Текст книги "Dоwnшифтер"

Автор книги: Макс Нарышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Всю дорогу я молчал, потрясенный. Откуда в такой небольшой голове столько навороченной колхозной мудрости?

Когда я потянул носом запах его одеколона в кабинете, мне стало нехорошо. Час назад над моей головой громоздились, покачиваясь, валуны сомнений. И сейчас они все рухнули на меня, придавив своей тяжестью. Слишком много откровений для одного знойного вечера. По шкале американских психологов я принял на себя куда больше, чем 600. Я думаю, что никак не меньше 666.

Когда я открыл глаза, то нашел себя лежащим на полу кабинета главврача. Надо мной, демонстрируя прелести загорелого тела, склонилась знакомая мне по процедуре распития настойки из марганцовки сестричка. Ей почему-то показалось, что наслаждение ее формами покажется для меня куда приятнее, если это совместить с нюханием аммиака.

Дернувшись всем телом в сторону, я тихо спросил:

– Как там у нас дела с ухом?

– С ухом прекрасно, – огорчившись, что ни грудь ее четвертого размера, ни ноги, ни отсутствие под халатом бюстгальтера не произвели на меня никакого впечатления, буркнула она. – Что там может быть с ухом… У Игоря Леонидовича сейчас более крупные неприятности.

Я поднялся и схватил ее, собравшуюся уйти:

– Какие же это неприятности?

– Пациентка у нас пропала.

Если бы она сказала «пациент», я бы отпустил ее руку.

– Лидой ее зовут. Дочка священника, которого убили. Вы отпустите или мне остаться?..

«Телефон… – пронеслась запоздалая мысль. – Как можно быть таким идиотом… Он дополз до телефона, который я после звонка Костомарова должен был сразу разбить о майорскую голову…»

Наверное, это никогда не закончится. Или закончится так быстро, что я не успею даже об этом подумать.

О том, что майор приехал не один, мне в голову почему-то не приходило…

Глава 26

Выйдя из кабинета и забыв притворить дверь, я широким шагом двинулся по коридору. Впереди меня бежала, указывая дорогу, сестричка. Я слушал цокот ее каблучков и удивлялся тому, как он совпадает с биением моего сердца. У вахты я притормозил и спросил разгадывающую сканворд медсестру, единственный ли в больнице телефон тот, что стоит перед нею…

Выяснив все, что хотел, я снова поспешил за эротичной сестричкой. Дошагав тандемом до процедурной, она отстала, я же толкнул дверь и вошел.

Костомаров теребил свои жидкие волосы так, что лицо ползало по костям лица, как маска. Обезболивающее вступило в силу, в противном случае он бы не был столь решителен. Видимо, вид выбравшегося из окружения комиссара ему претил, поэтому он велел не перевязывать голову, а только приклеить к уху пластырем тампон. Он бормотал какие-то проклятья, ходил к окну и обратно, цеплял рукавом распахнутые дверцы стеклянного шкафа – в таком-то виде я его и застал.

– Рассказывай! – безжалостно приказал я.

Он покачал головой, словно не хотел говорить глупости, и рухнул на стол.

– Но как-то ведь ее вывели из больницы?!

– Приезжали двое: огромный мужик с выпуклыми глазами и ушами торчком, и с ним молоденький крепыш лет двадцати пяти, – трещащим голосом сообщил он. – Они сказали, что от меня и Бережного, после чего уже переодевшаяся Лида без вопросов села в машину и они уехали.

– Марка машины, цвет, номер?!

– У меня медсестры работают, а не оперуполномоченные!

Я распахнул окно и плюнул на улицу. Занимаясь собственной безопасностью, я совсем позабыл о девочке. Не знаю, кого тут прикармливают с рук, как птиц, мне же постоянно пытаются подсунуть какую-то отраву. Я тут не за чудака, а за мудака: за неделю пребывания в этом селении я еще ни разу ничем не восхитился, если не считать наблюдений за падающим в реку солнцем.

– Костомаров, меня всю дорогу до больницы мучил один вопрос. Но сколько я ни напрягал свой мозг, он всякий раз отказывал мне в правильном ответе. Быть может, ты мне поможешь?

– Что за вопрос? – ощетинился доктор. Если для меня кража Лиды была делом личным, то его, помимо личных мотивов – она как-никак дочь его духовного наставника, – терзали еще и проблемы профессионального свойства. Из его больницы увозят пациентов, а он узнает об этом последним.

– Я все прокручиваю в голове твое повествование о событиях в церкви. Ты прятался, батюшку мучили, потом я пришел, батюшку убили… Они ушли, я – за ними, а ты ушел через парадное… Ответь мне, пожалуйста, почему Гома и майор, увидев меня, не предприняли никаких усилий для того, чтобы меня привязать к стулу напротив отца Александра и не разговорить нас обоих? Зачем им стрелять в попа и бежать? От кого? От меня, вооруженного ножкой стула? – Помолчав, я склонился над его плечом и шепнул: – Я хорошо знаю Гому. Я знаю его лучше, чем ты. Он не любитель долгих комбинаций. Гома не слишком изысканный мыслитель. Куда как лучше для них в той ситуации было пристрелить попа, закончив с ним разговор за минованием надобности, и заняться тем, кто для них интересен по-настоящему? А?

Хлопнув по плечу загруженного до предела Костомарова, я коротко бросил ему:

– Вставай. Или ты думаешь, что я буду звонить в милицию, чтобы она занялась поисками Лиды?

Уже в докторской, собирая ружье, я искоса наблюдал за ним, растерянным и злым. Для него двое приехавших были просто молодым крепышом и огромным мужиком с вытаращенными глазами и торчащими ушами. Для меня это были телохранитель Бронислава и Бронислав собственной персоной. Кажется, поняв, какую кашу он заварил с уворованной им же предоплатой питерцев, он приехал закончить дело лично. Из этого следует, что о четырех с половиной миллионах со мной никто разговаривать не будет. Я знаю, кто украл эти деньги, и Броня знает. А потому он прилетел на Алтай со своим костоломом, чтобы затереть все следы пребывания здесь своих людей. Думаю, вернись время назад, к тому дню, когда я только приехал в этот город, он отмахнулся бы от идеи опустить меня на мое же имущество, как от вредоносной идеи. Но отмахнуться сейчас было уже невозможно. Бывший сотрудник ФСБ Бронислав Шмельков, а ныне – президент крупнейшей компании прилетел разводить тему лично. И я его хорошо понимаю. Ситуация зашла слишком уж далеко. Так недолго и до того дня, когда я, отчаявшись от непрекращающегося преследования, заявлюсь в милицию. Брать меня нужно было сразу. А после осечки оставлять в покое. Но после Ханыги и Лютика появился майор – и снова осечка. Два раза подряд даже очень смешно рассказанный анекдот оставляет совершенно противоположное мнение о рассказчике.

Если бы не Лида, плевать бы я на них хотел. Я уже сегодня был бы в Непале или Калькутте, среди стремящихся к нирване монахов. Но какая может быть нирвана, если девушку, которую я люблю, лапает свинья Броня?

Находиться в больнице было уже небезопасно. Понятно, что теперь, когда в руках Бронислава девушка, убивать он меня не станет. Но зачем ему Костомаров? Не нужно думать обо мне как о благородном рыцаре, переживающем за жизнь друга, хотя, конечно, и это чувство кипело на малом огне. Я думал о том, чтобы предоставить Брониславу как можно меньше возможностей для выдвижения своих условий. Лида у него – это плохо. Поменьше мне нужно было языком над ноющим майором трепать. Но что сделано, то сделано, и теперь, когда человек Брони может в любой момент явиться в больницу и сказать о порядке и правилах передачи девушки в мои руки, стоит подумать о том, что не одному мне в этом городке стоит страдать и корчиться в непонятках. Пусть поищут того, к кому приехали, а лучшим убежищем для меня и перевозбудившегося доктора Костомарова может быть только его дом на окраине деревни. Дом Костомарову неприятен, купив его, он не может теперь его продать, но лучше уж сидеть в неприятном доме, пить чай и думать, чем бегать по больнице и выглядывать в окна.

Наверное, те же мысли буравили и его мозг, если он, грустно посмотрев на меня, сказал:

– Артур, кроме моего дома нам идти некуда…

Сказано – сделано. Через четверть часа, пробираясь по деревенским огородам с ружьем, как два партизана, мы добрались до дома Костомарова. И когда мы вошли, ответ на мой вопрос, который меня мучил, нашелся сам собой…

Складывалось впечатление, что в пятистенке разорвалась граната. Все, что можно было вытащить из ящиков, стащить с полок и вынуть из-под кроватей, валялось в беспорядке на полу. Этот дом претерпел визит незваных гостей. Эти люди не брезгуют ничем. Они переворошили дом священника на Осенней, потом перерыли, как кроты, хату бабки Евдокии, вывернули наизнанку пристройку школы, перелопатили келью отца Александра и вот теперь добрались до докторова дома. Следующие за мной по пятам присные Бронислава упорно разыскивают документы на мою квартиру и загородный дом, номера счетов и прочее, что, по их мнению, стоит денег.

Корпоративная логика «кто не с нами, тот должен быть опущен» работает как часы – без устали, безостановочно.

– Ну, не суки ли, а? – едва не плакал Костомаров, ползая на коленях и собирая в ладонь уцелевшие ампулы. Кто-то, взломав немудреный запор сейфа доктора, выбросил из него коробки с дефицитными лекарствами, и горе врача было безмерно. – Ноотропы, их в районной больнице днем с огнем не сыскать! Диоксидин… тот вообще не выпускается… Берег для крайней нужды, для себя не использовал…

Переживания по утрате ноотропов мне понятны. Плохо, что теперь доктора придется настраивать на деловой лад, на что, конечно, уйдет время. А мне нужны были его мозги, свежие и посветлевшие.

Главное, с Костомарова были сняты мои последние подозрения. Я думаю, дело было так. Помучив отца Александра, не обнаружив там меня и не найдя документов, майор велел Гоме отправляться в домик доктора и привести меня…

Качалась веточка, качалась… Они сначала убедились в том, что я осел в доме, а потом направились в церковь. Может, думали, и без Бережного обойдется. Не обошлось. Священник ничего им не сказал. И тогда майор с ружьем остался сторожить батюшку, чтобы тот, упаси господи, никуда не убежал, а Гому отправил за мной. Гома в доме никого не нашел, потому что я был к тому времени уже в церкви. Майор, увидев меня, струхнул. У него не было времени на раздумья, не было и помощи. Самые трусливые в мире люди – садисты и циники. Они будут задыхаться от удовольствия, выдергивая ногти у другого человека, но стоит подступить с плоскогубцами к ним, они тут же заплачут от ужаса. Именно страх заставил майора выстрелить в батюшку, когда я сорвал с его лица скотч, и именно страх погнал его из церкви. Триста тысяч были уже уложены в бюро, батюшка прикончен, и оставалось только найти Бережного, чтобы списать все беды городка на него, а отца Александра приклеить к нему подельником.

Проговорив это для себя и Костомарова, я посмотрел на него долгим взглядом. Оценит ли он мою логику? Но он только иногда, когда объяснение было уж слишком невероятным, поднимал голову, словно справляясь, верю ли я в то, что говорю.

Наговорившись всласть и поставив точку, я напился воды и занялся ружьем.

Костомаров ползал по полу, собирая уцелевшие медикаменты, а я подкидывал на ладони два вынутых из стволов патрона… «Картечь» – написано на каждом из них, и стоит только представить кинетическую энергию свинца, бьющего в тебя с расстояния в несколько метров, как сразу леденеет кровь…

– Ты представляешь, брат Костомаров, что будет, если этим выстрелить человеку в голову? Он даже не успеет понять, что случилось.

С пола на меня был брошен осуждающий взгляд.

– Я только сейчас подумал, – я бросил взгляд на ружье и обернулся к доктору. – А если сразу из двух стволов выстрелить… Их не разорвет? Картечь, как-никак…

– Калибр ружья – двенадцатый, патроны – двенадцатого калибра. Неужели ты думаешь, что завод-изготовитель не учел всех нюансов?

– Да, конечно, – согласился я и успокоился. Если вдруг мне понадобится выстрелить из двух стволов дуплетом, я не буду раздумывать.

К тому моменту, когда Костомаров подсчитал нанесенный здравоохранению городка ущерб, я закруглил общую картину, таким образом и успокоился. Объяснить все произошедшие события и объединить их единым логическим замыслом я могу только так.

– Их двое, – сказал я, шевеля на цевье пальцами и наблюдая за тем, как Костомаров заваривает чай. Ему было, естественно, не до чая, но я заставил его включить чайник, чтобы он успокоился. – Бронислав – бывший сотрудник ФСБ, и что у него сейчас в голове – никто не знает. Его спутник – дважды не подарок. Он чем-то похож на Гому, и разница меж ними в том, что Витя Боровой вообще не думает. Он исполняет команды, как собака. Как собака и предан.

– У них Лида, – напомнил Костомаров. На лице его различалась маска вины, так что можно было подумать, что это именно по его вине Лида оказалась в руках Бронислава.

Я волновался все сильнее и сильнее, потому что все ближе приближалось понимание того, как следует действовать. Мне очень не нравилось то, что я собирался предложить, но, кажется, иного способа спасти себя и девушку не было.

Костомаров не останавливаясь болтал всякую ерунду. Он знал старика из соседнего дома, у которого есть берданка. Если взять у него берданку и патронов, то у нас будет уже два ружья, и мы будем опасны. Я слушал его и думал о том, что никогда еще не был так опасен, как сейчас. За спиной своей новой жизни я оставляю такие следы, что время их не скоро запорошит.

Когда Костомаров предложил позвать на помощь мужиков, я понял, что пришла пора говорить мне. Чего сейчас не хватало в этом городе, так это гражданской войны.

Положив ружье на стол, я взял доктора рукой за загривок и нежно потрепал.

– Ты хороший человек, Игорь. Мне всегда хотелось иметь такого друга. Этому человеку я доверял бы самые сокровенные тайны и был уверен в том, что он поступит так, как я попрошу, а не иначе. Ты хочешь быть моим другом?

Костомаров порозовел, и я внимательно посмотрел в его глаза. Если он их сейчас опустит или отведет, я промазал. Если нет – я попал. Мужчинам очень редко делают такие предложения другие мужчины, и у любого из нас в крови с рождения бродит понимание того, как нужно себя в такие моменты вести. Доктор выдержал мой взгляд, и пыл его угас.

– А разве мы теперь не друзья? – спросил он.

Я похлопал его по щеке – вот еще одна из незабытых привычек проклятого корпоративного клана. Похлопывание по щеке по примеру сицилийских крестных отцов – удел боссов. Челядь похлопывает друг друга в ладоши.

– Тогда мы сделаем следующее. Я оставлю тебе ружье, а сам направлюсь в свою пристройку. В стволах два патрона. Больше тебе не понадобится, потому что перезаряжать оружие тебе никто в случае промаха не позволит. Эту историю пора заканчивать, верно?

Он был согласен со мной.

– Когда я войду в пристройку, Бронислав и его верный пес будут уже там либо тут же подъедут. Они войдут, и мы начнем разговор втроем. Я прошу тебя не медлить, потому что очень плохо переношу боль. Закрыть за собой дверь они не смогут, потому что она взломана. После моего исчезновения учитель труда скорее всего заколотил ее гвоздями, но гвозди – это моя проблема. Ты должен будешь войти и разрядить ружье таким образом, чтобы morte наступила еще дважды. Я знаю точно, что сможешь, потому что передо мной сидит врач. Как ни кощунственно это звучит, но доктор лучше кого бы то ни было понимает, куда нужно целить, прежде чем нажать на спусковой крючок. У доктора высшее медицинское образование. После этого ты вернешься в больницу, а я и Лида уедем.

– Как ты узнаешь, где Лида, если я их убью?

Я улыбнулся. Более сатанинской улыбки этот город еще не видел.

– Я скажу им, где документы на квартиру и остальное, только тогда, когда увижу Лиду. Им придется ее привезти. Вот тогда-то ты и войдешь. И ни минутой ранее. Ты понял меня, друг Костомаров?

– Кажется, ты только что говорил, что плохо переносишь боль, – вполне резонно напомнил он.

– Я ее вообще не переношу, – я рассмеялся. – Я сразу теряю сознание. А в бессознательном состоянии я, как правило, не говорю правды, так что им привезти Лиду все-таки придется.

– Значит, ты выкупишь жизнь девчонки за состояние более чем в четыре миллиона долларов? – произнес он шепотом и покачал головой. Само число не вмещалось в этой доброй голове, туда входили не все нули, и он не мог представить, что эту сумму можно отдать только за то, чтобы выручить девчонку, которая, быть может, уже завтра вильнет хвостом и отвалит в сторону какого-нибудь тинейджера с серьгой в ухе.

– Не будем терять времени. – Я переломил ружье и вставил в него два нагретых ладонью патрона. С клацаньем распрямив оружие, я протянул его доктору. – Общество Бронислава не самое приятное из тех, в каких может находиться женщина. Теперь моя жизнь и жизнь этой девочки зависит только от того, насколько решителен ты будешь. Не знаю, чем отплатить тебе за эту услугу, разве что… дружбой?

Взгляд Костомарова потеплел.

– Этого вполне достаточно.

Дотянувшись, я похлопал его по щеке и почувствовал, насколько она холодна.

Сунув в зубы сигарету, я прикурил на крыльце и направился к школе.

Теплый вечер обещал скорый дождь. В воздухе парило, деревья начинали чуть раскачиваться, словно тренируясь перед главным мероприятием. Я шел и думал о том, насколько все-таки живучая скотина человек. Ему можно испортить всю жизнь, его можно травить сутками, причинять боль, унижать и бесчестить, и когда этого становится слишком много, человек начинает постепенно привыкать. Со временем это уже и не человек вовсе – какое-то другое существо: оно живет по другим правилам, но все-таки живет.

Человека можно привязать к стулу и бить палкой, он будет дико кричать и молить о пощаде. Если не забить его до смерти, а дать передохнуть, то на следующий день он будет кричать уже тише, сообразив, что кричать бессмысленно и силы тратить лучше на то, чтобы правильно напрягаться и расслабляться во время удара. На третий день он перестанет кричать вовсе и будет лишь морщиться, ругая себя за то, что не вовремя приготовил мышцу для удара. Человека можно поставить в магазин и заставить говорить: «Уважаемые посетители, сегодня мы проводим беспрецедентную акцию! Покупая две пачки чая „Беседа“, третью вы получаете в подарок!» Первый день человеку будет невыносимо стыдно, и он ежеминутно будет наблюдать за толпой, чтобы, не дай-то бог, в ней не оказался кто из знакомых. На второй день человек убедит себя в том, что все работы хороши, он, к примеру, видит мир вот так, а не иначе, а потому стыдиться ему не следует. На третий человек будет кричать уже с выражением, и на его призывы действительно будут откликаться. Если распространителю присвоить почетное звание «менеджер», то распространением каш он будет заниматься, уже задумываясь о перспективах, которых нет и быть не может по определению. Рано или поздно человек приходит к тому, что работа на дядю есть не только полезное, но и выгодное дело, и с этого момента он превращается в скотину.

Я не бастую против бизнеса, ибо бизнес немыслим без таких людей, я просто объясняю себе причину, которая ведет сейчас меня в школу. Я могу уже сейчас развернуться и сделать так, что ни Бронислав, ни кто другой не найдут меня никогда в жизни. Думаю, им не хватит на розыск меня и в следующей. Я могу уйти, но тогда я превращусь в ту же скотину, которая, приучившись к ударам, не смогла противостоять палке. Оставить девочку на растерзание и уйти – поступок, достойный растения.

Единственное, к чему растение не расположено, это к привычке подозревать всех вокруг себя, даже если ответы на все вопросы найдены.

Найдя неподалеку от своей пристройки кусок арматуры, я всадил ее в косяк и вывернул дверь вместе с торчащими из нее гвоздями.

Уголок, приютивший меня, уже не напоминал мне тихой пристани. Бумаги по-прежнему валялись на полу, на них отпечатались следы тех, кто по ним ходил, но более-менее ценных вещей не было. Видимо, сообразив, что я все-таки вернусь, добрый Ильич унес их к себе.

А в остальном ничего не изменилось. Та же лампочка под потолком, те же самопальные жалюзи, сделанные на уроке труда учениками специально по требованию Ильича, тот же сексуальный прищур Ферджи со стены.

Вскипятить чай, чтобы успокоить нервы, было невозможно. Чайник, по мнению Ильича, – вещь более-менее ценная. Оторвав от пола лежащий на боку стул, я поставил его у стены и закурил. Думаю, долго ждать мне не придется. Очень скоро я увижу всех своих знакомых, и каждый из них проявит себя по-своему. Не помню, говорил ли я о том, что неплохо разбираюсь в мотивации людских поступков… Кажется, да. Так вот, сейчас я разбираюсь еще лучше. И теперь вряд ли встречу с непониманием вопрос человека в потертом пальто и ботинках на босу ногу, если мы вдруг снова встретимся в Москве.