Текст книги "Последний еврей Багдада (СИ)"

Автор книги: Макс Кратер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Индус вспомнил, как на родине, в порту Бхарукаччха животные наотрез отказывались подниматься по трапам. Хан уперся, и сдвинуть великана никак не удавалось. Остальные смотрели на лидера и на команды не реагировали. Парс долго поглаживал слона по хоботу, чесал за ухом и шептал: «Мы вернемся, обязательно вернемся, я обещаю тебе».

Подчиненные изумленно взирали на начальника. И вожак поверил. Он мотнул головой, сделал один шаг по сходням, другой и скрылся в трюме. Его примеру последовали и остальные.

Теперь получалось, что махаут не сдержал своего слова. Вода поднялась до колен. Хан бросался из стороны в сторону. Парс отдал животному короткую команду – послушается ли? Послушался. Слон согнул правую ногу. Индус запрыгнул сначала на нее, затем на шею. Прокричал еще пару приказов. Мощными, но короткими ударами бивней, уже без истерики, методично Хан начал крушить преграду. В стороны летели обломки толстых досок. Судно продолжало вращаться. Вода затопила трюм на две трети. Другие погонщики хватались за спины слонов, пытаясь удержаться на поверхности.

Брешь быстро расширялась, но вода прибывала еще быстрее. Повинуясь еще одной короткой команде, Хан сделал полшага назад и рванул вперед. Через мгновение он, расшвыривая в стороны куски переборок, выскочил на палубу. Второй самец бросился за ним, но едва он вырвался наружу, как судно переломилось надвое. Огромный водоворот поглотил обломки корабля, а вместе с ним людей и животных.

Глава VII. Ферзан

Молвил и снова стрелу он спустил с тетивы своей крепкой...

Гомер, «Илиада»,

пер. В. Вересаева

По дну опустевшего водохранилища бродили крестьяне и голыми руками собирали трепыхавшихся в илистых лужах сазанов. Груду камней и балок, из которых была сложена плотина, разметало в стороны так, что часть обломков лежала на расстоянии в сотню шагов. Пахло серой.

Ферзан – в прошлом ученый, а сейчас командир тысячи бессмертных⁹ вынул из колчана стрелу. Череп этого довольно молодого еще чиновника был сильно деформирован. Сначала при рождении повитуха прихватила голову будущего тайного царского советника щипцами так, что над надбровными дугами образовались вмятины. А затем, уже в юном возрасте, ему сломали нос, от чего он стал острым и немного загнутым вверх.

Десять солдат с захваченного маяка стояли на коленях – начальник караула впереди, остальные за ним. То ли от перенесенного ночью ужаса, то ли от одного вида высокого начальства все они выбивали зубами мелкую дробь. У многих текли слезы. Рядовые боялись даже оторвать взгляд от земли, а старший может и рад был бы вперить взор в песок, но не мог. Обеими руками он крепко держал голову.

Это Макута постарался, – улыбнулся Ферзан. В пыточном искусстве его верный слуга и телохранитель был истинным художником. Использовал один из своих любимых приемов: сделал провинившемуся командиру караула надрез с двух сторон шеи. Тут главное, – любил рассуждать Макута, – не задеть крупные сосуды, иначе дух из тела вмиг вместе с кровью улетучится. Рассекать нужно только мышцы – те, что поддерживают голову на плечах. Тут уже арестованному никуда и не деться: опустит руки, хребет вмиг переломится.

На войне Макута таким образом доставлял вражеских командиров. Проберется в чужой лагерь, захватит заложника, обездвижит, разрежет мышцы, объяснит, что будет, если руки отпустить, и остается только подгонять обреченного острием копья или кинжала. Бежали все как последний раз в жизни, спотыкались, но башку держали цепко.

Ферзан как–то возразил, дескать, нельзя так рисковать, а ну как важный свидетель, из которого еще не вытянуты все показания, решит покончить с собой. Но Макута, знаток душ человеческих, возразил, что в его практике еще не было случая, чтобы даже ослабляли хватку. Вот и сейчас начальник караула вцепился в виски так, что аж пальцы побелели.

– Тей–ха! – крикнул Ферзан, и шагах в пятидесяти от него слуга подбросил в воздух голубку.

Птица устремилась в небо. Но полет был недолог. Стрела, выпущенная командиром бессмертных, поразила ее в шею. Полетели перья, и мертвое тельце упало в траву.

– Так говоришь, их было много? – обернулся Ферзан к командиру караула. – Только подумай, прежде чем отвечать. Солжешь снова – умирать придется на столбе¹⁰.

Угроза возымела действие.

– Я видел четырех, – ответил несчастный.

Из переставших было кровоточить порезов вновь заструились красные ручейки.

– То есть четыре человека, а не несметная толпа, как ты заявил ранее, ворвалась на маяк и разоружила десять хорошо обученных воинов... Тей–ха!

Еще один голубь взмыл вверх и спустя несколько секунд рухнул вниз. Лук в руках царского посланника бил без промаха.

– Это были не люди, мой господин, – залепетал солдат, – все покрытые шерстью, со стальными когтями, быстрые как молнии и бесшумные как кошки. Я не успел даже рот открыть, чтобы подня… трево… даже… ничего... кошки... когти...

– От других тоже ничего путного не добиться, – прошептал Макута, склонившись к самому уху хозяина, – повторяют одно и то же с небольшими вариациями. Напали, дескать, демоны. Все с ног до головы волосатые, с клыками и когтями, лишили разума, отняли способность двигаться, ослепили и прочий вздор. Темные, необразованные дурни.Начальник караула окончательно сорвался на бессвязные причитания.

– Все разом врать не могут, – отозвался Ферзан, – они видели что–то, что не укладывается в их представления об этом мире, что–то, что поразило их физически и внесло смятение в разум.

Более верного и смышленого слуги у Ферзана никогда не было. Вот и сейчас Макута покрутился в толпе и доложил, о чем шепчутся невежественные аборигены. А говорят они, что, якобы, греческие боги сильнее персидского. Ясно же, что сам Зевс ударил по плотине и разрушил ее именно в тот момент, когда суда персов вошли в протоку.

Ферзан окинул взглядом простиравшуюся внизу долину. По водной глади сновали лодки. Время от времени они приставали к устланному обломками берегу, и из них выносили утопленников. Тела складывали рядами. Большинство погибших были рабами. Скованные кандалами ноги не позволили им выплыть.

Но с этими потерями можно было смириться. Главное – слоны уцелели. Окруженное многочисленной пешей охраной стадо мирно паслось неподалеку. Греки, – а в том, что за диверсией стояли шпионы Алекандра, Ферзан не сомневался, – ничего не знали об этих огромных животных. Они даже не подозревали, что пытаются потопить прекрасных пловцов. К счастью, все суда были разрушены огромной волной, и слоны вырвались наружу.

Главный погонщик на ломанном персидском сообщил, что тайное оружие царя Дария в предстоящей схватке с вероломным противником если и пострадало, то не сильно. У двух из пятнадцати – незначительные вывихи. Понадобиться неделя–другая на восстановление. Ушибы у других – вообще не в счет. Это для боевых слонов пустяки, так что хоть завтра ринутся в бой, если будет приказ.

Но Ферзан все равно был в бешенстве: как верно шпионы Александра все просчитали! Тайный код, введенный для контроля пунктов охраны на реке, вскрыли. Направили корабли в узкую протоку, рядом с которой находилось крупнейшее в этом районе сатрапии водохранилище. Разрушили дамбу. Они же, – в этом тоже не было никаких сомнений, – задержали караван, для того, чтобы он проходил нужное им место ночью. Незадолго до катастрофы суда встали: весла гребцов пришлось несколько часов высвобождать из прочных, конского волоса сетей, которыми было перегорожено русло.

Единственное, чему царский посланник не находил объяснения, так это то, чем они смогли разрушить плотину. Ведь не брать же в расчет лепет глупых аборигенов о том, что им помог сам Зевс. Но с этим он разберется позже, когда поймает этих хитрых и изобретательных лазутчиков.

– Тей–ха! – прокричал Ферзан, и еще одна птица выпорхнула из рук слуги.

Против обыкновения она не рванула сразу под небеса, а перевернулась и заскользила к земле. Стрела настигла его буквально в локте от спасительной травы. Пух прыснул во все стороны.

Со стороны реки на полном скаку приближался всадник. Спрыгнул на землю, упал ниц.

– Мы их нашли, мой господин. Пять греков с лошадьми видели на старой дороге. Они направлялись в Вавилон. Мы организовали погоню.

– И это ты называешь «нашли»?

Макута обратил внимание на мизинец на правой руке царского посланника, который нервно подрагивал. Это всегда означало у него крайнюю степень возбуждения. И было от чего. Ясно, что догнать уже никого не удастся, а в Вавилоне – городе, который многие справедливо называли центром мира, жили тысячи эллинов. Поди найди среди них нужных.

– Коня, – приказал Ферзан.

Один из слуг подвел ему вороной масти жеребца, а второй пал на колени, уткнувшись лицом в дорожную пыль. Чиновник наступил на спину скрючившегося человека и уже с нее взобрался на коня. Почувствовав седока, тот сделал несколько резвых шагов в бок.

– Господин, что прикажешь делать с этими трусами? – крикнул Макута, показывая в сторону стоящих на коленях солдат.

Ферзан взглянул на арестантов. Не произнеся ни слова, он стремительным движением выхватил из колчана у правого бедра две стрелы. Рывком натянул тетиву. Еще через секунду два наконечника пронзили бедняге, который держался за щеки, запястья. Он ахнул, вскинул руки, голова неестественно завалилась на бок, а тело начало содрогаться в конвульсиях.

– Убейте их, – произнес вельможа, и конь его галопом рванул в сторону Вавилона.

Набегающие потоки жаркого воздуха не могли остудить горящие щеки царского посланника. Ночная вылазка греков – это вызов ему лично, его карьере, его благосостоянию, его будущему. Если эллинов не остановить, то диверсии продолжатся одна за другой. Предстояла серьезная работа по поиску шпионов. И начать ее следовало с голубей.

Глава VIII. Агния

Лоб у неё – слоновой кости пир,

Её глаза – сапфир,

Ланиты – красных яблочек обилье,

А губы – вишни, искушать весь мир,

Грудь – словно чаши сливками налили,

Соски – бутоны лилий.

Эдмунд Спенсер, «Эпиталамион»,

пер. А.Лукьянова

Прохладная вода струилась между тонкими, изящными пальцами. Пробивавшиеся сквозь листву лучи заходящего солнца тепло ласкали перламутровую девичью кожу и посылали прощальный привет устилавшей берег сочной зеленой траве. Агния с закрытыми глазами сидела на созданном природой мягком ковре. Ветерок пролетел над лежащей чуть в стороне от водной глади туникой девушки и поднялся к ее золотистым, с медным отливом локонам.

Наступали сумерки. Она любила это краткое время суток. Дневные звуки умолкали. Затих печальный, похожий на флейту свист дрозда. Замерли трескучие крики озерной чайки. Завершили свои переговоры о чем–то, безусловно, важном малиновки. Над самым ухом пронесся в сторону ивовых зарослей суетливый шелкопряд. Важный шмель, сделав вираж над поляной, торопливо уносил свои перепончатые крылья туда, где припозднившегося собирателя нектара ждала его огромная семья. Хищница–стрекоза, непредсказуемо–нервно маневрируя, готовилась к последнему броску в сторону неподвижно висящего над ручьем роя мошкары. Издавая громкие фыркающие звуки, с дерева неуклюже спланировал жук–олень. Ранний сверчок приступил к репетиции своей монотонной арии. Негромко пощелкивая, лопались спелые стручки сезама. Потрескивали стволы мрачных темно–зеленых кипарисов. С согнутых веток ивы изредка падали капли.

Влажные, цвета лепестков анемона губки Агнии бесшумно шевелились. Она молилась. Обращалась к живущим в реке наядам, просила принять ее жертву и исполнить желание. Недавно девушке исполнилось шестнадцать¹¹. Матери своей она не помнила. Она умерла при родах. Элай – отец боготворил своего ребенка. Он мечтал о сыне и поэтому, когда родилась дочь, пошел против традиций. Агния, как и ее сверстники мужского пола, обучалась чтению, письму, счету, музыке, гимнастике и танцам. Сообразительной от природы, ей легко давались риторика и диалектика. Два года назад она вынуждена была бросить едва начавшиеся занятия в палестре¹² и уехать вместе с родителем из дорогой сердцу Киликии¹³. Занятия продолжались, но уже дома, вдалеке от любопытных глаз и, что самое печальное, в одиночестве. Агния со слезами на глазах вспоминала своих друзей, ставших, наверное, уже совсем взрослыми и подруг, большинство из которых вот–вот должны переселиться в дома своих мужей.

Нельзя сказать, что она вела замкнутый образ жизни. За два года она освоилась на новом месте, но ее отец занимался опаснейшим делом, и это накладывало на девушку строгие ограничения. Гости не появлялись в ее доме. Не было никого, с кем можно было бы пооткровенничать, поделиться своими мыслями и переживаниями.

По ночам, особенно при полной луне на юную гречанку наваливалась такая тоска, что хотелось бежать без оглядки куда угодно, лишь бы только подальше от этого огромного, красивого, но все же чужого Вавилона. Разве могла протекающая здесь полноводная, всегда неспешная, оливково–песочная река заменить собой море?

Да, здесь жила многотысячная община, говорившая с Агнией на одном языке, но девушка все равно ощущала себя на чужбине. А главное, что не давало ей, уже повзрослевшей покоя, – это сжимавшее сердце ощущение, что она лишена чего–то важного.

Агния вела переписку с подругами. Ее ровесницы, как и положено, в пятнадцать лет все принесли на алтарь свои локоны¹⁴. А что оставалось ей? Что ждало впереди её? Одинокая старость? Неужели она так и умрет девственницей и не встретит того единственного, кому можно было бы доверить распустить ее пояс?¹⁵ С одной стороны, отец не мешал ее знакомству с молодыми людьми и, наверное, был бы не против этого, но где найти их при её–то образе жизни?

Дни сливались в недели, недели в месяцы. Время шло, а ничего не менялось. Она ждала любви и просила о ней речных нимф, дочерей Зевса.

«Пусть это будет чувство подобное эросу, – шептала Агния, – сильное, страстное, всепожирающее, то, которому невозможно противостоять, которое притягивает двух людей, бросает их в объятия друг другу. Пусть вспыхнет оно стихийно, наполнит душу восторгом. Согласна даже и на то, чтобы это была мания – безумная одержимость, заставляющая рассудок умолкнуть, помешательство, но взаимное и без раздирающей грудь ревности. А завершится все пусть долгим и прочным браком, в котором царит строге¹⁶ – нежное, ласковое, теплое чувство, не позволяющее двоим усомниться в том, что они действительно любят друг друга».

Брошенная в воду горсть ячменных зерен пошла ко дну. Жертва была принята.

Приближалась ночь. Надо было спешить. Девушка быстро поднялась, и в этот момент за ее спиной хрустнула ветка.

Быстро обернувшись, Агния успела заметить мелькнувшую тень. Раньше она никого здесь не встречала. Это место принадлежало только ей. Но теперь, она была уверена, там, за деревьями, кто–то был – либо дикое животное, либо человек, либо сатир. Больше некому.

Затаив дыхание гречанка сделала пару шагов к одежде. Схватив сандалии и тунику, Агния пустилась наутек: сначала по траве вдоль ручья, затем в лес – туда, где начиналась едва заметная тропинка. Страха не было. Ветки хлестали по лицу, в ушах шумело, сердце вырывалось наружу, и одновременно ее охватил восторг и эйфория, радостное, блаженное веселье. Именно такие чувства, должно быть, испытывают нимфы, убегающие от надоедливых и похотливых сатиров.

Рядом с опушкой юная атлетка быстро оделась. На большом тракте, ведущем от далекой северной оборонительной стены к Вавилону, как всегда в это время суток было многолюдно. С дальних полей в город плелись крестьяне, рабы тащили собранные в садах корзины с фруктами, рыбаки переваливали с лодок в огороженные тростниковыми загородками садки дневной улов, груженные товарами верблюды спешили до темноты добраться к стойлам. На величественный город неторопливо опускалась ночь.

Не протолкнуться было и на дороге Процессий, начинавшейся сразу за воротами Иштар: сотни мастеровых, торговцев, менял; телеги, груженные товаром; важно ступающие впряженные в них задумчивые быки; лошади, нетерпеливо бьющие копытами по плитам мостовой; безразлично машущие хвостами ослы; богато украшенные паланкины с восседавшими в них важными вельможами и тянущие к ним грязные ладони нищие. Вся эта разнопородистая масса людей и животных умудрялась каким–то образом разминаться друг с другом и медленно следовать каждый в своем направлении.

Агния протиснулась между пегим крупом мотавшего белесой башкой мула и седым толстячком, волокущим на плече амфору, ловко нырнула под оглоблю замешкавшегося, косящего грустным, с проволокой глазом вола, и едва не влетела в волокущего низенькую деревянную лесенку глашатая.

Надутый от важности возложенных на него обязанностей этот служака внешне напоминал пивной бочонок на табуретке. Девушка растянулась в улыбке, так как сходство стало еще большим, когда он приставил лесенку к стоящему на тротуаре каменному постаменту и взобрался на него. Пыхтя от напряжения, глашатай принял величественную позу – втянул живот, расправил плечи, поднял вверх и повернул немного в сторону свою брылястую голову и тихонечко пробормотал какое–то речевое упражнение: что–то похожее «ры–ру–ра». Пухлые щеки и губы его при этом ритмично подрагивали.

Затем он набрал полные легкие воздуха и громыхнул так, что вздрогнули не только животные, но и люди. И те и другие повернулись в его сторону. Первые навострили уши, вторы открыли рты.

– Славные люди славного города, – разнеслось над толпой, – верховный правитель Вавилонии, Сирии и Киликии Мазей, милостью всех богов, желает сообщить следующее!..

Агния разглядывала глашатая и продолжала улыбаться. На сей раз уже не потому, что он нелепо выглядел, а потому что произносил нелепые слова. Всем ведь уже было известно, что Мазей перестал быть сатрапом Сирии, и тем более Киликии. Под его властью и под властью царя Дария из перечисленных стран оставалась лишь Вавилония. Все остальное уже больше года, как завоевано Александром.

Когда пришли вести о том, что войска царя, объединившего всех эллинов, прошли Сирийские ворота – ключевой перевал, отделяющий Киликию от собственно Сирии, что Тарс – город, где родилась Агния, теперь избавился от персидского владычества, ее отец устроил праздничный ужин. Конечно, пировал он с друзьями втайне от всех, но от этого веселье не было менее радостным.

– Назначается вознаграждение в размере десяти мин серебра за поимку злодеев, которые совершили дерзкое убийство у ворот Второго канала, – продолжал тем временем глашатай, смахивая то и дело рукавом выступавший на лбу пот, – как заверил сиятельнейшего сатрапа глава городской стражи, многоуважаемый Сорбон, преступление будет раскрыто в кратчайшие сроки, а преступники будут неминуемо найдены и казнены.

Агния слышала, конечно, об ужасном убийстве совсем еще молодого египтянина. Тело нашли два дня назад. На рынке торговки обсуждали жуткие подробности этого преступления. Рассказывали, что из несчастного юноши через надрезы на запястьях выпустили всю кровь. Слушать дальше девушка не пожелала и потому заткнула уши.

Поговаривали, что убийство могло быть ритуальным, связанным верованиями детей Нила. Якобы и раньше случались подобные преступления, но на этот раз погибший был сыном жреца. Египетская община роптала и в коллективной жалобе на имя этого самого Сорбона недвусмысленно выражала свое недовольство. Власти потому и назначили за поимку преступников такую большую сумму, чтобы прекратить всякое брожение в умах.

Агния поежилась от неприятных мыслей. Ей вдруг показалось, что с противоположной стороны дороги Процессий ее кто–то разглядывает. Девушка украдкой посмотрела в ту сторону, но ничего толком не увидела. В последнее время она уже перестала удивляться тому, что мужчины часто на нее поглядывают, а некоторые, случалось, просто нагло пялились.

– Сатрап Мазей рад сообщить, – продолжил тем временем оратор, – что в гости к нему, а также ко всем остальным обитателям города Бога¹⁷ пожаловали бессмертные. Достойнейшие воины великого царя Дария прибыли для участия в торжественном параде, который состоится через неделю. На все время их пребывания проституткам и торговцам, а также владельцам бань и кабаков запрещено повышать цены. Нарушители будут проданы в рабство, а их имущество выставлено на аукцион.

Накануне отец говорил о том, что в Вавилон прибыла сразу тысяча всадников. Они считались элитой персидского войска, гвардией царя Дария и одновременно его личной охраной. На простых обывателей эти люди, как правило, наводили ужас.

– Отныне и вплоть до особого распоряжения вводятся новые правила навигации, – перешел к чтению третьего объявления оратор, – в целях ускорения движения товаров и грузов военного назначения запрещается любое перемещение по реке торговых судов в ночное время без специального, письменного разрешения. За нарушение правил назначается наказание…

Агнии стало скучно, и она юркнула в переулок. Надо было еще успеть до наступления темноты добраться домой. Не потому, что отец будет волноваться: он–то как раз в отъезде, а потому, что не пристало девушке одной разгуливать по городу после того, как зажигали фонари.

Не успела она пройти по переулку и десятка шагов, как вслед за ней свернул прохожий. Его лицо и фигура были почти полностью скрыты под дымчато–серым плащом с капюшоном. О незнакомце можно было лишь сказать, что он довольно высок и широк в плечах. Особенными выглядели его башмаки. К их кожаным задникам была приторочена пара бронзовых шипов, о предназначении которых можно было только догадываться.

Неизвестный шел неторопливо, придерживая капюшон так, что были видны лишь его глаза – большие, с едва заметным прищуром. Они излучали изумрудный блеск из–под чуть сведенных, воронова крыла бровей.

Едва Агния свернула на очередном перекрестке, как молодой человек резко прибавил шаг, от чего медные шипы на его башмаках еле слышно звякнули. Девушке достаточно было обернуться для того, чтобы обнаружить слежку. Но на всем пути до дома она этого ни разу не сделала.

Глава IX. Эгиби

Как болит голова, принесите сандала скорей,

Из страны Искандера зовите сюда лекарей...

Песни Шираза,

пер. А. Ревича

Цепкого, как бы вскользь брошенного взгляда было достаточно, чтобы оценить все происходящее внутри просторного помещения. Главное отделение торгового дома Эгиби работало как прекрасно отлаженный механизм. На длинной лавке вдоль левой стены ожидали посетители – по виду сплошь люди небогатые. Служащие, рассматривавшие дела о выдаче займов или собиравшие взносы, располагались за расставленными в шахматном порядке столами. За очередностью следил опрятный распорядитель.

В целом – ничего необычного. Внимание Элая привлекала одна из женщин. Она сидела, выпрямив спину, с отсутствующим взором. Лет тридцати пяти. Худая. Гладкие черные волосы спадали на плечи. Красивое, смуглое, но заплаканное лицо. Была в ней одна странность. Обычно, – напомнил себе грек, – люди страдающие выглядят сгорбленными. Не зря же говорят «раздавлен горем». Здесь же – идеальная царственная осанка. С нее можно лепить статую самой Афины. То есть, скорее, богини Нейт¹⁸: незнакомка была одета как египтянка. Волнение ее выдавали лишь тонкие изящные пальцы, судорожно щелкавшие бусинами четок.

Распорядитель окинул Элая наметанным взглядом и рассудил, что такому человеку не место в общей очереди.

– Позвольте вот сюда, – он аккуратно подхватил эллина под руку и потянул вправо, в сторону огороженного от остального зала плотными занавесами и застеленного коврами закутка, – здесь вам будет удобно.

Грек сбросил туфли.

– Что привело вас к нам, дражайший? – продолжил выплевывать заученные фразы клерк.

Элай вынул запечатанный красной восковой печатью папирус, и поток дежурных любезностей тут же иссяк.

– Сию… сейчас же... минуту, одно лишь... – невпопад затараторил конторщик и, кланяясь, засеменил назад. При этом он оступился и едва не полетел на пол, а убегая, оставил часть полога приподнятой.

Элай откинулся на мягкие подушки и с неудовольствием отметил, что неожиданная сцена вызвала у всех живейший интерес. Безучастной осталась одна лишь египтянка. Ее немигающие влажные глаза по–прежнему смотрели в одну точку.

Как соколица над гнездом, – подумал грек, – того и гляди, очнется, взмахнет крыльями и улетит прочь.

В зал быстрым шагом вошел высокий, плотный, немного сутулый мужчина. Он был довольно молод, но узкие плечи, большой мясистый нос в форме сливы и припухлые губы не позволяли отнести его к разряду красавцев. Клин реденькой бороденки был направлен не вертикально вниз, а загнут вперед. Круглые, широко открытые глаза лучились притворным восторгом.

Раскинув руки в радостном приветствии, козлобородый двинулся к Элаю с явным намерением заключить его в объятия. Но не успел он сделать и пары шагов, как сидевшая египтянка сорвалась со своего места, рывком приблизилась к нему, рухнула на колени и обхватила его ноги своими тонкими и хрупкими руками.

– Помогите! На вас последняя надежда, – воскликнула она, и Элай отметил удивительную мелодичность ее голоса.

– Аэрия, что ты здесь делаешь?! – мужчина с досадой оглянулся по сторонам, всем своим видом как бы прося прощения за неудобную сцену. Он взял женщину за плечи и поднял на ноги. Египтянка тут же уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала.

– Люди говорят, что это жрецы Амамат¹⁹, – зарыдала она.

– Пустые слухи.

– А соседский мальчик в прошлом месяце! Совсем еще ребенок. А женщина с того берега? А другие?! – египтянка, вся тряслась, не в силах сдержать свое горе.

– Ну, хорошо, хорошо. Я наведу справки. Все наладится. Надо надеяться, – быстро пробормотал мужчина, похлопывая невменяемую ревунью по спине.

Продолжалось это буквально считанные секунды. Когда минимальные приличия в глазах окружающих были соблюдены, он стал аккуратно, но настойчиво подталкивать просительницу к выходу. Тут уже вбежали охранники и увели ее.

Избавившись от обузы, сутулый заботливо, но несколько неуклюже, разгладил ладонями складки на намокшем от слез щегольском льняном хитоне. Бросив последний, полный неудовольствия взгляд на захлопнувшуюся входную дверь, он уверенно шагнул к Элаю.

– Желаю всяческого здоровья и процветания. Позвольте представиться – Фансани. Управляющий торгового дома и первый помощник его главы Офира Эгиби. А вы стало быть…

– Элай из Тарса. Врач и аптекарь.

Говорил Фансани раскатистым баритоном, немного растягивая фразы.

– Извините за эту сцену, – продолжил он, – бывает, земляки приходят ко мне за помощью. Темные люди считают, что раз я управляю таким крупным хозяйством, то обладаю влиянием. На самом деле, я всего лишь – раб.

Управляющий взялся за мочку правого уха и отогнул ее, продемонстрировав идущую ровно по границе прилизанных черных волос татуировку. Еще один точно такой же знак был нанесен на его левое запястье.

– Я так и не понял, чего она хотела, – Элай постарался, чтобы его голос звучал максимально отстраненно, а реплика не выглядела как вопрос.

Он вдруг ощутил, что хочет узнать об этой женщине как много больше.

– У нее пропала дочь, – недовольно махнул рукой управляющий, – несколько дней назад. Мать считает, что ее похитила некая тайная секта, действующая в городе. Необразованные люди судачат о том, что якобы появились египтяне, которые ратуют за чистоту своей нации. Здесь, вдалеке от родины они убивают тех соотечественников, которые осмеливаются заводить семьи с представителями других народов. Глупые сплетни.

Элай убедил себя в том, что интересуется не ради собственного любопытства, а ради дела. В обязанности его агентов входил помимо прочего и сбор всевозможных слухов. За ними часто стояли реальные события. Грек знал, что с недавних пор действительно участились случаи пропажи выходцев с берегов Нила. Все бы ничего: Вавилон никак нельзя было назвать образцом спокойного и безмятежного города. Как и везде, здесь действовали и организованные преступные группировки, и обычные бандиты–одиночки.

Но пропадавших египтян затем находили с вырезанным сердцем. Разговоры об этом передавались из уст в уста и непременно обрастали всякими вселяющими в обывателей страх подробностями. Говорили, что за всем этим стоит какая–то тайная организация. Дети Осириса и Исиды верили в необходимость сердечной мышцы для попадания в загробный мир. В ней, в их понимании, жила душа человека. И именно ее боги клали на весы, измеряя добрые и злые дела умершего. А если нет сердца, то нечего и взвешивать. Подобной участи египтяне страшились больше всего.

– Да, да. Я тоже слышал какие–то небылицы, – сочувственно закивал Элай, – Есть ли шанс, что ее дочь найдется?

– Между нами говоря, вряд ли, – доверительно произнес Фансани. – Поговаривают, что она связалась с каким–то кападокийцем. Не удивлюсь, если она сбежала с ним.

– И мать об этом не подозревает? – усомнился Элай.

– Порой родители так мало знают о делах детей своих, а их воображение, порождающее страхи за их чад, не знает пределов.

– Верно замечено, – грек по новому взглянул на рассудительного раба, – ты сам, видать, был непослушным сыном. Отец и дети у тебя есть?

– О нет. Не то и не другое. Я вырос сиротой, и всем, что у меня есть, обязан этому дому. Его хозяин мне всегда был вместо отца, и ослушаться его я бы смог разве что в кошмарном сне.

– Ну да ладно болтать, – Элай сменил тон с доверительного на деловой, – что с моими деньгами?

– Они ждут вас. Подтверждение о вкладе в наш Средиземноморский филиал мы получили еще в прошлом месяце.

– Так быстро?

– У торгового дома Эгиби лучшие почтовые голуби в мире. К сожалению, как вам известно, наверное, совсем недавно был введен запрет на их использование. И даже объявлена охота на ни в чем не повинных пернатых.

– И правильно, что объявлена! – горячо возразил Элай, – вы знаете, что власти разыскивают шпионов этого подлого выскочки из Македонии, зовущего себя царем Александром? Якобы они–то и использовали почтовиков для обмена сообщениями с самозванцем. Но теперь то этому, надеюсь, положат конец.

– Конечно, нам это известно, – кивнул Фансани, – позвольте вас спросить, какую сумму вы пришли получить?

– Половину. Оставшееся мне понадобиться чуть позже.

Торговый дом Эгиби имел отделения во всех крупных городах Персидской империи. После потери царем Дарием Малой Азии, Финикии, Палестины, Египта – то есть всех земель, прилегающих на западе к Срединному морю, сложилась странная ситуация. Запрета на торговлю с отторгнутыми македонским царем сатрапиями никто не вводил. Юный военачальник, провозглашенный недавно египетскими жрецами богом, в свою очередь, тоже не чинил препятствий купцам, так что караваны по–прежнему пересекали Великую пустыню²⁰.