Текст книги "Политические работы 1895–1919"

Автор книги: Макс Вебер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Но состояние преобразований зависит еще и от ускорения. Тяжелой ошибкой в расчете со стороны части независимых социал–демократов является полагать или, скорее, под давлением слева убеждать себя, будто промедление повышает шансы социализма. Повышает оно исключительно шансы на гражданскую войну и на внутренний распад нашего хозяйственного порядка. Ибо с полной уверенностью можно сказать, что промедление привело бы к следующему: либо в не слишком отдаленном времени в Германию сами собой вошли бы войска Антанты, либо на основе Рейхстага из партий среднего класса образовалось бы контрправительство, с которым вступающие в Германию иностранные, например, американские власти затем могли бы установить связь, а впоследствии с помощью чрезвычайного положения могли бы провести несоциалистическое правительство ради заключения мира. Мы сможем прекратить этот беспредельный позор, а именно то, что мы вообще не в состоянии самостоятельно упорядочить наши внутренние отношения – лишь тогда, когда избежим гражданской войны, и вскоре возникнет «легитимное» правительство. Но ведь то, что учредительное собрание – надежное средство решительно воспрепятствовать гражданской войне, вовсе не обязательно. Все это зависит не от нас, как и не от социалистов, составляющих большинство, и не от независимых социалистов^[117], но, прежде всего, от элементов, при каждом перевороте выступающих в роли прихлебателей, от тех, кто хочет жить не ради революции, а за счет нее, т. е. в качестве «Красной гвардии» или членов «революционных комитетов», либо в качестве уполномоченных этих комитетов, не имея постоянной работы, кормиться от ораторских и провокаторских услуг. Ибо именно это, а вовсе не что–нибудь иное, является сущностью как большевизма в России, так и родственных движений у нас, сколь бы безусловно надежной ни была идеологическая добросовестность их верхушки, состоящей из литераторов и борцов за веру. До тех пор, пока кормящимся из революционной кормушки прихлебателям хватает пропитания, они совершенно не заинтересованы в окончании теперешней ситуации. При таком своеобразии их движения попытки путчей с их стороны обязательно состоятся, а мы должны подождать, будет ли у социалистического правительства достаточно твердая рука для того, чтобы обезвредить этих «борцов за веру» сразу и беспощадно решительным, но все–таки гуманным образом и тем самым избежать вражеской оккупации, которая наложит отпечаток на судьбу не только германского социализма, но и всякой подлинной демократии на поколения вперед. Однако же лучше несвободного, фальсифицированного или навязанного принудительными выборами учредительного собрания было бы отсутствие такового. Ибо непризнание или срыв учредительного собрания в том виде, как они произошли бы при несвободных выборах, обязательно привели бы к тому, что вступившая в Германию Антанта вновь созвала бы старый Рейхстаг, а это можно сделать и без такого окольного пути. При свободных выборах социал–демократического большинства не будет. Без добровольного содействия буржуазии правительство мира не получит, и рано или поздно наступит оккупация. Как бы там ни было, это стоит хорошо уяснить, и так или иначе извлечь из этого урок.

С другой же стороны, попытка династического решения проблемы значительно усилит и без того серьезную опасность гражданской войны, а тем самым – и несвободу при формировании нашей конституции. Ибо попытка реставрации династий будет восприниматься и за границей, и, в первую очередь, у нас как начало направленного вспять пересмотра демократических преобразований вообще. Следовательно, скорый созыв свободного учредительного собрания, и тем самым – открытое провозглашение республики продиктовано тем, что в противном случае нам будет непосредственно грозить иностранное господство. Но говоря по чести, эту ситуацию мы должны уяснить себе не только из–за этого.

Республика как государственная форма представляется в настоящее время надежнейшим путем к тому, чтобы предложить решение стоящей теперь перед нами великогерманской проблеме. Мы должны выступить за ту государственную форму, которая позволит объединить в союзе по возможности наибольшее количество немцев. Пусть останется открытым вопрос, будет ли этот союз в нормальные времена республикой на длительный срок еще и для Австрии и Баварии. В настоящее время кажется, что будет, а если это так, то из этого надо сделать выводы.

Однако наряду с этими непосредственными политическими причинами, выводящимися только из современной ситуации, для нас, радикалов, в пользу республики говорит еще кое–что иное, имеющее длительную важность. К сожалению, государственно–технические вопросы неважными не назовешь, но, разумеется, для политики важнейшими они не являются. Гораздо большую важность для будущего Германии, скорее, имеет вопрос: обретет ли буржуазия в своих массах новый, более готовый к ответственности и наделенный большим самосознанием политический дух. До сих пор несколько десятилетий царил дух «безопасности»: укрытости под покровительством начальства, боязливого опасения всякой дерзкой новизны, словом, трусливая воля к бессилию. И как раз техническая добротность управления, то обстоятельство, что в общем и целом в материальном отношении дела шли хорошо, привели к тому, что обширные слои всего населения (а не только буржуазии) свыклись с жизнью «в футляре» и подавили в себе гражданскую гордость, без которой даже свободнейшие институты будут лишь тенями. Республика кладет конец такой «безопасности». Уже нет защищенности социальных и материальных привилегий и интересов исторической легитимностью помазанников Божьих. Из–за этого буржуазия будет полагаться исключительно на собственные силы и труд, как уже давно делали рабочие. При условиях общественной жизни, которые будут иметь место в обозримом будущем, буржуазия не должна бояться испытаний на собственные незаменимость и значимость. Именно поэтому, как мы надеемся, такое испытание пойдет на пользу ее чувству собственного достоинства. Ведь чувству собственного достоинства всякой нации шло на пользу то, что эта нация однажды отрекалась от своей легитимной власти, даже если, как в Англии, такая нация вновь призывала ее милостью народной. Конечно же, для развития этого национального чувства собственного достоинства скверно, что демократия пришла к нам не так, как в Голландию, Англию, Америку и во Францию, не в связи с успешными боями, или же не так, как мы стремились: не благодаря почетному миру, а вследствие поражения. Кроме того, сюда добавляется, политически омрачая будущее нашей демократии, позорная ликвидация обанкротившегося старого режима, которым она была отягощена. Нерадостные дни может обещать нации поначалу наша демократия. Республика зароняет в нас лучи надежды, и мы сегодня не знаем, все ли они сбудутся. Она не должна оставаться тем, чем она сегодня несомненно является для слишком многих, – наркотиком, позволяющим с помощью опьянения преодолеть ужасный гнет коллапса. В противном случае все будет кончено. Поскольку же отечество для нас – это страна не предков, а потомков, и поскольку к потомкам мы относимся и должны относиться с большим доверием, чем к старшему поколению, поскольку, наконец, принятое решение об отказе от династической легитимности мы расцениваем как средство наконец–то политически поста вить и буржуазию на собственные ноги, постольку несмотря на то, что мы лояльно покоримся любому решению большинства, принятому учредительным собранием и плебисцитом, мы все–таки безоговорочно и недвусмысленно занимаем республиканские позиции. Как же должна выглядеть республика? Это зависит от задач, которые мы перед ней поставим.

II

Положение, когда носителями политической жизни выступают партии, сохранится. Но новым задачам соответствуют новые партии. «Новые» прежде всего в отношении их членов. Довольно скверно, что партии даже после избавления от всяческих следов своего прежнего смысла имеют обыкновение делать бессмертными технически незаменимые партийные аппараты (секретарей, службу информации и доверенных лиц). Но такое не должно иметь место, по меньшей мере, для лидеров. Если, к примеру, суждено сохраниться национально–либеральной партии, чего желает часть населения, то все–таки она не сможет обратиться к избирателям, выступая за демократические преобразования, с такими лидерами, которые соучаствовали в травле «западной» демократии, – или же не сможет выступить за союз народов с такими вождями, которые хотели присоединить Фландрию или Бриэй, поддерживали нелепую балтийскую политику, восхваляли невероятную ноту Мексике и прежде всего – демагогически способствовали форсированию войны подводных лодок. Иначе предвыборная борьба будет не борьбой за будущее, но гневным сведением счетов по поводу прошлого. Если сегодня 22 монарха отреклись от престола, поскольку подданные не оправдали их надежд, то даже наиболее заслуженные – часть их внушает большую личную симпатию – партийные «знатные лица» должны извлечь последствия из своих заблуждений, в конечном счете стоивших Германии существования, вместо того, чтобы в качестве награды за по возможности скорое переучивание требовать немедленного возобновления влияния в партии или даже мандатов. То же, хотя и иным образом, относится к левым. Такие события, как недавно происшедшее в первом берлинском избирательном округе – исключение чуть ли ни единственного годного в министры политика левых – смертельны: нация сыта ими по горло, тем более солдаты–пехотинцы. Эпоха новых задач требует омоложения, и притом желательно – омоложения солдат–пехотинцев. Каковы же эти задачи?

   1. Недвусмысленный отказ от империалистических химер, а значит – чисто автономистский идеал национальности: самоопределение всех германских областей ради объединения в независимом государстве ради безусловно мирного поддержания нашего своеобразия в кругу европейских народов. Но может ли национальный пацифизм остаться нашим длительным настроем – зависит не только от нас одних. Если, как до 1870 года, нашему единению (если и поскольку немцы, в особенности, австрийцы, сами захотят его) уготованы препятствия; если у нас отнимут германские области на Западе или даже на Востоке, не говоря уже об Эльзасе, ради государственной судьбы которого мы – после того, как старому режиму в течение 50 лет не удалось возвратить нам эту исконно германскую землю – хотим честно согласиться с этим миром (который, как мы надеемся, сохранит хотя бы своеобразие Эльзаса) как с окончательным приговором длительному процессу; если кроме контрибуции, выплачиваемой нами Бельгии, под предлогом возмещения убытков, которые вытекают из факта войны как таковой и из обоюдных действий, нас обложат барщинными и долговыми обязательствами – то после эпохи пацифизма, порожденного одной лишь усталостью, любой последний рабочий, который все это ощутит, станет шовинистом! Народная ненависть неиссякаема, и вспыхнет немецкая ирредента^[118] со всеми обычными при ней революционными средствами самоопределения. Против иностранного господства годятся даже средства союза «Спартака»^[119], и у немецкой учащейся молодежи будет своя задача. Союз народов будет внутренне мертв, и никакие «гарантии» тут ничего не изменят. Английская политика заполучит смертельного врага, а президент Вильсон окажется не всемирным миротворцем, а зачинщиком бесконечных боев.

   2. Если – как мы хотим и надеемся – осуществится мир, с которым мы сможем внутренне согласиться, то тогда паролем станет основательная демилитаризация. Это, в первую очередь, конечно же, означает до сих пор отсутствовавшее подчинение военных властей гражданским. Демилитаризация немедленно будет иметь последствием переход к чисто оборонительной системе милиции, подлежащий согласованию на международном уровне. Она не означает беззащитности и не вправе означать ее уже потому, что империалистическая опасность нового поджигательства войны со стороны больше всего виновной в ней России – кроме Америки, единственной страны, которая с легкостью перенесет бойкот любого союза народов, – как будто бы окончательно не устранена.

   3. Упразднение гегемониальной великопрусской структуры империи, на деле означавшей господство одной касты, является программным пунктом даже для прусской демократии. Оно было бы и подавно необходимым для объединения с Австрией, каковое, впрочем, принесет и должно принести империи – выскажемся ясно! – не могущество и сплоченность, а тяжелые проблемы и обязательства; ведь в любом случае мощь Германии на международном уровне не возрастет, и потому это необходимость не реальной политики, а политики чувства. Веной еще труднее управлять из Берлина, чем Мюнхеном. Хотя распределение органов власти по крупным центрам или попеременные заседания парламента то в Берлине, то в Вене, или же каждый раз в совершенно новом месте и т. п. были бы чисто внешним явлением, они все же не лишены смысла. Во всяком случае, как раз в текущий момент ради того, чтобы учредительное собрание заседало под весьма ощутимым знаком перемен, оно должно собираться в другом городе, нежели Берлину независимо от того, Франкфурт ли это, Нюрнберг или Мюнхен. Задачей учредительного собрания является создать такую конституцию, которая в интересах равновесия между германскими племенами не только ликвидировала бы теперешние формальные преимущественные права Пруссии, но и представила бы другим государственно–политические противовесы ради компенсации за ее непреходящее материальное превосходство. Какие противовесы?

   4. Унитарное или федералистское решение? Единое или союзное государство? Мы должны уяснить себе то, к чему часто возвращаемся: для этого важна, прежде всего, будущая хозяйственная организация. Действительно строго социалистическая организация требовала бы для единого хозяйства еще и единой политической оболочки. (Лишь мнимым исключением может стать осуществленная общинными правлениями «муниципализация» местных коммунальных предприятий: газо– и водоснабжения, электрического освещения, трамваев и т. д. – поскольку в отношении средств производства: угля, машин и т. п. – вплоть до рабочей силы, она должна оставаться включенной в общий государственно–социалистический план, который должен распределять средства производства по коммунальным предприятиям.) Любое действительно «автокефальное», т. е. руководимое совершенно самостоятельными штабами чиновников, и «автономное», т. е. хозяйствующее по собственным уставам, самоуправление провинций, государств и общин с производственной стороны и в финансах означало бы помеху, растрату и нехватку единой планомерности в национальной экономике. Зато любая самостоятельная организация частного хозяйства может через свободных предпринимателей и через добровольные предпринимательские союзы заключать договоры с федеральными властями, а также, выходя за пределы отдельных государств, создавать экономические регионы, если необходимо единообразно упорядочить лишь право, валюту, торговую политику и производственные налоги. Следовательно, этот основной вопрос организации хозяйства является преддверием к вопросам политическим. Давайте решительно перейдем к его сути, поскольку сам по себе он в высшей степени актуален.

Может ли, спросим мы, предприниматель быть исключенным из хозяйственной системы из–за того, что вызывающее частые сетования политическое бессилие буржуазии внушает профанам эту мысль? Можно сожалеть или не сожалеть: не может. Этому препятствует как теперешняя ситуация, так и долгосрочная ситуация в нашем хозяйстве.

Во–первых, теперешняя ситуация. Она попросту такова, что не только перестройка, но и простое восстановление, да и всего–навсего попытка прокормить нацию, требует кредитов на долгие годы. И притом кредитов из–за рубежа, скажем прямо – американских. Пусть никто не обманывается на счет неизбежного иностранного господства в экономике. Однако чисто пролетарское правительство, даже наилучшее, не внушает доверия зарубежным странам. Доступные этому правительству средства замены кредитов: печатающий банкноты пресс и конфискация – перекладывают бремя на тех, кто будет жить в грядущие десятилетия, но не помогают, и в конечном счете с тем большим основанием, и на этот раз формально, вынуждают господство ссуд из–за границы. Ибо при обесцененных банкнотах заграница не в состоянии ничего начать, а конфискации возбуждают у нее подозрения в ненадежности ее собственных кредитов. Тогда она будет требовать реальных гарантий и защищать их военным путем. Кредиты же получают лишь правительство и хозяйство буржуазной структуры. Это оттого, что лишь буржуазия имеет достаточно мощные, служащие гарантией собственные интересы в частнохозяйственном фундаменте хозяйства, каковые единственно гарантируют то, что необходимо загранице ради надежности своих требований, – управляющую силу денег; эти интересы невозможно заменить каким бы то ни было хитроумно придуманным «натуральным исчислением» в социалистическом обществе. И даже более того. Будучи поставленной перед выбором – ссужать ли одну и ту же сумму бюрократизированному аппарату социалистического хозяйства, или консорциуму свободных банков, или даже хозяйственным организаторам тяжелой промышленности, заграница не будет ни секунды мешкать с ответом: только этим последним. Доказательства здесь можно было бы представить из фактов современности. И тут совершенно ничего нельзя изменить. А значит – что следует понимать под путаной фразой об «огосударствлении банков» (кроме, например, отмены прав контроля со стороны частных контрольных советов при каждом уже теперь руководимом государственными органами эмиссионном банке, т. е. того, что полностью безразлично для хозяйственной структуры), – совершенно непостижимо. Тем более пустым оборотом речи является «огосударствление акционерных обществ», если нам все–таки необходимы гигантские иностранные капиталы, т. е. сколь бы высокими налогами мы ни облагали частную собственность или как бы мы ее ни экспроприировали за компенсацию, мы не вправе ее конфисковать – ибо в противном случае мы опять–таки не получим кредитов из–за границы. Характерным образом тут подтверждается общее замечание Эйснера^[120] что разрушенное и обнищавшее хозяйство не может играть роль основы для социализма. Поэтому и социалистическое правительство получит пару миллиардов в качестве кредитов на продовольствие, а ведь эти деньги в руках его врага–залогодержателя. Но необходимые нам от него кредиты на восстановление получит только буржуазное правительство.

А если отвлечься от теперешней ситуации? Сегодня социалистическая программа, опровергая прежние политические принципы, провозглашает государственный социализм. И даже с формулой – «сохранение военного хозяйства». Для передачи в руки государственной администрации, т. е. управления посредством чиновников, а уже не предпринимателей – для такой государственно–социалистической бюрократизации сегодня с точки зрения техники управления созрели, например, страхование и горнорудные предприятия. Но, разумеется, не созрела особо важная для торгово–политического своеобразия Германии индустрия готовой продукции, ибо часть этой индустрии «презирает» всякую организацию. Между теми и другими располагается промышленность, созревшая для принудительного синдицирования с государственным контролем или для всевозможных типов временного рыночного и сырьевого регулирования. Ведь из–за нехватки сырья в части такой промышленности сегодня приняты направленные к этому меры, и чисто технически часть их, вероятно, может сохраниться. Но все–таки впоследствии этой промышленности в значительной степени с необходимостью предстоит вернуться к преимущественно автономному частному хозяйству, чтобы быть в состоянии конкурировать с заграницей. В сельском же хозяйстве после осуществления требуемой экспроприации крупных поместий частное хозяйство (со свободными кооперативами) подразумевается само собой. Несмотря на разнообразные контроль и вмешательство и вопреки тому, что на возвращение старых довоенных отношений уповают лишь наивные умы, основной упор неизбежно будет сделан как раз на сохранение частнохозяйственного принципа – предпринимательского хозяйства – и лозунг сохранения военного хозяйства на длительное время можно считать дилетантским. Как же, собственно, функционировало бы это военное хозяйство? Основанное на допустимости и той чудовищно односторонней цели, и той неэкономичности, которые характеризуют войну как нечто враждебное экономичности (т. е. «жизни капитала»), при продолжении в мирное время оно привело бы к банкротству. Зато, как известно, военное хозяйство отнюдь не означало изоляции предпринимателей. Наоборот, предпринимателям оно распахивало все двери, хотя и в другой форме. Не только в форме наживы военных поставщиков. Нет, как раз государственно–социалистический элемент в организациях военного хозяйства без предпринимателей не мог бы существовать. Действительно великие мысли и достижения в организации военного хозяйства почти сплошь идут от коммерсантов, а не от бюрократов. Ведь массовый износ, а отчасти и коррупция, царили именно там, где чисто чиновничье хозяйство стремилось к несоразмерным ему и непривычным для него достижениям. А для нормальных времен следующее утверждение будет верным и подавно: автономный предприниматель является как бы премиально оплачиваемым рабочим для организационных целей, а чиновник – повременщиком (причем, в противоположность рабочему, без эффективного отбора по его достижениям), т. е. первый хозяйствует на собственную ответственность, а второй, напротив того – на «страх и риск» государственной казны; и соответственно этому, как бы рабочий класс сам по себе ни выступал за аккордно–премиальную систему оплаты, совершенно несомненно, что он все–таки не заинтересован в том, чтобы бюрократы создавали ему возможности лишь повременного заработка. Воистину у нас нет причин любить хозяев тяжелой индустрии. Ведь устранить их пагубное политическое влияние на старый режим и есть одна из главных задач демократии. С хозяйственной же точки зрения их достижения не только незаменимы, но и теперь превзойдут прежние как раз там, где наше хозяйство в целом и вся его рентабельность будут организованы по–новому. «Коммунистический Манифест» справедливо подчеркнул экономически, а не политически революционный характер труда буржуазно–капиталистических предпринимателей. Эти функции у нас не может выполнять никакой профсоюз, а уж государственно–социалистический чиновник – и того меньше. Предпринимателей надо только использовать в нужных местах, а именно – сохранять за ними неизбежные премии (прибыли), но не давать последним чрезмерно расти. Лишь таким образом – сегодня! – возможно продвижение к социализации. Это известно каждому образованному социалисту; если же он это оспаривает, он мошенник. Однако же сословные инстинкты и злобная зависть академических литераторов к людям, которых они не экзаменовали, но которые зарабатывают много денег и располагают властью, будут для хозяйственно продвинутых работников наихудшим из всех советчиков.

Демократия отвергнет все литераторские лозунги независимо от того, идет ли в них речь об «организации», о «свободном хозяйстве», об «общем хозяйстве», об «огосударствлении» или о чем угодно. Характеристика той или иной меры как «социалистической» или, напротив того, «либеральной» не означает ни того, что ее следует рекомендовать, ни противоположного. Скорее, для каждой частной области хозяйства она соотносится исключительно с объективным результатом, т. е. с тем, как добиться того, чтобы, с одной стороны, повысить шансы на заработок для широких рабочих масс, а с другой – повысить эффективность снабжения всего населения потребительскими товарами.

С государственно–технической точки зрения это означает, что мы не обязательно вынуждены принять унитарное решение, что, скорее, остается место для федерализма, даже если его следует избрать на других основаниях. Впрочем, ситуация сейчас такова, что чисто унитарное решение невозможно. По экономическим причинам, поскольку у Австрии есть собственные валюта и эмиссионный банк, гетерогенное финансовое хозяйство и торговополитические потребности. И по причинам политическим: очевидно, что враги–иностранцы, под чьим господством мы находимся, никогда его не потерпят. Но и совершенно независимо от этого унитарному решению резко воспротивится правомерное своеобразие не только Австрии, но и Баварии. Если все до такой степени принуждает нас избрать республиканское федеративное государство, то спрашивается, как оно должно выглядеть? Что касается всех основных институтов, то у нас есть выбор между несколькими принципами, которые мы в дальнейшем кратко обрисуем. В первую очередь, мы сравним их между собой.

III

При этом, обобщенно говоря, мы будем исходить из следующих предпосылок:

   1) что следует стремиться к федеративной республике. Удастся ли ее фактически установить – зависит среди прочего еще и от того, не усилит ли господство берлинских властей экстремистский сепаратизм или же (вероятно, одновременно) не будет ли оно способствовать усилению течений за возвращение к монархии. В Австрии они как будто бы сильны, и благодаря этому для нас может возникнуть совершенно новая ситуация. Ибо мы исходим из того, что

   2) задумано великогерманское решение, а это в дальнейшем означает, что

   3) великопрусские составные части конституции надо всенепременно устранить. И прежде всего, только теперь на республиканской основе это возымеет в качестве возможного последствия то, что связь имперской верхушки с верхушкой прусского государства в будущем перестанет существовать, как и прусские «гегемониальные» преимущественные права в Бундесрате (ст. 5, § 2, ст. 7 § 3, ст. 11 § 1, ст. 15 § 1, 37), и права Пруссии, вытекающие из военных конвенций. Ведь здесь, в не устранимом никакими параграфами значении территории Пруссии, ее населения и ее хозяйственного положения как в качестве рынка сбыта, так и в качестве производственного региона, – в несравненном могуществе прусского управленческого аппарата и его руководства располагается источник почти всех трудностей германского федерализма. Затем мы полагаем, что

   4) продолжительное расщепление Пруссии на частичные государства на тех же федералистских основаниях, что рассматривались в прошлом, натолкнется на столь значительные финансовые и административно–технические трудности и так повысит опасность сепаратизма земель к востоку от Эльбы, что оно едва ли произойдет в таком объеме, что у области, управляемой из Берлина, не останется подавляющего перевеса. Если же оно окажется возможным и осуществится^[121] – и «Берлин» будет действовать в том же направлении, то мы согласимся с этим расщеплением. Но прежде всего и несмотря ни на что, оно представляется нам еще и непрактичным. Если это так, то речь могла бы идти и о создании государственно–правовых противовесов против фактического преобладания Пруссии. Предположив все это, надо в первую очередь задаться вопросом: парламентская или плебисцитарная структура? И вопросом, с ним связанным: делегаты или представители для органов, которые предстоит создать наряду с остающейся в империи народной палатой (Рейхстагом), т. е. для органов, которые должны заменить прежний Бундесрат и прежнее имперское правительство (кайзера, рейхсканцлера и статс–секретарей). Именно они, а не народная палата, создают наибольшие трудности.

Прежняя гегемониальная конституция принуждала остальные союзные государства к тому, чтобы посредством конституционных оговоренных и преимущественных прав обезопасить себя от господства Пруссии, опиравшегося на ее финансовое превосходство, на командную и исполнительную власть кайзера, а в Бундесрате – на абсолютную подчиненность обладающих правом голоса карликовых государств. Карликовые же государства, как мы полагаем, прекратят свое бессмысленное существование путем слияния в единое государство (Тюрингия?) либо путем инкорпорации в другое государство. А вот сохраняющиеся государства среднего размера могут обеспечить для себя то, чего им прежде недоставало: влияние в империи (вместо всего лишь свободы от империи) только тогда, когда и в будущем будет существовать орган, где они будут представлены весьма привилегированным соотношением голосов по сравнению с численностью их населения. Самым радикальным и потому не допускающим у нас подражания в таком объеме образом это зафиксировано в американской и швейцарской конституциях – без всяких различий равное количество голосов для представителей штатов в Сенате или Палате представителей без всякого учета неодинаковой величины штатов (Делавэр составляет едва ли ¹/₃₀ от штата Нью–Йорк!). Как конституция 1849 года (например, для Пруссии 40, для Баварии 20 голосов в малогерманской палате государств, состоящей из 168 голосов), так и имперская конституция 1867/71 годов (для Пруссии 17, для Баварии 6 голосов из 61 в Бундесрате) предписывают это в умеренной степени. Но радикально противоположным образом. Ибо вопрос, принципиальный для такого федерализма, формулируется так:

   1. Бундесрат или палата государств? Система делегатов или система представителей? Первое означает, что в органе, имеющемся наряду с народной палатой, заседают назначаемые отдельными правительствами, в любое время отзываемые, голосующие исключительно по инструкциям делегаты, как прежде в Бундесрате. Напротив того, второе подразумевает, что там заседают избираемые населением или парламентами отдельных государств на жестко фиксированные законодательные периоды представители, голосующие исключительно по собственным убеждениям, как в Америке (Сенат) и в Швейцарии (Совет сословий). Конституция 1849 года позволяла правительствам отдельных государств и их народным представительствам назначать по половине общего количества представителей в палату государств; впоследствии же для того, чтобы по возможности уменьшить совокупный вес крупных государств, она установила, что вторая половина в государствах с провинциальными сословными представительствами должна избираться ими, т. е. по территориальному принципу, а не парламентами.

Но ведь любое парламентское избрание представителей палаты государств уже означает значительное приближение к принципу делегаций, поскольку практически оно приводит к тому, что партии отдельных государств направляют в эту палату своих доверенных лиц. Наоборот, прямые (естественно, строго демократические) народные выборы, и прежде всего – выборы по провинциям, до крайности усиливают последствия представительского принципа. Ибо всякие народные выборы палаты государств, и наиболее явно – в такой форме, принципиальным образом означают исключение правительств и парламентов отдельных государств. Т. е. как раз тех властей, каковые по радикально противоположному принципу делегатства в Бундесрате инструктировали своих доверенных лиц, становясь именно единственными носителями так сказать частично распределенных среди них федералистских притязаний в империи. В противоположность этому прямые народные выборы в палату государств по территориальному принципу означали бы представительство не политических индивидуальностей, т. е. носителей политической власти в отдельных государствах, а представительство местных особенностей народа, т. е. партий, преобладающих в каждой крупной провинции. Мы все время возвращаемся к этому.