Текст книги "Последний еврей Багдада (СИ)"

Автор книги: Макс Кратер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

– Он ничего не понимает, так как не знает языка, – выкрикнул кто–то из толпы.

– Ты хочешь сказать слово в защиту обвиняемого, Катран? – обратился судья к кричавшему. – Он тебя нанял?

– Меня наняли его друзья, – ответил возмутитель спокойствия и вышел вперед.

Те, кто присутствовал на суде впервые, с удивление уставились на защитника, внешне больше похожего на матерого шулера. Завсегдатаям судебных заседаний он был прекрасно знаком. Катран – прохиндей неопределенного возраста – каждый день ошивался на самой площади и возле нее в те часы, когда тут слушались дела. Законы он выучил назубок и зарабатывал на жизнь, предлагая свои услуги убитым горем родственникам тех, кому предстояло предстать перед судом.

– Здесь дело ясное, есть свидетели, – потирая запачканные глиной пальцы, произнес судья, – парня не спасти. Но пока не истекло время, отведенное на это дело, я, так и быть, выслушаю тебя.

– Этот человек ни в чем не виновен, – начал Катран, – он бедный погонщик животных и приехал сюда по приглашению властей.

– Пастух? – уточнил судья.

– Погонщик слонов, ваша справедливость.

– То есть воин? И он воспользовался своим умением убивать в мирное время в черте великого города, будучи, вероятно, уверенным в своей безнаказанности!?

– Он никого не убивал. Напротив – он сам жертва нападения и неоправданного насилия. Драка была спровоцирована! Да–да! И я это докажу. Двоих убитых все знали. Кличи – Копыто и Ганзи. Ранее они трижды были судимы за драки. И каждый раз, замечу, их противники получали увечья. Об этом есть записи в архивах. Я сам, помню, их однажды защищал и, признаться, призывал остепениться, но, как теперь ясно, они меня не послушались.

– Довольно! – повысил голос судья. – Мы тратим время попусту. Убийство карается смертью. Прошлые заслуги преступника и его жертв рассматриваться не могут. И если в каждой драке ее участники будут пускать в ход оружие, тем более такое опасное, то скоро в Вавилоне не останется мужского населения.

– Есть еще смягчающие обстоятельства, – произнес защитник, – погибшие были изрядно пьяны. Я нашел свидетелей, которые могут это подтвердить.

– Эка невидаль, – скептически усмехнулся судья, – а обвиняемый, значит, был трезв?

– Так и есть, ваше беспристрастие. Во–первых, все происходило в месте, где не подают вина. А во–вторых, он принадлежит к касте, не знаю как правильно это будет по–нашему – что–то вроде сословия у людей или породы у животных, которой нельзя употреблять спиртное. У него на родине за нарушение этого запрета заливают в рот кипящее вино.

– Откуда ты знаешь то о чем, рассказываешь? – растянулся в довольной улыбке судья, которого позабавила мысль о подобном наказании.

– Мне рассказали об этом друзья обвиняемого. Они, конечно, лица заинтересованные, но я собираюсь побывать в порту и найти других, кто сможет это подтвердить. Прошу только отложить рассмотрение дела.

Махаут вертел головой из стороны в сторону, глядя то на судью, то на непонятно откуда взявшегося защитника. В наступившей внезапно тишине всем вдруг стало понятно, что прения чрезмерно затянулись: не слышно было журчания падающей воды. Верхний сосуд давно опустел.

– Время истекло, – спохватился судья, – приводи своих свидетелей завтра.

Вечером того же дня, когда на площади Правосудия слушалось дело индуса, его начальник – старший махаут настоял на встрече с царским посланником.

– А это правда, что вы предпочитаете убивать на расстоянии, – Ферзан вертел в руках отмытое от крови кольцо. С двух сторон на него был нанесен изящный узор в виде переплетающихся косичек.

– Когда нет контакта, карма чиста, – ответил Парс, – лучше – из лука или копьем. Так больше расстояние между тобой и тем, кому предстоит умереть. Чакрам – хуже. Далеко не метнешь. Меч и кинжал – совсем плохо, кровь на тебя попасть может. А хуже всего – голой рукой. Так убивать совсем нельзя. Только, если тебя убивают.

Командир махаутов за последнее время настолько хорошо научился изъясняться на местных наречиях, что теперь и вовсе мог обходиться без переводчика.

Собеседники прохаживались внутри огромного загона, разделенного на просторные секции. Чуть позади шел Макута. Вокруг подобно муравьям сновали подчиненные Парса. Массивных животных по очереди обливали водой и растирали жесткими щетками.

– Получается, греха в убийстве тех двух увальней на твоих людях и нет, – улыбнулся Ферзан, – так разве что – самая малость. Ловко придумано. Удобно.

– Мои люди не убивали. Ни те, что бежали, ни тот, кого схватили. Чакрам украли. Отсюда. Предатель украл. Охрана его пропустила.

– Я прикажу провести дознание, – скептически повел бровями Ферзан, – но, сам понимаешь, в твои слова трудно поверить. Судья уж точно не поверит.

– Мой человек мне нужен, – произнес индус, – ты его вызволишь.

– Вызволю?! Да ты смеешься! Твои люди будут расхаживать по городу, разбрасывая эти милые штуковины направо и налево, убивать подданных велико Дария, да дарует ему бог столетия жизни, а я их должен спасать? Кажется, ты забыл об условиях, на которых мы договаривались. Тебе платят очень большие деньги не за то, чтобы твои люди сеяли смуту в Вавилоне. Тут и так уже каждый третий говорит, что ваши животные несут с собой болезни и страдания.

– Ты заплатил половину, – махаут остановился и посмотрел снизу вверх в глаза царскому посланнику, – обещал еще половину давно. Время прошло – половины нет.

– Будут тебе деньги. Их везут, – Ферзан на секунду замешкался, – из Персеполя везут, из столицы. Знаешь, как это далеко отсюда? По местным законам, твоего погонщика казнят. Сначала вспорют брюхо, а когда он начнет помирать, отрубят голову.

– Значит, вместо пятнадцати слонов останется четырнадцать, – как можно более безразлично пожал плечами Парс, – управлять Игривым будет некому.

Парс указал на огромного самца, мимо которого они как раз проходили. Его голова с изогнутыми бивнями возвышалась над оградой.

– Один слон – один махаут, – пояснил индус, – лучник с копейщиком управлять не умеют. Они стреляют.

– Если подо мной пал конь, я беру другого, – усомнился Ферзан. – Так же и со всадником. Его меняют. Хочешь сказать, твои животные глупее лошадей?

Игривый неожиданно вытянул хобот и обхватил царского посланника за шею. Макута одним прыжком приблизился к хозяину, выхватил кинжал и занес его для удара. Слон издал глубокий горловой звук, похожий на многократно усиленное кошачье урчание.

– Веселый он. Потому – Игривый, – Парс повел рукой, и животное тут же выпустило Ферзана, обслюнявив ему на прощание ухо.

Индус внимательно наблюдал за реакцией гирканца, но так и не смог понять, был ли глубокий вздох, который тот сделал, вздохом облегчения или ему просто не хватало воздуха.

– Мои животные, всадник, умнее твоих лошадей, – начальник погонщиков мельком взглянул на Макуту, который, поняв, что опасность миновала, спрятал оружие в складки одежды, – Игривый достался мне малышом. Он слушается только своего махаута, ну еще немного меня. Слон любит погонщика, а погонщик любит его.

От безразличия Парса, с которым он говорил об одном из своих людей, не осталось и следа. Теперь он произносил слова с жаром и трепетом.

– Ты рассуждаешь о слонах как о собственных детях, – Ферзан с любопытством взглянул на загоны, – как же ты бросаешь их в битву. Погибшие тебе по ночам не снятся? Или плата искупает все?

– Мои животные погибают не часто потому, что атакуют группой. Это делает их непобедимыми. На врага идут вместе, вместе проламывают строй пехоты, вместе отпугивают кавалерию. Мне нужны все мои люди.

– Да не дрейфь ты, – произнес Ферзан, меняя тон на более дружелюбный. – Я все уже предусмотрел. Погонщика твоего, конечно, осудят. Иначе нельзя: слишком многие возмущены тем, что произошло, и требуют справедливости. Твои люди убили или не твои, теперь уже неважно. Без приговора не обойтись. Но он не будет связан с лишением жизни или телесным наказаниями. Твоего человека продадут. В рабство. Ну, полно, полно тебе кривиться! Сказал же – все предусмотрено. Будут торги, как и положено по закону. Кто больше заплатит, тот и получит товар. Твой дружок, в силу своих невыразительных внешних качеств, вряд ли вызовет у искушенных покупателей ажиотаж. А я буду столь любезен, что выкуплю его и подарю ему свободу. Верну тебе, понимаешь? И делай с ним, что хочешь. О деньгах не беспокойся – считай это моим подарком. Только одно условие: с завтрашнего дня никаких прогулок за пределами этого лагеря.

– Договорились, – произнес Парс, сложил ладони вместе на уровне груди и слегка поклонился.

Ферзан и Макута направились к лошадям, которых, чтобы не нервировать, пришлось оставить вместе с другой конной охраной за пределами лагеря.

– Распорядиться о выкупе этого махаута? – поинтересовался слуга, когда они подошли к выходу.

– Ни в коем случае, – задумчиво произнес Ферзан, – эта обезьяна лжет, когда говорит про единение с животными. Мне ведь все докладывают: у них тут по три погонщика на слона, не считая обслуги, которая тоже может ими управлять. Да и не за этим я затевал всю эту историю с нападением.

– А зачем?

– Завтра узнаешь.

– Значит, приказать судье приговорить обвиняемого к продаже в рабство?

– Именно. И пусть на завтра нам приготовят пару костюмов для переодевания. Аукцион обещает быть очень любопытным.

Глава XXIII. Улан 21–го века

Багдад,

10 апреля 2003 года, 15 часов 15 минут

Веют белые султаны,

Как степной ковыль;

Мчатся пестрые уланы,

Подымая пыль...

М. Лермонтов, «Спор»

Фарух приоткрыл веки и тут же снова сомкнул их. Стоявшее почти в зените солнце обожгло роговицу.

– Очнулся, – произнес голос Элиз, а тень от лица Дэвида заслонила светило.

Помощник репортера снова, на этот раз аккуратно, приоткрыл глаза.

– Я либо в аду, либо жив, – с трудом произнес он.

– А почему же не в раю? – спросил журналист.

– Откуда в раю взяться вам – не мусульманам.

– Строго говоря, и до мусульманского рая тебе еще в могиле полежать полагалось бы, а потом уже суд, прогулка по мосту... Сам же знаешь. И эти этапы ты бы точно запомнил. Хотя логика, пусть даже в рамках одной конфессиональной концепции, в твоих словах есть. Значит, мозг от кислородного голодания не пострадал.

Фарух провел рукой по губам и повернул голову в сторону Элиз.

– Вкус помады... Ты делала мне искусственное дыхание?

– Ага, не дождешься. Это он тебя спасал, – кивнула девушка в сторону репортера.

– Отказываюсь даже думать, откуда помада взялась на его губах. Я лучше умру, чем поцелую мужчину.

– В следующий раз обязательно это учту, – отозвался Дэвид. – с чувством юмора тоже вроде бы все в порядке. Попробуй приподняться. Так... Хорошо.

– И как мы спаслись? – спросил помощник, прислонившись спиной к сидению машины.

– Костюмы химзащиты и кислородные баллоны, – стал пояснять журналист, – их не могло не быть в лаборатории, где работали с образцами, в которых предполагалось найти отравляющие вещества.

– Так вот зачем ты взламывал один из шкафов.

– Нам повезло. Нацепить маски было делом нескольких секунд. Затем оставалось только найти запирающие устройства от железных жалюзи на окнах и выбить стекла. Охранники так и не появились.

– Он вытащил тебя, – пояснила Элиз, – когда сработала сигнализация эти два увальня бросились к посту, от которого я их намеренно увела, и с которого, как теперь уже понятно, можно было привести в действие противопожарную систему.

– И кто ее включил? – спросил Фарух.

В его голосе звучали нотки недоверия.

– Не трудно догадаться, кто, – ответил Дэвид, – сам Кельц. В отель бельгиец вероятно пришел, чтобы замести следы, а тут такая незадача – двое копаются в документах, которые он хотел уничтожить.

– Ты могла его видеть, – обратился помощник к девушке.

– Когда сработала сигнализация, мне пришлось уносить ноги, пока охранники не сообразили, что я во всем этом тоже замешана. Как раз успела подобрать вашу инвалидную команду у дороги.

– Теперь мы точно знаем, что Кельц долгое время искал что–то в области, примыкающей к развалинам Вавилона, – сказал Дэвид. – надо тщательно проанализировать список мест, в которых он бывал. Возможно всплывает еще что–то интересное. Я этим займусь.

Но приступить к анализу пометок, оставленных помощником, журналист так и не смог, хотя и предпринял такую попытку: прикрепил карту на стену в спальне Элиз и стал ее разглядывать. Девушка подошла сзади и положила голову ему на плечо.

– Я заказала тебе поесть.

Ее локоны коснулись его щеки. Он повел головой. Руки Элиз схватили его за ягодицы.

Проснулся Дэвид, когда уже стемнело. За окном снова, как и в первую его ночь с Элиз, было непривычно тихо: ни звуков стрельбы, ни гула двигателей, не было вообще ничего.

Безмятежное блаженство нарушил грохот распахнувшейся двери. В комнату ворвалась Элиз.

– Подъем, мой спящий герой. Я нашла человека, который знает многое о пропавшей табличке.

– Неужели! – Дэвид оглянулся, его штанов нигде не было, – и кто он?

– Один местный профессоришка, хранитель университетской библиотеки, древний, как развалины Вавилона. Я представилась твоей ассистенткой. Одну меня он, пожалуй, не принял бы, а ты уже стал местным светилом, защитником страны от разграбления ее культурных ценностей и кумиром всех, кто трясется над каждым покрытым пылью черепком.

– Он меня знает? – спросонья Дэвид никак не мог сообразить, что Элиз имеет в виду.

– Дорон Дарвиш прочел твою статью и ждет нас. Алле, король под горой⁵⁸, барабаны стучат, трубы трубят, ворон я разогнала, вставай и вперед. Поедем с комфортом – вместе с оккупантами.

Элиз схватила с пола штаны Дэвида и швырнула ими в него.

***

Бронированный автомобиль несся по шоссе на юг на огромной скорости. Сквозь узкие и толстые стекла было видно, как мимо пролетали пальмы. Их редкие стволы отчетливо выделялись на фоне звездного неба. Белыми пятнами проносились рощи цветущего абрикоса. Внутри изолированного десантного отсека двигатель пятнадцатитонной машины был почти неслышен.

Майор военной полиции, старший следователь Рон Забровски ни на минуту не оставался без дела: то принимал сообщения по рации, то отмечал что–то в планшете, то отдавал распоряжение экипажу. Стремительные, резкие движения выдавали в нем типичного холерика. Среднего роста, с накачанным торсом, со свисавшими вертикально по обеим сторонам рта бледно–желтыми усами он чем–то походил на улана Речи Посполитой, машиной времени переброшенного из восемнадцатого века в двадцать первый.

Перед выездом командир конвоя сорвал с головы каску и запустил ее куда–то в угол отсека. Этим он, видимо, стремился продемонстрировать перед Элиз презрение к опасности, но получилось так, что одновременно продемонстрировал еще и коротко стриженные, цвета соломы волосы.

Время от времени Забровски бросал взгляд то на бедра, то на грудь Элиз. Тем же самым, правда, менее откровенно занимались и подчиненные майора. Отправляться на боевые задания в такой компании им еще не приходилось. Девушку это ничуть не смущало. Казалось, она всю жизнь только и занималась тем, что разъезжала на бронетранспортерах в окружении солдатни.

Дэвид понятия не имел, как Элиз уговорила Забровски взять их с собой. Этот конвой направлялся в нужную репортерам сторону, а другой возможности проскочить блокпосты на выезде из города в это время суток уже не было.

– Я ему кричу: руки поднял и медленно лег на землю! – оторвавшись от других занятий, продолжил Забровски прерванный незадолго до этого пересказ одного из недавних эпизодов своей службы. – А этот Али–Баба⁵⁹ мотает башкой и стоит так, будто копыта в песок вплавились. Шаровары трясутся, но меня–то не обманешь. Я–то знаю, что это ни черта не значит. Среди аборигенов такие артисты есть – опасный народишко. Это он сейчас с виду весь такой из себя напуганный. А еще через секунду рванет гранату из–за пояса и все – труби отбой. Ему–то плевать, он в рай к гуриям собрался, а от меня хорошо, если ботинки останутся: будет, что на могилу поставить⁶⁰.

– Может, кричать стоило не по по–английский? – задал вопрос репортер, у которого вновь обострившееся чувство ревности органично смешалось с его всегдашней неприязнью к любым проявлениям шовинизма.

– Да какая разница! Ему хоть на каком кричи! Пока очередь поверх головы не дал, этот сукин сын на землю не бухнулся. Руки ноги растопырил, лежит, еле дышит. Обыскали. В кармане – шнур телефонный – метров двадцать. Ведь ясно, что не связь он идет налаживать. Рядом в канаве фугас из танкового снаряда переделанный и взрыватель с контактами – только напряжение подать осталось. И ведь ничего не докажешь!

Слушать жалобы на нелегкую жизнь военного следователя было скучно. Дэвид бросил взгляд в окно на пролетающие мимо пейзажи и погрузился в собственные размышления.

Как скоро закончится эта война? Организованное сопротивление солдат Саддама Хуссейна сломлено. Багдад взят. Но гарантирует ли блестяще проведенная с военной точки зрения операция умиротворение страны? Барзани отчасти был прав, когда говорил, что британцы проводили границы, мало заботясь о последствиях. Даже сейчас уже очевидно, что Ирак может расколоться по меньшей мере на три части – суннитскую, шиитскую и курдскую. Три крупнейшие общины уже неоднократно враждовали в прошлом. А ведь есть еще и внешние игроки. Взять, хотя бы тот же шиитский Иран, который наверняка захочет здесь утвердиться. Смогут ли богатые суннитские монархии Персидского залива остаться при этом в стороне? А ведь есть еще и Турция, которая сделает все для того, чтобы многочисленная иракская курдская община не смогла создать собственное государство у ее границ. Огромный клубок противоречий в стране, где кроме всего прочего до сих пор сильны племенные традиции, где клановость – едва ли не ключевая основа общественного устройства.

– Вздернуть бы его на этом самом телефонном шнуре, как на дыбе, сразу бы все выложил, – ворвался в размышления Дэвида трескучий голос майора, – так нет же! Я даже задержать его не могу – не за что. А начальство одну за другой инструкции шлет, дескать, надо вежливо с ними обращаться, а не то туземцы о нас что плохое подумают.

– И чем все закончилось? – задала вопрос Элиз.

– Да ничем! Сфотографировали, сняли отпечатки, дали пару затрещин и отпустили, – хищно ощерился Забровски, – только уверен, это не последняя моя встреча с ним.

– Может, эти ваши так называемые затрещины и станут той каплей, которая окончательно заставит парня сделать выбор в пользу террора, – вмешался в разговор репортер.

– Да он уже террорист! Или пособник террористов. Я в этом уверен. А по этому вашему взрыву у музея и грабежу я так скажу: будет приказ, мы начнем землю рыть. А сейчас людей на это у меня нет. Город все равно перекрыт. Ни одна крыса не проскочит.

Элиз, понял Дэвид, уже успела расспросить своего нового знакомого о происшедшем у музея, и он, судя по всему, ничего нового не сообщил.

Бронетранспортер вылетел на площадь со всех сторон окруженную двух и трехэтажными домами. Солдаты высыпали из машин наружу и взяли на прицел окна и крыши зданий. Забровски бодро спрыгнул на асфальт. Каска осталась в отсеке.

– Мерзкое местечко, – произнес он, втянув ноздрями воздух, – уверены, что останетесь здесь? Это может быть небезопасно.

– С нами все будет хорошо, – широко улыбнулась майору Элиз.

Конвой, разворачиваясь, сделал круг по площади и скрылся из виду.

До неприметного снаружи убежища ученого отшельника они добрались менее чем за десять минут. Серые пятна окон вокруг были безжизненны. По пустынному переулку ветер гонял мятые газеты и какой–то еще мусор. Кое–где тускло светили фонари.

В обычную с виду дверь пришлось позвонить дважды. Лишь затем щелкнул замок. Внутри оказалась узкая лестница, ведущая на второй этаж. Наверху загромыхали железные засовы. Дэвид и Элиз задрали головы.

На пороге стоял худощавый, морщинистый старик, державший в руке керосиновую лампу, свет от которой играл на стеклах его круглых, в стальной оправе очков. Сутулый, передвигаясь, он опирался на трость с набалдашником в виде львиной головы. Фигурка была виртуозно вырезана из какого–то черного камня. На плечи, прикрытые кашемировым халатом поверх белоснежной сорочки, спадали редкие седые волосы.

– Вот это типаж, – шепнула Элиз репортеру, – такой человек должен знать о табличке не многое, такой должен знать все.

Глава XXIV. Дорон Дарвиш

Ей подавай лишь лучших и благих,

Безбожные у Смерти – без вниманья

И жизнь не отнимается у них,

Поскольку продлеваются страданья.

Так учредил Великий Судия.

Иначе Смерть была б не наказанье,

а прекращенье тягот житья.

Эдмунд Спенсер, «Дафнаида»,

пер. В. Кормана

Книжные стеллажи были повсюду. Полки с томами самых разных размеров и корешками разной степени потертости уходили вдаль и тонули в темноте прихожей.

– Редчайшая красота. Откуда вы родом, дитя мое: Украина, Венгрия? – обратился хозяин к Элиз.

– Россия.

– Прошу извинить меня, что принимаю вас в полутьме. Электричество вновь отключили.

Старик говорил на английском без акцента. Изящным жестом он пригласил гостей внутрь. Первая дверь налево вела в кабинет, также больше похожий на библиотечный подвал. Стол и три стула с высокими спинками. Небольшое окно за столом было плотно затянуто темной тканью. На подоконнике стояла этажерка в виде перекрещивающихся друг с другом дощечек. Они образовали несколько рядов отделений, похожих на многократно повторяющуюся букву "Х". В них лежали свитки папируса.

Помимо тысяч мертвых книг, вобравших в себя, казалось, все знания мира, в кабинете было и одно живое существо. Справа от стола стоял внушительных размеров аквариум, наполовину заполненный водой. Часть искусно сделанной насыпи поднималась над подводным миром и образовывала островок. На самом краю двух стихий лежала черепаха. Земноводное существо размером с половину футбольного мяча вытянуло голову вверх и оценивающе смотрело на визитеров.

– Моя верная спутница средиземноморской породы. Я ей жизнью обязан, – прозвучал из коридора голос хозяина.

– Неужели? – с неподдельным интересом переспросила Элиз, – так расскажите.

– В один из дней в июне 41–го она сбежала из дома. Представьте, переползла через невысокий порожек и скрылась. Я бросился искать ее. Это был день Фархуда⁶¹.

Элиз вопросительно посмотрела на Дэвида.

– Последний еврейский погром в Багдаде, – пояснил репортер, – тогда погибли сотни человек.

– И вся моя семья, – произнес Дорон Дарвиш, входя вслед за журналистами, – наш дом стоял на берегу, и она часто порывалась сбежать в родную стихию. Тогда ей это почти удалось. Я – тринадцатилетний мальчик был так занят поисками в камышах, что не слышал и не замечал ничего вокруг. А когда нашел ее, в дом уже ворвались погромщики. Один из них взял мою трехлетнюю сестру за ноги и с размаху ударил головой о стену. Больше суток мы с черепахой просидели в воде. Я прижимал ее к груди. Мать и других сестер они убили здесь, а отца забрали с собой. Через неделю его тело выбросили на улицу недалеко от правительственной резиденции. Убийцы даже не стали прятать его, так как были уверены в собственной безнаказанности.

Повисла тяжелая пауза.

– Но вы не уехали, – уточнила Элиз.

– Почти все мои соплеменники – большая была община – покинули и город, и страну, а я остался здесь. В этой земле лежат близкие мне люди. Заперся в своем доме, как в панцире. Ушел в учебу, лишь изредка выползая наружу. Стал как черепаха. Знаете, они очень быстро привыкают к неволе и перестают бояться нового для себя окружения. А еще чувствуют прикосновения к панцирю. Их главная защита наделена осязанием. Также и у меня. Я нахожусь в этих стенах, но чувствую все, что происходит снаружи.

– Вы ведь слышали о разграблении музея, – произнес Дэвид.

– Безусловно. Мне тяжело было об этом узнать. Я прочитал и вашу статью. Чем могу помочь?

– Вы делали опись экспонатов Национального музея для международного каталога, – начал Дэвид, – в числе прочего была золотая табличка с нанесенными на нее символами греческого алфавита предположительно третьего–четвертого веков до нашей эры.

– Все верно. Я помню ее отлично – интереснейший артефакт эпохи раннего эллинизма.

– Табличку похитили.

– Этого не может быть. Вы видели ее собственными глазами?

– Нет, – ответил репортер, – но я видел человека, который выносил ее. Она была обернута в кусок ткани.

– Вы ошиблись. Табличка была внесена в список особо ценных вещей, подлежащих вывозу в хранилища Центрального банка, и сейчас должна находиться там – в сейфах, под охраной американцев. Я сам видел этот документ. Власти обращались ко мне за консультациями при его составлении. Больше года назад на случай войны был разработан специальный план того, как следует поступать с теми или иными музейными экспонатами.

– И, тем не менее, наши сведения верны, – сказал Дэвид, – есть записи с видеокамер возле хранилища, есть масса других свидетельств. Кто–то, вероятно, вычеркнул табличку из списка.

– Уже после его утверждения это мог сделать только один человек – министр по культуре и информации Аман Зубари. Только он обладал такими полномочиями. Но не могу представить, зачем ему это понадобилось.

– А можете подробнее рассказать нам, что представляла собой табличка, – попросила Элиз.

– Это уникальный в своем роде образец делового документа эпохи завоевания Персидской державы Александром Македонским. Если он украден, то значит, мы лишились возможности когда–нибудь прочитать его. Вы ведь, наверное, знаете – он зашифрован. Будет очень жаль, если грабители переплавят его. Для них ведь, вероятно, это всего лишь кусок драгоценного металла.

– Вряд ли ее расплавят, – высказал предположение репортер, – судя по всему, за табличкой намеренно охотились.

– И кто же?

От возмущения ноздри старика–библиотекаря широко раздулись. Он присел за стол и попытался справиться с прерывистым, свистящим дыханием.

– Некий бельгиец, работавший здесь в миссии ООН. Его зовут Рудольф Кельц. Мы полагаем, что он мог быть организатором нападения на музей.

– К моему глубочайшему сожалению, с годами ничего не меняется. Охотники за древними сокровищами всегда рвутся в регионы, охваченные войной. Жаль, что теперь они орудуют и у нас. Повторю свой вопрос: чем я могу помочь?

– Вы держали табличку в руках, вы работали с ней, – вновь вступила в разговор Элиз, – вы говорите, что отлично ее запомнили. Расскажите все, что знаете о ней. Что это за предмет? Возможно тогда мы поймем, зачем его похитили.

– Я держал ее в руках не более пяти минут, ровно столько, сколько потребовалось, чтобы измерить и взвесить экспонат. Мне даже не позволили сделать фотографии. Все из–за всегдашней нашей параноидальной подозрительности. Вы знаете, что при Саддаме за незаконные археологические раскопки полагалась смерть?

– Мы выяснили, что человек, стоявший за ограблением, долгое время совершал поездки в окрестности Вавилона.

– Судя по тому, что вы сообщили, он обладал дипломатическим иммунитетом. Кто вообще этот Кельц?

– Бывший военный, получивший неплохое образование по истории античности, – пожал плечами Дэвид, – мы мало о нем знаем, но, судя по всему, он крайне изворотливый и беспощадный человек.

Старик задумался, словно решая, следует ли посвящать людей, которых он впервые в жизни видел, во все известные ему детали дела. Наконец он решился.

– Все верно. При раскопках Вавилона табличка и была найдена. Вы ведь знаете эту историю?

Репортеры как синхронные пловцы склонили головы в кивке и тут же, не поднимая их, вынуждены были разом пожать плечами, так как старик–библиотекарь задал совершенно неожиданный вопрос:

– И знаете, по чьему приказу табличку сделали?

– А это известно? – хором спросили Элиз и Дэвид, которые, казалось, стали похожи на двух роботов, силой одного лишь гипнотического взгляда профессора получивших программу: "слушать и удивляться, слушать и удивляться".

– Как писал Аристотель, кстати, учитель Александра Великого, известное известно немногим. Похитителю – не знаю, а мне – известно. И я поделюсь этим знанием с вами. Табличку отлили в 331 году до нашей эры. Только в двух словах этой истории не поведаешь.

Дорон Дарвиш поднялся из–за стола и, как заправский лектор, неторопливо зашагал, опираясь на трость, из одного конца кабинета в другой. Черепаха при этом следила за хозяином восхищенным взглядом.

– Если не возражаете, мы будем записывать.

Дэвид и Элиз, как студенты на лекции, раскрыли блокноты и приготовились делать пометки.

– Конечно. Но сначала я задам вопрос: как много знаете вы о завоевательных походах Александра? В школьных учебниках разных стран нам рассказывают либо о великом полководце, чей военный гений позволил покорить весь мир, либо о великом злодее, чья не знавшая границ жестокость позволила подчинить все народы. Будучи детьми, мы легко верим в это. Но так ли это было на самом деле? Был ли царь Македонии великим полководцем и злодеем? Вполне возможно. Но, ни того, ни другого для разрушения такой империи, как Персидская недостаточно. Были у Дария и талантливые военачальники, и не ведающие жалости администраторы. А кем был Александр? И вдруг – кучка воинов переправилась через Гелеспонт, разгромила передовые отряды Дария, захватила всю Малую Азию, Сирию, Ливан, Палестину, Египет, а затем и Вавилонию! Возможно ли такое?

Дорон Дарвиш говорил, постепенно повышая голос, и последние его слова прогремели под сводами кабинета как раскаты грома, а сам он навис прямо над журналистами и замер в театральной позе: терпеливый учитель ожидает ответа от нерадивых учеников. Ученики безмолвствовали.

– Нет, нет и еще раз нет! – быстро заговорил, почти затараторил профессор. – Во все времена государства выигрывают войны не благодаря гению и жестокости полководцев, а благодаря ресурсам, которые есть в их распоряжении. Деньги! Вот главное, что нужно для победы на полях сражений. Так было всегда. Нам и нашим современникам трудно даже вообразить, сколь грандиозными богатствами обладал покоритель вселенной и его приближенные в конце своего завоевательного похода. Но чем они располагали в его начале?

– Отправляясь в поход, Александр сначала залез в долги, а затем, чтобы окончательно отрезать себе путь назад, раздал друзьям все земли в Македонии, – несмело произнесла Элиз, – об этом говорится у Плутарха.

– Не только земли, милое создание, – улыбнулся профессор и начал по памяти цитировать, – "несмотря на то, что при выступлении Александр располагал столь немногим и был так стеснен в средствах, царь прежде, чем взойти на корабль, разузнал об имущественном положении своих друзей и одного наделил поместьем, другого – деревней, третьего – доходами с какого–нибудь поселения или гавани. Когда, наконец, почти все царское достояние было распределено и роздано, Пердикка⁶² спросил его: «Что же, царь, оставляешь ты себе?» «Надежды!» – ответил Александр. «В таком случае, – сказал Пердикка, – и мы, выступающие вместе с тобой, хотим иметь в них долю»⁶³.