Текст книги "Dоwnшифтер"

Автор книги: Макс Нарышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Глава 11

Тогда, после убытия милиционера, мне не удалось как следует сообразить, что адрес, указанный девушкой на блокнотном листе, может поставить меня в тупик. Я плохо знаю город, в котором собрался дожить остаток жизни, и мое постоянное нахождение в восточной его части столкнуло меня с такой банальной трудностью, как розыск дома. Розыск для меня вообще не представляет больших трудностей. Все дело в знании поведения объекта. Но поведение Лиды свидетельствовало о том, что у нее не все дома, а предлагаемый ею маршрут движения поставил меня в тупик тотчас, едва я сошел, согласно указаниям, с улицы Центральной и направился в сторону родника «Святой ключ».

Дальше на бумажке значилось: «Пересечь дорогу». Невероятно прикольная для привыкшего к центральной части столицы москвича ориентировка.

Я ее пересек и оказался в парковой зоне. Трудно представить, что здесь может оказаться какое-то жилое строение.

«Пятьсот метров от родника на северо-запад». Лида – сумасшедшая девочка во всех отношениях. Меня начинает бить мелкая дрожь, как только я вспоминаю ее руки, согревающие стакан с вином. Такая же дрожь меня поражает, едва я вспомню ее ноги. И точно так же у меня начинают трястись пальцы, когда я начинаю читать ее записку. Что это значит: «пятьсот метров от родника»?! Мы же в городе, черт возьми, а не на острове сокровищ! Напоила мухоморовой микстурой, заполнила, понимаешь, пустоты в моем сознании нужным содержанием… и у меня такое впечатление, что она не удержалась и отхлебнула из принесенного флакончика сама!

Вот и пятьсот метров позади. И что я вижу? Я ничего не вижу. Передо мной, кроме храма, ничего нет. Небывальщина и мракобесие! Ко мне пришла фартовая деваха, опоила, растревожила мужское эго, написала записку сумасшедшего и убыла в неизвестном направлении!

Я опустил руки и стал осматриваться вокруг в полной беспомощности. Где тут может жить Лида и ее отец? Где? А нигде!

– Артур!..

Затравленно обернувшись, я увидел… ее. Лида, запахивая на груди простенький платочек и смешно забрасывая в стороны свои ножки, обутые в резиновые сапоги, спешила мне навстречу. Забыв о том, что варвар Костомаров забрал у меня сигареты, я похлопал по карманам, вспомнил о том, что у меня их нет, и успокоился.

Она бежала, как бегают все женщины, никогда не занимавшиеся в детстве спортом: то забрасывая туловище вперед, то, наоборот, не поспевая за ногами. Не добежав до меня десятка шагов, она остановилась. В этом своем потешном виде, с порозовевшими щеками и сбившимися волосами, она была еще милее, чем у меня в квартире в ухоженном виде.

Только сейчас я сообразил, что она бежала ко мне от церкви. Теперь понятно. Хочет оставить в секрете свой домашний адрес, назначив мне встречу на святой земле. Даже ребенок знает, что убивать в храме не решится даже самый последний отморозок. Видимо, понимает моя красавица, какой разговор предстоит.

– Ты вот бежишь ко мне навстречу… – заметил я, поглядывая по сторонам. – Свободно так бежишь, без охраны… Или на крайний случай у тебя вострый ножик запрятан за голенищем сапожка?

– Артур, – она не стесняясь схватила меня за рукав и потянула к храму, – я готова все объяснить тебе… Ну, пойдем же, не упирайся!.. А все, что не смогу объяснить я, объяснит отец.

– А-а! – сатанинским голосом подвыл я. – У нас тут еще и отец сидит! И чем он сейчас занят? Перекручивает мухоморы в мясорубке? – Вырвав рукав, я вынул платок и стер со лба пот. – Или толчет крысиные кости с лягушачьим дерьмом?

– Господи боже! – вскричала она, и по лицу ее я должен был догадаться, что если она не переживает смертельно за свой поступок с отравой, то стыдится – точно. – Ну, пойдем же, Артур!.. Он хочет с тобой поговорить…

Я не выдержал и расхохотался. Мой смех был столь оглушителен и долог, что когда я успокоился, то увидел в воротах церкви мужчину лет сорока на вид. Он стоял в ризе до земли, держал руки на груди, сжав кисти, и где-то за ними прятался невидимый мне серебряный крест, цепочка которого хорошо различалась по принципу «белое на черном». Волосы этого мужчины были собраны в аккуратный хвост и сведены на затылке. До церкви было не менее ста шагов, однако первое, что я почему-то увидел в проеме ворот, были глаза. Этот взгляд карих глаз пронзал меня. Он вышиб из меня остатки веселья сразу, едва я с ним встретился.

Оторвавшись от стояка кованых ворот, священник двинулся к нам и уже через полминуты был рядом. По тому, как быстро оторвалась от моей одежды рука Лиды, я догадался, что этим двоим нет необходимости знакомиться.

Я скользнул по батюшке взглядом и снова вытер лоб.

– Простите, – начал я, – я понимаю, насколько глупо звучит мой вопрос, но все-таки, кто вы?

– Я отец этой девушки, – спокойно ответил батюшка, и я прикинул их возраст. – Священник церкви Рождества Богородицы, отец Александр.

Ей – без двух дней восемнадцать, ему – около сорока. Получается. И в голове моей тут же случился беспорядок. Дочь святого человека, посредника между небом и землей, проповедника добра и ярого противника Сатаны травит меня зельем, а тот невозмутим, словно речь идет о погоде.

Дочь этого человека познакомила меня с дьяволом, заставив поцеловаться с ним взасос, а он спокоен, как колонна внутри храма Христа Спасителя!

– Тогда у меня к вам пара вопросов, святой отец. Наверное, излишне предполагать, что вы не знаете, чем занималась этой ночью ваша дочурка. Поэтому опустим ненужные реплики и начнем с главного: какого черта?

Он посмотрел в землю и провел передо мной дланью, указывая путь в храм.

– Вы здесь живете? – удивился я, ступая на крыльцо и машинально накладывая на себя крест. – Нормальный особнячок. Три этажа, вода, отопление центральное… Соток пятьдесят земли, прислуга.

– Проходите наверх, Артур Иванович, – ответил он мне, ничуть не скорбя над моими кощунственными выпадами, – вот сюда, по лестнице, направо. Кушать хотите?

– Благодаря вашей дочери – нет.

– Тогда чаю? – продолжал пытаться прилично выглядеть отец отравительницы. – Или, быть может, морсу клюквенного?

– Благодарю покорнейше, меня сегодня уже напоили. Именно клюквенным.

Гостиная священника на втором этаже храма выглядела не вызывающе, но и жилище аскета тоже не напоминала. Кожаная мебель соседствовала с простенькими обоями, а персидский ковер на полу противоречил выбеленному мочалом потолку. Мне понравились окна. Высокие, с закруглениями в верхней своей части, они стояли рядом и образовывали идеальную по форме аркаду. Рамы были, конечно, пластиковые, мало того, на стеклах виднелись золоченые, в английском стиле, вкрапления. Они образовывали правильные решетки.

Вдоль стен стояли два огромных стеллажа, заполненных книгами. К удивлению своему, я обнаружил стоящими рядом с церковной литературой томики Мопассана, собрание сочинений Пушкина. Тут же Цвейг, рядом – Ницше, по соседству – Фрейд. Стена над входом в залу была тоже стеллажом, но обнаружить это можно было только лишь оказавшись внутри и развернувшись лицом к выходу. Соблюдая требования того же английского стиля, дверь в комнату открывалась прямо из стеллажа.

Наконец я нашел то, что искал: огромное серебряное распятие в дальнем углу и несколько триптихов, возраст которых я датировал бы девятнадцатым веком. Чуть поодаль – икона Божьей Матери. Это уже век восемнадцатый. Справа от нее – Николай Чудотворец. Пожалуй, вышли из-под кисти того же мастера.

Закончил осмотр потолком. Все, как и вокруг, – противоречиво, но умиление вызывает. Грубо выбеленный потолок, а под ним – бронзовая люстра с восемью рожками, за которую в антикварном магазине на Тверской дали бы не менее трех тысяч долларов. Вот, пожалуй, и все, на чем можно было бы заострить мне внимание, войдя в покои священника и его ненормальной дочери.

Сев в кресло и утонув в нем, я наблюдал, как рассаживаются мои будущие собеседники. Батюшка присел на край дивана, Лидочка села во второе кресло, и я почти перестал ее видеть. Поняв то же самое, она выбралась из него и перешла к стулу у компьютерного стола перед окном.

– А не послать ли мне господу письмецо на e-mail? – полюбопытствовал я, с огорчением убеждаясь, что их компьютер гораздо прогрессивнее моего.

– Артур Иванович, – начал отец Александр, теребя пальцы, – все выглядит в ваших глазах, конечно, невероятно…

– Нет, почему же, – стремительно возразил я, – все очень даже объяснимо. Человек впустил в свой дом другого человека. Обогрел его, напоил кофе, – я посмотрел на смущенную Лиду и о вине решил не упоминать, – отдал свой единственный плед. Обул в мягкие тапочки. А он в знак благодарности опоил его настойкой из мухоморов. Все очень даже логично. И если я не слетел с катушек за минувшую ночь и нынешнее утро, то это только потому, что здоровья во мне больше, чем ума. Будь наоборот, я бы захлопнул дверь перед носом озябшей девочки, выпил бы вина и улегся спать, а поутру проснулся бы в хорошем настроении.

Мне очень приятно было видеть, как священник потемнел лицом. Хотя не исключено, что он переживает, что им не удалось довести задуманное до конца.

– Кстати, – встрепенулся я, вспомнив главный свой вопрос, который разучивал, пока добирался до родника, – почему именно я?

Вместо ответа священник поднялся и двинулся куда-то в сторону.

За этими двоими нужно следить в оба. Меня ничуть не потрясет, если он сейчас зайдет ко мне за спину с бейсбольной битой в руках. Ничуть не стесняясь, я развернулся в кресле и стал сопровождать поход отца Александра пристальным взглядом. Наконец он остановился, обернулся и изрек:

– Вы имеете полное право не доверять.

Я ничего не ответил. Лишь отметил про себя, что священник чрезвычайно напряжен и огорчен. Чем? Тем, что я обернулся?

Откинув в сторону один из стеллажей – вот еще одна диковинка в английском стиле! – он забряцал ключами в чем-то металлическом и, судя по звуку, неподъемном. Так может звучать только открываемый хозяином засыпной сейф.

Так оно и вышло – сначала я увидел толстостенную дверцу, откинувшуюся вслед за полкой стеллажа, а потом и священника. Он уже шагал ко мне, держа перед собой, как заздравную, флакон с какой-то мутной, как кисель, жидкостью.

– Выпейте это, Артур Иванович…

Я посмотрел на него. На дочь его, взволнованную. На хладнокровного Иисуса на распятии в углу. На дверь. И – снова на него.

– Батюшка, вы псих?

Направляясь сюда, я ожидал чего угодно. Я представлял, как буду отдирать рассвирепевшего отца с ремнем в руке от голой, изумительной попки Лиды. Предвкушал увидеть пьяницу, шатающегося передо мной и бубнящего: «Чего эта суицидная опять натворила?» Еще думал, что увижу перед собой братка с «ТТ» в руке, жующего спичку и заявляющего мне, что у меня есть то, что мне не принадлежит. Я ожидал чего угодно, но того, что меня будут добивать прямо в церкви и тем же способом, который теперь для меня не является неожиданным, я предполагать никак не мог.

Вместо того чтобы огорчиться, что разоблачен, и сменить тактику, человек в одеждах священника упрямо двинул флакон к моему носу и не менее упрямо повторил:

– Выпейте же. Вы в церкви, чего вам бояться?

Еще вчера я был уверен в том, что мне тоже бояться нечего, поскольку я дома. Отъехав на метр назад вместе с креслом, я посмотрел на флакон в невероятном сомнении. Священник же, установив его на край столика передо мной, вдруг заговорил более рассудительно:

– Вы были в больнице, коль скоро извещены, что одурманены вытяжкой из мухоморов. Я знаю, что вы пережили за эти сутки. Однако если вы действительно побывали в лечебном заведении, то вам должны были сказать, что ваше положение немного отличается от того, в какое впадает человек, принявший известную дозу галлюциногенов. – Отец Александр говорил и темнел лицом. И сейчас я был склонен думать, что это от понимания своего греха. – Если вы не выпьете антидот вытяжки «аманита мискария», кошмары от вас не отступят, какие бы усилия ни предпринимали ваши врачи. Противоядия от десятикратной дозы этого галлюциногена не существует, терапия в этом смысле бессильна. Кошмары будут приходить к вам все чаще и чаще, макропсия доведет вас до безумия… – Он посмотрел на меня совершенно красными глазами, и я даже на расстоянии слышал, как бьется его сердце. – На мне грех великий, грех тяжкий… Но иного пути у меня нет, Артур Иванович… Если вы не примете содержимое этого флакона, вы умрете. Согласитесь же – если бы я хотел убить вас, да простит мне господь слова мои… я сделал бы это другим образом и, конечно, не в храме.

Это невероятно… Об этом ли я мечтал, покидая гнусную столицу…

– Артур, – прошептала бескровными губами Лида, – выпей, пожалуйста… Я умоляю тебя…

– Почему именно я? – снова пришлось мне спросить, только теперь мой голос звучал не задорно, а хрипло.

– Выпейте, – беззвучно проговорил отец Александр, – и после я разрешу вам закурить даже здесь.

– У меня нет сигарет. – Я встал, приблизился к столу и взял в руки сосуд. – Когда я причмурею, вы разложите меня голого на столе… Вокруг меня будут гореть десятки свечей, люди в клобуках сядут кругом, вы запоете гимн, молясь на пятиконечную звезду… И, наконец, к моему нагому телу приблизится самый посвященный с длинным ножом в руке…

И вдруг я почувствовал, что подо мною качается пол…

В мгновение ока пол провалился и я, хохочущий отец Александр и дочь его вцепились в стеллажи и повисли над бездной…

Холодея душой, я посмотрел вниз. Едва ли не всюду, куда достигало мое зрение, пылал жаркий огонь. Скрежещущие, отвратительные звуки ломаемых костей и звуки, очень похожие на хруст раскалываемых арбузов, ворвались в мои уши… И я закричал, потому что понял, как звучит разрезаемая ударом плоть…

Цепляясь непослушными пальцами за книги, я понимал, что обречен. Яркие, освещенные снизу корешки книг рвались, выворачивались из полок и сыпались вниз, тотчас пожираемые пламенем… я видел, как сгорает мысль человеческая, не долетая даже до языков бушующего пожара под моими ногами… Они вспыхивали, мгновенно превращаясь в пепел и исчезая в багровом приливе чудовищных волн!..

Я слышал, как дико кричала Лида. Я бы мог помочь ей! Я мог бы! Если бы мог… Сутана отца Александра занялась огнем, и он, взывая к куполу своей залы, молил о смерти скорой, во имя Отца и Сына…

Мое сознание перевернулось, осыпалось и рухнуло вниз вместе с осыпавшимся полом…

Книги срывались в клокочущую страшными звуками жаркую бездну, я опускался, цепляясь руками за нижестоящую полку, и силы мои иссякали.

Куда же падать мне?.. Туда?..

Превозмогая раздирающий мою душу ужас, я обратил взгляд себе под ноги…

Я никогда не видел такого густого, жирного огня, это горел не огонь, это кипели лавой тела тех, кто оказался там до меня… «Помоги нам… – хрипела бездна, и я не понимал, кому принадлежит голос и к кому он обращается. – Он рвет нас, он пожирает нас, он не дает нам умереть… Помоги нам…»

И кипящая лава, свирепо заливая яростной волной голоса, с грохотом захлебнулась. Дикий животный оскал с дымящимися клыками ринулся на меня снизу, и последнее, что предстало моему безумному взору, были залитые кровью глаза, размером с колодец… В них переливалась и кипела кровь, и зрачков в них не было… Из горла чудовища вырвался вой, оглушивший меня, и клыки, расположенные аркадой Тронного зала, впились в мое горло…

* * *

Когда я открыл глаза, комната была залита лунным светом. Это была не зала священника и не моя комната в школе. Спальня внушительных размеров, в углу которой стояла громадная кровать. В другом углу – бюро, над которым в несколько ярусов располагались иконы, различить лики на которых мне не представлялось возможным из-за застилавшей спальню темноты. Пробивающийся сквозь оконную решетку лунный луч освещал лишь деревянный крест над аркообразным входом, спинку высокого кресла перед бюро и часть стены.

Дотянувшись непослушной рукой до своего горла, я ощупал его и обнаружил на шее предмет, которого на шее моей отродясь не водилось. Тяжелая цепь возлежала на моем горле, и я, проверяя рукой ее длину, наткнулся на еще более тяжелый предмет. Серебряный крест был еще более тяжел, но тяжести его я не чувствовал. Скосив взгляд в сторону, я увидел столик перед кроватью, а на нем несколько бутылок со знакомыми мне яркими этикетками – стоит только протянуть руку.

Что я и сделал, превозмогая боль в голове…

Я пил воду жадными глотками. Иногда мне не удавалось схватить ртом поток целиком, и тогда шипящая влага проливалась мимо, заливая и без того мокрую от пота майку, и цепь, и крест.

Ничего ему не сделается, кресту… Он серебряный.

Выронив из руки бутылку на пол, я снова провалился в бездну. На этот раз не в кипящую, а прохладную, леденящую тело миром и покоем. Спрашивать себя или кого другого о том, где я и кто меня раздевал, я не хотел. Нега была столь всевластна и притягательна, что я отмахнулся от лунного луча, переместившегося на мою постель, улыбнулся и, кажется, заснул. Умирать мне, во всяком случае в таком блаженном состоянии, не хотелось.

Пошевелив напоследок перед забытьем мозгами, я пришел к выводу, что мое спасение от сумасшествия – Костомаров. Шебурша бумажками в моем кармане в поисках сигарет, он нашел и прочитал записку Лиды. Теперь, когда я не пришел к нему для возлежания под капельницей, он переполошился, благо причин тому было с избытком, поразмыслил и позвонил туда, куда не пришло в голову позвонить мне, идиоту, – в милицию. Те приехали, накостыляли папе с дочуркой по шее и, следуя указаниям главврача, уложили меня отдыхать. Костомаров влил мне какого-нибудь морфия или реланиума, запретив транспортировать, и улегся спать в соседней комнате. Стоит только крикнуть, и он появится. Да… Так оно и есть.

А крест мне на шею надели атеисты из МВД, предварительно стянув его с батюшки по причине его категорической ненадобности гражданину Полесникову в местном следственном изоляторе. Видимо, я вел себя таким образом, что даже не верующие ни в бога ни в черта архангелы из антимафиозного ведомства посчитали нужным совместить распятие с моим обезумевшим телом.

А Костомаров… Он похож на Кларка Гейбла. Стать та же, манеры, усики опять же поручиковские… Я уверен, что, когда женщина говорит ему, что пора бы и за кольцами, он отвечает ей то же, что и герой Гейбла своей возлюбленной в «Унесенных ветром»: «А мне, дорогая, на это совершенно наплевать».

Засыпая и чувствуя, как из-под меня уходит перина и тело мое наполняется не ужасом, а приятной истомой, я снова улыбнулся…

Глава 12

Утро наступило неожиданно. Причиной тому явилось то, что на мой зов: «Костомаров!» – в спальную вошла Лида. Это было полбеды. Вероятно, менты совершили ту же ошибку, что и я. Во всяком случае совершенно безобидное и невинное на вид создание к себе они решили не увозить.

– А где Костомаров? – осторожно полюбопытствовал я, убирая на всякий случай ногу под одеяло.

– Какой Костомаров?

– Главврач местной больницы, Игорь Валерьянович Костомаров, где он?

Она со смиренной улыбкой Марии Терезы подошла и заботливо поправила на моей груди одеяло.

– Ты, главное, не волнуйся, Артур, – произнесла она страшные для меня слова, добившись совершенно обратного эффекта. – Кстати, папа разрешил тебе выпить кагора. – И, не дожидаясь моей реакции, она подошла к бюро, распахнула створку и чем-то забулькала. При этом я слышал совершенно реальный звук позвякивающего стекла.

– А… где сейчас папа? – в третий раз спросил я, принимая в руку теплый стакан.

– Ждет тебя в гостиной. – Она присела на кровать, довольно долго смотрела на меня, бессмысленно поправляя на пододеяльнике складки, а потом вдруг склонилась и поцеловала в щеку.

Я не утверждал бы, что после всего со мною сделанного я испытал от этого прикосновения удовольствие, однако стоило мне совместить ее появление сейчас и присутствие в моем доме, как неприязнь исчезла.

Совершенно не понимая, что происходит, я, помня наставления Костомарова, поставил нетронутый стакан рядом с наполненными минералкой бутылками, стянул с шеи пудовый крест, оделся, пользуясь тактичным уходом Лиды к окну, и спросил, где мне можно умыться.

И через десять минут, пахнущий мылом и соображающий, что еще мне предложат в качестве выпивки люди в этом доме, спустился из флигеля пристройки к церкви в знакомую мне залу.

Отец Александр сидел в кресле напротив компьютерного монитора и был занят. Однако, увидев меня, он тотчас закрыл экран и подъехал в кресле к пустующему столику, обозначив таким образом место нашего предстоящего разговора. Тянуть время, как вчера, я не стал. Усевшись напротив, я заговорил резко:

– Значит, так, святой отец. То, что я прямо отсюда направлюсь в Комитет по наркоконтролю, удивления у вас, думаю, не вызовет. Однако отправить вас за решетку вместе с дочерью, оставив в умах паствы сомнения относительно справедливости приговора, считаю невозможным. А потому сразу из Комитета свяжусь с управделами патриарха Всея Руси. Душа моя, быть может, покоя уже не обретет никогда, но понимание того, что осиное гнездо мною разорено, будет облегчать мою боль и страдание.

Священник выслушал мои неприятные слова спокойно. Я бы даже сказал, смиренно. Так выслушивает наставления инспектора по делам несовершеннолетних мальчишка, нашкодивший в чужом саду. Где-то в середине моей тирады он кивнул, словно соглашаясь со всем сказанным, а в конце вдруг замотал головой, не соглашаясь. Когда же я собирался встать и уйти, он выбросил перед собой руку. Крест на груди качнулся и глухо стукнул о столешницу…

– Артур Иванович… Вы правы и не правы… Прежде чем вы покинете этот дом, позвольте и мне опустошить душу признаниями…

Не понимаю, что меня остановило, но я остался в кресле. Может быть, мне хотелось открыть секрет своего выздоровления…

– Вы правы, обвиняя меня в моем грехе… – сказал отец Александр и снова качнул головой. – Я поступил жестоко, безбожно, но только бог мне судья… Придет час, и, быть может, он простит мне все мои прегрешения. Это я просил свою дочь Лидию прийти к вам и влить в напиток концентрат «Аманита мискария». Девочка ни в чем не повинна, поверьте. Она доверилась своему пастырю, как делала это всю свою жизнь… И я знал, что содержание галлюциногена таково, что не вылечивается медикаментозным путем… – Поп бормотал, глядя прямо мне в глаза. – Но если вы согласитесь задержаться еще на полчаса, мнение ваше и обо мне, и о ней может измениться. Да что там – может? – оно изменится, поверьте! – дайте же только договорить!.. Вы сможете уйти без опаски, что болезнь повторится. Во время приступа я влил вам в рот антидот, и теперь беспокоить вас будет лишь память о тех страшных минутах, что едва не вырвали из вас душу… Вы можете выпить вина, Артур Иванович… Лида!

Девочка, к красоте которой я стал уже привыкать, как привыкает в музее ротозей к Данае, поставила перед нами два простых граненых стакана, до середины наполненных бордовой жидкостью. Священник дотянулся до ближнего, перекрестился и медленно выпил. Даже не могу объяснить почему, но я тоже поднял свой стакан и влил содержимое себе в рот. Великолепный кагор. Не исключено, что из того же магазина, где отовариваюсь я.

– Выслушайте меня… Я старше вас на столько же, на сколько вы старше Лиды, – сказал поп, и я вдруг отчетливо понял, что он совершенно прав. Раньше об этом я не задумывался, поскольку для меня священники не имеют ни национальности, ни возраста. – Мама Лиды умерла, когда ей исполнилось два года, и по облику моей девочки вы вправе судить о том, насколько красива была ее мать. Это не просто моя дочь, это точная копия моей умершей жены, и с того момента, как я понял это, сердце мое заполнилось ею и только ею. Когда Лидии исполнилось два года, я уже окончил исторический факультет МГУ и готовился пойти в аспирантуру. Меня страстно интересовала история христианства, античный мир и все, что с ним связано: наука, религии, искусство. Но смерть жены перечеркнула все мои планы. Я посчитал себя оскорбленным небом. Господь всегда забирает к себе лучших в расцвете их сил – так считал я, и был близок к тому, чтобы наложить на себя руки. Меня удержало от этого страшного поступка лишь присутствие рядом невинного дитяти и его беспомощность. Я вместе с нею уединился от мира, и однажды, во время очередного посещения церкви, в пристройке к которой сейчас происходит этот разговор, я был замечен тогдашним священником, отцом Елизаром…

Батюшка помолчал, словно убеждаясь в том, что предыдущие слова достигли моего понимания, и снова заговорил:

– Через четыре года я закончил православное церковное училище и начал службу. Еще через пять лет стал священником, и Синод дал разрешение на то, что священником церкви Рождества Богородицы станет столь молодой человек, совсем недавно удалившийся от светских утех… И вот уже семь лет я служу господу и людям в этом храме, и до сих пор мне не в чем было упрекнуть себя за содеянное. Но однажды приключилась история, перевернувшая не только мою жизнь, но и, думается мне, могущая перевернуть жизнь всех… Вы нечасто бываете в церкви, Артур Иванович, я знаю. Но, когда все-таки вам приходится бывать там, вы заглядывали хотя бы раз в глаза священника?

Я готов был поклясться, что нет.

– Эти глаза полны веры и чистоты. Силы и уверенности, – говорил он, и я почему-то забыл о намерении выйти вон, хотя только что собирался это сделать. – Зверь, он рядом. Он следует по пятам каждого, да только не каждый знает об этом или, зная, полагает, что Зверь отстанет. Но Зверь не отстает. Он дожидается того мгновения, когда сила веры в бога в вас становится ничтожной, когда вы начинаете захлебываться в алчности или блуде, гневе или гордыне… и в этот момент он появляется перед вами, предлагая условия, не принять которые для вас равносильно смерти. Борьба Бога и Зверя за душу человека происходит каждое мгновение, внутри каждого человека…

Для меня все сказанное было дико, но я продолжал слушать. Причиной тому было нежелание расставаться с Лидой.

– Посмотрите вокруг, Артур Иванович! Распахните свои глаза и вспомните о Всаднике на Коне Белом! Этот вопрос Лидия задавала вам дважды, и дважды же не дождалась на него ответа. Чья-то рука уже лежит на первой печати! Кто-то уже создал для этого все условия!.. Власть гибнет, рушится, гниет, даже не задумываясь о том, что это дело рук и помыслов Зверя, прокравшегося в души многих и одурманившего их.

Помолчав, священник поднял на меня глаза, заговорил тише:

– Я дал вам вчера возможность увидеть то, что произойдет очень скоро. В сущности, это уже происходит. Вы видели это в страшной болезни: бушующий пожар, разрушение, безумие людей, порок, овладевший ими… Я объясню вам это доходчиво, как только может объяснить понимающий священник не доверяющему всецело церкви, но крещеному прихожанину. Когда у вас слабое зрение, врач выписывает вам очки. Надев их, вы начинаете различать все цвета красок, правильно понимать происходящее рядом и делать правильные же выводы. Без очков же вы слепы, как крот, и доверяете только тому, что вам всовывают в руку. Вам втиснут десять рублей, сказав, что сто, и вы будете в это верить до тех пор, пока обман не выяснится при особо неудобных для вас обстоятельствах. Например, в магазине. Но искать того, кто вас обманул, уже поздно. Позавчера, заставив вас против своей воли принять яд, я надел вам очки, сквозь призму которых вы увидели то, что происходит на самом деле. Вчера, опять же против вашей воли влив вам в рот противоядие, я эти очки снял. Но я свидетельствую об этом перед вами и дочерью своей. И готов свидетельствовать перед кем угодно. Разница между мною и лжецами, о которых я веду речь, лишь в том, что я делаю это из благих намерений, они же никогда в этом не сознаются, потому как в этом погибель их и крах.

– Вы не перебираете в своей проповеди, отец Александр? – с сомнением проговорил я, чувствуя между тем непоколебимую логику.

– Перебираю? – задумчиво отозвался священник. – Давайте просчитаем шансы мои и шансы ваши, сомневающегося… зачем вы сюда приехали?

Я замер.

– Вы потеряли веру в то, чем занимались в Москве. Жизнь следовала за вами по пятам, не давая возможности ни на мгновение остаться одному. Вы перестали думать. Вы прекратили читать. Вы превратились в существо одержимое, и целью всей вашей жизни стало накопление. Разве не так?

– Кто вам сказал? – глухо спросил я, точно зная кто.

– Вы правы – Евдокия, – не думая делать из этого тайны, ответил священник. – Скажите мне, чем вы занимались до приезда сюда?

– Я работал.

– На кого?

Моя рука, лежавшая на подлокотнике, дрогнула и сползла с него…

– Я задал сложный вопрос?

– Вы задали… странный вопрос.

– Не может быть. – Отец Александр поднялся из кресла и подошел к окну. – Спросите меня, на кого работаю я, и я, ничуть не сомневаясь, отвечу вам: на вас. Чем же сложен мой вопрос? Но я поставлю его иначе. Что именно вы делали?

– Я торговал смесями, – щелкнув суставом, не так уж уверенно, как минуту назад, выдавил я. – Сухие каши – клубничные, банановые… Люди их покупали и употребляли в пищу. Так что вам нечем меня упрекнуть.

– Неужели? – Священник приблизился и склонился над моей головой: – Тогда ответьте: видели ли вы хотя бы одну старушку, кушавшую вашу кашу? Или знаете хотя бы одну мать, приготовлявшую вашу кашу в пищу своему ребенку? И напоследок такой вопрос: как русский народ все это время обходился без ваших каш?

Я почувствовал, как по лицу моему пробежала судорога, но я точно знал – это не остаточные явления мухоморных возлияний.

– Торгует весь мир. Я не крал и не грабил. Я торговал и был полезен компании, я руководил ею… Торговать Христос не запрещал…

– И голос скажет Всаднику на Вороном Коне: «Хиникс пшеницы за динарий, три хиникса ячменя за динарий, елея же и вина не выдавать…» – произнес он, совсем уже приблизившись губами к моему уху. – Это? Я знаю, вы читали Апокалипсис…

– Вы мне можете объяснить, что происходит? – прохрипел я. И до этого разговора я был осведомлен, что слуги церкви имеют над людьми невиданную власть, но убеждаться в этом воочию и на себе мне приходилось впервые. Передо мной ставились факты, противоречить которым означало противоречить естеству. – Я вам не верю… – тусклым голосом добавил я, прекрасно понимая, что лгу.

– Вы можете счесть меня сумасшедшим, ваше право. Вы можете подняться сейчас и уйти. Вы совершенно здоровы, и отрава более не имеет над вами силы. Но я все-таки прошу вас задержаться еще на несколько минут, поскольку я не сказал вам главного.

Не знаю зачем, но я увел глаза в сторону и с надеждой, что тут все настоящее, посмотрел на Троеручицу в серебряной цаце.

– Хорошо, я останусь, чтобы дослушать вас. Но предупреждаю: наш разговор мне интересен исключительно по причине вашего таланта рассказчика.