Текст книги "Первая мировая война. Катастрофа 1914 года"

Автор книги: Макс Хейстингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

20 августа Чайлдерс в качестве офицера разведки взошел на борт авианосца британского флота Engadine. Вероятно, его ирландские товарищи были бы немало удивлены, поскольку через два дня Чайлдерс отдавал честь адмиралу сэру Джону Джеллико и пожимал руку Уинстону Черчиллю, прибывшим на судно с визитом. Он писал: «На борту царит бодрый оптимизм. Точнее – хоть и парадоксальнее – было бы назвать его пессимизмом, поскольку под улыбками и напускной храбростью прячется обреченность, смирение с судьбой этого игрушечного увеселительного суденышка, утыканного пугачами и уставленного бумажными самолетиками. Однако предсказать нашу судьбу не в человеческих силах, поскольку подобные операции до сих пор не проводились, все это не поддающийся прогнозам эксперимент»{299}299
  ibid. p. 201


[Закрыть]. Чайлдерс принадлежал к тем немногим представителям воюющих стран, кого завораживало участие в первом великом конфликте XX века, поднявшем в небо самые впечатляющие механизмы нового столетия, о которых прежде можно было лишь мечтать и рассказывать сказки.

3. Отправка

За исключением Черчилля и Холдейна, министры британского Кабинета совершенно не разбирались в военных делах – и прекрасно это понимали. В то время политики надеялись наконец оставить военную науку и стратегию генералам, однако успели пожалеть о своих надеждах задолго до выхода в отставку. Асквит мечтал назначить военным министром Холдейна – автора блестящих радикальных реформ, проводившихся в армии в течение предшествующего десятилетия. Однако сделать этого он не мог, поскольку репутацию лорда-канцлера серьезно подмочила возглавленная The Times жестокая травля в прессе, заклеймившей его «германофилом». Поэтому портфель был отдан самому выдающемуся военному деятелю Британии, фельдмаршалу герцогу Китченеру Хартумскому. Назначение было встречено народом одобрительно, тем более что новый министр обладал полезными навыками: например, свободно говорил по-французски, поскольку вырос в Швейцарии. В 1870 году он некоторое время прослужил во французском полевом санитарном отряде, однако оттуда пришлось уйти, когда он слег с пневмонией, после того как поднялся на воздушном шаре, чтобы осмотреть Луарскую армию с воздуха.

Между тем у мрачного, сурового, замкнутого Китченера были и недостатки. Политику он не просто не любил, а буквально презирал. Ллойд Джордж писал о его «громких отрывистых репликах»{300}300
  Lloyd George p. 83


[Закрыть] на заседаниях Кабинета и об «отрешенном взгляде, манере смотреть сквозь собеседника, свидетельствующей, насколько не по себе ему в непривычной обстановке. Он сидел на совещаниях рядом с представителями той сферы деятельности, с которой он боролся всю свою жизнь и к которой в глубине души испытывал типичное для военных презрение и недоверие»{301}301
  ibid. p. 63


[Закрыть].

Китченер был одиночкой, не привыкшим советоваться или на кого-то полагаться, и в Военном министерстве его характер не изменился. Он всегда был невысокого мнения о французской армии и еще в 1911 году говорил Ллойду Джорджу, что в случае войны немцы «перестреляют французов, как куропаток». Однако свою профессиональную компетентность в 1914 году он доказал, утверждая, что Британии следует готовиться к долгой войне. Ему удалось почти в одиночку из королевских стрелков создать армию, способную к войне на Континенте. Регулярные войска, территориальные, резервисты и разношерстные охранные войска давали Британии в общей сложности 733 514 более или менее подготовленных бойцов, разбросанных по всему миру. Все понимали, что понадобится гораздо больше, но Китченер, к сожалению, провалил программу доукомплектования. Логичнее всего было бы отталкиваться от существующей системы набора в территориальные войска, однако новый военный министр презирал «территориалку». Он решил создать «новую армию», где и офицеры, и рядовые будут из новобранцев. В результате начался хаос. История мытарств, которые пришлось претерпеть сотням тысяч молодых рекрутов с августа 1914 года до бесславной гибели во Франции в следующем году, весьма печальна.

В числе многочисленных августовских добровольцев был и Роберт Кьюд, 20-летний фабричный рабочий из Южного Лондона. Сперва он попытался записаться во флот, и его послали в Девонпорт на испытательный срок, который он провалил из-за «непереносимости приказов»{302}302
  Palmer and Wallis p. 20


[Закрыть]. Тогда он с тремя товарищами по заводу перебрался в Восточно-Кентский полк. Прибыв в лагерь полка в Кентербери, они обнаружили, что для них нет ни места в казарме, ни пайка, и ночевать пришлось под открытым небом на плацу. После этого их перевели в лагерь в Перфлите, где в каждой палатке ютилось по 22 человека. «Какая же пестрая и многонациональная компания там подобралась! – писал Кьюд. – Форму надевали кто во что горазд. <…> Построение каждые несколько минут. Я устал от этой игры в солдатики. Вот и обед. Меню – теплая водичка с парой жалких кусочков, называемых мясом»{303}303
  ibid. p. 21


[Закрыть]. Когда Кьюду с новоиспеченными однополчанами дали трехдневное увольнение, пока командование думало, как с ними справиться, каждый пятый предпочел не возвращаться.

Многих добровольцев заворачивали сразу. Писатель Джером Джером, автор бессмертного эдвардианского юмористического романа «Трое в лодке, не считая собаки», стал водителем кареты скорой помощи у французов, после того как ему отказали в праве надеть британскую форму – неудивительно, ведь ему к тому времени уже исполнилось 55. Объявление о наборе офицеров, размещенное одним из полков, беззастенчиво сообщало, что «предпочтение будет отдаваться выпускникам частных школ с приличной репутацией и местом проживания», но даже таких иногда отклоняли. The Times напечатала коллективное письмо за подписью «Восьми отвергнутых». Авторы возмущались тем, что их в тридцать с небольшим не взяли офицерами по возрасту, несмотря на «отличную форму и полную готовность к службе». Теперь они согласны пойти рядовыми, однако хотели бы служить в окружении представителей своего сословия: «Выпускники частных школ одного с нами возраста и рода занятий приглашаются на неофициальную встречу по нижеследующему адресу – 59а, Брук-стрит – обсудить формирование “Снайперского легиона”»{304}304
  The Times 22.8.14


[Закрыть]. Так начали рождаться «приятельские» батальоны, которые жестоко пострадали во Франции.

Некоторые патриотически настроенные девушки решили внести свою лепту и помочь пополнить армейские ряды добровольцами, попробовав пристыдить уклоняющихся. Бернард Хэмли, игравший в гольф с другом на Уимблдонском поле, как раз поздравлял себя с удачным броском, когда из ближайшего клуба показались две патриотки. «Похвальная меткость! Хочется верить, что по немцам вы тоже не промажете», – язвительно заметила одна и вручила обоим друзьям по белому перу[13]13
  Белое перо выдавали как символ трусости заподозренным в уклонении от выполнения гражданского долга перед страной. – Прим. пер.


[Закрыть]. Но молодые люди оказались офицерами Первой лондонской стрелковой бригады, получившими несколько часов увольнения. «Стушевавшиеся барышни принялись бормотать неловкие извинения»{305}305
  GW files Lt. Col. G. B. Hamley to the author 16.5.64


[Закрыть].

Стивен Лэнг сообщил женщине, выдавшей ему такое же белое перо на Кэмден-Хай-стрит, что ему всего 17 и у него в любом случае бронь, потому что он работает на железной дороге. «Знакомая отговорка», – буркнула женщина и сунула перо ему под нос. Сержант по вербовке, услышав такое же объяснение, переспросил: «Девятнадцать? Самый подходящий возраст». – «Но мне всего 17, 1898 года рождения». – «1896-го? Замечательно. Куда еще девать этого шельмеца, если не на фронт?» – отрезал сержант и записал Лэнга добровольцем{306}306
  GW files Stephen Lang to the author 1964


[Закрыть].

Среди женщин тоже находились готовые идти под пули, однако подходящие для них роли на фронте подбирались с трудом. Глэдис Уинтерботтом, чей муж Арчи служил младшим офицером в 5-м драгунском полку, оказалась исключением. Не в силах смириться с тем, что на поле боя нет места женам и матерям, Глэдис отправила детей в деревню и в придачу к семейному автомобилю предложила кавалерийской дивизии в Олдершоте свои услуги в качестве водителя. Командир дивизии генерал-майор Эдмунд Алленби, которого в штабе за глаза называли Быком, выкроив немного времени, подписал 14 августа свидетельство: «Настоящим удостоверяю, что проехал пассажиром в автомобиле, управляемом миссис А. Уинтерботтом. Она показала себя опытным и компетентным водителем, и я без колебаний рекомендую принять ее на службу». Когда Глэдис все-таки отказались привлекать к участию в боевых действиях, она стала водителем кареты скорой помощи при добровольном британском отряде, который присоединился к бельгийским войскам, и через несколько недель работала на поле боя.

Союзников, развертывающих войска, вдохновляло декларируемое на бумаге численное преимущество перед противником. В совокупности население России, Франции, Британии и Бельгии составляло 279 миллионов (против 120 миллионов у Центральных держав), и соответственно было развернуто 199 пехотных дивизий против 137, а также 50 кавалерийских соединений против 22. Больше половины этой военной силы составляли представители Российской империи, поэтому европейцы увлеченно рисовали мысленные картины появления царской орды на западных полях сражений.

Диспозиции определились задолго до начала боевых действий. Германия отправила семь армий на Западный фронт, воплощая подкорректированный Мольтке вариант шлиффеновской стратегии – окружение французской армии с целью ее стремительного разгрома. Австрия почти половину своих войск ввела в Сербию, остальные остались в Галиции, где российская Польша граничила с империей Габсбургов. Сербы готовились защищать западные рубежи от австрийцев. Россия откомандировала две армии для вторжения в Восточную Пруссию и еще четыре – сражаться с Австрией. Франция действовала согласно «Плану XVII»; до 6 августа французским войскам было запрещено нарушать бельгийские границы (а аэропланам – пролетать через воздушное пространство Бельгии), чтобы ответственность за нарушение бельгийского нейтралитета полностью легла на Германию.

Только Британия пока не определилась с военными операциями – как раньше не могла решить, стоит ли ей в принципе ввязываться в войну. Первое заседание учрежденного Кабинетом Военного совета состоялось под председательством Асквита на Даунинг-стрит в 4 часа дня 5 августа. Необходимо было разобраться с самой злободневной дилеммой: отправлять ли крошечную британскую армию на Континент. И хотя Грей с военными вроде Генри Вильсона с самого начала именно так и настраивались, раздавая обещания французам, ряд влиятельных граждан активно этому противился. Они считали, что Британия может и должна сражаться исключительно на море. Предвоенные стратегические планы Британии относительно континентальной войны основывались в первую очередь на экономической блокаде Германии, однако эти схемы пришлось пересматривать – отчасти из-за нежелания Министерства иностранных дел задеть нейтральные державы и боязни нанести ущерб британской торговле. Еще одним существенным поводом для осторожности выступал страх вызвать глобальный финансовый кризис, предпосылки к которому уже намечались. Кроме того, в разгар конфликта, способного в считаные недели решить судьбу Европы, устраивать блокаду, последствия которой станут ощутимыми лишь спустя долгие месяцы, было бы нерационально. Влиятельные сторонники нашлись у предложения высадить десант на балтийском побережье Германии, открыв тем самым второй фронт.

Лорд Нортклифф, крупнейший газетный магнат Европы, владелец The Times и Daily Mail, сперва решительно возражал против любых операций на Континенте. «Что еще за слухи об отправке британских экспедиционных войск во Францию? – кипятился он перед руководством редакции. – Это чушь! Ни один солдат не покинет британскую землю. У нас великолепный флот, который сделает все, что в его силах. А если вторжение? Кто защитит нас самих? Ни одного солдата, слышите? Напечатайте это в завтрашнем номере»{307}307
  Clarke p. 65


[Закрыть]. Однако на этот раз редакторам против обыкновения удалось переубедить магната, и издания Нортклиффа одобрили переброску британских экспедиционных войск на Континент.

На заседании Военного совета 5 августа был выдвинут ряд довольно странных предложений по действиям сухопутной армии. Фельдмаршал сэр Джон Френч испытывал глубочайшее недоверие к союзникам. Желая для Британии сепаратной войны, как можно дальше от любых действий, в которых может принять участие французская армия, он предложил занять позиции под Антверпеном. Генерал-лейтенант сэр Дуглас Хейг, назначенный командиром корпуса, писал после заседания: «Меня в дрожь бросало от безрассудства, с которым сэр Дж. Френч говорил о “преимуществах” противодействия экспедиционных войск мощной и пока еще свежей немецкой армии под Антверпеном!»{308}308
  Haig, Douglas War Diaries and Letters ed. Gary Sheffield and John Bourne Weidenfeld & Nicolson 2005 p. 54


[Закрыть] Хейг, который на этой войне станет самым (возможно, печально) знаменитым британским генералом, подробно изложил свои справедливые опасения насчет того, чем чревато «отделение от французов в самом начале кампании», и согласился с Китченером, что на короткую войну рассчитывать нельзя.

Хейг, которому в 1914 году исполнилось 53, был человеком интеллигентным и достаточно образованным: прежде чем поступить в военную академию Сандхерст, он отучился три года в Оксфорде. Несмотря на далеко не аристократическое происхождение, потомок шотландских производителей виски заслужил славу умелого руководителя и надежного боевого командира. Посмертная репутация Хейга, однако, сильно пострадала после обнародования его военных дневников, обнаживших черствость по отношению к страшным потерям на Западном фронте и позорную склонность к дворцовым интригам: Хейг беззастенчиво эксплуатировал в личных целях придворное положение своей супруги Дорис, состоявшей фрейлиной королевы. Он был человеком своего времени, класса и положения, которому не суждено было рассчитывать на признание у потомков, однако на мрачном театре военных действий 1914–1918 годов, где ни один генерал не упрочил свою репутацию, Хейг показал себя куда более компетентным полководцем, чем свидетельствуют карикатуры.

Однако на заседании Военного совета 5 августа он предложил Британии несколько месяцев повременить с отправкой войск на Континент, пока не будет сформирована, подготовлена и снаряжена более крепкая армия. Предложение шокировало Генри Вильсона, напомнившего, что для Франции счет идет на недели, если не на дни, и союзнице Британии срочно необходима любая возможная поддержка. Решение правительства выслать экспедиционные войска – почти целиком заслуга Вильсона. История знает не так уж много примеров, когда генерал не самого высокого ранга пользовался подобным влиянием.

На следующий день Военный совет одобрил отправку во Францию британских экспедиционных войск в составе одной кавалерийской и четырех пехотных дивизий. Два пехотных соединения (готовые к немедленному развертыванию) были временно оставлены в Британии для оборонных целей, включающих подавление возможных гражданских беспорядков среди недовольного рабочего класса. В результате поначалу британские войска сильно уступали в численности французским и даже бельгийским. И все же это решение стало самым важным стратегическим шагом британского правительства за всю войну. Учитывая присущее британским политикам – да и гражданам – островное мышление, уверенности в том, что Альбион вступит в континентальную войну, не было ни у кого.

Экспедиционные войска, как и ожидалось, поступили под командование Френча, 60-летнего кавалериста ирландского происхождения, который якобы отличился в Бурской войне. За несколько месяцев до того он запятнал свое имя в «Куррахском мятеже» и ушел с поста начальника Генерального штаба империи. И хотя в должности его восстановили, он сам чувствовал, что карьера его подходит к концу. Либеральное правительство и многие светские дамы симпатизировали сэру Джону, однако его способности к верховному командованию оставляли желать лучшего. Человек предвзятый и ограниченный, он никогда не руководил крупными военными силами. И хотя на Континенте ему предстояло тесно сотрудничать с главной союзницей Британии, по-французски он едва мог связать два слова. 11 августа Хейг писал: «Как мне известно, Френч не самая подходящая кандидатура на роль полководца в суровое для нашей страны время»{309}309
  ibid. p. 56


[Закрыть], – и большинство его коллег с ним соглашались. Начальником штаба Френча, скорее всего, назначили бы Вильсона (единственного британского офицера высокого ранга, который пользовался доверием Жоффра), однако тот сильно скомпрометировал себя сочувствием оранжистам во время Ольстерского кризиса. Поэтому ему пришлось довольствоваться нелепым званием заместителя начальника штаба при сэре Арчибальде Мюррее.

Ллойд Джордж, оглядываясь впоследствии на замешательство и споры тех дней, признавался: «Я впервые столкнулся с ненадежностью военного руководства – глупые просчеты, неразбериха, отсутствие координации выкосили под корень цвет армий, которые когда-либо выводили на поле боя Англия и Франция». Это были слова политика, горько разочаровавшегося в генералах за время войны. Особенно несправедливо с его стороны было упрекать Китченера. В защиту Френча при этом можно сказать лишь, что в роли главнокомандующего он ненамного перещеголял в нелепых приказах своих коллег с обеих сторон.

Указания Китченера сэру Джону, выданные 10 августа, содержали роковые строки, которые на несколько недель послужили главнокомандующему оправданием малодушия британской стороны: «С самого начала следует иметь в виду, что численность британских войск – а значит, и потенциал их как средств усиления – строго ограничена, в свете чего необходимо особенно заботиться о том, чтобы свести потери к минимуму. <…> Разумеется, никто не лишит ваши войска справедливой и неотъемлемой возможности продемонстрировать свою высокую доблесть и дисциплину, однако офицерам не следует забывать, что в этом – первом на их счету – опыте европейской войны необходима бóльшая осторожность, чем в предшествующих боевых действиях против менее подготовленного противника». Иными словами, Китченер знал, что предстоящее столкновение нельзя сравнивать с тем «избиением младенцев», которое он лично устраивал 16 годами ранее в Судане, выставляя против дервишей с копьями артиллерию и пулеметы Гатлинга.

В конце 1912 года, после второго Марокканского кризиса, был учрежден Железнодорожный исполнительный комитет, на который возлагалось управление передвижениями по железной дороге в случае войны. Он принялся за работу, четко и слаженно доставляя экспедиционные подразделения к портам погрузки. Но даже когда войска Френча уже переправлялись через Ла-Манш под прикрытием артиллерии ВМС, в Военном министерстве продолжались дебаты о том, что им делать по прибытии. По прогнозам Китченера, немцы должны были двинуться в наступление через Маас, поэтому британские войска оптимально было сосредоточить под Амьеном, подальше от бельгийской границы. Генри Вильсон свое раздражение позицией военного министра выразил в дневниковой записи после заседания 12 августа: «Он по-прежнему считает, что немцы предпримут массированное наступление к северу от Мааса и задавят нас еще до того, как мы сосредоточим войска».

Китченер рассудил правильно – его стратегическая оценка оказалась куда ближе к истине, чем оценка французского Генштаба, – однако Вильсон совершенно справедливо считал, что главной задачей британских сил должно быть недопущение молниеносной победы немцев (блицкрига, по сути, хотя тогда этот термин еще не изобрели). В тот жаркий день в Военном министерстве Китченер уступил Вильсону, согласившись, что экспедиционные войска должны наступать в направлении города-крепости Мобеж, по левому флангу от французов.

Все пришло в движение. Illustrated London News опубликовала фотографию, запечатлевшую, как собирают и клеймят лошадей на лондонских конюшнях крупной сети газетных киосков Смита. Помещения и базы для подготовки новобранцев, как правило, организовывали в центре города, поэтому отправку на фронт батареи Территориальной конной артиллерии наблюдал весь финансовый квартал Сити. В Париже знаменитому священнику аббату Мюнье пришлось принимать исповедь у молодого щеголя, отбывающего на фронт, в кафе у Северного вокзала: «Быстрее, месье аббат, мой поезд вот-вот отправится!»{310}310
  Painter, George Marcel Proust Pimlico 1996 p. 217


[Закрыть] Гость графа Греффюля, приглашенный в его особняк на Рю д’Астор, 8, увидел во внутреннем дворе группу смутно знакомых молодых людей – позже он понял, что это были лакеи графа, отбывающие в свои полки. Хозяин дома сидел за столом в безлюдных гулких залах, знавших немало пышных раутов и балов. Дворецкий подавал доставленный из ресторана холодный обед – последняя услуга перед тем, как тоже снять ливрею и отправиться в гарнизон в Бельфоре{311}311
  ibid. p. 217


[Закрыть].

По тысячам километров европейских железных дорог эшелоны с солдатами неспешно катили к местам предполагаемых сражений, охваченные несколько показной ненавистью к врагу. Французы писали мелом на стенах вагонов «Смерть бошам!», британские солдаты предпочитали «Кайзера – на виселицу!». Немецкие эшелоны украшались свежесрезанными зелеными ветвями. Жителя Фрайбурга, наблюдавшего 6 августа из толпы отправку на фронт пехотного полка, поразила безупречная чистота военной формы и решимость на лицах солдат. «Внезапно раздались приветственные возгласы – это шла пулеметная рота. <…> Затем полевые кухни. <…> Затем интендантский обоз – все лошади в новой упряжи, все повозки, вся амуниция по высшему разряду. Великолепное зрелище»{312}312
  Chickering Urban Life p. 67


[Закрыть]. Эльфрида Кюр в Шнайдемюле смотрела, как городской полк марширует на станцию под бодрое исполнение «Die Wacht am Rhein» («Стражи на Рейне») и рукоплескания провожающих. «Стройными рядами они заполняли станцию, словно серые приливные волны. У каждого – цветочная гирлянда на шее или букет в петлице. Из дул винтовок торчали астры, левкои и розы, словно солдаты собирались стрелять по врагу цветами. Лица у всех были сосредоточенные – я думала, они будут храбрее и веселее». Моральный кодекс тех времен требовал, чтобы за молодыми барышнями, работающими в благотворительных столовых при станции, присматривали тетушки постарше, и бургомистр заметил неодобрительно: «За вооруженной армией тянется армия любви»{313}313
  Hirschfeld, Gerhard et al. (eds) Kriegserfahrungen. Studien zur Sozialund Mentalitätsgeschichte des Ersten Weltkriegs, Essen Klartext 1997 p. 41


[Закрыть].

Юная Эльфрида крикнула солдату, высунувшемуся из окна уходящего поезда: «Leb wohl!» («Прощайте!»). – «Auf wiedersehen, Mädel» («До свидания, барышня!»), – добродушно поправил ее солдат{314}314
  Mihaly pp. 24–5 4.8.14


[Закрыть]. За 312 часов 11 000 поездов перевезли 119 754 офицеров, 2,1 миллиона рядовых и 600 000 лошадей через всю Германию к местам сосредоточения войск на границах Франции, Бельгии и Люксембурга. Ежедневно 560 эшелонов по 54 вагона в каждом перевозили по мостам через Рейн пехоту, кавалерию и артиллерию семи западных армий Мольтке.

Тем временем Степан Кондурушкин в российской глубинке смотрел, как «тянутся на север длинные цепи солдатских поездов. Вслед поездам выли и причитали бабы, ослабевшие от горя, валились друг другу на груди: “Да он та у меня был хорошенький! Да он та был лю-би-и-имай!..”»{315}315
  Кондурушкин С. С. Вслед за войной. – Пг.: Издательское товарищество писателей, 1915. – С. 7


[Закрыть] Когда полк сумских гусар проходил через Москву, прохожий с иконой благословил солдат и передал икону командиру пулеметного взвода{316}316
  Литтауэр В. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920. – М.: Центрполиграф, 2006 – С. 129


[Закрыть].

Родители лейтенанта Владимира Литтауэра жили в Санкт-Петербурге, а заехать в Москве на Центральную телефонную станцию – единственное место, откуда можно было бы позвонить и сообщить об отъезде, – он не успел. В любом случае, писал он позже, родители не стали бы сильно расстраиваться. Они понимали, что сын выбрал карьеру военного и рано или поздно ему предстояло уехать на фронт: «Они наверняка пожелали бы мне удачи и сказали: “Храни тебя Господь”». С лошадьми на вокзале пришлось помучиться – многие отказывались заходить в темно-красные грузовые вагоны, однако общими усилиями всех погрузили, и полк отправился в путь. «На станции Ржев, примерно в трех часах езды от Москвы, каждый эшелон встречал седой, но с прежней выправкой старик в слезах, один из наших отставных унтер-офицеров»{317}317
  ibid. p. 128


[Закрыть].

Слез было пролито немало. Князь Лихновский плакал без устали, покидая немецкое посольство в Лондоне, а король Вюртемберга Вильгельм II рыдал, провожая на фронт свои полки. Уинстон Черчилль прослезился, прощаясь с Генри Вильсоном по дороге во Францию, после чего сотрудник штаба признавался в дневнике: «Никогда прежде он не был мне так симпатичен». За исключением ветеранов колониальных войн поразительно мало кто из британских военных, отправляющихся через Ла-Манш, представлял себе особенности службы. Например, у лейтенанта лорда Каслросса, состоявшего в Ирландской гвардии, за плечами не было и дня военной подготовки: командир полка, друг семьи, согласился взять юношу на фронт в качестве одолжения (в Ирландской гвардии существовали свои правила набора){318}318
  Thomson p. 83


[Закрыть]. Британский джентльмен, возвращаясь домой из Кале после долгого пребывания за границей, встретил на Ла-Манше пароход, везущий на юг британские экспедиционные войска. С палубы, где выстроились сотни военных, летел зычный рев: «Мы умрем с честью!» «Какие величественные слова исторгает эта война из глоток простых людей», – с высоты своего возраста и положения заметил англичанин{319}319
  Strong p. 128


[Закрыть].

3 августа в 5 утра Шарля Стайна и его товарищей по бельгийскому гренадерскому полку разбудили звуки рожка. Два часа спустя они построились и получили индивидуальные перевязочные пакеты. Полковник выступил с речью, заявив, что Бельгии теперь неизбежно придется сражаться, чтобы защитить себя. В ответ они прокричали: «Vive le Roi! Vive la Belgique! Vive le colonel!» («Да здравствует король! Да здравствует Бельгия! Да здравствует полковник!»). Полк промаршировал мимо толпы зевак – кто-то из провожающих кричал «ура!», остальные – особенно женщины – плакали{320}320
  Stein MS IWM 86 / 30 / 1


[Закрыть].

И все же предстоящие сражения пока не пугали, а скорее волновали воображение. Йоже Цвелбар – подающий надежды молодой художник, отправлявшийся служить австрийским пехотинцем, писал в смятении своему другу: «Одному Господу известно, вернусь ли я, но если вернусь, то настоящим мужчиной. Я понимаю, как мужает человек в подобных обстоятельствах. <…> Этот год стал для меня переломным. Я очнулся от грез. Я планировал поехать в Венецию»{321}321
  NUK / R, J. Cvelbar, Ms 1774


[Закрыть]. Лейтенант Шарль де Голль писал: «Прощай, моя комната, прощайте, книги, прощайте, родные вещи. Насколько ярче кажется жизнь и насколько резче проступают даже самые пустяковые ее детали, когда она, возможно, вот-вот оборвется»{322}322
  Lacouture, Jean De Gaulle: The Rebel 1890–1944 Collins Harvill 1990 p. 29


[Закрыть]. Однако, как и подобает кадровому военному, он смотрел в будущее без страха, «заранее восславляя» «неизведанное приключение»{323}323
  ibid. p. 26


[Закрыть]. Капитан Плье де Дьюс, напротив, пребывал в романтичных иллюзиях: «Фронт – волшебное слово, несущее в себе славу и героизм, сплав всего самого благородного и возвышенного в человеке. Самоотречение ради того, чтобы защитить родную землю. <…> Я едва могу скрыть переполняющий меня восторг».

В воскресенье 16 августа на вокзале Потсдама бравая шумная компания в серой полевой форме, с сияющими орденами и медалями, грузилась в 11 поездов, увозивших кайзера, Мольтке и их штабы в новую ставку командования в Кобленце. Начальник Генштаба сказал несколькими днями ранее: «Если в мире еще осталась справедливость, эту войну должны выиграть мы»{324}324
  Mombauer p. 233


[Закрыть], – и пока Мольтке этого настроя не изменил. К негодованию подчиненных, из уважения к слабому здоровью Мольтке его жене Элизе с горничной было выдано лично кайзером разрешение сопровождать супруга, обеспечивая домашний уют человеку, который больше других способствовал развязыванию этой войны. Когда состав тронулся в дальний путь, одетые в форму пассажиры с восхищением отмечали скрупулезность подготовки: таблички с фамилиями на каждом купе и на обеденных столах появились, едва поезд отошел от перрона. Однако некоторых этот чрезмерный комфорт, изысканная еда и вино беспокоили. «Кто мы, воины или изнеженные сибариты?» – удивленно задавался вопросом один из них.

Десятилетний Ив Конгар, живший в Седане, у самой франко-немецкой границы, писал, переполненный эмоциями, 29 июля: «Я думаю только о войне. Хочу стать солдатом и сражаться»{325}325
  Palmer and Wallis p. 53


[Закрыть]. Однако уже через несколько дней действительность ворвалась в его мир самым грубым образом – авангард немецкой армии пересек границу с Францией. Вступающие в Седан войска безжалостно отбирали у жителей автомобили, лошадей, вино, продукты и даже домашние телефоны. Отец Ива Конгара попал в число заложников, взятых с целью заставить город повиноваться.

Пролилась первая кровь. Офицерский денщик по имени Василий скончался в госпитале после удара копытом, полученного от лошади своего командира при отъезде на фронт. Он стал первым погибшим, с которым столкнулась добровольная английская медсестра Флоренс Фармборо в российской армии. Флоренс пробралась в покойницкую посмотреть на тело – «такое тщедушное и усохшее, словно принадлежало ребенку, а не взрослому. Его застывшее лицо было никогда прежде не виденного мной сероватого оттенка, щеки глубоко ввалились»{326}326
  Farmborough, Florence Nurse at the Russian Front: A Diary 1914–18 London 1977 p. 17


[Закрыть]. Веки покойника были прижаты кубиками сахара. Больше ни один погибший на полях европейских сражений такой роскоши не удостоится. Увертюра закончилась. Иллюзии первых дней войны рушились под натиском суровой действительности.