Текст книги "Dоwnшифтер"

Автор книги: Макс Нарышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

И вот тут-то это и произошло.

Как это случилось, мне непонятно. Не исключено, что господь, слушая все эти мои бредовые рассуждения, изредка присылает мне e-mail. Так случилось с одеколоном Костомарова, то же самое произошло и сейчас…

Неприятное чувство зашевелилось во мне, и память услужливо подсказала неприятные подробности, чего никогда, конечно, не сделала бы, если бы подробности были приятными.

Вспомнив об отце Александре, я вспомнил и наш с ним последний разговор, случившийся по телефону сразу после того, как мы с Лидой побывали под самосвалом.

«Почему вы меня до сих пор не сдали Брониславу? – в запале кричал ему я. – Вам нужны все деньги, а не обещанный за мою поимку гонорар?»

«Вы сошли с ума, – отвечал мне отец Александр. – Если я выведал у вас тайну захоронения восьмисот тысяч, тогда почему бы мне, пользуясь теми же средствами, не выведать тайны местонахождения четырех с половиной миллионов?»

Помню, как меня передернуло от глупости святого отца, совершающего дважды подряд роковую ошибку. Я никогда не говорил ему о том, что в тайнике сумма, равная восьмистам тысячам рублей!

Я помню, как он замолчал, и даже не было слышно его дыхания. И потом он попросил меня приехать, у него возникла невероятная надобность поговорить.

В суматохе последующих событий я совершенно выпустил этот разговор из виду. Согласитесь, за их стремительной чередою мне нетрудно было упустить из виду мелочь!

Но как я мог выпустить из виду ключевой момент?!

– Черт возьми!.. – вырвалось из меня, и я быстро нашел глазами лавку у городского клуба. Я добрался до нее и рухнул, как куль картошки. – Да разве это мелочь?!

– Вам помочь? – услышал я за спиной голос.

– Не затрудняйтесь! – не глядя, отмахнулся я, продолжая сотрясаться от догадки.

Как же так… Ведь если отец Александр знал точную сумму находившихся в тайнике денег, значит… Он имел непосредственное к ней отношение!

Схватившись за голову, я тер уши ладонями, пытаясь сосредоточиться.

Как же так… Запах Костомарова в церкви… Я был уверен в том, что священник Александр не брал моих денег из тайника. Если это так, тогда как он узнал, что тысяч было восемьсот?

Кажется, у меня начинается нервный криз. Если брал он, тогда не брал Костомаров. Если Костомаров не брал, тогда чего стоят мои…

– Простите, Артур Иванович, но мне кажется, что помощь вам все-таки нужна.

Несколько мгновений я сидел, оглушенный. Мне и без того было нехорошо, эти же слова и вовсе выключили меня из процесса соображения. Развернувшись, я похолодел и потерял дар речи окончательно. За спиной моей стоял незнакомый мне мужчина в костюме, но без галстука, а за спиной его тот, кто стал причиной похолодания моих конечностей. За его спиной стоял Гома. Чуть поодаль, метрах в тридцати, у самого начала парковой зоны, прилегающей к клубу, сверкал великолепием и острыми формами джип «G500». Черный «Мерседес» пугал своим видом легкомысленный вид провинциальной улочки, и правая распахнутая дверца приглашала продолжить беседу в приватной обстановке.

– Вы думали, что неуязвимы? – спросил мужчина. – А убийство двух недоумков лишь укрепило вас в этих мыслях. Но вы не правы. Нам все-таки придется продолжить разговор.

Когда первый шок миновал, я посмотрел по сторонам. Заметив мое движение, оба обошли лавочку и оказались передо мной.

– Не стоит уповать на помощь этих остолопов, – догадался мужчина, вынимая из кармана и распахивая перед моим лицом красные корочки. Там было написано что-то про майора милиции какого-то управления какого-то подразделения МВД, еще что-то, однако меня не слишком заботили сейчас подробности, главное, что в солидном мужчине в штатском я безошибочно узнал майора в помятой форме, что проверял мои документы и билет на перроне Казанского вокзала в день моего отъезда. – Милицию в таких городках уважают и чтут, Артур Иванович. Тут за шерифа пятидесятилетний капитан, а я майор из Москвы. В последний раз здесь майора видели в сорок пятом. Так что, если вы закричите о помощи, а я покажу удостоверение, поверьте, повяжут вас.

– Сдается мне, вы тут не в командировке?

Некоторое время майор смотрел на меня как на дурачка, а потом рассмеялся и полез во внутренний карман. Вынув листок, он развернул его и поднес к моим глазам, как только что подносил удостоверение. У меня, наверное, действительно помешательство, поскольку я читаю командировочное предписание, выданное майору каким-то ОРБ, и в предписании указан этот город.

– Волна убийств захлестнула тихий городок, – объяснил майор. – И на помощь местным оперативникам брошены лучшие силы страны.

– Вам, наверное, дорого стоило, чтобы из лучших сил выбрали именно вас? – предположил я. – Впрочем, дайте мне сто баксов, и я на Черкизовском рынке достану вам не только такое предписание, но и удостоверение с вашей фотокарточкой.

– А у вас разве нет ста баксов? – тревожно спросил майор.

– Теперь нет и пятидесяти.

Оглянувшись столь же внимательно, как и я, из чего следовало, что майор не уверен, кого будут вязать в первую очередь, он прихватил меня за локоток.

– Пойдемте, нам есть о чем поговорить.

Бежать?

Ну, и куда я убегу? Водитель сейчас даст газу, и к рассеченной моей губе добавится переломанная нога.

Поднявшись, я последовал в джип.

Уже там я получил от Гомы один удар в грудину и второй по шее. Не исключено, что он тяжело переживал утрату двоих верных помощников. Я согласен, другую такую сладкую парочку ему разыскать будет трудно.

– Не тратьте силы попусту, – предупредил Гому майор, который находился в этой командировке, по-видимому, за старшего. Уверен, что предписание дано ему на тот случай, если вдруг он заинтересует местных ментов. А на самом деле человек сейчас в ежегодном оплачиваемом отпуске. Я даже думаю, что он и место отдыха указал – Алтайский край, чтобы ему потом оплатили дорогу. Такие люди копейками не разбрасываются. – Силы нам еще понадобятся.

Улица Ленина – пособник приезжающих для свершения противоправных деяний лиц. Всему виной, верно, присутствие на ней многоквартирных домов. Понятно, что пытать и жить в частном доме неудобно: вышел облегчиться – и уже десять человек узнали, куда и зачем ты пошел. Чем чаще мелькаешь, тем лучше запоминаешься. Дом, в который мы приехали, был третьим по счету на улице Ленина от того, где я совершил угодное обществу деяние – избавление оного от бывших санитаров и по совместительству некрофилов из московского морга Ханыги и Лютика.

На этот раз квартира была трехкомнатная, и в одной из комнат, самой маленькой, изолированной с одной стороны кухней, а с другой – комнатой, меня тотчас примотали к стулу по заведенной здесь традиции – скотчем. Я уже даже как-то привык к этому.

Первые слова, которые произнес майор милиции (а может, и не майор, и не милиции), убедили меня в том, что на этот раз заниматься глупостями никто не будет. Видимо выслушав доклад Гомы о результатах последней операции, Бронислав направил ко мне более авторитетного переговорщика, чем Гома. И майор сказал сразу и без обиняков:

– Артур Иванович, ваша жизнь зависит от вашей искренности. Вы говорите, на каком счету замаскированы четыре с половиной миллиона долларов, мы же дарим вам свободу и, что самое главное, жизнь.

– А разве жизнь и свобода – это не одно и то же?

Майор (я все-таки буду называть его майором, хотя и уверен, что никакой он не майор, однако называть его как-то иначе невозможно, потому что фамилию этого ублюдка я прочитал и сразу забыл) вздохнул.

– Я вам сейчас выстрелю в лоб, и вы тотчас станете свободным от всего. Но разве это жизнь? – И он на самом деле вытащил откуда-то из своих складок ствол и прижал его дульным срезом к моей переносице.

– Не жизнь, – вынужден был согласиться я. – Но станет ли вам легче от того, что вы выстрелите мне в лоб, а четырех с половиной миллионов долларов не получите?

– Вот для того-то я сюда и приехал, – вздохнул он во второй раз, – чтобы получить. – Скажите, вы любите боль?

– Не понимаю вас…

Он почесал подбородок:

– Когда приходите к стоматологу и он спрашивает, что колоть – лидокаин или новокаин, вы не говорите ему, что колоть вообще ничего не нужно?

– Я прошу колоть самый сильный препарат.

– Ага, значит, боль вам не нравится. Я так и думал. – С этими словами он опустил пистолет и нажал на спусковой крючок.

Сначала я услышал хруст в своей ноге, потом выстрел, и только потом мозг пронзила острая, как разряд тока, боль.

Закричав, я так накренился вместе со стулом, что, если бы Гома меня не удержал, я рухнул бы на пол.

С дрожащими от шока коленями я наклонился и посмотрел вниз. Пуля прошла в отверстие сандалии, пробила стопу насквозь и вонзилась в пол. Мое изумление от случившегося было столь велико, что я даже пошевелил пальцами, чтобы удостовериться в целости костей. Они были целы…

Подтянув стул, майор сел на него, как на коня, и положил огромную, как у мастифа, голову на руки. В какое-то мгновение мне даже показалось, что он не выдержит и лизнет мне лицо.

– Я вам расскажу одну историю, Артур Иванович, – сказал он тоном, каким обычно очумевшие от ночной смены дикторы «Маяка» рассказывают об очередном успехе бригады сталеваров из Череповца. – Когда мне было шесть лет, у меня была восьмилетняя сестра. Однажды она отняла у меня голубого ослика, и тогда я откусил ей губу. Сестру свою я люблю больше всех на свете, но о поступке своем я ничуть не жалею. Не нужно ей было забирать чужую игрушку. Мораль же сей истории такова: представляете, что я могу сделать с человеком, к которому питаю неприязнь?

– Уверен, что эта история о голубом ослике еще не стала достоянием психологов ГУВД Москвы.

Майор вздохнул и взял «макаров» со стоящего рядом с нами стола. Когда он стрелял во вторую мою ногу, я молил о том, чтобы пуля и на этот раз прошла меж костей. Так оно, собственно, и вышло, но впечатление было такое, что кость пострадала.

– Понимаю, расставаться с четырьмя с половиной миллионами, – сказал он, – особенно когда они не твои, не хочется. Но надо.

Поставив пистолет на предохранитель и перехватив его за ствол, он наклонился и со всего размаха опустил рукоять…

– Терпеть не могу, когда я разговариваю, а рядом шевелят пальцами, – раздраженно пробормотал мой собеседник, заглядывая мне в глаза и, кажется, наслаждаясь моим воплем.

Я боялся посмотреть вниз. Когда попривык к боли, продышался и сквозь тошноту сказал:

– Послушайте, все это очень… очень, очень глупо… Я не крал предоплаты питерцев. Я не приближался к этим деньгам!.. Вы можете убить меня, но последние слова, которые я произнесу, будут: «Не брал!..»

– Немыслимо, – поразился майор и оглянулся на Гому. – Ваша компания потеряла невероятной крепости бизнесмена. С таким человеком можно проворачивать любые сделки.

– Вас сюда не для работы с кадрами прислали, – огрызнулся Гома, и я подумал: как хорошо, что меня доверили майору.

– Именно – с кадрами, – не обиделся майор и в раздумье почесал подбородок. Он только и делал, что утирал с лица пот, чесался, думал, а между этими основными занятиями причинял вред моему здоровью. – Ладно, о себе Артур Иванович не думает. Быть может, он подумает о своем друге?

Друге? – мысленно встрепенулся я. Каком друге? Разве у меня есть друзья?

Гома ушел, и вскоре я услышал скрежет. Это скрипели по крашеному полу ножки стула. Когда примотанного к нему человека развернули лицом ко мне, я непроизвольно сжал челюсти.

На стуле сидел Костомаров.

Глава 25

– Я так понимаю, вы скупили в сельпо весь скотч, – бездумно вылетело из меня только потому, что нужно было что-то говорить.

Мне никто на это не ответил, да я и не рассчитывал на ответ, потому что главным здесь было наслаждение приезжих той реакцией, которую вызвало у меня появление доктора. Ухо его распухло, нос кровоточил, так что не нужно было быть мыслителем, чтобы понять, что с ним тут делали.

Костомаров молчал и упрямо смотрел мимо меня. А потом вдруг выдал, отчего у меня едва не упала на грудь челюсть:

– Первый раз вижу этого человека.

Майор вздохнул:

– Черт вас побери, провинциалов долбаных… Вы меня за кого, за начальника околотка принимаете? А себя за эсеров? Что значит – «в первый раз вижу»? Вы что, идиот, господин Костомаров? Перестаньте дурака валять, вы здесь не для показаний, а для показухи. Бережной, смотрите сюда, – и майор кивнул Гоме. Тот сунул руку в карман и появился рядом с доктором, разворачивая опасную бритву. – Вы, Костомаров, Бережного не знаете, сейчас посмотрим, знает ли вас Бережной.

И Гома, взявшись за ухо доктора, принялся делать бритвой движения вперед-назад.

Рев Костомарова оглушил, наверное, весь дом. Вероятно, ум врача не мог понять, как можно ампутировать конечность без анестезии.

– Остановитесь, ублюдки!.. – взревел я.

Гома послушно отшатнулся в сторону, и, когда я встретил его взгляд, мне стало страшно. Такие же глаза были у людей в моем галлюциногенном бреду. Эти люди жгли дома, убивали друг друга и кричали от радости.

Я задыхался.

– Мне нужно в туалет… – прохрипел я и посмотрел на Костомарова. Удивительно, но этот человек даже в такой ситуации сохранил светлый разум. И когда я сказал: «У меня диабет», он закивал, роняя с подбородка на грудь капли крови, и стал кричать не своим голосом:

– Да, да, у него диабет! Нужно срочно инсулин! Но сейчас развяжите его, ради бога, иначе будет приступ! Ему нужно умыться и что-нибудь съесть! Немедленно!..

Не знаю, лечат ли диабетические кризы умыванием, не уверен, но майор и Гома порядком струхнули. Быстро сообразив, что бояться им меня нечего и без простреленных ног, а с простреленными ногами я никуда не убегу, они довольно быстро освободили меня от скотча, и я, как орел, шелестя обрезками липкой ленты, направился в ванную.

Каждый шаг отдавался болью, но, по мере того как я ступал, она уходила все дальше и дальше. Я знаю, когда такое случается. Пошел адреналин…

Дойдя до косяка, я остановился и уперся в него рукой. Понятия не имею об ощущениях диабетиков, но тяжелое дыхание у них должно присутствовать обязательно.

– Что ж ты, сука, не сказал про диабет? – зло прокричал майор и схватил меня рукой за шиворот. – Что мне с тобой теперь делать, падаль?!

Я повернул голову и увидел за его поясом пистолет. Боль исчезла вовсе – адреналин хлынул.

– Ты чего, Гома? – не своим голосом прохрипел я, глядя за спину майору.

Поскольку Гома как стоял в коридоре, так и продолжал стоять, он выпучил в мою сторону глаза. Майор же совершил ошибку, на которую я, собственно, и рассчитывал. Мне нужна была всего секунда. Ненависть моя была так велика, что мне хватило бы, наверное, и половины этого времени.

Майор отвернулся, пытаясь понять, что задумал Гома, и в этот момент я ощутил в руке нагретую брюшным салом майора рукоять «макарова». С треском вырвав пистолет из кобуры, я тут же приставил его к ноге толстяка и нажал на спусковой крючок. Я хорошо помню, что предохранитель на оружии был снят…

Такого ранения я не пожелал бы и врагу.

Пуля вошла в ногу доверчивого командированного чуть выше колена, пробила мякоть и ушла в голень. Не знаю, встречалась ли она на своем пути с костями, но, так же как и майор, я не буду этим сильно озадачиваться. Он тоже меня не ощупывал после каждого выстрела.

Я никогда не видел у Гомы такого выражения на лице. Никогда! Едва майор, вскрикнув, стал шагать назад на прямых ногах и выть, как кот, он побледнел, и мне показалось, что даже умер. Но вскоре он быстро пришел в себя, и первым его движением было вытащить что-то из-за пояса.

– Лишнее! – злорадно прокричал я и, положив руку на плечо стоящего и воющего майора, снова нажал на спусковой крючок.

Пуля пробила грудь Гомы, и он пошатнулся. Посмотрел на меня детским взглядом и снова, как ни в чем не бывало, полез рукой за отворот пиджака. Его страх смерти был столь велик, что он, получив пулю в грудь и захлебываясь кровью, убеждал себя тем, что все будет хорошо, что ничего страшного не случилось, что девять граммов под сердце – это просто пустяк.

– Morte, – прохрипел откуда-то из комнаты Костомаров. – Аорта пробита…

– Второй раз на те же граб… – просвистел он легкими и с потухающим взглядом стал садиться на пол, – …ли…

Надев толстяка на колено, я внес его в комнату. Выкрикивая проклятия, он хватал свою ногу и так, и сяк, крутился, но падать отказывался. Вид Гомы, с которого он не сводил глаз, убеждал майора не падать, потому что от этого бывает только хуже – кровь горлом, судороги и вообще неприятно. Но когда начальник службы безопасности компании Бронислава закончил свои предсмертные дела, майор переключился только на себя. Поняв, что пуля вырыла в его ноге норку с длиною коридора никак не меньше полуметра, он дико возбудился и снова принялся орать. Сейчас он голосил контральто, переходя временами на детский фальцет.

– Заткнись, мерзавец, – приказал я, опуская ему на голову руку с пистолетом. Толстяк покачнулся и сел, не забывая простреленную ногу держать все-таки выпрямленной. Очень хотелось наступить на нее и сказать: «Ненавижу, когда говорю, а рядом кто-то копыта чешет», но вовремя себя остановил. Сейчас я и без того выгляжу не лучше этих мерзавцев.

Наведя пистолет на майора, я прицелился ему в голову.

– Бронислав всерьез решил, что я предоплату присвоил, или это все задумано просто ради того, чтобы опустить меня на хату и капитал?

Майор решил не играть в героя и говорить, что видит меня впервые, не стал. Он поклялся всеми известными ему святыми, что Бронислав уверен в моей вине и его намерения не выходили за рамки программы возврата четырех с половиной миллионов.

– Попугать, только попугать, чтобы вернул! – пискляво закончил повествование майор.

– С первой частью вы справились на отлично. Вы меня перепугали. Но как я могу возвратить то, чего не брал?.. – Мною стал овладевать гнев. Свора подонков просто так, шутки ради, решила взять меня в оборот и отнять все, что я заработал за шесть лет бессонного труда! Просто так! – захотелось! Наклонившись, я схватил толстяка за растрепанную шевелюру. Удивляюсь, насколько легко мне удалось поднять этот мешок дерьма на полметра от пола. – Не брал, мерзавец!..

Мой крик едва не отклеил от стен обои.

– Не брал, сволочи!! Я не брал ваших денег! Понятно это или мне, чтобы выжить, нужно убивать вас по двое каждые два дня?!

Обезумев от ярости, я оставил голову толстяка в покое, выбросил вперед руку и шагнул назад.

– Артур! – закричал Игорь. – Это уже плохо, Артур!..

– С тобой я позже разберусь, старина! – Обернувшись, я пронзил его взглядом. – А тебе, сука позорная, минуту на молитву даю! Читай, тварь!..

– Пощадите! – раздался его истерический крик, и меня словно накрыло покрывалом мрака. И память услужливо подсказала знакомую картину…

Мимо меня, срывая на бегу китель и рубашку, пробежал майор милиции. В глазах его не светилось и капли разума. Только страх. Ужас. Ничто.

Он убежал за угол, едва не упав на повороте. И через мгновение его крик «Пощадите!..» потонул в громе. Невиданный по силе толчок толкнул школу, и я увидел небо над северным крылом здания: оно было багряным…

– Артур! – донеслось до меня, разрывая покрывало в клочья.

Я отшатнулся в сторону, отнимая от лица ладонь.

Майор по-прежнему сидел на полу, за спиной моей тяжело дышал Костомаров.

– Развяжи меня, Артур…

Поставив пистолет на предохранитель, я положил его на стол и наклонился за лежащей на полу бритвой.

Поднявшись, он сразу схватился за ухо.

– Если через полчаса не пришью, грош мне цена как хирургу. Еще два сантиметра, и отпилил бы к чертовой матери, – он пронзил бездыханное тело сверкающим взглядом. – Но кое-что я сделать обязан, иначе и ухо не в радость будет…

Я и слова не успел вымолвить, как Костомаров разбежался и, придерживая орган слуха, изо всех сил врезал ногой по ноге майора. Я никогда еще в жизни не слышал такого рева, какой вырвался из легких толстяка. Он орал, бледнея на глазах, а у меня дрожали барабанные перепонки.

– Ты что делаешь? – не возмущенно, а скорее удивленно спросил я. – Это же не он резал!

– Меня – не он, а отца Александра – он! – И поклявшийся приносить людям только облегчение человек впечатал подошву в обвисшее от крика лицо майора…

Я стоял словно пораженный молнией.

– Повтори…

Костомаров, чуть прихрамывая после удара, посмотрел на меня тяжелым взглядом:

– Когда я отправил тебя в свой дом, я направился к священнику. Все, что ты говорил о нем, казалось мне чудовищным. Я знаю отца Александра больше, чем ты, а потому не верил, что этим человеком мог овладеть искус… – Он в изнеможении опустился на стул и упер взгляд в притихшего, но продолжающего хрюкать майора. – Скоты… Тот, которого ты застрелил, привязал батюшку к стулу, а эта тварь рвала у священника ногти. Я струсил… Да, я знаю, что мне нужно было выйти и остановить этот кошмар! Но я струсил, и, когда отец Александр мучился, я лишь дрожал за иконостасом, как заяц… Не понимаю, как ты не увидел меня, когда пришел…

Майор трепыхнулся, и Костомаров, душка-человек, развернул к нему искаженное судорогой лицо:

– Молчи, гад!..

Стерев с подбородка кровь, он продолжал, а я стоял, словно пораженный молнией:

– В какой-то момент они оставили его одного и ушли наверх искать деньги, которые, по их мнению, ты передал священнику на хранение и признание о местонахождении которых эти гады из него выколачивали! Я хотел было выйти из укрытия и развязать священника, но в этот момент послышались шаги и появился… Какой черт тебя принес в церковь?! Если бы не твое феерическое появление, я бы освободил священника и мы вышли бы через центральный вход! Ты же явился и, вместо того чтобы заняться делом, решил выступить в роли философа, мать твою! Ты болтал, а за моей спиной уже звучали шаги!

– И ты снова струсил…

– Да! Я снова струсил! Когда стало ясно, что отец Александр вот-вот заговорит, вон тот урод с конской прической поднял ружье и выстрелил! Они тут же ушли, а после того как ты с ножкой наперевес метнулся за ними, я прошел мимо тела священника и вышел через центральные ворота! Я бежал домой как угорелый! Я уже точно знал, что ты придешь…

Майор внимательно слушал, хрюкал и переводил взгляд с Костомарова на меня, силясь понять, кто же из нас все-таки будет его сейчас убивать. В голове моей гудел рой мыслей.

– Они не могли найти никаких денег, потому что я не брал их у Бронислава… – внезапно сверкнула догадка. – Слушай ты, боров! – обратился я к майору. – Как в доме священника оказались триста тысяч, которые потом нашла милиция?

Лицо его затряслось так же, как трясется живот танцовщицы во время исполнения танца.

– Он не скажет, – подтвердил Костомаров, начиная уже всерьез беспокоиться о своем ухе. – Он боится…

– А старуха Евдокия, ясновидящая? – взревел я.

– Ее тоже убили эти подонки, – прохрипел Костомаров. – Кто же еще?

– Что, подумалось, что я отдал бабке четыре с половиной миллиона долларов?! Ты хоть представляешь, поганец, как выглядит такая сумма наличностью?! Или я подарил священнику и древней старухе кредитные карты «Виза» на эту сумму?! – Я склонился над майором, так что он хорошо все слышал.

Покрутив своими поросячьими глазками, он вдруг заговорил. Он соображал – и тут же говорил.

– Когда Бронислав понял, что остановить Гому невозможно, а толку из его поножовщины никакого, он послал меня на помощь…

– И первое, что ты сделал, это стал рвать ногти у православного священника?

Заметив мое движение, Костомаров прикрикнул:

– Не марай рук!..

Скрипнув зубами, я вытер со лба пот.

– Слушай меня внимательно, командированный. – Вынув магазин, я протер пистолет и швырнул его в соседнюю комнату. – Возвращаешься в Москву и говоришь Брониславу: «У него нет твоих денег». Чем мне поклясться, что это так?

Майор не ответил. Он думал, наверное, о том, как ему будут зондировать рану и какие последствия для его психики это повлечет. Но он меня слышал – я знаю.

– Мне нужно забрать из больницы Лиду. Позвони по телефону, скажи, чтобы ее приготовили.

Костомаров снял с висящего на стене телефона трубку, приложил к уху, потом от души выматерился и приложил к другому. Набрал пять цифр и позвал какую-то Таню. Тане он велел выдать выписываемой сегодня больной Полесниковой Лидии одежду и ждать его прибытия.

Еще раз убедившись в том, что в глазах майора ничего, кроме страха, нет, я подтолкнул доктора к выходу.

Через минуту два окровавленных приятеля, у одного из которых имелся серьезный разговор к другому, выбрались на улицу. Мне к такому виду было уже не привыкать, Костомаров чего-то стеснялся. Приблизившись к припаркованному у дома джипу, я пискнул сигнализацией и откинул в сторону заднюю дверь. И сразу нашел то, что искал, – из-под рогожного покрывала торчал лакированный приклад. Вытянув ружье, я переломил его и осмотрел находящиеся в стволах патроны. На каждом из них было написано: «Картечь», при этом один из них был стреляный.

Разломив ружье на две части, я завернул его в рогожу и ссыпал в карманы находящиеся тут же патроны – что-то около десятка. Теперь мы были похожи на двух отбившихся от банды отморозков.

– Подержи! – и я сунул доктору ружье, занявшись обыском салона.

– Господи, никогда в руках оружия не держал… Возьми ты его к чертовой матери, оно выстрелит!

– Не выстрелит, – уверенно заявил я, отнимая у него на всякий случай ружье.

Круг замкнулся. Непонятным оставалось одно.

– Костомаров, объясни мне, откуда отец Александр в тот день, когда я разбился с Лидой на машине, мог знать о восьмистах тысячах рублей, которые я хранил на опушке леса?

Я неплохо разбираюсь в людской психологии. И потому вопрос этот задал скорее в сердцах, чем по нужде. Мне известно, что ответить на него Костомаров не сможет хотя бы потому, что ответа на этот вопрос нет у меня. Эти проклятые восемьсот тысяч – единственный пазл, который не подходит ни по цвету, ни по форме к сложившейся мозаике. Я точно знаю, что не успокоюсь, пока не соберется вся картина, но при этом внутри меня дрожит сомнение, что это когда-нибудь случится…

– Что ты сказал?! – на всю улицу возопил я, когда мне почудилось, что я ослышался. Я находился в таком изумлении, что остановился как вкопанный.

– Я сказал, что отец Александр знал о восьмистах тысячах, потому что я ему о них сообщил.

Меня качнуло, и я стал озираться в поисках нужного мне человека. Этот человек должен был объяснить мне, что общего могло быть у доктора Костомарова с покойным священником.

– Когда? Как?.. При каких обстоятельствах?!

– Когда мы в первый день выпили и ты отправился за деньгами, чтобы одарить храм на Осенней, я отправился следом за тобой. Не знаю, что меня повело. Наверное, я думал, что твое появление не принесет городу пользы… Ты ушел, а я вскрыл твой тайник… Там оказалось восемь банковских упаковок. И я тут же направился к священнику Александру. С одной стороны, я чувствовал себя как вор, но при этом утешался тем, что не собираюсь присваивать эти деньги, с другой – мне хотелось рассказать святому отцу о тебе. Ты ворвался в этот город слишком уж по-московски… И от тебя не веяло тем спокойствием, которым ты хвалился… Как оказалось, я был прав в своих подозрениях…

Я молчал, ожидая дальнейших объяснений.

– Священник попросил меня взять из твоего тайника восемьсот тысяч и схоронить у себя или принести ему. Я отнес деньги ему. Ты новый человек в этом городе, ты необычный человек… и отец Александр хотел убедиться в том, что пропажа денег не изменит твоего стремления к чистоте и покою.

– Какие вы умницы, – вырвалось из меня.

– Здесь свои правила жизни, Артур. Ты жил у себя в столице, вы, крутые парни, все живете в столице, вы придумываете законы, исполняете их, и ни одна падла даже не поинтересуется, чем живут вот такие вот городки! Здесь нельзя прожить день, чтобы не оказаться на виду у всех, здесь свои суждения, свои нормы права! И если в город приезжает человек с чемоданом бабла, то не всем становится ясно, какого черта ему здесь надо! – Костомаров говорил резко, но я видел – он взвешивает каждое слово. – Тут никто не поймет причин, заставивших человека взять билет в один конец на скорый поезд сообщением «Москва – Никуда». Здесь все грезят, спят и видят, как родные провожают их на поезд «Никуда – Москва»! Ты приехал неподготовленным, и неприятности у тебя начались сразу. А вскоре их почувствовал весь город. Чтобы не случилось страшное, а тогда еще никто не думал, что смерть разгуляется и будет ходить с тобой под руку, священник послал к тебе свою дочь… Он хотел убедиться в том, что ты заслуживаешь право жить здесь.

– Вот как? – обомлел я. – Чтобы доказать право жить здесь, я должен хорошенько потрудиться?

Костомаров показал на свое начавшее опухать ухо, и я тронулся с места.

– Почуяв неладное, в прошлую ночь я отправился к священнику. И что случилось дальше, ты знаешь. Единственное, что я успел сделать, пока эти мерзавцы пытали отца Александра, это подняться к нему в комнату и вынуть из бюро восемьсот тысяч. Если бы они нашли их, у них не оставалось бы сомнений, что это лишь часть тех денег, которые ты украл у этого зловещего Бронислава… Я думал, тогда они замучат его до смерти… Но вышло то же самое. Ты пришел очень вовремя.

– И где сейчас эти деньги? – спросил я.

– У меня в сейфе. Придем – отдам.

Через пять минут мы были в больнице.

Уже у ворот я спросил:

– Вы что, друзья были?

Костомаров пнул дверь, и мы вошли.

– Он был моим духовным наставником. Он был духовным наставником всех, кто сюда приезжал, чтобы остаться. В этом городе очень много греха, Бережной. И он окутывает всякого, кто является с непонятными простому люду намерениями. Взять, к примеру, тебя. Ты только приехал, а тебя уже понесло: первое, что ты сделал, посетил храм дьявола на Осенней. Второй твой поступок – визит к ясновидящей. Ты объявляешь себя отступником и протягиваешь руку новой жизни, а сам закапываешь немыслимые для здешних мест суммы в землю, как кулак – обрез. Нужно ли сомневаться в том, что священник мог оставить твою заблудшую душу погибать?

– Да вы тут, я посмотрю, философы все?

– Я думаю, что такая философия присутствует в каждом городке, похожем на наш, – пропустив мимо ушей мои ядовитые слова, сказал Костомаров. – Здесь в ходу иные мерила, и правила, по которым вы жили там, здесь не работают. Взять нахрапом не получится… Тут чудаков любят и прикармливают, как птиц, но ты не чудак, Бережной. Ты приехал с претензией к миру, ты прибыл покорять новые вершины. Таких, как ты, в столице сейчас очень много. Постригшись в монахи, вы убываете в девственные леса, держа в одном кармане мобильный телефон, а в другом бумажник с золотыми кредитками. Всегда можно вернуться. Вот и ты уехал, а квартирку-то приберег на потом… С таким же успехом местные доярки ездят в Москву поступать на актрис, а заканчивают проститутками на Тверской.