Текст книги "Тут и там. Русские инородные сказки - 8"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Сергей Малицкий,Александр Шакилов,Алекс Гарридо,Юлия Зонис,Алексей Толкачев,Ольга Лукас,Елена Касьян,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Лея Любомирская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

ШУТКА

У кошки боли, у собачки боли, у меня не боли. И не болело. Ничего не болело, ни разу, никогда. Но даже если у вас ничего не болит, это не означает, что и не заболит, верно? У всех когда-нибудь что-то болит в первый раз. Моя бабушка никогда ничем не болела до тех пор, пока не умерла. Вот так, очень просто, села и умерла. Я, конечно, проверяюсь. Я каждый день проверяюсь, на всякий случай. Но даже самые дорогие проверки в наше время не дают стопроцентного результата. Мало ли что, вдруг в микроскоп, куда как раз доктор смотрит, попал комар.

Или вот была девочка, бегала себе. А тут у нее обнаружили рак. И сразу: «Что же вы раньше не проверяли! А теперь уже поздно, необязательно и проверять». Мой любимый анекдот – про то, как приходит скелет к врачу. И врач ему так ворчливо: а еще позже ты прийти не мог?

Мой друг Джон – большой юморист.

– Ну и что, – говорит, – разве у скелетов нет болезней? Наверное, у него был гайморит.

Ну он скажет. Гайморит у скелета. Мы так хохотали, что на нас оборачивались официанты. А Джон еще продолжал про всякие болезни, которые могут быть у скелета:

– Язва! Бронхит! Аппендицит! – и мы опять хохотали. У скелета аппендицит, да.

А потом мне Джон вдруг говорит:

– Вот ты смеешься, а я новое исследование читал. Ученые обнаружили, что СПИДом можно заразиться через стул.

Я все еще смеялся. Через какой такой стул? Жидкий, что ли?

– Нет, – пожимает плечами Джон, – обыкновенный, деревянный. Ты сидишь в ресторане, а до тебя на этом стуле, может быть, больной СПИДом сидел. И теперь ты посидишь-посидишь да и заразишься.

Я ему, конечно, не поверил. Но на всякий случай стал со своим стулом ходить. У меня есть раскладной, специальный, то есть я его специально купил. И с ним хожу. Джон смотрит с интересом. «Вечно ты выдумываешь», – говорит.

А тут мы с ним ходили в ресторан, я вышел в туалет, потом пришел, сел, а Джон смеется:

– Пока ты в туалет ходил, я тебе стул подменил. Твой настоящий стул – вот этот, – и показывает мой, складной. Он его спрятал с другой стороны стола, а я и не посмотрел, на что сажусь. Там полутемно было, горели свечи. Я был уверен, что своим стулом себя заранее спас. – А на этом стуле, – продолжает Джон, – больной СПИДом сидел. Я точно знаю, я этот стул сам из поликлиники принес.

Я понял, что заразился СПИДом. Пришел домой, лег в кровать, маме письмо прощальное написал и приготовился умереть. Лежу, лежу, заскучал. Думаю – а может, я и не заразился? Ведь даже переспать с больным СПИДом можно, и то счастливчикам везет не заболеть, а тут – только стул.

Пошел в поликлинику, сдал анализы. Сказали, через два дня ответ. Эти два дня, господи, чего я только не пережил. Молился, книжки читал, письма писал, ни одного не отправил. Прихожу через два дня за результатом – говорят, отрицательный результат. Нет у вас СПИДа. Вот, думаю, Джон, старый козел. Удалось-таки мне тебя провести. Выскочил я живым из твоей ловушки.

Звоню Джону, а он не отвечает. Через неделю звоню еще раз, к телефону подходит его мама и говорит:

– А еще позже ты позвонить не мог?

Оказалось, Джон умер. Как умер, почему умер? У него, оказывается, СПИД был. А он и не говорил никому.

То есть получается, Джон сам на том стуле и посидел. А мне сказал – из поликлиники принес. Говорю же, юморист.

ПОВЕРИТЬ В ДЕСЯТЬ НЕВОЗМОЖНЫХ ВЕЩЕЙ

– Что-нибудь мягкое можешь себе представить?

– Могу. Подушка.

– Отлично. Теперь – мягкое и холодное. Можешь?

– Могу. Подушка из холодильника.

– Еще лучше. А теперь мягкий, холодный и сыплется. Ну?

– Не вопрос. Подушка из холодильника, которую распотрошили.

– С неба сыплется! Ну?

– Да легко! Подушка из холодильника, которую распотрошили с вертолета!

– Так. – Юджин азартно придвинулся к столу. – Один есть. В снег поверили. В Австралию попробуешь поверить? У тебя хорошо идет.

– Попробую, – кивнул Марат. – Давай Австралию.

Юджин задумался.

– В далеко – веришь?

– Верю! Тетя Елена далеко живет, до нее ехать целый день.

– В очень далеко – веришь?

– Верю. Муж тети Елены от нее сбежал, и теперь до него ехать два дня.

– Отличник! Ну вот так далеко, как даже мужу тети Елены не сбежать, есть Австралия. Такая страна. Веришь?

Марат поежился.

– Нет.

– Ну как же нет! Почему же нет?

– Ну ладно тетя Елена… – неохотно протянул Марат. – Ладно ее муж. Но Австралия? Где-то там, черт знает где, с другой стороны земли? И кенгуру? Не могу.

– Ладно. Попробуем в привидения?

– Так в привидения я вчера уже поверил.

– Тогда в говорящих птиц? Сирин, Феникс, Алконост?

Марат отмахнулся:

– Попугаи.

– А в НЛО? – оживился Юджин после паузы. – В летающие тарелки?

– Ты же сам говоришь – летающие тарелки, – рассудительно сказал Марат. – Чего в них не верить? В тарелку верю, в летающее верю. Ну так тарелка и летает. Где проблема?

– Ладно, попробуем разминку. – Юджин встал и прошелся по комнате. – В апельсины веришь?

Марат взял со стола апельсин и взвесил его на ладони.

– Верю. С позавчера.

– А в ананасы?

Марат огляделся.

– Ну, в апельсин колючек натыкать если… Верю.

– В кошек веришь?

– Мяу, – сказал из-под стола сибирский кот Колтун.

Юджин кивнул.

– Давай тогда в драконов поверим. Это все-таки легче, чем Австралия.

– Да верю я в драконов. – Марат махнул рукой. – С прошлой недели еще.

– Тогда слушай! Летит дракон! Огромный такой, с кожистыми крыльями, огнедышащий… веришь?

– Верю.

– А крылья у него – шире моря! А гребни у него – круче леса! И дым из него валит, как на пожаре. И вот летит он, летит, летит, летит… Ну сам подумай. Если такая махина поднимется в воздух, неужели она сделает это ради какой-нибудь тети Елены? Такая громада? Такая летающая лошадь?

– Нет. – Марат решительно качнул головой. – Не сделает. Тетя Елена три года назад пообещала купить мне куртку «Вольфскин». И до сих пор не купила! Говорит, дорого. Так ради этой сквалыжины дракона с места поднимать?

– Вот! – торжествующе выкрикнул Юджин. – Вот именно! Ради какой-то тети Елены, которая даже паршивой куртки любимому племяннику купить не может, ни один дракон не полетит! А ради ее мужа – полетит?

– Не полетит! Муж у нее еще хуже, от него даже открытки не дождешься на Рождество.

– А куда он, по-твоему, полетит? Такое огнедышащее счастье, раз уж оно, слава тебе господи, летает, как летающий паровоз?

– Куда? – Марат смотрел с интересом.

Юджин поднял указательный палец.

– В Австралию!

– Почему?

– Да потому, дурья твоя башка, что в дракона на прошлой неделе тебе было трудней всего поверить. Я же помню, я тут три часа жег сигареты и дым из ушей выдыхал. А Австралия – она же еще хуже, с точки зрения поверить, чем дракон. Как муж тети Елены, который еще дальше, чем она. Поэтому если дракон куда и полетит, то непременно в Австралию. Веришь?

– Верю! – радостно закричал Марат и запрыгал по комнате на одной ноге. – Верю, верю, верю! Есть Австралия, есть!

Он подошел к висящей на стене географической карге и крупными штрихами закрасил на ней одно из белых пятен. Потом оглядел карту и сказал:

– Юджин, а может, мы завтра попытаемся поверить в ресторан «Нептун» с соседней улицы? Креветок хочется.

Юджин покосился на заколоченную входную дверь.

– До ресторана «Нептун» ты еще не дорос. Сначала тебе надо в Южную Америку поверить. Вот ты мне скажи, ты в Южную Америку веришь?

– Не верю, – вздохнул Марат.

– А говоришь – ресторан «Нептун». Как же у тебя получится поверить в то, что ты видишь своими глазами, если ты не веришь в то, чего никогда не увидишь? Верить, глядя в упор, куда труднее!

– Да, – медленно ответил Марат, стараясь не замечать, как сквозь Юджина подмигивает гвоздями заколоченная дверь. – Да, ты прав. Это гораздо, гораздо труднее. Лучше нам с тобой погодить пока с «Нептуном».

Кэти Тренд
МЕЛАНХОЛИЯ

Какие вам еще нужны флешмобы? – написала я в адресной строке и в сердцах закрыла всю мозиллу целиком, со всеми вкладками.

Эх, зря я это сделала.

Там текст был для Олега, который, собственно, надо бы и сдать где-то в районе вчера.

Но что-то достало все, одинаковые люди, одинаковые заголовки, толстяк с баллоном, уныние, простуда, увольнения. Какие флешмобы, тут бы научиться делать что-нибудь индивидуальное. Например, писать тексты не в ворде, а вот прямо в почте. Но где уж победить с моим неврозом.

Вздохнула, открыла ворд, на память быстро набила первые два абзаца. Дальше что-то застопорилось, сходила на кухню, сварила кофе с чесноком и имбирем, по простуде – в самый раз. Разбавила сливками. Бандиты потребовали себе сливок, а пить не стали, вот и молодцы. Со сливками пошло куда бодрее, доехалось почти и до конца. Делаем логический вывод, копируем и пришпиливаем к письму. Халвы тебе, о боже интернета.

Конечно, стоило расслабиться, как снова волной накатила паника. А вот, скажем, если я умру – что будет с близнецами? Так все у нас хорошо с моими мальчишками, выросли бы они, стали бы девиц к себе водить, странную музыку слушать, по лесам шляться, – и я всего этого не увижу?! Ооо, я знаю, что такое самоиндукция, спокойно: анчоус, скорей всего, все это – плод твоего больного, но богатого воображения, а если нет, то еще не факт, что завтра помирать, некоторым отрежут что надо – и живут они потом, и внуков вырастить успевают. Вон, двое за сегодняшний день написали: все в порядке, паника была на пустом месте. Пусто место твое, сиди на попе ровно. Но что-то аутотренинг не помог, словно умная разумная я выделилась в какую-то отдельную сущность, а настоящая и слушать ее не хочет, волком воет.

В кармане корабельной сиреной взвыл телефон.

– Лизка, – раздался оттуда озабоченный голос Олега, – тебе случайно отцы наши не приплачивают? Что это за розовые сопли ты мне прислала?

– Какие сопли? – вяло возразила я. – На мир смотрю я двусторонним взглядом.

– Да у тебя ж, блин, светлая сторона глаза слепит! Можно подумать, тебя все происходящее до крайности умиляет. Ну-ка ехай сюда, будем править, а то знаю я тебя. Тебе детей скоро забирать?

–  Детей я забираю ввечеру. И потому сейчас к тебе припрусь я.

– Давай-давай, припирайся. Виршеплетка, – буркнул Олег и отключился.

Ехать на Выборгскую – это хорошо. Это двигаться, толкаться, смотреть. Еду, что делать. Тем более что от редакции и до мальчишек рукой подать. Люблю я, братцы, всякую халяву.

Олег сидит за компьютером как знак вопроса. Давным-давно, еще в девяностых, он тоже вот так сидел знаком вопроса, только не за компьютером, а над горой наших бумажек, раскладывая распечатки по огромному пустому листу. И тогда мы издавали районную газетку, ничего, в сущности, не изменилось.

– Очень у тебя все оптимистично, – заявляет Олег, – ты что, не видишь, что в городе происходит? Смотри, я тут набросал, чего бы хотелось.

–  Да так нельзя писать ваще ни разу! – в ужасе вскрикиваю я. Я бы сказала, что Олег создал идеальный шаблон нынешнего модного негатива. Хоть в учебники вставляй.

– Ну так я тебя затем и держу, чтобы ты писала. Давай действуй.

Олег, кажется, совсем и не обескуражен моим наездом. Каждый должен делать свое дело, писака – писать, редактор – давать концепцию и собирать результаты. Как должное принимает. А я бы вот расстроилась.

Сажусь к компьютеру и начинаю править. Тут меня снова накрывает паранойя, правая грудь ноет, объяли меня воды до души моей. Автоматически изничтожаю целыми абзацами набранное редактором, что-то пишу, дописываю, перечитываю.

– Видишь ли, – продолжает излагать Олег, – времена сейчас такие, что твой оптимизм никуда не годится. Да тебя в темном углу подстерегут и наваляют за то, что тебе так хорошо. Надо как-то посерьезнее к жизни относиться. Хотя бы замечать ее иногда, тебе все-таки о ней писать. Живешь, как в розовых очках.

Кранты. С тех пор как он сбежал из Минусинска с одним жестяным чемоданчиком, в котором лежала смена белья и пара самодельных журналов, он всегда был источником идиотского, ничем не поддерживаемого оптимизма, вечно придумывал безумные прожекты, которые, как ни странно, у него работали. И на тебе. Уж если Олег призывает помрачнеть, значит, точно мир катится в тартарары. Так, собственно, мы и подозревали.

Дописываю наконец. Хочется пойти в темный угол и там самой себе навалять. Веником. Или сразу повеситься, в том же углу.

Олег, прочитав текст, смотрит на меня в ужасе:

– Нет, ну я и раньше догадывался, что ты хороший исполнитель, но знаешь, я хотел, чтобы народ в районе немножко обратил внимание, что сквериков становится все меньше, а не совершил массовое самоубийство. – И как ему удается на одном дыхании такие длинные штуки выдавать? Меня в один заход только на одностишие хватает. Потом надо ставить точку и делать вдох.

–  А что, не то? Давай еще поправим, – предлагаю я.

–  Прошу немедля выйти из размера!!! – Олег хлопает рукой по столу. – Это бы уже в номер поставить, а ты выпендриваешься. Как можно быть таким несерьезным существом?

Поскольку в голове у меня крутится: То сущность, а не новый выпендреж,молчу.

На этот раз к компьютеру садится Олег, а я нависаю над его лысиной. Вдвоем нам удается сделать из статейки что-то такое, от чего не хочется немедленно самоубиться.

– Все, – выдыхает Олег, – кофе?

–  Да ну тебя, не пью я растворимый, —говорю я, собираюсь и ухожу.

До конца продленки еще два часа, но на Кантемировской есть стекляшка, в которой варят прекрасный капучино, а у меня с собой хорошая книжка.

Занять себя – проблема из проблем.

И вправду оказалась проблема. Уж на что книжка была хороша, но сущую фигу я в ней увидела, а вместо этого успела додумать мысль до конца, ох, глупое я, безмозглое. И про то, что из города жизнь уходит прямо на глазах, и про то, что я непременно умру, если не завтра, то уж на следующей неделе точно, и что и эта наша газетенка скоро окажется никому не нужна – даром что сейчас по понедельникам у нашего ларька даже очередь бывает. Мальчик и девочка за стойкой тоже были мрачны лицом, да и кофе у них вышел хуже, чем обычно, хотя казалось бы – автомат варит. Депрессия теперь и в автоматах.

Зато в школе мои мальчишки ссыпались на меня, растрепанные и рыжие, как всегда, как я сама. Я, правда, крашеная, зато эти – настоящие, вымечтанные. Два конопатых носа, две непокорные шевелюры – Макс и Мишка, Макс чуть меньше. Его грудь была правая, сосал он ее неохотно, может быть, потому и вырос чуть-чуть меньше, никто не замечает, кроме меня и мерной линейки. Словно заложил в меня эту бомбу, которая сейчас так меня грызет… О чем ты думаешь, дура. Пойди в чулан и веником убейся.

– Мама, мама, – запрыгали они вокруг меня, – мы почти все уроки сделали, остался только русский… И чуть-чуть математики. Можно мы потом в смешариках полазаем?

– Можно, только один ноутбук я у вас забираю, – строго сказала я, – делите второй и большой комп. Мне картинки слить и написать кое-что.

– Ладно! – синхронно махнули рукой оба. Им обычно и одного хватает, как и говорят они, уступая друг другу полфразы, – с тех самых пор, как увидели пару юных комиков, братьев Фелпс, так им и подражают. Вот разве что вместо ладных точеных носов английских юношей мы имеем дурацкие конопатые картошки и лягушачьи рты.

На ужин у нас сосиски – море сосисок, гора сосисок. Поскольку готовка для моих влюбленных в сосиски мужиков много времени не отнимает, я и опомниться не успеваю, как оказываюсь в сети, кого-то комментирую, что-то читаю, энергично проматываю толстяка с баллоном, вылезающего вновь и вновь. Хоть и крепнет мое ощущение тотального флешмоба, а хорошая все-таки штука ноутбук. Забраться в кресло с ногами, ноутбук на колени положить – и тепло, и в интернете. К популярному слогану: «Детям ноутбуки – женщинам цветы» – я автоматически добавляю: «Выдумали суки и прочие скоты» – и привожу этим в свинячий восторг моих бандитов. Маленькие ноутбуки подарили им, а подаренный мне цикламен в горшке уже зачах. Зато добрые дети всегда дают мне попользоваться одним из, хоть и не уверена я, что это к добру. Читай-читай, такого начитаешь…

Всю ленту уже прочитала, а стало только хуже. Каждая ссылка повторяется десять раз. Если у одного паника по поводу здоровья – к нему сразу еще пять таких же. Все говорят о насилии в женский адрес, действительно все, без дураков, отметиться, что ли, а то так в дураках и останусь. Теперь все говорят о той девушке. Теперь – о смерти хорошего писателя. Все хорошие люди умерли, вот и мне что-то нездоровится… Клянусь, чужого – в жизни не запощу.

Дети, зажевав сосиски, выбрали ноутбук и улезли с ним в свою нору, на нижний этаж двухэтажной кровати, завешанный ковром. Я снова осталась в одиночестве – всей своей бессмысленной тушкой ощущая, что теку в общечеловеческом меланхоличном потоке. Была водой – побыть бы чем-то твердым.

Тихонько, крадучись, я вышла в длинную прихожую и пересекла ее по направлению к закутку, куда каким-то чудом папа впихнул подобранный на помойке шкаф. Когда-то наши три комнаты отделили от остальных девяти временной перегородкой, поставили ванну, ванна, длиннющая, чугунная, не влезала, и стенку выстроили по ее форме. Так и образовался закуток, а заодно и небольшая отдельная квартира вместо огромной коммуналки. Ткнулась лицом в угол, закрыла глаза. И Тени сразу приняли меня.

* * *

– Тот, ты здесь? – позвала я, ничего не видя.

– А где еще я могу быть, о тень души моей? – отозвался шелестящий голос. – Иди сюда.

Я пошла на голос. Там, я знала, стоял былой сундук, достижимый сквозь Тени. А на сундуке и сидел Тот, говорящая и читающая тень моего детства. Когда-то я просто боялась тени в углу и разувалась на всякий случай почти на пороге первой комнаты. Потом обнаружила недочитанную книжку прямо у входа, корешком кверху на щелястом паркете. Потом еще одну. Через две или три книжки попалась такая прекрасная, что я разозлилась и отправилась за ней. Так мы с Тотом познакомились.

– Не принесла ли ты мне эту новую книжку? – спросил он, обволакивая меня мягкой темнотой. В Тенях пахло так, как и должно в старом питерском доме: пылью, шеллаком, деревом и чем-то еще невыразимо домашним.

–  А что, тебе их надо приносить? – усмехнулась я. – Тебе и без меня хватать удобно.

– Вот-вот, мне нравится твой новый размер! – воскликнул Тот, взметнувшись столбом пыли. – А как тебе?

– А мне вообще ничего не нравится. И не просил бы ты книжку, сейчас с ней все носятся, а ты, можно сказать, последняя индивидуальность, что у меня осталась. Даже детей у меня двое одинаковых.

– Ну вот, – огорчился Тот, – как легко тебя выбить из размера. И зря. Он имеет значение.

–  Не тот момент – значение иметь, —вздохнула я. – Я дальше только прозой могу. Такие уж неритмичные дела пошли. Скажи, тебе не кажется, что некая внешняя сущность применяет к человечеству ментальное оружие?

– То есть ты хочешь сказать: Пришельцы меланхолию внушают? Нет, мне не кажется. Еще версии?

– Тогда, может быть, человечество подошло к своему логическому концу, и через три года все закончится? Вон и календарь майя кончается.

–  Еще один неправильный ответ. О, твой размер дается без труда! Давай, давай скорей еще гипотез!

– Гипотез нет, – буркнула я, – гипотезник иссяк.

–  Ну вот, опять с тобой не поиграешь. Но это, может быть, и хорошо.

Мы помолчали. Тени – это такое место, где иногда хорошо просто помолчать. Слышно было, как маленькими лапками семенит по полу паук. Я вопросительно посмотрела на Тота, ну, насколько вообще возможно смотреть в темноте на растрепанную тень.

–  Так что с того, что я всегда готова лишиться удовольствия играть?

–  Не путай удовольствие и радость, – посоветовал Тот. – Ты можешь и не жаждать удовольствий, но в радости при этом съесть собаку. Или кого положено там есть.

– Давай-давай, чего там было дальше? – пришлось его подтолкнуть.

–  Я думаю, что трудно не заметить: планета меланхолией объята, и ты на это мне не возразишь. По мне, так это просто мода или, положим, новая игра. Ну, знаешь, динозавр занят делом: он топает в долину вымирать.

– Я вижу, книжку ты уже читал, – заметила я.

–  Про динозавра вовсе не из этой. Но предыдущую – ага, уже читал.

– Все, – выдохнула я, – не могу больше. У меня складывается ощущение, что мы персонажи дурацкой классической пьесы. А мы не только не в пьесе, но даже как бы и вовсе не считаемся.

– Знаешь, – смущенно отозвался Тот, – я и сам хотел предложить. Наверное, эти штуки не должны идти сплошняком. Они – штучный товар.

– Как и положено штукам! – с энтузиазмом подхватила я.

– Так вот ты меня слушаешь ли? Я хотел сказать, что в меланхолии, как и в любых других отрицательных эмоциях, люди умеют находить не меньше удовольствия, чем во вкусной еде. Люди любят печалиться, злиться, ссориться, жалеть себя, паниковать, запугивать, мучиться. Наверное, вам кажется, что это дает какой-то смысл. Погоди, не маши на меня руками, всего развеешь. Я знаю, что ты хочешь сказать: вокруг полным-полно действительно несчастных людей, которым это вовсе не нравится. Но каждый из них страдает сам по себе. То, что вы всей толпой кинулись страдать и всё вокруг себя портить, говорит о том, что это новая игра. Очередная разрушительная мода.

– Ну это, положим, ты так считаешь. И как ты тогда считаешь, почему сейчас?

–  Бывает, все срывается с цепи. —Я бы сказала, что он пожал плечами, только это были не плечи и не пожатие, а так, эмоционально выразительное колыхание теней.

–  Ну вот опять, – вздохнула я, – а мы договорились.О! У меня есть еще одна параноидальная гипотеза. Знаешь, деткам в планетарии показывали антисоциальную рекламу, такой противочеловеческий мультик. Пластилиновый. О том, как хорошо планете без нас и как плохо с нами. Не знаю, зачем показывать такое детям и вообще людям. Но что если мы наконец планете надоели и она решила от нас избавиться самым простым способом – внушив, что помирать пора?

– И твое чувство стиля против этой версии не протестует? – усмехнулся Тот. Его смешок обвил меня, как щекотный вьюнок с граммофончиками.

– Да, пожалуй, протестует, – уныло согласилась я.

– Знаешь, это совершенно неважно, кто виноват, – прошелестел Тот, – есть другой важный вопрос, и ты его шлешь.

– Где мой второй носок? – Я вытянула ноги в носках-перчатках и пошевелила пальцами.

– Примерно. Ну?

– Знаешь, иногда ты мне напоминаешь папу, – сказала я, – ты не он?

– Не думаю. Я нахожусь здесь сто последних лет, отца твоего видел, и определенно он был не я. Просто я вынужден заполнить пустоту в твоей жизни. Тебе сейчас очень нужен папа.

– Чего только не узнаешь, – буркнула я. – Ну хорошо, хорошо, уговорил, твой второй вопрос: что делать? И черт с ним, с непотерянным носком.А отзыв на этот пароль ты знаешь?

– О, я могу осчастливить тебя сотней разных версий, вот только, боюсь, это будет не так интересно, как найти их самой.

Ага. Неинтересно. Как же. Мне было бы интересно что угодно, только бы избавиться от всего этого коллективного бессознательного. Вот если бы пришел кто-то мудрый и скомандовал: Елизавета, вот тебе дверь, вот тебе ключ, а вот тут включается свет, действуй немедленно, – я бы мигом побежала выполнять все инструкции. Но в моем возрасте пора уже признать, что инструкций не будет, бутылочек с маной – тоже, и вообще, мама – это я, мне командовать, а не мной. Черт.

– Пойду я, пожалуй, – говорю мрачно, – зайду позже. Надо бы бандитов спать укладывать.

–  Ты книжку-то оставь на видном месте, —невинно напомнил Тот. – Ты пятый раз ее уже читаешь, пора и честь, как говорится, знать.

–  И вот всем скопом честь они познали, —отозвалась я. И двинулась к выходу, к свету, от былого сундука к реальному шкафу.

– Стой, на минуточку, – окликнул меня Тот почему-то очень серьезным тоном, – сейчас, когда ты на границе – скажи, чего ты хочешь?

Я застряла с поднятой ногой: левая, в одном носке, – в тени, правая нашаривает тапок на свету. И вспомнила сегодняшнего Олега, выбивающего пыль из стола.

–  Хочу немедля выйти из потока! – воскликнула я наконец, и время сдвинулось. Вслед мне прошелестел вьющийся смешок Тота.

* * *

Самое прекрасное в посиделках в Тенях: они почти не отнимают времени. Казалось, полночи терзали друг друга штуками, а близнецам спать еще не пора, и вообще еще не поздно.

У меня было ощущение, что я только что сказала что-то важное. И будь я персонажем, с этого момента обязательно бы что-нибудь произошло. Но никаких перемен я не ощутила. Бывает так, что сразу не заметишь.Ну и ничего, у меня хватит терпения дождаться перемен и напрыгнуть на них, когда ожидание закончится. Зато мне в голову пришла идея истории про антиквара, которому в лавку поставили на комиссию коллекцию дверных замков, один из них – волшебный. Все остальное, две последних недели пробивавшееся на передний план, в связи с этим поблекло и согласилось быть фоном. Кажется, в целом меня отпустило, ну да это совершенно неважно, а вот то хорошо, что я отняла у детей ноутбук и сейчас же сяду про этого антиквара писать. Ну да, и он обязательно вычислит этот замок и врежет его себе в дверь, и все будет хорошо. Вроде бы ничего особенного, но где-то чуть повыше живота загорелся огонек, как всегда бывает, когда на меня сваливается вдохновение.

И тут на меня сверху свалилось одеяло, а потом еще что-то вроде картонной коробки. Я зарычала и забегала по коридору, пытаясь на звук хихиканья отловить хотя бы одного из этих маленьких бандитов. Вот так всегда: стоит сделать пафосное лицо и пойти бросать в какую-нибудь роковую гору какое-нибудь кольцо, как набежит толпа детей и вся серьезность к чертям.

– Ага! Мы так и поняли – что у тебя – появилось настроение – поиграть! – донеслись приглушенные одеялом восторженные голоса, и я отловила сначала одного, потом другого, затащила под одеяло и принялась щекотать, терзать и мучить.

Раз уж, говорят, людям это нравится.