV в тяжёлую эпоху Религиозных войн, «мазаринады» времён Фронды, остроумные писания Вольтера, бесчисленные брошюры периода революции 1789 года, Поля Луи Курье, знаменитого памфлетиста времён Реставрации. Гюго имел славный ряд предшественников. Его красноречие и пафос не утомляют, а кажутся вполне адекватными эпохе, когда высокие слова принимались всерьёз.

Очарованный наполеоновской легендой, Гюго не может не сравнивать дядю с племянником (откуда и название), разумеется, не в пользу последнего.

«О злодей! Он захватывает всё, он всё портит, всё грязнит и всё позорит. Он выбирает для своего предательства, для своего злодейства месяц и день победы под Аустерлицем! Он возвращается из Сатори, словно из Абукира. Он выпускает 2 декабря какую-то страшную ночную птицу и, водрузив её на знамени Франции, кричит: “Солдаты! Вот ваш орёл!” Он заимствует у Наполеона шляпу, а у Мюрата – плюмаж. У него свой императорский этикет, свои церемониймейстеры, свои адъютанты, свои придворные. Но при императоре это были короли, при нём – лакеи.

Ненависть народа растёт и поднимается вокруг этого великого имени, и кто же, как не его злосчастный племянник, взрастил её? Великие воспоминания стираются, и на первый план выступает всё дурное. Никто уж не решится теперь вспомнить об Иене, о Маренго, о Ваграме. О чём же вспоминают теперь? О герцоге Энгиенском, о Яффе, о 18 брюмера... Героя забывают, видят только деспота. Карикатура начинает искажать профиль Цезаря. И что это за фигура рядом с ним! Уже находятся люди, которые путают дядю с племянником, на радость Елисейскому дворцу и к стыду Франции. Жалкий пародист разыгрывает из себя главное действующее лицо».

Как писал Гюго в «Истории одного преступления»: «...некоторые преступления слишком недоступны для чьих-то рук. Чтобы сделать 18 брюмера, необходимо иметь в прошлом Аркольский мост, а в будущем – Аустерлиц». Мы-то понимаем, что, напротив, именно племянник был куда более конструктивным и прогрессивным государственным деятелем, но легко простить эту запальчивость поэту, увлечённому собственным красноречием и подгоняемому прекраснодушной ненавистью.

Но в какой бы эмигрантской ярости ни находился Гюго, он был способен создать более или менее адекватный, а главное, запоминающийся портрет своего врага, которого неплохо знал лично: «Луи Бонапарт – человек среднего роста, хладнокровный, бледный, медлительный; у него такой вид, как будто он не совсем проснулся. Он выпустил в свет, как было сказано выше, довольно ценный труд по артиллерийскому делу и знает все тонкости искусства обращения с пушкой. Он хорошо ездит верхом, говорит, чуть растягивая слова, с лёгким немецким акцентом. Присущие ему черты фигляра проявились на Эглингтонском турнире. У него густые, скрывающие улыбку усы, как у герцога Альбы, и мутный взгляд, как у Карла IX».

Даже герой книги признавал силу этого памфлета, что выразилось в известном историческом анекдоте, приводимом в «Возмездиях»: «Виктор Гюго издал в Брюсселе книгу “Наполеон Малый”, содержащую самые постыдные нападки на принца-президента. Рассказывают, что на прошлой неделе один чиновник принёс книжонку в Сен-Клу. Луи Наполеон её увидел, взял в руки, секунду посмотрел на неё с презрительной улыбкой и затем обратился к окружающим, показывая на памфлет, сказав: “Вот, господа, ‘Наполеон Малый’, пера Виктора Гюго Великого”».

Расширенной версией памфлета стала «История одного преступления» – обширное, строго документальное повествование, написанное по горячим следам. В отличие от «Наполеона Малого», «История» – графически чёткий рассказ, без малейшей романтики, чуждый пафоса. Книга напоминает лучшие страницы французской исторической и мемуарной прозы, от кардинала де Реца до Шатобриана. Что-то в ней есть и от «Архипелага ГУЛАГ» – сочетание документалистики с художественным совершенством, делающее книгу явлением литературы. Ближайший по времени русский аналог – «Былое и думы» Герцена, если бы воспоминания знаменитого эмигранта были сосредоточены на нескольких днях.

«История одного преступления» проводит нас по Парижу начала декабря 1851 года, рассказывая о подготовке переворота и о попытках ему противостоять. В какой-то момент книга становится чем-то вроде авантюрного романа, когда мы следим за блужданиями Виктора Гюго, превращающимся на глазах из академика и депутата в подпольщика.

Однако после завершения «Преступления» в мае 1852 года (невообразимая скорость, учитывая, скольких очевидцев Гюго нужно было опросить, со сколькими письменными свидетельствами ознакомиться!) в печать оно не пошло. Такой фолиант, написанный о совсем недавнем событии, успехом не пользовался бы, да и издатели за него не брались бы во избежание неприятностей. Рукопись отправилась в сундук и ждала своего часа ровно 25 лет, она была напечатана в 1877-м – в момент острого политического кризиса, связанного с попытками президента Мак-Магона править, не считаясь с мнением парламента. Тогда Гюго издал «Историю одного преступления», дополнив её послесловием победителя – описанием свержения Бонапарта в 1870 году – «никогда падение не было столь мрачным», и предпослав книге следующие слова: «Эта книга более чем своевременна, она – необходима. Я её публикую».

Но самым сильным и знаменитым ударом по Луи Наполеону стал сборник стихов «Возмездия». Своему издателю Этцелю Гюго писал: «Я думаю, для меня невозможно опубликовать в это время сборник чистой поэзии. Это произведёт впечатление разоружения, а я вооружён и боевит как никогда».

«Возмездия» вышли через год после «Наполеона Малого» и были написаны в основной своей части уже на Джерси, хотя некоторые вошедшие в него стихотворения датируются ещё доэмигрантскими днями. Их создание представляет собой уникальное явление в мировой литературе – в течение года поэт, словно впав в транс, ежедневно писал, выхаживая по дюнам, стихи самых разных размеров и жанров, но подчиняющиеся единой цели – выразить гнев и ненависть к узурпатору.

Гюго избрал целью не написание одной поэмы, пусть и большой, а именно различающихся стихотворений, поскольку именно так ему было удобнее донести до читателя свои чувства. Они были столь разнообразны, что в жёстких рамках одного произведения им стало бы тесно и целостной композиции не получилось бы. Каждый день он ухватывался за ту или иную мысль, образ, отталкивался от какого-то факта и обращал всё в гремящие стихи.

В дело пошло всё – и задорная песенка, и пародия на идиллию, и эпическая поэма с мистическим сюжетом («Искупление»), и ядовитая сатира, и басня («Басня, или История»), и ораторское выступление, и гневная филиппика. Самое известное стихотворение сборника – «Искупление», из которого часто цитируются те или иные строки, особенно когда пишут о вторжении Наполеона в Россию в 1812 году, ибо Гюго создал в нём незабываемые образы бедствий «великой армии».

Примечательно открывающее «Возмездия» стихотворение «Nox» («Ночь»), Оно заканчивается почти что строками Пушкина:

 
О муза пламенной сатиры!
Приди на мой призывный клич!
Не нужно мне гремящей лиры,
Вручи мне Ювеналов бич!
 

У Гюго:

 
Ты, которую любил Ювенал,
раздуваемый пылающей лавой,
Ты, чей свет горел в пристальном
взоре Данте,
Муза Возмущения, приди, восстань немедля,
Восстань над этой империей,
радующейся и сияющей,
И для этой победы с разлетающимся громом
Достаточно позорных столбов,
чтобы сделать эпопею!
 

Продолжение стихотворения Пушкина:

 
А вы, ребята подлецы, —
Вперёд! Всю вашу сволочь буду
Я мучить казнию стыда!
Но если же кого забуду,
Прошу напомнить, господа!
О, сколько лиц бесстыдно-бледных,
О, сколько лбов широко-медных
Готовы от меня принять
Неизгладимую печать!
 

передаёт и настроение, и язык, и образы Гюго. По сути, «Возмездия» – это несколько тысяч подобных строк. И как пушкинский шедевр невозможно назвать пафосным и преувеличенным, так и сборник Гюго – это не просто упражнение в красноречии и обличении, в его основе лежат подлинные чувства и реальные страсти своего времени, хотя ныне и поросло травой забвения то, что волновало тогда всю Европу. Но, читая «Возмездия», мы словно на машине времени переносимся в волнующие дни декабря 1851 года, когда не только Виктору Гюго казалось, что человечество столкнулось с неслыханным преступлением. Так археологи, откапывая из-под земли старинные надписи, читают позабытые повести о вражде и ненависти.

К сборнику подходят слова Вольтера, которые как-то цитировал Пушкин: «Пусть он трепещет!.. Дело идёт не о том, чтобы его высмеять, а о том, чтобы его обесчестить!» Недаром в стихотворении «Человек посмеялся» (почти перекличка в названии с будущим романом) поэт сравнивает себя с палачом, клеймящим раскалёнными щипцами Луи Наполеона. У Гюго-публициста немало афористичных строчек, например в «Писано 17 июля 1851-го года, сходя с трибуны» – «эта безмятежная душа презирает ваше уважение и ценит вашу ненависть».

Любопытно, что в «Карте Европы» Гюго упоминает Шандора Петёфи – величайшего венгерского поэта, революционера, своего младшего современника, погибшего в 1849 году, проявив тем самым эрудицию, удивительную для французов того времени, не замечавших поэтов из малых стран и вообще не интересовавшихся иностранными литературами.

Гюстав Флобер, человек аполитичный и друживший впоследствии с принцессой Матильдой из императорского дома, тем не менее воздал должное Гюго. Он писал Луизе Коле: «Прочитал присланных тобою “Пчёл” («Императорская мантия». – М. А.). Славно, особенно по мыслям, и я нахожу монфоконских мух великолепными. Что до “Искупления”, какая досада, что это сделано наспех!.. “Отступление из России” и “Святая Елена” (не считая многих огрехов) мне понравились, даже весьма... этот господин – великий человек, очень великий человек». Спустя 15 лет он писал своей племяннице Каролине: «...мне очень нравятся “Возмездия”, я нахожу эти стихи по-тря-са-ющими! Хотя в основе своей книга эта глупая, потому что обругать следовало Францию, народ».

Великий современник Гюго – художник Оноре Домье создал свою последнюю литографию как раз по мотивам «Возмездий», ставшую наиболее известным символом сборника, – томик стихов поэта подавляет собой императорского орла.

20-21 декабря 1851 года во Франции состоялся плебисцит, одобривший новую конституцию, передававшую всю власть в руки президента, отныне избираемого на десять лет. «За» проголосовали 75 процентов избирателей. В феврале – марте 1852 года в два тура прошли выборы в Законодательный корпус, куда попали лишь восемь представителей самой умеренной оппозиции. Осенью того же года Луи Наполеон совершил поездку по Франции, во время которой его приветствовали криками «Да здравствует император!». 21-22 ноября состоялся новый плебисцит, по итогам которого на него была возложена императорская корона и он стал Наполеоном III.

Луи Наполеон правил Францией почти 22 года – с 1848-го по 1870-й, дольше, чем кто-либо в XIX веке, из них 18 лет в качестве императора. Гюго вплоть до самого момента его падения оставался заклятым врагом Наполеона III. Именно благодаря поэту в первую очередь и возникла «чёрная легенда» об императоре. Но и Гюго, и многие современники и потомки были несправедливы к «узурпатору». На самом деле Наполеон III был одним из наиболее достойных правителей Франции за всю её историю.

Луи Наполеон являлся политиком новой демократической эпохи. Этим он кардинально отличался от дяди. Он не правил по праву рождения, а был вынужден добиваться власти всеми возможными способами. С раннего детства жизнь в изгнании, участие в двух попытках переворотов, шесть лет тюремного заключения, побег, победа на выборах, сперва парламентских, после президентских – подобный опыт резко отличал Наполеона от других коронованных глав государств.

Недаром в России простые люди так отзывались о нём, попутно объясняя причину Крымской войны: «Сказывали потом, будто наш император Николай Павлович не согласился французского императора за ровню считать. “Я, говорит, настоящий император, а ты, говорит, из каких-то беглых арестантов. Я не согласен тебя за брата признать. Прусский и австрийский императоры – те точно мои двоюродные братья, а какой же мне, русскому царю, может быть брат – беглый арестант?” Так и отписал ему и приказал своему любимому генералу отвезти письмо к французскому императору и отдать, значит, в собственные руки. Тому, известно, обидно стало, и он объявил войну да англичан на свою сторону переманил. За турку, значит, заступиться».

Наполеон имел широкий кругозор – писал брошюры и о выращивании сахарной свёклы, и о прокладке канала между океанами в Никарагуа, и об артиллерии, а уже будучи императором, издал обширный труд «История Юлия Цезаря». Едва ли не единственный в то время из глав европейских держав, Наполеон побывал в Америке и даже участвовал в рыцарском турнире в Шотландии.

С именем Наполеона III связаны крупные достижения Франции как в экономике, так и во внешней политике. Если при Реставрации и Июльской монархии страна была младшим партнёром Англии, то теперь она выступала как равноправная сторона. С Британией был заключён договор о свободной торговле, давший толчок экономическому росту. В союзе с Лондоном Париж победил Россию в Крымской войне, тем самым Наполеон III отомстил за поражение дяди в 1812 году. Проведение в Париже конгресса в 1856-м, на котором был подписан мир с Россией, означало возвращение Франции статуса великой державы.

Наполеон III в 1859 году разбил австрийцев при Сольферино, открыв путь к объединению Италии. За это Франция получила от Королевства Сардиния Верхнюю Савойю и Ниццу. При нём расширилась колониальная империя – в Африке (Сенегал, Джибути), Азии (Кохинхина) и Океании (Новая Каледония). Французские войска действовали по всему миру – от Мексики до Китая. На французские деньги и под руководством французских инженеров был построен Суэцкий канал.