Текст книги "Русские инородные сказки - 4"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Я тискаю в кулаке лепешку и очень тихо говорю с ним, стараюсь, чтобы на одной ноте, как читают написанное, сонно и внятно, будто мне все равно.

Честно? Я не помню, что я ему говорил.

Точно не просил отпустить домой, не плакал, не рассказывал о себе.

Просто говорил.

То ли пять минут с хвостиком, то ли час с лишним.

Он отошел от лестницы, присел на корточки, уронил стекло и отвесил челюсть.

И тогда я соврал ему:

– Не бойтесь. Я еще раз. Обязательно. К вам приду.

И побежал вниз.

Я очень долго бежал.

И кричал.

Только ничего не было слышно.

Как в хоре, когда я впустую открывал рот.

Я сидел в скверике около детского сада. Посередине стояла широкая ваза-клумба. В ней ничего не росло, и земли не было. Была вода. Весь сентябрь-октябрь-ноябрь вода наливалась в нее с неба, остывала и чернела. Сейчас, в декабре вода тонко примерзла по верху. Это была не простая вода – а сталинская. Сталинская вода – это такая вода, которой вороны запивают волчьи ягоды, чтобы жить всегда. Я разломил ледяную корочку и выкинул из вазы куски.

Я насильно ел мою лепешку, которая стала грязной, и запивал ее сталинской водой, чтобы больше никогда не кричать.

Потом я встал и пошел домой.

И больше никогда не кричал.

А вернуться в выселенный дом нельзя, я пришел в тот двор вчера, постоять.

Стена затянута зеленой строительной сеткой и проем подъезда, кажется, замурован.

…Сорок дней и сорок ночей над Пресней будет поворачиваться великое хриплое облако.

Оно вслепую проглотит новогодние елки, голые пирамидальные тополя, хоккейный каток на центральном пруду, верблюжье одеяло и хоккейные клюшки на чужом балконе, скамьи на чугунных ногах, черные скворечники, стеклянный пост регулировщика – «стакан» на перекрестке, газетные киоски, кувыркачие тяжелые урны-колокола, полные литого льда, пельменную напротив зоопарка, все проглотит облако, ничего никому не оставит. Взамен над площадью Восстания взойдет для всех нас навсегда счастливое старое, старое, старое солнце.

Виктория Райхер

* * *

Рылся в карманах при маме с папой, выпали сигареты, да вы чего, это одного моего приятеля, честное слово.

Вынимал носовой платок, вытащил презерватив, ой, ты не думай, это не мой, это я у родителей спер, просто так, прикольно, скажи?

Хотел достать проездной, в руке оказалась помада, как не твоя, а чья же, ну вот, ушла, отдать бы теперь помаду, только вспомнить кому.

Пытался найти авторучку, извлек из внутреннего кармана две соски размера «мини» – синюю и голубую. Извините, мы тут родили позавчера.

Отсчитывал мелочь, горстью достал монетки, среди них – машинку, обгрызенный карандаш и шахматного короля. Обрадовался – вот он, оказывается, где, а мы искали.

Открыл портфель, оттуда высунулся журнал, картинки, девочки, объявления о знакомствах, это – ваше? Да что вы, конечно нет, с утра отобрал у сына, выбросить не успел.

Дарил цветы, наклонился руку поцеловать, зашуршало, что там у вас, почему таблетки? А, ерунда, не моё, отец попросил купить.

Нашарил очки на шнурке – сиделка зашила карманы, чтоб ничего не терял.

Истеричка
Из цикла «Извращений не бывает»

– В вашем мире <…> много неудовлетворительного, дилетантского, такого, из-за чего я никак не мог одобрить работу в целом. Пока не встретил, не почувствовал, не оценил трагедию человеческой любви.

– Трагедию? – изумленно посмотрела на него Синтия. – Вы сказали «трагедию»?

– А чем она может быть еще?

Р. Хайнлайн, «Неприятная профессия Джонатана Хога»

Меня зовут Эмма. Мне тридцать семь лет. Я хочу вести этот дневник, потому что (зачеркнуто)

Меня зовут Эмма. Мне немного за тридцать. И та полнота страсти, которая оживляет меня, на данный момент, к сожалению (зачеркнуто)

Я, Эмма, начинаю этот дневник, ибо вся моя жизнь (зачеркнуто)

Я люблю Эстебана.

Вчера в булочной оттолкнули, не дали пройти. Проплакала целый вечер.

Были дома у Эстебана. У Эстебана – кот и кошка. Нормальные, не кастрированные, сексуальная жизнь на уровне. Кот при этом всё время орёт. Ходит кругами и орёт, прыгает по диванам и снова орёт. Я спросила у Эстебана, почему его кот всё время орёт, у него же есть кошка. Эстебан сказал, что кот разлакомился. Обычный кот получает кошку раз в сто лет и доволен. А этот живёт с кошкой под боком и слишком привык к празднику жизни. Но в празднике жизни с кошкой полно серых будней – а серые будни кота Эстебана заключаются в том, что кошка ему не даёт. Эстебан говорит о ней во множественном числе «не дают».

Скроил смешную гримасу и сказал со вздохом:

– Серые будни заключаются в том, что не дают.

Угу.

Почему все водители транспорта – такие бесчувственные люди? Стояла смотрела вчера, как разворачивается автобус. Водитель автобуса меня тоже видел, но чуть не задел своим автобусом, да еще и обругал. Ужасно обидно. Проплакала целый вечер.

Возможна ли дружба между мужчиной и женщиной? Я сказала, что нет, Эстебан сказал, что да. В пример привёл себя и Луизу. Проплакала целый вечер.

Серые будни заключаются в том, что не дают.

Звонил Эстебан, спросил, можно ли придти в гости? Я обрадовалась, но потом позвонила Стелла. Рассказала, что Луиза уехала из города на неделю. Теперь понятно, почему Эстебан захотел в гости. Сволочь.

Сидела дома и звонила Эстебану. Занято. Раз. Занято. Два. Занято. Двадцать два. Была уверена, что Эстебан разговаривает с Луизой – а с кем ему еще разговаривать два с половиной часа? Плакала. Звонила.

Через два с половиной часа поняла, что всё это время набираю неправильный номер: у Эстебана после единицы – «пять», а не «шесть». Вот коза, могла бы еще дольше звонить. И тут же тревожная мысль: а этим-то, незнакомым, которые оканчиваются не на «пять», а на «шесть» – им-то зачем два с половиной часа говорить с Луизой?

Сообразила, рассмеялась, состроила себе в зеркале рожу. Помогло. Набрала, наконец, правильный номер, не «шесть» после единицы, а «пять». Занято!!! Ошалела. Тупо посмотрела на телефон. Он ОПЯТЬ разговаривает с Луизой? Умираю.

Звонок. Алло. Эстебан.

Он не дома, он задержался на работе. А дома – его мама, одна. Он соскучился по мне. Поговорили хорошо. А на душе всё равно скребёт: маме-то Эстебана о чем два с половиной часа говорить с Луизой?

Я люблю в нём всё, до последней черточки. Люблю, как он шевелит мне волосы теплой рукой, люблю, как он смотрит на меня с улыбкой, люблю, как он выговаривает двойную букву «м» моего имени Эмма. Люблю, как он обнимает меня по-хозяйски, люблю, как он ласкает меня. Я знаю его наизусть. Знаю, о чем он думает, когда видит меня, знаю, что он чувствует, когда я глажу его рукой, знаю даже, как он целуется, не просыпаясь. Я знаю его целиком. Это странно – знать человека настолько полно, и всё равно до конца не знать, как он к тебе относится.

Была у психолога. Психолог считает, что все мои проблемы с Эстебаном – следствие моих отношений с папой. Папа умер, когда мне было двенадцать лет, и с тех пор я хожу и ищу себе нового папу. Так говорит психолог.

Если это правда – Эстебан мне вряд ли подходит. Он не любит детей.

Еще психолог говорит, что я очевидно ревновала папу к маме, поэтому теперь болезненно ревную всех ко всем. По-моему, это чушь. Папа и мама – это одно, а Эстебан и Луиза – совсем другое. Эстебана невозможно не ревновать к Луизе.

Позвонил Эстебан, пригласил гулять. Я узнала заранее – Луиза в городе, она никуда не уезжала. Значит, он меня просто так приглашает. Согласилась, гуляли. Эстебан был весёлый, обнимал меня, много смеялся. Потом ушел. И только тогда я сообразила, что ушел он, скорее всего, к Луизе. Просто пошел ко мне заранее, чтобы потом я не мешала ему пойти к ней. Или, может быть, он был у Луизы вчера, доволен, а сегодня пришел ко мне? Проплакала целый вечер.

Хватит. Надоело.

Спала с Хьюго. Понравилось.

Спала с Хьюго. Не понравилось.

Спала с Хьюго. Понравилось.

Спала с Хьюго. Не понравилось.

Спала с Хьюго. Понравилось.

Спала с Хьюго. Не понравилось.

Выгнала Хьюго. Задолбал.

Была у психолога. Психолог считает, что все мои проблемы с Хьюго – следствие моих отношений с мамой. Проплакала целый вечер.

Приходил Эстебан, принес букет цветов. Кажется, они поссорились с Луизой, хотя он говорит, что нет. Целую его, а перед глазами – она. Не забыть позвонить Хьюго.

Эстебан утверждает, что я всё выдумываю и что с Луизой они просто дружат. И что отношения у них совсем другие, чем у нас. Бывает и такое, говорит Эстебан.

Не верю.

Шла по улице, мимо проехал автобус. Прямо по луже. Обрызгал всех прохожих, но меня – больше всех. Почему???

Вечер испорчен. Настроение тоже. Сижу и жду, когда позвонит Эстебан.

Эстебан не звонит. Хожу с телефоном везде, даже в душ. Всё равно не звонит. Мой папа похоронен в Санта-Исидор, на старом кладбище под горой. Если то, что говорит психолог – правда, брошу всё и поеду в Санта-Исидор. К папе.

Возьму лопату, разрою могилу, достану папу и застрелю его нафиг.

Эстебан не звонит. Лучше бы в меня стреляли навылет, лучше бы меня били наотмашь, лучше всё, что угодно, только бы он позвонил. Хожу с телефоном в туалет. Болит живот.

С утра померяла температуру. Температуры нет, но что-то колет в боку и ноет в спине. К врачу идти боюсь.

Ходила к психологу. Психолог посоветовал пойти работать. Проплакала целый вечер (зачеркнуто) два вечера.

Эстебан позвонил. Сказал, что был в командировке. Говорила со Стеллой, узнавала про Луизу. Оказывается, она тоже в командировке, в другой, не с Эстебаном. Значит, он звонит мне, чтобы спокойно пообщаться со мной, пока её нет.

Очень болит печень справа.

Была у психолога, опять рассказывала про папу, опять плакала. Пора в Санта-Исидор.

Найду могилу, возьму лопату, разрою яму и лягу рядом.

Говорила со Стеллой. Она жалуется на какие-то дикие душевные проблемы неизвестно из-за чего. Удивительно, какие странные бывают люди.

Когда он приходит ко мне, я сразу начинаю думать – он пришел потому, что вчера был у неё? Или потому, что пойдет к ней завтра?

Очень болит левая грудь.

Серые будни продолжают заключаться в том, что не дают. Левая грудь всё еще болит. Надо будет спросить Эстебана, каковы симптомы начала рака.

Шла по улице, увидела Луизу. Луиза беременна!!!

Дорогой Эстебан, надеюсь, ты понимаешь, что теперь мы с тобою уже никогда (зачеркнуто)

Дорогой, после того, что я узнала (зачеркнуто)

Эстебан, между нами всё (зачеркнуто)

Не думай, что если ты молчишь, то я (зачеркнуто)

Пусть тебе глубоко безразлична моя судьба, но Луизу-то ты за что (зачеркнуто)

Наши отношения.

Наши отношения.

Наши отношения?

Хаха.

Попыталась повеситься. Позвонила Эстебану – попрощаться.

Пришел Эстебан, вынул из петли.

Ч-ч-черт.

Договорились, что завтра он придет и мы пойдем в ресторан. Ресторан находится на той же улице, на которой живёт Луиза. Эстебан утверждает, что ничего страшного не произойдет, даже если мы её встретим.

Сегодня в два часа дня я поняла, что больше не люблю Эстебана.

Позвонил Эстебан, сказал, что поход в ресторан отменяется – у него изменились планы. Проплакала до утра.

Ничему не верю, никому не верю. Психологу тоже.

Третий день ничего не ем. Похудела на пять килограмм. На улице подростки подходят знакомиться. Жаль, что я на улицу не выхожу.

Эмма. Эм-ма. Эмма, Эмма, Эмма. Эмммммммма. Эммочка. Эс. Те. Бан. С.Т. Бан. С.Т. Бан + Лу и За. Лайза-Лайза-Лайза. Шалайза. Ненавижу. Проститутка.

Вышла на улицу купить хлеба. Тут же пристал какой-то мужик, попросил телефон. Мужик ничего. Телефон дала.

Его зовут Роберто. Звучит приятно. Пригласил в кино. Отказалась.

Роберто. Боже мой. Я и забыла, что в жизни такое бывает. Я и не думала, что это вообще возможно. Боже, какое счастье. Спасибо, спасибо, спасибо тебе за него.

Теперь всё будет иначе. Я уверена в этом.

Я счастлива.

Заходил Роберто, но ненадолго. Надолго не смог: обещал другу помочь с машиной. Проговорился, что друга зовут Тереза.

Проплакала целый вечер.

Спала с Хьюго. Не понравилось.

Не была у психолога. Психолог заболел.

Custom kill

С восхищением – Эммочке, с нежностью – Эфраиму, с приветом – Витьке Семёнову и с благодарностью – Дине.

– Валерик! – сказала Ада Валерьяновна и засмеялась. Смех получился ненатуральным.

– Валерик… – прошептала Ада Валерьяновна жалобно. Вышло слишком тихо.

– Валерик, – позвала Ада Валерьяновна ласково и уже на букве «р» поняла, что перестаралась.

– Валерик? – спросила Ада Валерьяновна у зеркала и вздохнула. Пустая квартира ответила тишиной.

Ада Валерьяновна надела кухонный фартук, прошла на кухню, подошла к столу, передвинула клубничного цвета заварочный чайник с центра стола чуть левей, а свою любимую чашку в виде бутона тюльпана – ближе к центру. Потом сняла фартук, повесила на крючок возле раковины, вернулась к столу, убрала чашку в виде бутона тюльпана в холодильник, подумала и засунула туда же тряпочку для вытирания пыли. Достала из холодильника простой карандаш и почесала кожу головы под волосами, собранными в пучок. После чего переместилась в комнату, села в кресло-качалку и взяла телефонную трубку.

– Алло, Валерик? Привет, любимый сын.

– О, мамуля, – раскатился в трубке Валерик, – привет, любимый мать. Чего слыхать?

Голос весёлый. Он там что, пьёт?

– Валюня, у меня тут большая удача. Я сумела полностью освободить эти выходные. И скоро к тебе приеду.

– Когда, мамуль?

Ада Валерьяновна сделала небольшую паузу.

– Сейчас.

На том конце провода все умерли. Ада Валерьяновна начала неспешно считать про себя до десяти. На счете «девять» Валерик воскрес.

– Когда? – спросил он с ударением на «когда».

– Я же говорю – сейчас, – Ада Валерьяновна подбавила в тон чуточку раздражения. – Сегодня суббота, утро. Как раз удобно. Я доеду до тебя часа за три, нужно посмотреть расписание электричек. И у нас будут целые выходные, до завтрашнего вечера. В понедельник утром мне уже нужно быть дома. В общем, жди меня через три часа.

В этот раз потребовалось сосчитать до пятнадцати.

– Мамуль!

– Что, мой хороший?

– Мамуль, ты уверена, что так этого хочешь?

– Что значит «уверена»? Я не видела тебя почти два месяца! И это при том, что когда я последний раз посещала врача, он сказал мне, что у меня ужасные анализы.

На слове «анализы» Валерик тихо икнул.

– Мамуль!

– Да, мой любимый мальчик?

Трубку завибрировала у Ады Валерьяновны в руке.

– Мамуля, я не могу через три часа.

– Что значит "не могу"? К тебе приезжает больная мать, а ты "не могу"? Чем ты, прости пожалуйста, занят? У тебя выходной, на работу тебе не надо.

– У меня доклад на конференции в понедельник. Мне нужно готовиться.

– Прекрасно. Ты будешь готовиться, а я пожарю тебе котлеты. Ты любишь мои котлеты.

– Мамуля. Я обожаю твои котлеты.

– Ну вот видишь, – сказала Ада Валерьяновна.

Раз. Два. Три. Четыре. Восемь. Девятнадцать. Ада Валерьяновна покачивалась в кресле-качалке. Кресло-качалка чуть-чуть скрипело.

– Мама, – серьёзно сказал Валерик, – пожалуйста, не надо приезжать сейчас. У меня доклад, мне надо готовиться, я очень занят.

– Хорошо, – сухо ответила Ада Валерьяновна, – как скажешь. Не думаю, что в ближайший год мы с тобой еще увидимся, но это, похоже, тебе не волнует. Ну что ж. Слава Богу, у меня еще есть дочь.

Тема дочери была опасной темой. После того, как четыре года назад дочь отказала матери в какой-то просьбе, Ада Валерьяновна разорвала их отношения навсегда. Только с внуком общалась, его она любила.

– Мам, послушай, – начал Валерик.

– Мне нечего слушать, – отрезала Ада Валерьяновна, – я всё поняла.

С этими словами она бросила трубку, откинулась в кресле-качалке и посмотрела на часы. Часы показывали без пяти десять. Ада Валерьяновна сидела и следила глазами за секундной стрелкой. Ровно в десять раздался звонок телефона.

– Мам?

– Что?

– Мамуль, это я.

– Я так и поняла.

– Мам, приезжай завтра с утра. Я тебя прошу.

– Что ты меня просишь? Забыть о том, что я тебе не нужна?

– Нет. Вспомнить о том, что у тебя есть совесть.

– У меня?

– У меня тоже. Я не говорю, что не хочу тебя видеть, мам. Я хочу тебя видеть. Но сейчас – это для меня слишком неожиданно, слишком скоро. У меня дела тут, у меня доклад, у меня бумажки везде разбросаны, в доме хлев, я так не могу. Прошу тебя, приезжай завтра. Не сердись.

Ада Валерьяновна тяжело вздохнула прямо в трубку и качнулась в своём кресле.

– Переживу, куда мне от тебя деваться, – произнесла она, смягчив тон. – Я не сержусь. Но я не могу приехать завтра, Валерик. Завтра воскресенье, с утра к вам нет прямых электричек, а ехать днем будет уже поздно. Давай я приеду сегодня вечером. Ночевать.

– Ты понимаешь, в чем дело… – Валерик замялся, – ты приезжай, ага. Только меня не будет.

– А где это ты будешь, прости пожалуйста? При том, что у тебя доклад?

– Я договорился с Димкой Дуговым, пойду к нему, он поможет мне с докладом.

– Очень мило. К тебе приезжает мать, а ты уходишь к Димке Дугову.

– Но мам! Я же не знал, что ко мне приезжает мать!

– А подумать?

– Мне нужно посидеть с Дуговым над докладом, мам. С этим я ничего не могу сделать. Если хочешь – приезжай ночевать, ключ у тебя есть. А я с утра вернусь от Димки. Ты как раз сможешь за ночь нажарить мне котлет.

– Вымогатель, – засмеялась Ада Валерьяновна, – так и быть. Договорились. Вали к своему Дугову, только с утра приходи не поздно. Увидимся завтра с утра. Оставь мне в ванной чистое полотенце. Пока.

Ада Валерьяновна аккуратно нажала на телефонный рычаг и тут же набрала еще один номер.

– Ириша, – весело сказала она в трубку, – ну всё, как мы и предполагали, вечером я еду, а до тех пор свободна. Так что давай приходи.

* * *

– Твою мать!!! – во весь голос заорал Валера и рухнул на кровать.

– Скорей уж, твою, – суховато уточнила Алена, надевая трусы.

– Мою, – согласился Валера. – Мою, чтоб она была здорова. Что будем делать?

Алена смотрела на него удрученно, но без злости.

– А какие у нас есть варианты?

– А никаких, – мрачно сказал Валера. – Тусоваться здесь до вечера, после чего валить. Ночь накрылась. Я правда переночую у Дугова, потому что иначе я её убью. А ты иди домой.

– Уже, – без эмоций констатировала Алена, – уже ушла домой. Прекрасный вариант. Другие будут?

– Будут, – пообещал Валера, – вот не сдержусь как-нибудь и пошлю её ночевать в гараж. И тут же у нас с тобой вариантов будет – завались.

– Ты же знаешь, что не завались, – мягко сказала Алена, – я не могу слишом часто оставлять Вальку ночевать одного. Так что можешь никого никуда не слать.

– Ну не буду. Уговорила. Мамочка скажет тебе спасибо.

Валера откинулся на подушки и искоса посмотрел на Алёнину грудь. Грудь возвышалась над Алёной, как Эверест. Блин.

– А к тебе нельзя?

– Можно, – радостно сообщила Алена. – В коридор, на раскладушку. В комнате Валька.

– А он дома?

– А он дома. Он порывался свалить с классом на выходные в Питер, но я его не отпустила. У него концерт в понедельник.

– Лен… – Валера повернулся к Алёне и положил руку ей на Эверест, – Лен, ну неужели нам совсем некуда деться на ночь?

Алена сосредоточилась и нахмурила брови.

– Ладно, – сказала она, отодвигаясь от Валериных рук, – я попробую. Дай мне сюда телефон.

Домашний не отвечал.

– Играет, – констатировала Алена удовлетворенно, – он, когда играет, ни фига не слышит. Я позвоню на мобильный, у него на нём не звонок, а воздушная тревога.

На мобильный Валя ответил. Капризным тоном.

– Мааа! Я же просил! Я занимаюсь!

– Слушай, Валюша, – начала Алена ласково, – тут такое дело. У тети Тани семейные неприятности, нам тут двух дней не пробыть. Нам тут и часа не пробыть.

– Неприятности? – удивился Валя, – у тети Тани? Какие?

– Ну… – Алена понизила голос, – с мужем. Бывает. Поэтому мы с ней сейчас к нам приедем, эти выходные у нас проживем. Тут неудобно совсем.

– Мааааа! – голос из капризного сделался возмущенным, – сколько раз можно повторять? Я не могу работать при посторонних! Вы будете разговаривать, ходить, дверью хлопать, кухня маленькая, то чай поставить, то книжку достать, то телевизор включить, а мне что делать? Мы же договорились! У меня концерт в понедельник!

– Ладно, убедил, занимайся себе, – сказала Алена, – но учти, к ночи мы все равно приедем. Ночью-то ты не играешь.

– Ночью я не играю. Я сплю. Но чтоб спокойно спать перед концертом, мне нужна полная тишина.

– Валюша, – сурово сообщила Алена, – ты страшный эгоист.

– Мне можно, – уверенно ответил Валя. – Я гений.

– Ты не гений, ты злодейство! – констатировала мать.

– Злодейство тоже, – согласился сын. – Одно не исключает другое.

– Исключает. Классику читать надо.

– Классика устарела. В современном мире гений и злодейство неотделимы. Гений не выживет в современности, не будучи злодеем. У тебя бы не вышло.

– У меня бы вышло, – заверила Алена, – я не гений.

– Еще чего не хватало. Два гения в одной семье – это перебор.

– Перебор, – согласилась Алена, – поэтому мне пришлось пожертвовать собой.

– Это мне пришлось пожертвовать собой, – возразил Валя. – Ты думаешь, гением быть легко?

– Не думаю. Знаю. Не очень сложно. Капризничай себе, и всё.

– Кстати, о капризах, – встрепенулся Валя, – может, мы вот чего сделаем: я позанимаюсь днем, вы уж с тетей Таней посидите где-нибудь в кафе. А вечером я тут подумал, ну, раз я все равно сегодня целый день пилю…

– Так что? – с подозрением спросила Алена.

– Ну… у Митьки народ собирается. Я туда сходить хотел.

– Ты хочешь сказать, что за день до концерта уйдешь на целый вечер?

– Ма, мне необходима разрядка. Я пилю с самого утра и буду еще пилить до вечера. Вы тогда с тетей Таней можете запросто приезжать ночевать, между прочим. А я к Митьке схожу.

– Ну, сходи на часок, – Алена звучала суховато, – только возвращайся не поздно.

– Мамочка, мамуся, я тебя прошу, – зачастил Валя, теряя интонации юного гения, – разреши мне остаться у него ночевать. Вы с тетей Таней спокойно переночуете у нас, а утром я вернусь. Я все равно играть не могу, когда в доме чужие люди, да и сплю не очень хорошо.

– Так ты и у Митьки не будешь спать! – удрученно возразила Алёна, – вы будете гудеть целую ночь.

– Маман, – высокомерно произнес Валя – неужели вы считаете, что ваш сын способен прогудеть всю ночь за день до концерта?

– Запросто, – немедленно ответила Алена, – мой сын еще и не на такое способен.

– Мама, я тебе клянусь, – торжественно сказал Валя, – ночью я буду спать.

– Да ну тебя с твоими клятвами, – вздохнула Алена, – радуйся, ночуй у Митьки. Только, во-первых, хорошенько позанимайся до тех пор, раз уж мы с тетей Таней будем все это время по улицам гулять. А во-вторых, возвращайся завтра прямо с утра. Не забывай про концерт.

– Не забуду. Ни про концерт, ни про любимую мамочку.

– Любимая мамочка сама тебе не даст про себя забыть. Всё, дорогой мой гений. Иди пили.

– Не «пили», а «совершенствуйся», – назидательно произнес Валентин и отключился.

Валера вскочил, обхватил Алену обеими руками и осторожно приподнял над полом.

– Учись, – сказала Алена, приземляясь, – никакого принуждения. Добровольно и с песней. Завтра припрется благодарный за кусок свободы и как миленький будет целый день играть. Концерт у нас в кармане. А также ночь.

– Ленка, ты гений, – восхищенно произнес Валера.

– Я-то? – задумчиво протянула Алена, – не, я не гений. Гениев у нас двое. И это явно не мы с тобой.

– Двое? Ну Валька, понятно. А кто второй?

– Второй – твоя мама. Дай закурить.

* * *

Валя ожесточенно сбрасывал вещи в спортивную сумку, откуда он только что их извлек, и артистично ругался вслух. Вале уважительно внимал его друг Роман. Вокруг бурлил валин класс, обживаясь на матах спортивного зала питерской школы номер семь, в которой им отвели место на два дня.

– Наседка сумашедшая. Психолог недоделанный. Кукушка-извращенка, психиатр-самоучка, скорбная помощь на выезде. «У мужа тети Тани неприятности». У пятой ноги тети Тани неприятности! Так хорошо всё шло. Так хорошо все бежало. И нате вам. У тебя деньги есть?

Рома не сразу сообразил, что последняя фраза обращена к нему.

– Есть, – кивнул он, – но мало.

– Давай, – протянул руку Валя, – сколько есть.

Роман выгреб из карманов несколько бумажек и вложил в Валину руку. Валя вытащил еще бумажки из своих карманов и подсчитал все вместе

– На плацкарту хватит. С утра буду в Москве. Надо не забыть Митьке позвонить, предупредить, что я ночую у него. Чтоб трубку не брал. Холера, ну это ж надо так. Чтоб его бодун забодал, этого мужа тети Тани. Чтоб ему икалось. Ром, если я до утра не доеду – она меня убьёт. Просто возьмёт и убьёт. У меня концерт в понедельник.

– Доедешь, – успокаивающе сказал Рома, – чего б тебе не доехать? Сам говоришь, на плацкарту хватит.

– Да дело не только в этом, – вздохнул Валя, – я-то доеду. Но там же Антон с Маринкой сейчас! Их оттуда срочно выкидывать надо! Мать с этой проблемной тетей Таней вечером придут, что они им скажут? "Здрасьте, мы тут на вашем диване пружины разминаем"?

Валя достал мобильный телефон и набрал номер своего одноклассника Антона. Антон на звонок не отвечал.

– Валяются, – мрачно сказал Валя, повторяя набор, – я тут на ушах стою, а они валяются.

Он повторил набор шесть раз, после чего Антон ответил.

– Тошка, тут такое дело, – начал Валя, – у вас есть еще полдня. Я не рассчитал немного. Вечером мать придёт. С подругой. Так что ночевать вам придется где-нибудь еще.

Он послушал какое-то время, вздохнул и снова заговорил.

– Тоша. Послушай, Тоша. Я не свалился ни с какого забора. Я сам не знал, что так выйдет. Я сейчас собираю тряпки и еду покупать обратный билет в Москву, завтра с утра меня там будут ждать, раскинув руки. Меня-то ведь в Питер не отпустили нихрена. На ночь я отпросился к Митьке, а утром меня кастрируют. А если тебя там застанут, то сначала кастрируют тебя. Ты уверен, что Маринке это надо?

– Ну чего, – спросил Рома, когда Валя отговорил, – чего Тоха?

– А чего Тоха, ничего Тоха, – ответил Валя, с усилием застегивая сумку, – чего Тоха может-то. Будут теперь там ночлег искать.

– А домой они не могут пойти? – непонимающе уточнил Рома, – ну, не переспят лишний раз.

– Не могут они домой. Дома не поймут, откуда они взялись. Они же в Питер уехали. С классом.

* * *

Антон с Мариной целовались. Доцеловавшись, они поцеловались еще раз, после чего Марина спросила:

– И куда теперь?

Антон прервал очередной поцелуй и нецензурно выразился.

– «Не знаю», – перевела Марина. – Я права?

– Права, – вздохнул Антон и притянул Марину к себе. – Иди сюда.

Марина пошла, куда позвали, но через какое-то время вернулась к оставленной теме:

– Тош. А Тош. По улицам целую ночь ходить – это плохая идея. Тош, на улице зима.

– Я в курсе, – нервно отозвался Антон и с ненавистью поглядел на свой мобильный телефон. – И какого ляда я ответил?

– Если бы ты не ответил, нас бы тут вечером обнаружила Валькина мама. На диване. Или в ванной. Или в кухне. На полу. Это лучше?

– Не лучше, – уныло признал Антон. Марина смотрела на него с невесёлой симпатией. Антон встал и заходил по комнате. Время от времени он прерывал ходьбу и целовал Марину.

Походив, Антон резко сел на край дивана и почесал в затылке.

– Слушай, Марин, – сказал он, нахмурившись, – у меня вообще-то бабка есть.

– Поздравляю, – ехидно откликнулась Марина, – она спит и видит стелить нам постель. А также сообщить об этом твоей маме.

– Да нет, – отмахнулся Антон, – ничего она не спит и не видит. И маме ничего она не может сообщить, с мамой они уже четыре года не разговаривают. Но она за городом живет. А на выходные иногда уезжает в город, к моему дядьке, сыну своему. Я ей позвоню, если она на эти выходные собирается уехать – мы можем на ночь поехать к ней. Только надо ей сообщить, что я там буду, а то она потом обнаружит, что ей сдвинули какую-нибудь чашку, и поднимет дикий хай. А так-то можно. У меня ключ есть.

– Но если она с твоей мамой не разговаривает, откуда у тебя ключ? – удивилась Марина.

– А, это длинная семейная сага, – отмахнулся Антон, набирая номер, – мама ей чего-то не дала, а бабушка смертельно обиделась, у неё тяжелый характер. Но меня она любит. Я на покойного деда похож.

* * *

Ада Валерьяновна с Ириной Александровной сидели в креслах возле журнального столика, пили из маленьких рюмочек вишневый ликер и обсуждали знакомых. Услышав звонок телефона, Ада Валерьяновна с сожалением отставила рюмку и грузно встала.

– Алло? Алло? Антошенька, радость моя, какое счастье! Я уже думала, это опять кто-то из моих вечных ненужных знакомых. А это ты. Какой хороший мальчик, я соскучилась, ты сто лет бабушке не звонил, обалдуй ты после этого, а не хороший мальчик, как у тебя дела, мой маленький?

– Да ничего, баб Ад, – семейной скороговоркой зачастил Антон, – учусь, чего у меня. Взрослею. Ты знаешь, в наше время это быстро.

– Знаю, милый, знаю, – вздохнула Ада Валерьяновна, – это во все времена быстро.

– А ты поживаешь, баб Ад? Какие новости?

– Ничего, Антош, ничего. Как я поживаю. Какие у меня новости. Жива – вот и все мои новости. Хожу.

– Ходишь, баб Ад, это хорошо. Это гораздо лучше, чем не ходить.

– Это точно, хороший мой. Я тебе больше скажу – я не только хожу, я даже езжу. Вот сегодня как раз в город собралась.

– Молодец, баб Ад, – от души одобрил Антон, – к дяде Валере, да?

– Естественно, – величественно согласилась Ада Валерьяновна, – не к твоей же бессердечной маме.

Антон пропустил мимо ушей «бессердечную маму», подмигнул Марине и осторожно спросил:

– Баб Ад, а когда ты уезжаешь?

– Да так, чтоб к вечеру уже там быть. Вот сейчас с Иришей наговоримся, и пойду.

– Баб Ад… – Антон посопел, – а можно, пока тебя нет, я к тебе заеду?

– А, – понятливо отозвалась Ада Валерьяновна, – мать достала?

– Достала. Невозможно достала. Не могу больше, баб Ад, хочу спокойно поваляться у телевизора, и чтоб никто мозги не чистил.

На слово «поваляться» Марина фыркнула, зажав себе рот ладонью.

– Да приезжай, конечно, – сразу согласилась Ада Валерьяновна, – у кого тебе еще будет хорошо, как не у бабы Ады. Я-то твою мамулю хорошо знаю, настрадалась с ней. Приезжай, мой маленький. Ключ у тебя есть, вваливайся и располагайся. В холодильнике мы с Иришей оставим тебе торт. А я завтра вечером приеду, повидаемся еще.

– Не, баб Ад, завтра вечером я уже уеду, а то мать убьёт. Мы с тобой в другой раз повидаемся, хорошо? Обязательно повидаемся. Я соскучился.

– Хорошо, – сказала Ада Валерьяновна, – приезжай, когда хочешь. Ты же знаешь, я всегда тебе рада.

Антон закончил разговор, подпрыгнул, махнул рукой, достав до люстры, качнул её и в прыжке приземлился рядом с Мариной на диван.

– Всё, Маришка, – сказал он, обнимая маринины плечи и мягко опрокидывая её назад, – счастье есть. До вечера пробудем тут, а потом поедем к бабке. Там в холодильнике торт.

Марина не ответила, но не потому, что не хотела разговаривать: у неё немедленно оказались заняты губы.