Текст книги "Русские инородные сказки - 6"
Автор книги: Макс Фрай
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
– Что ж, теперь можно подумать и о поэзии, – пробормотала Моль, окончательно запутавшись в складках тяжелого драпового пальто. Пальто висело в шкафу, шкаф стоял в прихожей, прихожая помещалась в квартире, а та – на третьем этаже старого трехэтажного дома – последнего в ряду таких же точно старых трехэтажных домов по улице Вознесенской.
– Этаж последний, – сказала Моль и повторила, пробуя каждое слово на вкус: – Этаж – какой?.. Правильно: последний. Как поцелуй, париж, танго, укус или ангел…
Этаж – последний, чулан – все тот же,
Все та же дрянь размазана по стенам…
Неплохо.
Она огляделась. В темном шкафу – одна-одинешенька среди хлопьев пыли и легиона рубашек, повисших на плечиках.
Стоп-кадр: застывший в пыльном воздухе сонм ангелов…
– Сонм-сонм… сонм-сонм-сонм… – промурлыкала Моль и едва не поперхнулась:
Здесь сонмы ангелов, алкая свободы,
Стучатся в пыльные и сумрачные своды.
Тут откуда-то сверху раздался Голос. Он был таким зычным и гулким, что вначале Моль ничего не расслышала.
– Что? – закричала она. – Я ничего не слышу!
– Я говорю: нет у нас никаких сводов! – громыхнул Голос.
– Вы не могли бы говорить потише?!! – взмолилась Моль. – Желательно – шепотом! Говорите шепотом, будто в шкафу кто-то уснул и вы боитесь его разбудить!
– Если этот Кто-то уснул и я боюсь Его разбудить, – раздумчиво прошептал Голос, – чего ради я стану с Ним разговаривать?
– Хороший вопрос, – призналась Моль и немного раздраженно добавила: – А вы что, философ? Парадоксов друг?
– Что-то в этом роде… – ответил Голос. – Так куда они стучатся, сонмы эти?
– Они стучатся в стены, дверь и потолок! – ответила Моль.
– Зачем же они безобразничают? Случайный прохожий может подумать, что в шкафу завелся полтергейст! Представляете себе, что тогда начнется!
Моль тихонько засмеялась:
– На самом деле никто никуда не стучится. Просто я снова попала в Безвыходное Положение, а в Безвыходном Положении только и остается что писать стихи. Видите ли, я запуталась в складках. Этот мир полон складок. Окажись на моем месте кто пожиже, он бы уже рыдал, ожидая неминуемой смерти!
– А вы, стало быть, в ожидании неминуемой смерти – стишата пописываете?
– Ага! – радостно созналась Моль.
– И много уже написали?
– Уйму!
– Тааак… – Голос звучал все громче и громче, словно позабыв о том, что его просили сбавить тон. – Ну и где же они – ваши стихи?
– Где?.. – Моль слегка растерялась. – Ну… по большей части… тут.
– Простите?
– Я помню их наизусть.
– Что ж, прочтите что-нибудь…
– С удовольствием. Что бы вам хотелось услышать?
– Что-нибудь осмысленное… с намеком… на обстоятельства.
– Ясненько! – сказала Моль. – Никаких проблем:
Вы засмейтесь, палачи!
Вы рассмейтесь, скрипачи!
Смейтесь, смейтесь, усачи!
Хохочите, хохмачи!
Наступила тишина. Голос ждал продолжения, а Моль – аплодисментов. Наконец она вежливо кашлянула, как бы давая понять, что пауза затянулась.
– Ну что ж, – осторожно сказал Голос, – нельзя не признать… у вас хорошее чувство ритма…
– Спасибо! – просияла Моль. – Я знала, что вы станете меня боготворить и из элементарного чувства благодарности спасете от неминуемой гибели! Ведь правда, спасете?
– Разумеется… – рассеянно отозвался Голос и, помолчав, как бы нехотя добавил: – А ведь я тоже пишу стихи. Хотите послушать?
– Конечно!
– Вот – самое свежее, надеюсь, вам понравится:
Вскормил кукушку воробей,
Бездомного птенца,
А тот возьми да и убей
Приемного отца!
Моли стихотворение не понравилось.
– Совсем неплохо… – сказала она после минутного молчания: – Птенец – бездомный. Голодный, наверное… И убийство – неожиданное и жуткое. За душу берет!
– А вот еще:
Тот, кто крошек не сберег,
Черствой коркой пренебрег,
Будет каяться, когда
Постучится в дверь нужда.
– Превосходные стихи, – солгала Моль, – сразу видно профессионала. К тому же – мудрые!.. Я, пожалуй, возьму у вас пару уроков стихосложения. Не хотите ли пригласить меня на чашку английского чаю?
– Я бы не прочь, – ответствовал Голос, – да вот загвоздка: терпеть не могу чай.
– В таком случае можно было бы ограничиться кофе со сливками…
– Я вообще не пью.
– Никогда?
– Никогда.
– Вот ведь незадача какая… А что же вы делаете?
– Вот, иногда с насекомыми беседую, но это – в хорошем расположении духа…
– Стало быть, у вас – хорошее расположение духа?
– Сносное.
– Тогда уже можно начинать меня спасать. Будь вы не в настроении, появилось бы какое-то оправдание, а так… никакой причины не спасать меня у вас нет. Так что – давайте… приступайте.
Голос хмыкнул и пробурчал:
– Вас не нужно спасать. Вы и сама превосходно справитесь. Поверните направо. Теперь налево. Поднимитесь наверх. Налево. Еще раз налево. Все. Вы совершенно свободны.
Моль взлетела и покружила немного в темноте, пытаясь распознать источник Голоса. Не найдя никого, она протиснулась в замочную скважину и только собралась было покинуть навсегда пыльный старый шкаф, но тут Голос шепнул:
– Хотелось бы уточнить кое-что напоследок… если можно…
– Конечно, все что угодно! Я вам так обязана!
– Про палачей я все понимаю. Вы засмейтесь, палачи. Все ясно. А вот со скрипачами куда сложнее. Откуда эти скрипачи? Что за скрипачи такие?
Моль вздохнула и призадумалась, пытаясь сформулировать ответ. Голос понял ее молчание по-своему и продолжил:
– Ну хорошо, не надо скрипачей. Давайте с усачами разберемся. Разве на их месте не могли оказаться лихачи? Или циркачи какие-нибудь?
Моль снова вздохнула:
– Нет, никак не могли.
– Но почему?
– Видите ли, если бы на их месте оказались циркачи, вы бы меня не спасли.
Голос помолчал немного и сказал:
– Ничего не понимаю.
– Я тоже, – призналась Моль. – Но заклинание должно быть идеальным, каждый элемент на своем месте. Иначе не сработает.
– Какое заклинание?
– Все мои стихи написаны в Безвыходном Положении. Я живу, пока пишу. Прощайте.
Сказав это, Моль выпорхнула наружу, покружила по комнате и пропала из виду. Старый шкаф вздохнул и пробормотал про себя:
– Трюкачи. Калачи. Врачи. Мячи. Очи… Ничего не понимаю…
Оазис– А все потому, что нам чертовски не хватает гибкости, – сказал телеграфный столб.
– В самом деле? – удивился Южный Ветер. – Я бы с вами согласился – просто из вежливости, но боюсь, это было бы опрометчиво: всем и каждому ясно, что у меня маловато опыта, чтобы осмыслить данное утверждение. Я, пожалуй, воздержусь… и не просите… не умоляйте… ни в коем случае не настаивайте! Видите ли…
– Вижу, – перебил его столб, пытаясь задавить собеседника апломбом и тем самым умерить его пыл, – я прекрасно все вижу. В этих краях меня называют дальновидным.
– Так и называют?.. Дальновииидным? – засмеялся Ветер. – Да ведь это просто потому, что видно вас – издалека…
Телеграфный столб обиженно накренился. Провода загудели.
– Какая неловкость! – посетовал Ветер. – Если бы вам вздумалось пригласить меня на танец, я бы, пожалуй, отказался. Вы бы мне ноги оттоптали!
– Знаете что! – вспылил телеграфный столб. – Я тут, между прочим, по служебной надобности. Извольте удалиться. Вы не оправдали моих надежд.
– Каких именно? – фривольным тоном осведомился Ветер.
– Далеко идущих! – отрезал столб и демонстративно отвернулся. Птица с возмущенным клекотом сорвалась с насиженного местечка и канула в небе.
– Счастливо оставаться! – крикнул Ветер и, быстро набирая ход, помчался вслед за птицей. Мгновение спустя он вернулся: – Был неправ. Сожалею. Учту и исправлюсь.
– Что вы там бормочете? Говорите четко и ясно!
– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ!!! – дунул-грянул Южный Ветер. Песок ближайшего бархана взметнулся и медленно рассеялся в воздухе.
Повисла тишина. Солнце тускло мерцало в зените, как адская линза. На горизонте показались крошечные, медленно ползущие тени: из Багдада шел караван – к морю. Наконец Ветер не выдержал и тихонько кашлянул. Столб медленно, словно во сне, повернулся к нему:
– Когда я был деревом…
Ветер поперхнулся пылью:
– Кем? Чем?
– Когда я обладал корнем и кроной…
– Вы бредите.
Столб пожал плечами и снова отвернулся. В глазах его блеснули слезы. Ветер, устыдившись, пошел на попятный:
– Сглупил! Не обращайте внимания. Продолжайте, прошу вас!
Столб прикрыл глаза и, казалось, позабыл и о пустыне, и о нетерпеливом своем собеседнике. Голос его внезапно окреп, будто до сих пор он спал и только теперь, по прошествии немалого времени, пробудился от сна:
– Когда я был гибким и крепким деревом, осененным праздной листвой деревом, светлым с прозрачною кроной деревом, поющим, покой-силу дарующим деревом, все было иначе.
Я обитал в Перу, на склоне холма под названием Холм Благого Предзнаменования.
Я плодоносил.
Я был истинно любящим деревом.
Корень мой уходил в землю на тридцать четыре меры – земля распахивалась навстречу, и небеса принимали меня.
Когда я был деревом, существа этого мира приходили, чтобы отведать моих плодов, укрыться под моей кроной, поглядеть на меня и показать детям, внукам, дорогим чужеземным гостям, женам и дорожным попутчикам.
Я был весьма известным и всеми уважаемым деревом.
Мыши старались рыть норы вблизи от меня, и птицы в бессчетном количестве вили гнезда в моих ветвях.
Паломники приносили мне жертвы воды и хлеба. Женщины исцелялись от бесплодия, принимая мою кору как лекарство. Дикие свиньи приходили, чтобы тереться об меня, они натирали свои щетинистые бока до блеска, и даже годы спустя бока их лоснились.
Индейцы племени кечуа назвали меня Господь Всех Деревьев и почитали в качестве племенного тотема. Раз в месяц они приходили, чтобы справить Праздник моего Имени, и я щедро вознаграждал их, даруя племени процветание. Кечуа хоронили мертвых в корзинах, сплетенных из моих волос, в такие же точно корзины укладывали новорожденных. Жених предлагал невесте листья, сорванные ранней весной. Если невеста готова была принять его, она жевала листья и глотала мой сок. Я оплодотворял ее за девять месяцев до свадьбы, и когда по прошествии следующих девяти месяцев рождался ребенок, Истинным Отцом называли меня, а того, чье семя продолжало свой путь в отпрысках, – Вторым Отцом.
Поколение сменялось поколением, округа преображалась: человеческие селения строились, приходили в забвение и разрушались, реки разливались, возвращались в свои русла и пересыхали, созвездия над головой меняли свой ход, а я все стоял – крепкий, непоколебимый, могучий – дни и ночи напролет беседуя с далеким твоим пращуром, Северным Ветром…
– Вот те на! – воскликнул Южный Ветер. – Стало быть, спесивый, сбрендивший старикашка – твой старый кореш! Если все сказанное – правда, мы с тобой – почти кровные родственники, так что – с тебя причитается! Я до сих пор время от времени навещаю дедулю, чтобы поставить ему рюмку-другую. Уж и сам не знаю зачем. Ничего путного в последнее время он уже не рассказывает, не то что прежде…
– Вы… ты говорил с ним? Он помнит меня?! Он упоминал обо мне?!! – закричал телеграфный столб. Электрические провода натянулись как струны.
Ветер задумчиво пошелестел, наматывая круги:
– Старикан и в самом деле говаривал о Старом Индейском Дереве, с которым он век или два играл…
– …в кости! – закончил столб. – Мы резались в кости, причем он всю дорогу проигрывал.
– Еще он говорил, что ты – жулик каких мало!
– Это я-то? Ерунда! Поклеп! Посуди сам: как я могу жульничать? Мне, извини за вульгарный натурализм, просто НЕЧЕМ жульничать. Это он вечно пытался дунуть исподтишка, чтобы повернуть кости нужной стороной кверху, да только судьбу не обжулишь! Он мне и по сей день должен.
– Вот как? – засомневался Ветер. – Что-то на него не похоже… Я, помнится, как-то раз задолжал одному деятелю упряжку быков, и старикан мне все уши прожужжал: долг, мол, святое… Особенно – карточный долг… Ну, теперь я ему это припомню…
– А ведь ты мог бы за него рассчитаться, – тихонько сказал столб.
– Еще чего! – захохотал Ветер. – Пусть старикан раскошелится, он богаче любого из нас. Купит-продаст кого хочешь…
– Мне его деньги ни к чему…
– Ты меня заинтриговал, – признался Южный Ветер и подлетел поближе. – Чего же тебе надобно?
Столб угрюмо вздохнул и позвенел проводами:
– Видишь эти чертовы кандалы?
– Тоненькие висюльки, которые уходят за горизонт? Я все хотел спросить: что это за хреновины такие и зачем вы, столбы, ими обматываетесь с головы до ног?
– Сдуй их.
– Не понял…
– Ты ведь можешь дунуть как следует?
– Не вопрос…
– Дуй.
Южный Ветер набрал горячего воздуха и дунул – сперва легонько, потом посильнее. Столб накренился, но провода не поддались.
– Ого! – закричал Ветер. – Ну держись…
И он дунул по-настоящему. Песчаные языки поднялись на такую высоту, что птицы – одна за другой – падали вниз, словно пустыня слизывала их с неба. Далекий караван, успевший за время беседы проделать немалый путь, разметало по сторонам: верблюды сели в песок, люди потеряли друг друга из виду и бродили в темноте, выкрикивая имена богов и посылая им проклятия на всех языках мира. Немногочисленные пустынные животные поспешили укрыться от ветра, а те, кто не успел, припали к земле, пережидая внезапное бедствие.
Электрические провода натянулись до отказа. Звук, который они издавали, сопротивляясь, напоминал человеческий вопль. Наконец с оглушительным звоном они лопнули, и телеграфный столб покатился по земле как спичка.
– Ну вот, – сказал Южный Ветер, весьма довольный собой. – Это было нелегко, но мы справились… Что-нибудь еще?..
– Да, – с трудом выговорил запыхавшийся, изрядно потрепанный столб. – Теперь поставь меня ровно…
– Как скажешь, дружище…
– И прощай…
Буря окончилась так же внезапно, как и началась. Пыль улеглась, и сквозь ее завесу, быстро рассеивающуюся, вновь показалось солнце. Ветер поднялся над пустыней, принимая в свои объятия встревоженных птиц, баюкая их и покачивая на воздушных волнах. С высоты его полета пустыня выглядела как прежде. Животные спешили по своим делам, растения стряхивали песок, поднимаясь из земли, как велел им инстинкт, выжившие после катаклизма люди вставали на ноги, чтобы привести в порядок поклажу, разыскать верблюдов и похоронить мертвецов.
Изменился лишь баланс сил. Вглядываясь, вслушиваясь, принюхиваясь, Ветер распознавал новую тенденцию: вначале эти изменения было малозаметными, неосязаемыми, но с течением времени скрытое становилось явным.
Посреди пустыни появилось Нечто Существенное.
И все, что обычно здесь катится, карабкается, семенит, ходит и ползает, не придерживаясь какого-либо порядка или плана в своих перемещениях, внезапно обрело Направление, будто изнутри невидимого круга кто-то протянул электрические провода – к каждому кустику, каждой пустынной змее, шакалу, орлу или мыши.
Когда далекие караваны – один за другим – стали сходить с проторенных путей, Ветер понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Подчиняясь общему движению, он поспешил туда, где всего каких-то пару колов времени оставил торчать из песка рассохшийся телеграфный столб, уже догадываясь о том, что увидит, когда приблизится на расстояние легкого дуновения.
ЧревоИона. Эй, там, снаружи!
Кит. Ты когда-нибудь спишь вообще?
Иона. Не-а!
Кит. Чего тебе?
Иона. Мне скучно, кит!
Кит. Господи, когда же это кончится?..
Иона. Ты бы спел, что ли…
Кит. А ты отстанешь?
Иона. Ну, если хорошо споешь…
Кит. Ладно, слушай.
(Поет.)
Иона (перебивает его). Похоже на колыбельную… Невесело как-то…
Кит. Я очень хочу спать. Очень. Хочу. Спать. Это – колыбельная. Я думал, может, ты, наконец, уснешь и дашь мне отдохнуть. Честное слово, я не хотел тебя глотать. Я СОВСЕМ не хотел…
Иона. Это ведь колыбельная для китов, верно?
Кит. Верно. Других я не знаю.
Иона. То есть такие вот… колыбельные… вы детишкам своим поете… на ночь…
Кит. Так и есть.
Иона. И они засыпают и спят прямо в воде?..
Кит. Да.
Иона: Вот бы посмотреть на это.
Кит: Эээ…
Иона. Одним глазком только…
Кит. Знаешь, я бы тебя хоть сейчас… изблевал. Но – не положено. Я ведь очень послушный кит. Придется тебе посидеть тут еще… ммм… некоторое время.
Иона. А это сколько?
Кит. Пока не поумнеешь.
Иона. А…
Кит (про себя). Ты бы уже поумнел, что ли…
Иона. Не могу.
Кит. Ну вот, так и будем, значит… без сна и усталости… без сна… и усталости…
Иона. Кит!
Кит. А?
Иона. Не спи! Ты когда засыпаешь, у тебя температура падает… внутри. И я замерзаю.
Кит. Вот, оказывается, в чем дело! Что ж ты… молчал?.. Давно бы уже костерок развели! А я бы выспался наконец…
Иона. Ну ты голова, кит! Сам я не додумался. Может, и дровишек подкинешь?
Кит. Лови. Так ты, пожалуй, поумнеешь рано или поздно.
Иона (раздумчиво). Главное – с чего-то начать…
САША ЗАЙЦЕВА
ОДЕЖДА ДЛЯ ДОМОВЫХУ одного склочного старика, сапожника, умерла любимая дочь. Он похоронил ее, а потом, разбирая вещи дочери, обнаружил среди всего распашонки и маленькие ботиночки. Он не понял, что это за лилипутская одежда, сложил ее в мешок и пошел домой. Дом, где жила его дочь, он заколотил досками, чтобы жить в нем смогли только дикие звери. Он пришел к себе в каморку и разложил непонятные вещи на столе. Попробовал примерить один крошечный ботиночек, и тот налез ему только на большой палец ноги. Он подумал: должно быть, моя дочь дружила с домовыми. У старика домовых не водилось, и он пошел к соседям.
– Домовые есть? – спросил он прямо.
– Водятся, – ответили соседи.
– Тогда вот им, – сказал старик и протянул соседям сверток с распашонками. – Одежда.
Соседи заглянули в сверток и спросили:
– У вас умер внук?
Старик вернулся домой и выпил три кружки пива. Потом он вернулся к могиле дочери, чтобы черкнуть на дощечке рядом с «доченька» еще одно слово: «Внук».
Старик не мог просто так смириться с тем, что ему полагался внук, а теперь шиш. Старик выпил еще пива и пошел в соседнюю деревню с оружием.
– Отдайте мне каких-нибудь детей, – сказал он, – иначе будет война. Только мальчиков! – добавил он, потому что сам был когда-то маленьким мальчиком, а что делать с маленькими девочками – он не знал.
Жители деревни немного испугались. Войны этот старик, конечно, не устроит, но с него станется подпалить курятник или потоптать огороды. И они решили отдать старику самых ненужных детей, какие были в городе: брата и сестру, чьи родители давно погибли. Теперь они жили на улицах и просили денег у деревенских, надоели совсем. Деревенские нарядили брата в чистую одежду, а его сестру – в мальчишеские брюки. Они привели детей к старику и сказали:
– Оба мальчики. Теперь проваливай!
Старик схватил брата левой рукой, а сестру – правой, бросил оружие в канаву и пошел куда глаза глядят. Брат и сестра почти не боялись, они решили, что старик богатый и усыновил их, чтобы поселить в усадьбе и сделать наследниками.
Старик завел их в поле, достал мяч и сказал:
– Ну что, футбол?
Брат немного поиграл с ним, а сестра все это время сидела под деревом и дула в травинки.
– Почему твой брат не играет? – спросил старик у мальчика. – Эй ты! – крикнул он девочке. – Лови мяч!
Он бросил ей мяч и попал девочке по лицу. Девочка заплакала как настоящая девочка. Старик разозлился: ему подсунули бантики да рюшечки в обманной упаковке!
– Эту девочку мы продадим в цирк, – сказал он. Как раз мимо проезжал цирк. – Берите, – нахваливал старик девочку, а циркачи слушали внимательно, – хорошая девочка, маленькая, работящая, а если работать не будет – можно ей в лоб дать! Вот как я.
Кончилось тем, что циркачи побили старика, дали детям конфет, разрешили убрать навоз из верблюжьих клеток и уехали прочь.
Старик лежал на дороге, побитый, и один за другим выплевывал зубы. Дети совали ему конфеты, те, что помягче, а карамель сами грызли. Старик заплакал. Он думал, что внуки – это совсем другое, это игры на свежем воздухе и сладкий чай вечером и, возможно, массаж ног.
Он вернулся в деревню.
– Возьмите обратно своих детей, – сказал он и подтолкнул брата и сестру вперед.
Деревенские смотрели на старика и примечали, что сил у него нет, а оружия тем более, и были спокойны за свои огороды и курятники.
– Детей заберите! – просил старик, брат и сестра цеплялись за его пыльные штанины, а деревенские скармливали старику картофельные очистки, но больше ничем не помогали. – Заберите! – негодовал старик и пытался втолкнуть детей в чужие окна и двери. Детей выталкивали обратно, а старику вышибали последние зубы.
Они ушли из деревни, жуя корни петрушки, старик прихрамывал, мальчик его держал за руку, а девочка собирала подорожник, чтобы ухаживать за стариком. Они поселились в землянке старика, и тот продолжил привычное дело: чинил чужие ботинки да туфли. Каждому, кто приносил ему обувку на почин, старик говорил: «Детей не хотите?» Но брата с сестрой никто не брал. Старик начал наряжать их к началу рабочего дня, усаживал возле дверей, словно кукол, и повесил табличку: «Бесплатно дети!» Никто не брал их по-прежнему. Скоро брат и сестра подросли, старик отвел их в школу и попытался оставить там навсегда, но какой-то сердобольный учитель привел их домой. Прошло много лет, мальчик поступил в академию, а девочка – в колледж для благородных девиц, и каждый день старик слал им письма, заканчивающиеся одной и той же фразой: «Дом сгорел, можете не возвращаться».
Брат и сестра вернулись с фотографией нового дома, который они купили старику.
Они постучались в двери его мастерской, держа наготове фотографию.
Они привезли ему мягких шоколадных конфет, а он не стал их есть и переезжать отказался, потому что болел, он обкашлял их с ног до головы и сказал, что сморкается в занавески пятую неделю и пусть его не пытаются переучить, все равно скоро в гроб.
Ночью старик, не пытаясь бороться с любопытством, залез в дорожную сумку девочки.
– Что ты ищешь? – спросила проснувшаяся девочка.
– Я подумал, – сказал старик, – может быть, у тебя есть одежда для домовых.
– Одежда для домовых? – спросила девочка.
– Да, маленькая такая.
– Вот такая? – сказала девочка, покопавшись в сумке. Потом она заснула и не видела, как изо всех сил пытается не умереть от старости девяностолетний сапожник.
