Текст книги "Русские инородные сказки - 6"
Автор книги: Макс Фрай
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)
(Португальская версия сказки «Пряничный домик»)
…начала видеть ее черты в себе, чем дальше, тем больше. Вначале думала – показалось, просто показалось, померещилось, я же почти старуха уже и все эти годы одна живу, мало ли что может померещиться одинокой старухе.
Вы поймите, я же ее забыла, совсем забыла, столько лет ведь прошло, сейчас даже и не сосчитать, сорок, пятьдесят? Мне тогда женщина из полиции сказала – удивительно, как я сейчас прямо вспомнила, что это была женщина, крупная такая, мощная, с большой грудью, я прямо на нее из лесу выскочила и оторопела, понимаете, не потому что она была какая-то уродливая или, там, несуразная, а потому что я впервые увидела женщину-полицейского не в кино, а в жизни, в те годы это была большая редкость, и вот я застыла, а у нее вдруг в руках оказался большой такой плед в красную и коричневую клетку, и она шагнула вперед и этим пледом меня поймала и всю укутала, а плед был колючий и кусался, а я же была почти голая, и меня еще ветки везде исцарапали, пока я бежала, и я разревелась и стала говорить: «Она съела Жоау, она съела Жоау», а женщина обняла меня, крепко так, и еще прижала головой к этой своей огромной груди, как будто я была ее ребенок, и сказала, это был кошмар, он прошел, он больше не повторится, теперь постарайся все забыть, не расковыривай, не трави себя, просто живи, как будто ничего не было, у тебя вся жизнь впереди, и я забыла, не сразу, конечно, но забыла…
– Так нечестно! – говорит Гидиня, откидывая одеяло и усаживаясь в кровати. – Так нечестно, ты обещала мне почитать про Шоколадный домик! Сама обещала, а сама возишься с этим дурацким…
– Тссссс! – шипит дона Лауринда, делая страшное лицо. Она сидит в глубоком кресле и боится даже пошевелиться, Жоау наелся и вроде бы задремывает, не выпуская изо рта доны Лауриндиной груди. – Немедленно ляг и спи!
Гидиня скрещивает руки на груди, плотно сжимает губы и упрямо сопит. До рождения Жоау, если ей случалось насупиться, дона Лауринда начинала ее щекотать, приговаривая: «А кто это у нас такой надутый? А кто это у нас такой упрямый?» – и все заканчивалось смехом и возней. Но теперь дона Лауринда чеканит ледяным шепотом:
– Я кому сказала, быстро ляг и спи, пока не получила!
Гидиня валится на кровать и накрывается с головой одеялом.
– Сними одеяло с головы!
Гидиня нарочито медленно снимает одеяло, потом поворачивается к доне Лауринде и внимательно и как-то недобро на нее смотрит.
«Сейчас зарыдает», – с ужасом думает дона Лауринда и слегка привстает в кресле, прикидывая, успеет ли она заткнуть Гидиню до того, как проснется Жоау. Но Гидиня уже отвернулась и молчит, даже сопеть перестала, и дона Лауринде почему-то становится не по себе.
…она же мне не родня, никто, и жила я с ней недолго, то есть мне, конечно, казалось, что вечно, особенно когда она… когда Жоау… когда… но теперь-то я понимаю, что недолго, не так уж долго, может, месяц, два, может. Неоткуда было взяться сходству, неоткуда, а оно как поперло, проклятое, в голосе, в походке, в лице даже! Ну хорошо, допустим, черты заострились – это уже возрастное, родинка на носу появилась, спина согнулась – тоже все от возраста. Но у меня же были голубые глаза! Голубые! Меня же в школе почему звали Гретель и альбиноской? Потому что я светленькая была, светленькая-светленькая, и глаза у меня были голубые! А сейчас смотрите…
– Далеко не уходи, – говорит дона Лауринда. – Вот здесь будь, чтобы я тебя из окна видела. Если Жоау заплачет, в коляску сама не лезь, зови меня.
– Хорошо, мамочка, – кротко отвечает Гидиня, выкатывая коляску во внутренний дворик. – А можно мне маленькую шоколадку?
– Нет. – Дона Лауринда больно, до крови прикусывает язык. Ох черт! Ведь она же хотела сегодня быть помягче с Гидиней! Девочка и без того встала утром такая тихая и печальная, что дона Лауринда чуть не расплакалась от жалости и стыда…
* * *
Дона Маргарида слышит какой-то шум во дворе, но вставать с низенького дивана не торопится. Пошумят и уйдут. В крайнем случае отломают и съедят кусок перил, дона Маргарида как раз вчера насвежо покрыла их горьким шоколадом.
Шум повторяется.
– Госпожа ведьма! – кричит кто-то. – Госпожа ведьма, откройте мне, пожалуйста!
Дона Маргарида с трудом поднимается на ноги. «До чего все-таки они мерзкие – сегодняшние дети, – думает она, выходя в прихожую. – В мое время никому бы ни за что не пришло в голову назвать незнакомую пожилую женщину ведьмой!»
Дона Маргарида осторожно, чтобы не повредить глазурь, отпирает пахнущую корицей дверь.
За дверью стоит небольшая девочка – беленькая и голубоглазая, непривычно беленькая для этих мест.
– Добрый день, госпожа ведьма! – говорит она очень вежливо, почти чопорно. – Меня зовут Маргарида Лопеш. Я вам привезла подарок, только не могу закатить его по ступенькам.
Дона Маргарида выглядывает во двор и видит большую синюю коляску.
– Что это? – спрашивает дона Маргарида, и ее голос звучит как хриплое карканье.
– Это мой брат Жоау, – отвечает девочка. – Если хотите, можете его съесть.
…очень долго не ехали. Не знаю почему, может, решили, что розыгрыш, кто их знает. Ну что – девочка? Нормальная абсолютно девочка, шести лет ребенку нет, привыкла быть маминой принцессой, а тут вдруг брат какой-то, естественно, она ревнует. Я тоже в ее возрасте…
– Мааааааам, – ноет Гидиня на одной ноте. – Ну мааам! Ну прости меня, ну мааааааам!
– Да ну тебя! – Заплаканная дона Лауринда отрывает кусок туалетной бумаги от огромного рулона и сморкается. – Как тебе вообще такое в голову пришло?! Как?! Ведь это же твой брат!!! Родной брат!!! А если бы дона Маргарида была в самом деле… – Дона Лауринда не выдерживает и снова начинает плакать.
Гидиня тяжело вздыхает. Весь ее вид выражает глубочайшее раскаяние.
– Я больше не буду, – бубнит она, дергая дону Лауринду за руку. – Честное слово. Можно мне маленькую шоколадку?
СВИНКА– Почему она не ест? – удрученно спрашивает Моника. – Ну почему же она не ест?!
Моника расстелила на скамейке бумажную салфетку, поставила на нее крошечную фарфоровую свинку – почти совсем круглую, бело-розовую, улыбающуюся – и уже десять минут подносит к нарисованному пятачку то кусочек пиццы с грибами, то помидорку шерри.
Еще одну помидорку она сунула себе в рот, но пока не раскусила, перекатывает ее за щекой, как леденец.
– Несколько дней уже, – потерянно говорит Моника и кладет пиццу на салфетку. – Как ты думаешь, что с ней? Может, она не любит пиццу? Может, надо было купить гамбургер?
Успокойся, Моника, молчу я. Успокойся, пожалуйста. Она и не должна есть. Ты посмотри на нее – она же неживая. Она просто фарфоровая безделушка. Безделушки не едят пиццы. И гамбургеров не едят. Чего ты, в самом деле?
– Сама ты – безделушка! – Моника воинственно вздергивает подбородок. – Раньше-то она ела! На той неделе еще ела! Салат ела, и бутерброд, и еще шоколадный мусс! Два мусса – вначале свой, а потом мой!
Я думаю, тебе показалось, молчу я. Вряд ли она съела бутерброд, салат и два мусса. Скорее всего, ты их сама съела и не заметила. В задумчивости. Знаешь же, как это бывает.
– Не знаю, – сердито говорит Моника. – У меня такого не бывает. Это, может, ты ешь и не замечаешь, а я… – Моника берет с салфетки пиццу и снова начинает тыкать ею в нос свинке. – Ну поешь, миленькая, – просит она, – пожалуйста, поешь! Тебе обязательно надо поесть! Хоть капельку!
Моника, молчу я. Моника, не сходи с ума. Прекрати кормить фарфоровую свинью. Прекрати, Моника, Моника, прекрати, Моника…
– Не ест… – Моника прерывисто вздыхает и встает со скамейки. – Не хочет. А знаешь как ела, когда я ее только нашла? Оооооо… ты б видела! Больше меня! – Моника кладет пиццу на салфетку. Потом достает изо рта помидорку шерри, обтирает ее о свитер и кладет рядом с пиццей. – Пойду я, ладно? Устала очень, а еще дела всякие…
Эй, молчу я. Свинку-то возьми! Подумаешь, не ест. Не выбрасывать же из-за этого бедную безделушку!
Моника оборачивается.
– Нет, – говорит она. – Не возьму. Ей у меня надоело. Ты только проследи, пожалуйста, чтобы ее кто-нибудь хороший нашел, ладно?
Ладно, растерянно молчу я. Прослежу.
– И не называй ее безделушкой! – кричит Моника и машет мне рукой.
* * *
– Ну что? – спрашиваю я. – Доигралась? Свинья ты. Монику расстроила.
– Так надо, – хмуро отвечает свинка, нюхая оставленный Моникой кусочек пиццы. – А Моника твоя переживет.
Высокомерно пожимаю плечами и отворачиваюсь. Не спорить же с фарфоровой безделушкой. Может, ей и правда надо.
Через несколько секунд со скамейки раздается громкое чавканье.
– О, твоя голодовка закончилась! – говорю я ехидно. – Приятного аппетита!
Но фарфоровая свинка меня не слышит.
– Какая гадость, – бормочет она с набитым ртом, – терпеть не могу холодную пиццу.
ДРИАДА– Я пойду, ладно? Мне завтра рано вставать.
– А ты не вставай.
– Не могу. Это ты человек свободный, хочешь встаешь, не хочешь – не встаешь. А у меня работа.
– Ничего ей не сделается, твоей работе.
– Работе, может, и ничего, а вот зарплате…
– Да ну ее к черту, твою зарплату! Хочешь, я тебе буду зарплату платить? Невозможно же, только что пришла и уже опять бежишь.
– Ты смеешься! Какое только что? Я у тебя с четырех, а сейчас уже смотри сколько.
– Ну как хочешь.
– Ага, правильно, теперь надуйся.
– Я не дуюсь.
– Конечно-конечно. Это я дуюсь. Пойду я, ладно? Люблю тебя.
* * *
– Ну как тебе?
– Хорошая девочка…
– Какой-то у тебя голос неуверенный.
– Нет, почему? Правда хорошая… Живенькая такая…
– Мам!
– А что я такого сказала?! Я сказала – хорошая девочка! Ты ее любишь?
– Люблю.
– Ну и женись.
– Она же тебе не нравится!
– С чего ты взял?! Нет, ну с чего ты взял?! Просто у меня от нее чуть-чуть голова закружилась. Это уже возраст, видимо. В свое время твоя бабушка, папина мама, тоже про меня говорила, что я живенькая… Кстати, ты с папой разговаривал?
– Пытался. Молчит.
– Ну и ладно. Не расстраивайся. Ты же знаешь, он в последнее время не особенно разговорчивый. А девочка хорошая. Правда хорошая. Цветущая такая…
* * *
– …притащил меня в сад камней. Показывает на круглый такой валун, типа мраморного, – это, говорит, мама, серый большой – папа, а возле беседки, говорит, – бабушка, дедушка и тетя… я, говорит, очень хочу, чтобы вы друг другу понравились. Я говорю, ты шутишь, да? А он – почему это? Я смотрю – правда не шутит. Я чуть не уписалась от страха. Нет правда! Вот тебе смешно, а ты представь, что это тебя позвали с семьей знакомиться, ты приходишь, а там камни! Я решила, что он маньяк сумасшедший. Как пристукнет еще! В общем, что-то наврала про работу, камням поулыбалась как дура и сбежала. Ну прекрати смеяться! Не ерошь мне волосы! Не ерошь! Ну, ма-ма! Ну я ж просила!..
Роза выпутывает из волос ветку акации и щелкает ею по листьям.
– Не ерошь мне волосы, я сегодня полдня их укладывала.
Акация тихонечко шелестит. Роза тяжело вздыхает.
– Люблю, да. Но жить с камнем?.. Как-то это… ненормально, что ли.
ДИНИШДиниш паркуется в крохотном заросшем тупичке за таверной сеньора Амброзиу, выходит из машины и с удовольствием принюхивается. Из таверны пахнет жареной рыбой, дешевым вином и еще чем-то сладким и теплым, а может быть, кисловатым и свежим, отчего Динишу становится уютно и сонно, как всегда, когда он приезжает домой. Он обходит таверну и заглядывает в зал. Время уже необеденное, поэтому таверна пуста, только в уголке за маленьким столиком сидит пригорюнившись дона Деолинда. Перед ней стоит пузатенькая некрашеная глиняная тарелка с дымящимся супом, но дона Деолинда не ест, а задумчиво гоняет ложкой плавающий в супе кружок копченой колбасы.
Несколько секунд Диниш молча смотрит на нее, потом решительно отводит в сторону занавеску из нанизанных на веревочки бамбуковинок.
– Добрый день, тетя Деолинда!
– Диниш! – Дона Деолинда вскакивает из-за стола и быстро идет через зал к улыбающемуся во весь рот Динишу. Ложку она от радости и неожиданности сунула в карман халата.
– У матери-то уже был? – спрашивает дона Деолинда. Диниш набрал полный рот ледяного лимонада, который тетя принесла из подпола, поэтому только мотает головой.
– Сейчас, – наконец говорит он, – допью и поеду. Я хотел позвонить и предупредить. Но у вас же ни у кого нет телефона.
– А нам не надо, – дона Деолинда улыбается и треплет Диниша по волосам. – Это вам там, в городе, нужны все эти игрушки. А нам здесь зачем?
Диниш машет рукой – ладно, мол, ладно, сто раз уже обсуждали – и встает.
– Ладно, тетечка. Поеду я. Как бы мама никуда не ушла, пока я тут сижу.
– Куда ж она может пойти? – изумляется дона Деолинда и тоже встает. – Только сюда, но это вряд ли, она у меня позавчера была.
* * *
Диниш толкает калитку. Навстречу ему с громким лаем бросается небольшая черно-белая собака. Диниш присаживается на корточки, и собака с разбегу лижет его в нос. Диниш смеется, опрокидывает собаку на спину и чешет ей живот. Совершенно счастливая собака извивается и подставляет Динишу пыльные мохнатые бока.
– Я так и знала, – говорит, выходя из дома, дона Жасинта, – что ты ездишь не ко мне, а к собаке!
* * *
– Ну мам! – Диниш поднимается с маленького диванчика и начинает ходить по комнате. – Я все понимаю, правда. Но ты не можешь продолжать жить одна!
– Переезжай ко мне, – спокойно парирует дона Жасинта. Она сидит на жестком деревянном стуле – очень прямая спина не касается спинки стула – и быстро-быстро обвязывает кружевами белоснежную квадратную салфетку.
– Я не могу! – кричит Диниш. – Я не могу запереться с тобой на краю света! У меня работа! Обязательства!
– А у меня дом, – отвечает дона Жасинта, ни на мгновение не прекращая вязать, пальцы так и летают. – Сад. Оливковая роща. Овцы, козы и две лошади. Деолинда и Амброзиу рядом. И другие соседи. И не смей повышать голос на мать.
– Извини. – Диниш снова плюхается на диванчик. – Меня просто страшно нервирует, что ты живешь одна в глуши, даже без телефона. До Деолинды – пятнадцать минут на машине. До остальных соседей – и того дольше. Случись что – никто просто не узнает, что надо бежать тебе помогать…
– Глупости! – Дона Жасинта откусывает нитку – у нее на удивление крепкие для ее возраста зубы, ровные и белые, с трогательными, как у ребенка, зубчиками. – Ничего со мной не случится. Лучше приезжай почаще, нервничать будешь значительно меньше.
– А почему, – внезапно спрашивает Диниш, – ты стиральную машину выставила на улицу? Ты ею совсем не пользуешься?
– Ты понимаешь, – говорит дона Жасинта и сконфуженно смеется, – как-то я не могу с ней. Там теперь кошки живут. Им нравится. А я могу и в тазу постирать. Не так много я пачкаю.
* * *
Диниш целует дону Жасинту в обе щеки, наклоняется и гладит черно-белую собаку, потом выпрямляется и снова целует дону Жасинту.
– Ну, – говорит он наконец, – я поехал. Не скучай.
Дона Жасинта молча улыбается и кивает.
Когда машина Диниша скрывается за холмом, в кармане у доны Жасинты что-то тихонько курлычет. Дона Жасинта сует руку в карман, достает крошечный мобильный телефон и прижимает его к уху.
– Уехал, ага, – отвечает она на чей-то вопрос. – Ну как… как обычно. Хочет, чтобы я в город переехала. Нет конечно, что мне там делать? Нет-нет, пусть сам и приезжает, нечего. Нет, не нужно, я уже по интернету заказала, завтра с утра, сказали, привезут. И я тебя. И Амброзиу тоже целуй.
Дона Жасинта кладет телефончик в карман, наклоняется и рассеянно гладит сунувшуюся под руку черно-белую собаку.
* * *
– Долго еще? – спрашивает скрежещущий голос. – У меня все затекло!
– Давай, – говорит Диниш, – здесь нас точно уже не видно. Остановишься?
– Да ну, – бурчит голос, – на ходу даже быстрее. Держись!
Машина Диниша начинает подрагивать, метаться из стороны в сторону и вдруг подпрыгивает и с хлопаньем выбрасывает черные кожистые крылья. Над капотом появляется рогатая голова, а запасное колесо оказывается тщательно свернутым шипастым хвостом.
Дракон взмывает в воздух, делает круг, другой, потом опускается на землю.
– Слезь-ка, – командует он Динишу, – мне надо чуть-чуть размяться, а то я себя чувствую идиотской жестянкой на колесах.
Диниш спрыгивает на обочину и поспешно отбегает от дракона, который валится на спину и начинает кататься по земле.
– Нет уж, – говорит Диниш, качая головой, – жестянкам на колесах до тебя – как до неба. Но вот моя собака очень похоже просит, чтобы ей почесали животик.
Дракон ухмыляется зубастой пастью.
– Ты мне лучше вот что скажи, – говорит он, поднимаясь на ноги и совершенно по-собачьи встряхиваясь, – ты вот уговариваешь мать переехать к тебе в город. А что ты будешь делать, если однажды она согласится?
СЧАСТЛИВЫЙ БРАК…ну и выслали его, естественно. Без права на возвращение. Даже то, что отец – судья, не помогло. Вернее, нет, что я глупости говорю, помогло, конечно. Если бы не отец – он бы пошел не в ссылку, а на каторгу. А так только посадили на первый корабль, даже за вещами домой зайти не позволили.
А у нас свадьба через две недели. Через две недели, представляете? То есть платье уже сшито, падре заплачено, гости приглашены, оркестр нанят, карточки – кто где сидит – надписаны, в общем, ни отменить, ни перенести. Я, конечно, рыдаю, у матушки голова разболелась, она в спальне заперлась, окна завесила, лежит с повязкой на лбу, пахнет уксусом, отец злится, я так и знал, кричит, я был уверен, я сразу говорил, что нельзя связываться с этим щенком, а ты, дура своевольная, сама перед гостями оправдываться будешь! В общем, ад. И тут сестрица моя младшая, Фернанда, они с мужем сейчас в Канаде живут, а тогда она в лицее училась, говорит, а почему бы вам не пожениться дистанционно? А потом он вернется, а вы уже женаты…
* * *
– И как отреагировали ваши родители?
– Ну как… у матушки в придачу к голове разболелась еще и нога. А отец на удивление спокойно воспринял. Я думаю, он просто устал ругаться, он вообще был человек довольно мягкий, скандалов не любил.
– А как вам показалась эта идея?
– Мне, честно сказать, уже все равно было. Дистанционно так дистанционно. Сейчас это смешно вспоминать, а тогда-то я была твердо уверена, что жизнь моя кончена. Поэтому я тоже легла в постель, как матушка, служанки между нами бегали, а всеми приготовлениями занималась Фернанда.
* * *
Дона Карлота кладет мне на колени толстый, обтянутый вишневым бархатом альбом.
– Видите? – говорит. – Вот так мы и поженились.
На фотографии юная невеста в гладком белом платье с нарочито серьезным лицом держит за рукав темный мужской костюм. Сзади костюм придерживает кто-то небольшой, кудрявый, умирающий от смеха.
– Это Фернанда, – поясняет дона Карлота. – Она была в полном восторге от идеи с костюмом.
– Это не она придумала?
– Нет, – дона Карлота весело улыбается сморщив нос и сразу становится похожа на сестру. – Мы вначале решили, что вместо жениха будет заместитель. А потом я подумала – это что же получается, я с чужим человеком кольцами обменяюсь? Еще чего не хватало!
* * *
…ну вот. Я поначалу очень переживала, боялась, что ничего у нас после такой свадьбы не выйдет. Родители мои тоже очень нервничали. Но, слава богу, все сложилось. Всю жизнь прожили вместе душа в душу. Дочерей вырастили. Верите, за сорок пять лет – ни одного скандала, ни одной ссоры!
Завистливо прищелкиваю языком. Сорок пять лет, надо же… а мы месяц прожить не можем, чтобы не поругаться…
– А как было дальше? Он вернулся, или вы поехали к нему?
Дона Карлота смотрит на меня непонимающе.
– Ну… ваш жених… муж? Как вы потом встретились?
– А мы не расставались.
Дона Карлота встает и делает мне знак идти за ней. В смежной с гостиной комнате сумрачно и слегка пахнет сыростью. На недлинном диване лежит мужской костюм – кажется, тот же самый, что был на фотографии. Дона Карлота наклоняется и нежно стряхивает с лацкана невидимую мне соринку.
– Уснул, – говорит она шепотом. – Он в это время всегда спит.
Понимающе улыбаюсь. А что мне еще остается делать? На кресле возле стены лежит малюсенькая розовая кофточка. Надо бы промолчать, но мне не удается.
– А это, – спрашиваю, – и есть ваша дочь?
– Ну что вы! – смеется дона Карлота. – Это… дайте подумать… уже прапраправнучка!
Она берет кофточку, прижимает ее к груди и растроганно улыбается.
– Обожаю, обожаю их, когда они совсем крошечные!
СЛУЖАНКИДона Арлет наклоняется и откусывает нитку. На белой ткани остается мокрое пятнышко слюны.
– Ты уже закончила? – спрашивает сеньор Витор, выглядывая из-за газеты. – Пуговицу мне на голубую рубашку пришей.
– Дона Мария пришьет, – говорит дона Арлет, любуясь вышивкой. Удивительно, как ей в этот раз удалась Дева! Лицо, взгляд, одежда… Абсолютно как живая!
* * *
– Филипа! – зовет дона Соланж, причесываясь перед зеркалом. – Давай в темпе! Мы опаздываем, а ты еще не помыла свою тарелку!
– Дона Мария помоет, – бурчит Филипа. Она выходит в прихожую и, душераздирающе зевая, начинает медленно зашнуровывать высокие черные ботинки. – Ну мам, почему я не могу посидеть один день дома?!
– Потому что придет дона Мария, – говорит дона Соланж. – Она будет убирать, а ты будешь ей мешать.
* * *
– Я вообще не понимаю, зачем нам домработница! – хмуро говорит сеньор Витор, складывая брюки и аккуратно вешая их на спинку стула. – Только деньги выбрасывать!
– Мои деньги, – уточняет дона Арлет. Она снимает очки и массирует покрасневшую переносицу. – Я их зарабатываю и трачу как хочу.
– Да плевать, чьи деньги! – Сеньор Витор раздраженно кидает носки в корзину с грязным бельем. – Всю жизнь жили без домработницы и ничего, не умерла ты. Где это видано, чтобы женщина ничего не делала по дому?!
– Я работаю, – ледяным голосом отвечает дона Арлет. – Работаю так же, как и ты. Если ты считаешь, что тебе не нужна домработница, ты можешь сам и стирать, и готовить, и убирать. И пуговицы сам себе пришивай.
* * *
– Мам, ты чихаешь как из пулемета. – Филипа сует доне Соланж упаковку бумажных салфеток. Дона Соланж мотает головой.
– Рулот туаледтдой бубаги при… де… – Она часто-часто машет руками, как крыльями, судорожно втягивает в себя воздух и наконец чихает так, что подвешенный к потолку большой медный гонг отзывается гудением.
– Сидела бы ты завтра дома! – кричит Филипа из туалета. – Куда ты пойдешь в таком состоянии?
Дона Соланж сморкается в салфетку.
– Не могу, солнышко, – говорит она гундося. – Это тебе школу прогулять – раз плюнуть, а мне надо деньги зарабатывать.
– Я тоже могу пойти работать, – обиженно заявляет Филипа, выходя из туалета с пухлым рулоном розовой туалетной бумаги.
– Можешь, – соглашается дона Соланж. – Но пойдешь учиться.
Филипа молча кидает в нее бумагой.
* * *
Раз в месяц дона Арлет и дона Соланж встречаются в кафе «Сладкая лодка». Они садятся за угловой столик: дона Арлет лицом к стойке, а дона Соланж – лицом к двери.
Дона Соланж заказывает чашечку кофе и подтягивает к себе маленькую жестяную пепельницу. Дона Арлет заказывает чайник чая и ломтик подсушенного хлеба.
Пока заказ не принесли, дона Соланж сосредоточенно курит, а дона Арлет читает карманную Библию. Потом дона Арлет захлопывает Библию и наливает себе чай в белую чашку с логотипом кафе.
– Ну что, дона Мария, – любезно спрашивает она, – сколько я вам должна в этом месяце?
– Шестьсот, – отвечает дона Соланж, затаптывая сигарету в пепельнице. – А я вам?
Дона Арлет достает из сумки записную книжку, заглядывает в нее и долго что-то подсчитывает, шевеля губами.
– Пятьсот пятьдесят, – говорит она наконец. – Плюс два раза по два евро за подшитые брюки. Вместе – пятьсот пятьдесят четыре.
Дона Соланж кивает. Дона Арлет протягивает ей белый конвертик.
– Шестьсот.
Дона Соланж заглядывает в конвертик и пересчитывает деньги. Потом вытаскивает оттуда две купюры по двадцать и одну по десять, а из собственного кошелька – две монеты по два евро. Купюры она кладет в кошелек, а монеты – в конвертик и отдает конвертик обратно доне Арлет.
– Пятьсот пятьдесят четыре.
Дона Арлет прячет конвертик обратно в сумку.
– Когда вы завтра придете, – говорит она, – пришейте, пожалуйста, пуговицу к голубой рубашке, хорошо? Я ее на кровати оставлю. Мою вышивку с дивана убирать не надо.
– Хорошо. – Дона Соланж отпивает остывший кофе и зажигает новую сигарету. – А вы полейте, пожалуйста, розовый гибискус, который на балконе. А если Филипа опять оставит немытую тарелку, вы за нее не мойте. Нечего.
Прощаясь, дона Арлет и дона Соланж дважды осторожно соприкасаются щеками.
– Спасибо, дона Мария, – говорит дона Арлет. – Вы идите, я заплачу.
– Нет-нет, дона Мария! – возражает дона Соланж. – Сегодня плачу я. Вы что, забыли, что вы платили в прошлом месяце?
