355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макс Хейстингс » Первая мировая война. Катастрофа 1914 года » Текст книги (страница 16)
Первая мировая война. Катастрофа 1914 года
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 23:57

Текст книги "Первая мировая война. Катастрофа 1914 года"


Автор книги: Макс Хейстингс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

В свою решающую стадию первая сербская кампания вступила 15 августа, когда австрийцы начали наносить удары по формированиям, обороняющим гору Цер в 30 км к востоку от Дрины. Плато размером 30 на 6 км поднималось среди холмов на километр и взирало с высоты на бескрайние поля. Навьюченная австрийская пехота с трудом карабкалась наверх, артиллерия за ней следовать не могла. Комитаджи вели прицельную стрельбу из-за окружающих деревьев. Вечером 15 августа под проливным дождем австрийцы поднялись на высоту. В час ночи сербские войска проникли в австрийский лагерь, представившись ни о чем не подозревающим часовым австрийскими хорватами, и открыли ружейный огонь по спящему дезориентированному врагу. При этом сербы кричали: «Куку Маjко!» («Богородица, помоги!») – хотя их врагам вмешательство свыше было куда нужнее.

Большинство австрийских офицеров погибало при попытке поднять солдат в атаку – не исключением стал и Йозеф Фидлер, возглавивший скорбный список из 35 габсбургских полковников, убитых в те дни. Командир дивизии, схватив винтовку, отстреливался плечом к плечу со своими подчиненными. Суматоха и хаос длились несколько часов, пока на рассвете у обеих сторон не стали иссякать силы. В это время сербам прислали подкрепление и артиллерию. На глазах у наблюдавшего с соседней высоты короля Петра они разбили деморализованных австрийцев наголову и заставили отступить.

Сербы дорого заплатили за победу, потеряв 47 офицеров и почти три тысячи рядовых; один из полков недосчитался командиров всех четырех батальонов, а из 16 ротных живыми и невредимыми остались лишь трое. Кавалерия, нападающая на австрийский арьергард, неожиданно нарвалась на пулеметы, которые за пару минут уничтожили два эскадрона, в запале сунувшихся под огонь. Здесь впервые обозначился такой серьезный недостаток конницы, как уязвимость перед современным вооружением (во Франции он подтвердится окончательно). Однако потери со стороны австрийцев были гораздо тяжелее. Партизаны не оставляли их в покое на всем протяжении битвы и даже после. Гора Цер вошла в сербские предания как свидетельница исторического триумфа. 20 августа уцелевшие австрийские части отступили обратно в Боснию, понеся потери в количестве 28 000 человек, и первая победа в этой войне осталась за Антантой. Австрии следовало бы разжаловать Потиорека, главного виновника фиаско. Однако придворных связей в Вене хватило, чтобы спасти голову и генерала, и Конрада. Всю вину переложили на несчастные чешские войска, попавшие в авангард, – теперь считалось, что именно они подвели императора. Официальное расследование разгрома у горы Цер «выявило», что лишь этнические немцы действовали как должно.

Сербам не хватило сил воспользоваться победой и преследовать отступающего на запад врага. Однако 20 августа по настоянию Конрада габсбургская армия, выставленная против Сербии на венгерской границе, начала отход в Галицию, существенно ослабив силы Потиорека. Часть австрийских войск какое-то время еще продолжала наступление в Сербии, но уже деморализованная и измученная лишениями. Пехотинец Матия Малешич писал 21 августа: «По адскому пеклу мы держим путь из Конице в холмы. Воды вволю пить не дают – хотя вот она, рядом, мы все время идем по берегу [реки]. Все как на маневрах – и совсем другое». Три дня спустя он добавит: «Только теперь я осознал, что это все всерьез; какой ужасной будет битва с суровым, закаленным в боях народом, который борется за выживание – для них это в буквальном смысле “быть или не быть”. Я лежу на голой земле под прекрасным звездным небом, я только что помолился и смотрю вверх, на звезды, думая о том, как сильно тоскую по Карниоле [родная словенская провинция], по матери и по прежней счастливой жизни, которую я не ценил. Наверное, мне уже не доведется пожить ею снова»{367}367
  ASA Matija Malešič, War Diary 1914


[Закрыть]
.

Вскоре оставшиеся в Сербии австрийские колонны смирились с неизбежным и стали отступать. В горле пересохло настолько, что во время дождя все подставляли котелки, пытаясь набрать хоть немного воды. Дороги после прохода каждой части были усеяны ранцами, фуражками, саблями и винтовками. Офицер резерва Роланд Вюстер впервые вытащил револьвер, чтобы пристрелить захромавшую лошадь. Он выстрелил три раза, однако несчастное животное сумело подняться на ноги и побрело прочь – тогда взбешенный старший офицер велел лейтенанту добить лошадь киркой. Раненых оставляли в полевых госпиталях, поскольку не хватало транспорта, чтобы их эвакуировать. Эгон Киш писал в отчаянии: «Армия разбита фактически наголову и стремительно отступает». Сам он выкупил место в обозе за две сигареты: «Разгромленная орда неслась обратно к границе, обезумев от ужаса. Возчики погоняли лошадей… офицеры и рядовые лавировали между обозами или топали по придорожной обочине»{368}368
  Kisch pp. 59–61


[Закрыть]
.

Алекс Паллавичини описывал, какая паника поднялась в австрийских рядах, когда по облаку пыли на горизонте и донесениям о нападении на вещевой обоз стало понятно, что сербы наступают на пятки. Генералы и штабные офицеры попрыгали в автомобили и помчались на другой берег Дрины, не обращая внимания на крики раненых, умоляющих не бросать их. «Дорога усеяна телами людей и лошадей, мертвых и искалеченных. Все кинулись к мостам. Бежали до самого Брчко [на австрийском берегу]. Много лошадей утонуло в Дрине»{369}369
  ASA B1600 / 6 AKM Pallavicini


[Закрыть]
. Сербская артиллерия подгоняла бегущих шрапнельным огнем – австрийцы были перед ней как на ладони. Раненые лошади умирали в долгих мучениях, поскольку тратить пулю и драгоценное время на то, чтобы прекратить их страдания, никто не хотел. Вот что писал еще один участник событий: «Разгромленная армия обращена в беспорядочное, хаотическое бегство. <…> Неуправляемая толпа в диком страхе кинулась к границе. <…> Люди топтали друг друга в спешке»{370}370
  Mitrovic p. 69


[Закрыть]
.

Австрийская учительница Ита Й. – воинствующая националистка – писала 17 августа в дневнике: «С болью в сердце мы думаем о наших солдатах на полях сражений. Они выполняют свой долг, увязая в грязи болот и замерзая в окопах! Мы не участвовали в войнах уже полвека, наши военные не привыкли к таким испытаниям»{371}371
  Krafft-Krivanec p. 63 17.8.14


[Закрыть]
. Она была абсолютно права. К вечеру 24 августа на сербской земле не осталось ни одного австрийского солдата, если не считать 4500 попавших в плен. Сербы потеряли убитыми и ранеными 16 000 человек, австрийцы в два с лишним раза больше – страшные цифры, которые меркнут только на фоне кровавых рек, что вскоре разольются по всей Европе. Некомпетентность австрийских офицеров и слабая дисциплина солдат навлекла позор на империю Габсбургов. Крошечная балканская страна сумела разбить захватчиков, оставив лишь жалкие крохи отступать через Дрину.

Тем временем империя Франца Иосифа, несмотря на разразившуюся в Сербии катастрофу, праздновала победы, о которых читала в выдуманных газетчиками новостях. Ита Й. писала в дневнике 22 августа: «Чудесно! Чудесно! Ликование переполняет сердца, после упорной борьбы мы одержали героическую победу над шайкой сербских фанатиков, разбив 30 сербских батальонов. <…> Пишут, что много наших доблестных воинов пало в бою. Но победа за нами. <…> Мы засиделись в кафе допоздна в ожидании подробностей»{372}372
  ibid. pp. 75–6


[Закрыть]
. Однако на следующий день ее настроение резко изменилось. Мучил неудобный вопрос, почему, разбив «30 сербских батальонов», победители-австрийцы «отошли на прежние позиции»{373}373
  ibid. pp. 77–8 23.8.14


[Закрыть]
. «Пишут, что “организованное отступление прошло без помех с вражеской стороны”. Но зачем же отступать, если мы победили? – недоумевала она. – Город полон слухов. Офицеры говорят, что у нас слишком мало войск в Сербии. <…> Один сказал, что от 8000 человек нашего драгоценного Венского Deutschmeister [полка] сербы оставили всего четыре сотни. Разве не ужас? Чья это вина?»{374}374
  ibid. p. 84


[Закрыть]

Солдаты разбитых австрийских частей, стоявших теперь лагерем на западном берегу Дрины, проклинали свое командование: «Наши генералы – бестолковые старые ослы. <…> На совести тех, кто это заварил, сотни и тысячи жизней»{375}375
  Kisch p. 64 20.8.14


[Закрыть]
. В одном из австрийских подразделений, в боснийской Лане, устроили перекличку. Фамилия за фамилией оставались без отклика, из строя кричали: «Мертв!» Были опубликованы первые списки погибших. За одну неделю полк капрала Киша потерял 69 офицеров (23 убитыми) и тысячу солдат, лишившись 71 % офицерского состава и 25 % рядового{376}376
  ibid. pp. 69–70


[Закрыть]
. Один из батальонных врачей в письме домой с горечью признавался, что в его части погибло восемь офицеров и 200 рядовых: «[Наши] сильно страдают от голода… а борьба с сербами осложняется тем, что в нее вовлечен весь народ»{377}377
  Lampe p. 51


[Закрыть]
. Даже крошечная черногорская армия чуть южнее сумела обратить доставшегося ей противника в бегство.

К концу августа уже вся империя Габсбургов знала, что армия Франца Иосифа понесла страшные потери в Сербии; поступали подтверждающиеся сведения, что по Саве сплошным потоком плыли мертвые тела австрийских солдат. Ита Й. писала: «Сердце останавливается, хочется кричать, хочется стереть эту страшную картину из памяти»{378}378
  Krafft-Krivanec p. 85 24.8.14


[Закрыть]
. Правительство представило новую версию событий, объявив, что сербская карательная экспедиция не важна для национальных военных интересов. Разумеется, никто не поверил. «Бюллетень оставил отвратительный осадок»{379}379
  Lampe p. 50


[Закрыть]
, – писал словенский священник доктор Ойген Лампе. «Ликование сменилось меланхолией, – вторил ему Киш. – Если мы не в силах одолеть сербов, что же будет в России?»{380}380
  Kisch pp. 77–9 29.8.14


[Закрыть]
Действительно, что? Австрийские военные содрогались, получая на позициях газеты с подобными заявлениями{381}381
  ibid. p. 79 29.8.14


[Закрыть]
. Оказывается, теперь, когда в войну вступила Россия, Сербский фронт стал «простой разминкой», а вторжение в Сербию предполагалось лишь как карательная акция. Выполнив задачу, войска «отступили, готовясь к новой операции». Эгон Киш с однополчанами приходили в ярость от таких «полных лжи и лицемерия» заявлений.

Австрийские офицеры откликнулись на разгром жесткой, даже бесчеловечной муштрой, надеясь повысить дисциплину к предстоящим сражениям. В качестве наказания за съеденный неприкосновенный запас некоторых солдат привязывали к деревьям и оставляли на целый день под палящим солнцем. Киш сравнивал эти истязания с тем, как обращались с пленными белыми американские индейцы. Замученных солдат выгоняли из лагеря на учения – якобы с целью поддержать боевой дух, пока командование разрабатывает планы по возобновлению кампании. Разумеется, ежедневные 6–8 часов муштры «кому угодно поднимут настроение», мрачно язвил Киш{382}382
  ibid. pp. 92–3


[Закрыть]
.

28 августа сербы предприняли собственную робкую попытку вторгнуться на территорию Габсбургов: войска переправились через Саву к западу от Белграда и заняли венгерский город Земун. Командующий австрийской дунайской флотилией докладывал, что местные «встретили сербские войска с большим воодушевлением, бросая букеты и размахивая флагами»{383}383
  Ðurič and Stevanović pp. 250–1


[Закрыть]
. На следующий день железнодорожный мост, соединяющий Белград с вражеским берегом, – тот самый, что сербы взорвали в начале военных действий, – был восстановлен как пешеходный. Йован Жуйович был в числе тех, кто перешел по нему на северный берег, чтобы посмотреть на разрушенный город с бывших австрийских огневых позиций и сделать фотографии. Тем временем многие жители венгерского Земуна воспользовались возможностью перебраться в Белград. Венгерским сербам и сочувствующим совершенно не хотелось попасть под горячую руку австрийцам, если те вернутся. Еще южнее в начале сентября около 40 сербских и черногорских батальонов переправились в Боснию, где несколько последующих недель шли спорадические бои и перестрелки.

Сербское правительство, отвоевав себе передышку, пыталось добиться любой возможной помощи от союзников, что для сухопутной страны со слабо развитой транспортной сетью было сопряжено с определенными трудностями. 7 сентября британский министр иностранных дел писал принятым в те времена подчеркнуто формальным слогом: «Сэр Э. Грей просит сербского министра принять уверения в совершеннейшем почтении и… имеет честь уведомить, что от поверенного в делах Его Величества в Каире получена телеграмма, сообщающая о выдаче разрешения на поставку в Сербию 3000 мешков риса»{384}384
  SSA, Belgrade 10-7-419


[Закрыть]
. Однако разоренным сербам требовалось куда больше, чем горстка риса на несколько дней. Их война, в которой было далеко до победы, только начиналась.

В начале сентября австрийцы предприняли вторую попытку. Бреши в поредевших полках Потиорека залатало подоспевшее подкрепление. К каждой части был приставлен проводник-словак{385}385
  Kisch p. 73


[Закрыть]
. В одном батальоне офицеры, не говорящие на языке своего проводника, объясняли ему пантомимой, что теперь он подчиняется военным законам и за дезертирство ему грозит смертная казнь. Бедный крестьянин, решив, будто его собираются вешать прямо сейчас, затрясся в рыданиях, уверяя, что ни в чем не виновен.

Отступая к Дрине с однополчанами, Эгон Киш убеждал себя, что во второй раз попасть под обстрел будет не так страшно. «Вода кажется менее холодной, когда в нее погрузишься, – писал он в дневнике. – Наверняка с пулеметным огнем то же самое. Но прежде чем нырнуть, ты все равно дрожишь и стучишь зубами»{386}386
  ibid. p. 94 7.9.14


[Закрыть]
. Однако повторное вторжение австрийцев в Сербию началось так же бесславно, как и первое. 8 сентября под Велином-Селом войска рассаживались по штурмовым лодкам, на которых предстояло переправиться через Дрину, под плотным огнем легкой артиллерии. Из 20 человек, составляющих взвод Киша, в лодку сели только 10, остальные благоразумно скрылись{387}387
  ibid. pp. 98–9


[Закрыть]
. Они гребли и гребли под дождем сербских пуль. Когда они достигли восточного берега, в лодке было полно раненых, отчаянно рвущихся назад, в безопасное место. Тысячи австрийцев из трех полков столпились в замешательстве на захваченном плацдарме, не в состоянии двигаться дальше под огнем сербов, засевших в бетонных укреплениях.

Наступила ночь. До самого рассвета промокшие и продрогшие австрийцы теснились у воды. Ранним утром 9 сентября был получен приказ отступать. Неповрежденных лодок, способных перевезти уцелевших назад, осталось лишь 12, по 40 мест в каждой, поэтому эвакуация растянулась на долгие часы. Большинство солдат побросали оружие и снаряжение. Пока австрийцы, жаждущие вернуться на свой берег, криками поторапливали гребцов, к переправе подоспела сербская пехота и разрядила в отступающих свои винтовки. Часть лодок пошла ко дну под артиллерийским огнем, многие бойцы утонули, поскольку не умели плавать или были ранены. Беглецы осаждали переполненные лодки, а те, кому посчастливилось в них забраться, яростно отбивались. Эгон Киш спасся вплавь, уцепившись незамеченным за леер шлюпки, гребущей к боснийскому берегу.

Целую неделю после катастрофы по Саве и Дрине плыли тела погибших австрийцев. В других местах некоторым частям удалось войти в Сербию с меньшими трудностями, однако без особого стратегического преимущества. Унтер-офицер Матия Малешич писал в отчаянии 16 сентября: «Какой же я голодный и как часто думаю о доме, о том, какой будет жизнь по возвращении. <…> Я много мог бы написать, но нужно экономить бумагу, потому что Бог весть, сколько нам еще воевать, а бумаги мало. Нужно писать о самом важном – Бог знает, к кому попадет этот дневник, если я погибну. Лучше помалкивать. Что меня ждет? <…> Болит все, ноги отморожены, я их не чувствую, только в тех местах, где лопнула кожа; оглох на правое ухо. Кажется, я уже совсем другой человек»{388}388
  ASA MS Matija Malešič, War Diary 1914


[Закрыть]
.

Пока одна часть австрийских войск терпела поражение и несла потери, другая предприняла еще одну попытку переправиться через Саву. 14 сентября под прикрытием темноты войска перешли реку вброд чуть севернее впадения в нее Дрины. Закрепившись на восточном берегу, они отразили контратаку сербов. Однако продвинуться дальше за последующие дни им не удалось, и они оказались заперты на узком пятачке. Появилось много случаев членовредительства. Исполненный презрения Потиорек приказал солдатам проявить твердость, «не страшась жертв», однако за пределы полуострова Парасница войска выйти не смогли. После нескольких недель безуспешных боев австрийцы отступили через Дрину обратно в Боснию.

Обеим сторонам не хватало сил для решительного удара. Дальше к югу и сербам, и черногорцам пришлось оставить захваченные плацдармы в Боснии. Австрийцы, по своему обыкновению, принялись вешать и расстреливать местных жителей, опрометчиво проявивших солидарность с недавними победителями. Генерал Потиорек жаловался: «Наши сербы[14]14
  Имеются в виду сербы – подданные Австро-Венгрии. – Прим. ред.


[Закрыть]
сражаются на сербской стороне не только в Герцеговине, но и в Вышеграде, где население вело саботаж против наших отступающих войск»{389}389
  Mitrovic p. 75


[Закрыть]
. Боснийский священник Вид Парежанин, повешенный австрийцами за то, что якобы передавал шифрованные сигналы врагу, кричал в петле: «Да здравствует Сербия! Да здравствует сербская армия! Да здравствует великая Россия!»

Австрийский врач Йохан Бахманн приводит несколько случаев, когда «симпатизирующий сербам боснийский сброд» якобы шпионил на сербскую армию. В числе упомянутых им подозреваемых фигурирует и пожилая крестьянская пара – мужа повесили, жену расстреляли, дом разграбили и сожгли. Однако даже Бахманна ужаснула судьба сербского пленного, раненного в голову. Перевязав его ночью и уложив в сарае у вышеградской дороги, доктор заглянул к нему на рассвете, чтобы сменить повязку, прежде чем полк отправится дальше. Но выяснилось, что пленного уже повесили – по распоряжению полковника, выведенного из себя бранью, которой пленный всю ночь осыпал Австрию. «Этот приказ был выше моего понимания и свидетельствовал о вопиющей бесчеловечности, – писал Бахманн. – Ранение спровоцировало у бедняги менингит, поэтому все его поведение было продиктовано воспаленным бредом»{390}390
  ASA B 609 Bachmann MS


[Закрыть]
.

Та же участь постигла попадавших в руки австрийцев многочисленных сербских подданных империи Габсбургов, переходивших границу, чтобы присоединиться к сербской армии. Тем не менее это не остановило 452 из 70 000 австро-венгерских пленных, удерживаемых Белградом, от вступления в сербские ряды. Вена подвергла свою боснийскую колонию новому витку репрессивных мер, призванных укрепить верноподданнические чувства. Запретили использование кириллицы в школах. Австро-венгерским войскам предписывалось самое суровое обращение с подозреваемыми в терроризме. Инструкция по борьбе с сербскими комитаджи предписывала стрелять в любого подозрительного, включая женщин и детей, «поскольку они тоже могут метать гранаты и бомбы»{391}391
  ibid.


[Закрыть]
. Война переросла в вялотекущие затяжные бои на два фронта: почти миллион сербов и австрийцев сражались на севере от Савы и в горах к востоку от Дрины.

По иронии судьбы, пока австрийцы и сербы убивали друг друга, в соседней Боснии шел суд над теми, чьи действия послужили поводом к началу войны. Австро-венгерский офицер, откомандированный в Сараево, наблюдал, как дважды в день обвиняемых в заговоре против Франца Фердинанда конвоировали из казарм, в которых они содержались, к зданию суда, где проходили слушания: «Первым шел дюжий надзиратель, затем обвиняемые в окружении конвоя, замыкал шествие конвойный расчет. Все заключенные были в кандалах и скованы между собой, побег исключался. Принципа всегда ставили в центр. Выглядел он невзрачно – темные волосы, бледный, тщедушный. <…> Попадающиеся навстречу солдаты улюлюкали и бранились на тирольском вслед конвоируемым, но Принцип отвечал неизменной циничной усмешкой»{392}392
  ibid. 15.10


[Закрыть]
. Сербские и австрийские власти не сразу осознали, что оказались в ловушке, грозящей катастрофическими последствиями для обеих сторон. Война разорила Сербию, унеся 3/4 миллиона жизней – то есть каждого шестого. Такого высокого процента погибших не было ни у одной из участвовавших в конфликте держав. В этом отношении австрийцы своего добились: Сербия понесла жестокую кару за участие горстки своих граждан в убийстве эрцгерцога. Однако армия Конрада покрыла себя позором, который не смогли смыть никакие последующие победы. Мир услышал погребальный звон по империи Габсбургов. Но балканские колокола вскоре потонули в грохоте разрывов и пальбы на полях сражений Западной и Восточной Европы.

5. Смерть под трубы и знамена

1. «План XVII» в действии

Всю первую половину августа французские, немецкие, бельгийские и британские войска маршировали меж золотых нив под безоблачным небом от мест выгрузки к будущим полям сражений, провожаемые удивленными взглядами крестьян. Миллионы людей преодолевали ежедневно по много километров, кто-то пешком, кто-то верхом или в обозах, единицы на примитивных автомобилях. «Пыль оседала на волосах, бровях и в бороде, – писал Поль Линтье 14 августа, – и к тому времени, как нас догнала колонна парижских моторных омнибусов, мы уже стали такими же белыми, как дорога под нашими ногами»{393}393
  Lintier, Paul My Seventy-Five: The Journal of a French Gunner Peter Davies 1929 p. 28


[Закрыть]
– во Франции было не много мощеных трактов. Каждый немецкий корпус в сопровождении 2400 повозок и 14 000 лошадей растягивался почти на 20 км.

Если немецкая и британская армии перешли на невзрачную серо-зеленую форму и хаки соответственно, то французы и бельгийцы, как и в XIX веке, щеголяли яркими, пестрыми мундирами. Потрясающе: французские солдаты шли навстречу вражеским пулям под барабанный бой и фанфары, с развевающимися полковыми знаменами. На скольких французских могилах 1914 года стоит после имени и фамилии лаконичная приписка clarion – трубач… Многие части отправляли на битву целые оркестры, а кто-то из офицеров надевал белые перчатки. У всех воюющих сторон войска вели в бой командиры с саблей наголо, верхом на боевых скакунах.

Начиная с сентября войска начали окапываться, однако характерной чертой августовских сражений во Франции и в Бельгии оставались прекрасно видимые противником передвижения пехоты, кавалерии и артиллерии. Людские массы выступали навстречу сокрушительной мощи современного вооружения таким же боевым порядком, как в древние времена. Последствия были предсказуемы для всех – за исключением некоторых генералов. Таких потерь, какие понесла французская армия за единственный день 22 августа 1914 года, не бывало ни у одной из воюющих сторон до конца войны. Серия сражений французской армии под началом главнокомандующего генерала Жозефа Жоффра напомнила бы стороннему наблюдателю битвы XIX века, вот только стратегический гений явно отсутствовал. Уверенность французских командиров, что выстоять под огнем можно на одном cran – кураже, привела к тому, что четверть миллиона их молодых соотечественников сложила головы в бою за эти три недели. Немцы потеряли почти втрое меньше – до их смертного часа было еще далеко.

Как-то в 1909 году некий путешественник бродил по улицам грандиозного города-крепости Льеж, ворот в Бельгию, располагающегося на реке Маас. С угрюмым выражением на брыластом лице он рассматривал не архитектурные жемчужины, а кольцо современных фортов, защищающих подступы к крепости. Это был не кто иной, как 44-летний полковник Эрих Людендорф, один из самых блестящих военачальников немецкой армии, поистине одержимый своей профессией. Он осматривал место будущего сражения, поскольку взятие Льежа и последующий проход через центральную часть Бельгии представляли собой ключевые пункты плана Германии по уничтожению французской армии. План этот разработал в начале века начальник немецкого штаба граф Альфред фон Шлиффен, однако он предполагал вести армию через голландские территории. Мольтке же решил пустить ее через Льеж, поскольку Голландии предназначалась участь нейтрального выхода во внешний мир – «отдушины» для Германии, – и в этом качестве она действительно сыграла неоценимую роль.

Учитывая, что «план Шлиффена» не был четко расписанным планом военных действий, уместнее называть его «доктриной Шлиффена», которая основывалась на двух положениях: быстро разгромить Францию, прежде чем идти на Россию, и сделать это с помощью большого охвата, сосредоточив все силы и надежды на правом фланге. В 1913 году Людендорфа сняли с поста начальника оперативного командования Генерального штаба – предположительно из-за упорного нежелания отказаться от идеи, что для осуществления грандиозных военных планов Германии нужно увеличивать численность вооруженных сил. Однако год спустя он снова оказался на подступах к Льежу, под гром орудий и треск выстрелов.

Фалькенхайн сказал в начале августа: «Важно воспользоваться воцарившейся эйфорией, пока она не рассеялась как дым»{394}394
  Herwig, Holger The First World War: Germany and Austria-Hungary 1914–18 Arnold 1997 p. 35


[Закрыть]
. Это и пытался сделать Мольтке, нанося по Льежу первый крупный удар на Западном фронте. Оборонял город 40-тысячный гарнизон, подкрепленный полевой дивизией, – силы, значительно превосходящие расчеты атакующих. Немецкий командир корпуса генерал Отто фон Эммих обратился к Бельгии с прокламацией: «Предоставьте нам беспрепятственный проход и дайте добраться до тех, кто хочет на нас напасть. Заверяю, что бельгийскому населению не придется испытать на себе ужасы войны».

Однако вместо «беспрепятственного прохода» первые ряды вестфальских и ганноверских солдат получили 5 августа шквал артиллерийского и стрелкового огня. Необстрелянные салаги, никогда прежде не слышавшие свиста вражеской пули, были отброшены назад с тяжелыми потерями. Бельгийский офицер писал: «Мы просто косили наступающую немецкую пехоту шеренгу за шеренгой. <…> Они даже не пытались рассредоточиться, так и шли… плечом к плечу, пока мы не выбивали их и застреленные не валились друг на друга жуткими штабелями мертвых и полуживых тел, перекрывая нам обзор»{395}395
  Herwig, Holger The Marne Random House 2009 p. 111


[Закрыть]
. Остальные воюющие европейские страны будут в последующие недели следовать той же тактике, что и немецкая армия, – в Льеже Мольтке собрал лишь первый урожай скорбящих вдов и осиротевших матерей.

Бельгийское правительство поспешило выпустить ликующее коммюнике: «Победа за нами! Все атаки немецких войск отражены». Однако Эммих только разминался: в последующие дни его войска наступали снова и снова под прикрытием плотного артиллерийского огня. Число жертв росло: одна бригада лишилась более половины состава, включая командира и командующего полком, при наступлении у города Визе полегли 30 офицеров и 1150 рядовых. 6 августа появилось неприятное новшество – цеппелин, устроивший первую в истории бомбардировку европейского города. Погибло девять жителей Льежа.

Перед войной Генри Вильсон тщетно умолял бельгийцев укрепить Льеж и Намюр, и теперь им пришлось убедиться, насколько уязвимы их крепости в условиях продолжительного штурма. Генерал Жерар Леман, командир льежского гарнизона, оставил попытки удержать сплошную линию обороны. Почти половину своих бойцов он отправил из гарнизона для соединения с основными силами, оставшиеся вели перекрестный огонь с бастионов, не давая немцам прорваться. Льежские форты, как и оборонные укрепления на восточной границе Франции, были сооружены из бетона и усилены обширными земляными насыпями. Засевшие в траншеях пулеметчики (хоть и в недостаточном количестве) сдерживали вражескую пехоту. Основным вооружением фортов были тяжелые казематные орудия в стальных купольных дотах, установленных на рельсах. Доты, хоть и весили по сотне тонн каждый, можно было поворачивать вручную.

Город штурмовали пять немецких корпусов общей численностью 150 000 человек. Под прикрытием темноты все больше и больше немцев просачивались между фортами. Им было приказано продвигаться с разряженным оружием, чтобы избежать случайных выстрелов по своим, однако неразбериха началась все равно, и восстановить порядок можно было только четким руководством. Утром 7 августа Людендорф с нарочитой театральностью ринулся вперед, подняв несколько растерявшихся под бельгийским огнем отрядов, и лично повел их на покинутую льежскую цитадель. Этот поступок (без особого труда) принес ему высочайшую в немецкой армии боевую награду – «Pour le Mérite» («За заслуги»). Домой сообщили, что город взят: «Lüttich ist gefallen». Неделей ранее мало кто из подданных кайзера относился к войне с таким же воодушевлением, как в 1870 году, однако взятие Льежа вызвало у народа волну энтузиазма, которая продержалась до сентября. Немцы, как и большинство других народов, содрогались при мысли о кровавой войне, однако любили победы, особенно быстрые. В городах и селах началось ликование, песни и танцы на улицах. На следующий день школьников собрали, чтобы объявить радостную новость, и отпустили на внеочередной выходной{396}396
  Kuhr, Elfriede There We’ll Meet Again: The First World War Diary of a Young German Girl Gloucester 1998 p. 31 7.8.14


[Закрыть]
.

Однако радость оказалась преждевременной. Несмотря на падение самой цитадели, бельгийцы упрямо удерживали большинство окружающих ее фортов. 8 августа командование осадой принял генерал Карл фон Эйнем. Отказавшись от лобовых атак, он развернул 60 000 бойцов в «стальное кольцо» до прибытия тяжелой артиллерии. Бельгийцы продолжали отстреливаться: в полку доктора Лоренца Треплина первыми пострадали трое солдат, опрометчиво оставивших посты в захваченном форте Баршон, чтобы искупаться в Маасе, где их серьезно ранило разорвавшимся снарядом. В остальном, судя по письму хирурга от 11 августа, вокруг царил такой «застой и затишье»{397}397
  Gudenhus-Schomerus pp. 53–4


[Закрыть]
, что пришлось просить жену прислать какую-нибудь книгу, чтобы скоротать время. Когда жена рассказала детям, что папа сейчас в тех краях, где нужно говорить по-французски, четырехлетняя Ингеборга захныкала: «Я же его не пойму, когда он вернется!»{398}398
  ibid. p. 61 20.8.14


[Закрыть]

Мирное население, оказавшееся на пути войск, быстро устало от войны. «Ты не представляешь, как плохо нам здесь живется, – писала подруге жена гентского врача мадам Жанна ван Блейенберг. – Многие разорены. Пьер думал отослать меня в Англию… но я не хочу уезжать так далеко, не имея возможности вернуться, когда пожелаю, – да и поздно теперь»{399}399
  IWM 99 / 41 / 1 MS Letters Madame Jeanne van Bleyenberghe


[Закрыть]
. Дальше стране пришлось еще хуже, гораздо хуже. После штурма Льежа злость, копившаяся у немцев целый месяц, начала выливаться на подозреваемых в партизанской деятельности. Армия кайзера принялась зверствовать. Ночью 4 августа войска в городке Берно были в панике подняты на ноги неожиданной стрельбой, унесшей жизни 11 немцев. На следующий день в отместку были казнены 10 горожан, в том числе семья из пяти человек, прятавшаяся в погребе. Ночью в деревушке Сен-Аделин разорвался бельгийский снаряд, ранив нескольких стоявших там немцев. Местного учителя обвинили в том, что он выдал их расположение, подавая сигналы в форт Флерон, и немедленно расстреляли вместе с несколькими членами семьи. В тот же день состоялись первые массовые казни. Разъяренный генерал-майор фон Кревель сваливал неудачи при штурме на то, что «против нас воюет все население Льежа и окрестностей». С 4 по 7 августа бригада Кревеля расстреляла 117 мирных жителей, которые, с его слов, участвовали в «массовом сопротивлении».

Другая бригада, озлобленная встреченным отпором, выместила досаду и горечь от потерь на жителях селения Сумань, где расстреляла и заколола штыками 118 человек и разрушила сотню домов. Уцелевшим немецкие солдаты говорили: «Это ваши братья лупят по нам из форта Флерон». 6 августа немцы выставили две сотни мирных жителей из селений Ромсе и Ольн живым щитом при наступлении на форты Эмбур и Шофонтен. Других взяли в заложники и несколько дней держали голодными на мостах через Маас, чтобы мосты не обстреливала бельгийская артиллерия. 8 августа пехота согнала на близлежащий луг и казнила 72 жителей Мелена, в том числе 8 женщин и 4 девочки в возрасте до 13 лет. Старосту, прибывшего в надежде опознать и похоронить убитых, расстреляли тоже, большую часть селения сожгли{400}400
  Horne, John and Kramer, Alan German Atrocities 1914: A History of Denial Yale 2001 passim


[Закрыть]
. Такой же смертью погибли 64 жителя Ольна и Сен-Аделина, и еще 40 в Риссонаре. К 8 августа в окрестностях Льежа немцами было убито около 850 мирных жителей и сожжено в карательных целях 1300 домов – чтобы сорвать злость либо для утверждения собственного превосходства. Налоговый инспектор из Франкоршана, у которого расстреляли отца, попытался втолковать немецкому офицеру, что местные жители пальцем не тронули его войска. Немец, пожав плечами, ответил на французском: «Не имеет значения. Вы убиваете наших в Льеже. Значит, мы имеем право убивать ваших здесь»{401}401
  ibid. p. 17


[Закрыть]
.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю