Текст книги "Зеркалам нельзя доверять (СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Криденс медленно свыкался с мыслью, что теперь так будет всегда. Они будут видеться за столом три раза в день, вместе пить чай, вместе ужинать. Вечером желать друг другу спокойной ночи, утром – доброго дня. Они будут разговаривать, и когда Криденс наберётся смелости, он обязательно спросит мистера Грейвза…

– Какой у тебя любимый цвет? – вдруг спросил мистер Грейвз, и Криденс вздрогнул от неожиданности, выронил вилку на пол. На колене осталось пятно от соуса. Криденс сжался от ужаса, что своей неловкостью всё испортил и мистер Грейвз сейчас разозлится. Запретит садиться за стол. Отправит на кухню. Лишит ужина. Выгонит из дома. Но мистер Грейвз магией поднял вилку, уничтожил весь беспорядок и сказал, что Криденс нужен ему.

Он научил его странной, но забавной игре в цвета. Он взял его с собой на прогулку, они шли рядом по узкой тропинке над рекой, и разговаривали – Криденс не помнил, чтобы они когда-нибудь так долго говорили. Мистер Грейвз не сердился, когда Криденс задавал вопросы или болтал, а отвечал и слушал, будто ему было интересно. А потом он велел Криденсу загадывать цвет и сказал, что хочет поцелуй в награду. Криденс ужасно смутился и ничего не понял, но не посмел возразить.

Он знал несколько поцелуев. Модести иногда целовала его в щёку. Мэри Лу целовала в лоб Честити, когда была ею особенно довольна. А ещё Криденс видел, как мужчины целуют женщинам руки или как подруги расцеловываются в щёки при встрече. Он не понимал, почему мистер Грейвз хочет поцелуй от него, но потом вспомнил, что мистер Грейвз сказал, что испытывает к нему симпатию – а Криденс ничего не сказал в ответ, даже не поблагодарил. Но наверняка мистер Грейвз хочет, чтобы Криденс тоже испытывал симпатию, поэтому хочет, чтобы Криденс поцеловал его…

Он запутался в своих рассуждениях, а спросить бы никогда не осмелился, он ведь не хотел выставлять себя перед мистером Грейвзом полным болваном, который даже не может выразить, как сильно он счастлив быть рядом с ним. Когда мистер Грейвз выиграл, Криденс был полон решимости открыть ему свои чувства, и поцеловал не так быстро и поверхностно, как это делали друзья при встрече, а по-настоящему: долго, сильно прижавшись губами к щеке. Она была тёплой, щетина немного колола губы, а кожа вблизи головокружительно пахла терпкой свежестью и чуть-чуть табаком. Криденс стоял, закрыв глаза, замерев от восторженного страха, но мистер Грейвз вдруг сказал строгим голосом “спасибо, Криденс” – и стало понятно, что Криденс ошибся. Сделал что-то неправильно. Рассердил мистера Грейвза. Наверное, Криденс не имел права так целовать его, и он жалобно бормотал извинения, надеясь, что мистер Грейвз не накажет слишком сильно… Но мистер Грейвз вдруг сказал, что рассчитывал на другой поцелуй. И показал, на какой.

У Криденса остановилось сердце, когда мистер Грейвз обнял его лицо ладонями, осторожно, словно не хотел напугать, и посмотрел в глаза. Криденс не смог вынести этот взгляд. Он даже дышать не мог. Он понял, что сейчас что-то произойдёт, мистер Грейвз поцелует его – но куда?.. Как?.. Не в щёку?.. Не в лоб?.. Не в нос же?..

В губы. Мистер Грейвз поцеловал его в губы, коснулся горьковатым дыханием рта, и Криденс вдохнул его, тёмные круги поплыли перед глазами. Он думал, мистер Грейвз будет просто прижиматься ко рту, но ошибся опять. Мистер Грейвз трогал и гладил его рот губами, медленно, как раньше гладил пальцами по руке, пощипывал, задерживал в своих губах. Криденс едва стоял на ногах. Это всё не кончалось и не кончалось. Это был не один, а сто, двести, бесконечность крошечных поцелуев в каждый уголок рта. Криденс прижался теснее, положил руки ему на грудь – и мистер Грейвз обнял его крепче, взял за затылок. Его губы из тёплых становились горячими. Криденс чувствовал на них вкус табака и обмирал от ужаса и восторга. Он ничего не знал о таких поцелуях, но точно знал, что так никто не целует друзей. Никогда. Так целуют, когда никто не увидит, в темноте, тайно…

У них появилась тайна. Между ним и… Персивалем. Криденс застонал, назвав про себя его имя – от собственной дерзости, от вспыхнувшего жара, который из груди пролился вниз по животу и натянул брюки в паху. Он постарался поцеловать в ответ, тоже захватить и погладить губы, подставить свои, чтобы мистер Грейвз ещё чуть-чуть прикусил их или коснулся языком. Тот сжал его за затылок, и целовал опять и опять, бесконечно, так нежно, что от этого болело в груди.

Криденс старался повторять, что он делает – чтобы потом, если мистер Грейвз захочет, чтобы Криденс поцеловал его снова, он уже мог сделать всё правильно, так, как нужно, чтобы мистеру Грейвзу понравилось. Он почти не чувствовал ног, в животе всё похолодело, на него снова накатывала противная жаркая слабость, заставляя задыхаться. Он проклинал своё неуклюжее больное тело, которое предавало его в такой чудесный момент, от волнения голова кружилась всё сильнее. Он боялся оторваться от поцелуя, но слабость и жар становились невыносимы. Он боялся признаться, что с ним происходит что-то ужасное, и боялся потерять сознание. Криденс терпел, пока не понял, что сейчас упадёт.

Эта штука между ног казалась огромной и ужасно тяжёлой. От того, что он ненароком касался ею мистера Грейвза, становилось всё хуже, и он испугался, что мистер Грейвз сейчас всё поймёт и оттолкнёт его. Криденс всхлипнул, хватая ртом воздух. Невнятно пробормотал, что ему стало дурно, а мистер Грейвз, вместо того, чтобы отругать, прижал его к себе обеими руками и сказал, что всё хорошо. Ничего не было хорошо, но мистер Грейвз обнимал его, гладил по спине, чтобы успокоить, и горячо дышал ему в щёку. И не сердился. Нисколько. Совсем.

Криденс положил голову ему на плечо, изо всех сил стараясь взять себя в руки. Губы у него почти онемели, он не чувствовал их, лицо горело, будто он долго плакал. Мистер Грейвз гладил его по волосам и не двигался с места. Криденс обнял его в ответ, глубоко вздохнул. Слабость понемногу отступала, правда, в штанах всё ещё было ужасное неудобство, но Криденс надёялся, что со временем оно тоже пройдёт, как всегда, если подождать.

Он снова ошибся.

Оно не прошло, когда Криденсу стало лучше, и они вернулись домой, не прошло, когда он готовился ко сну. Криденс боялся, что у него внутри что-то сломалось, и теперь он никогда не избавится от этой беды. Он знал, что, если сунуть руку в штаны, сжать эту штуку несколько раз, то из неё выдавится странная белесая жидкость, солоноватая на вкус, и после этого станет легче. Но трогать себя там было стыдно и мерзко, а он сегодня сделал уже достаточно глупостей. Так что он лежал и ждал, когда же оно пройдёт. Он думал, это была какая-то дурная болезнь, и надеялся, что мистер Грейвз не рассердится на него, если признаться ему, что болен. Может быть, магией это легко можно вылечить.

Когда вечером мистер Грейвз зашёл пожелать спокойной ночи, Криденсу всё ещё было плохо. Он никак не мог заставить себя успокоиться. Он пытался отвлечься, вспоминая про поцелуй, но это не помогало. Он надеялся, что мистер Грейвз ничего не заметит и не узнает, какой Криденс отвратительный с этой распухшей между ног штукой. Но от мистера Грейвза ничего нельзя было скрыть.

Он сразу догадался, что что-то не так. Пообещал, что не накажет за то, что Криденс себя плохо чувствует. Он сказал это так спокойно, что Криденс поверил: наверное, мистер Грейвз волнуется за него, наверное, он бы не хотел, чтобы Криденс умер от какой-то непонятной болезни.

Криденс признался во всём, когда мистер Грейвз велел показать, в чём дело. Мистер Грейвз сказал, Криденс не болен. Сказал, что знает, как помочь, сказал, что покажет, что делать. Не будет сердиться.

Криденс ужасно надеялся, что этот способ будет не очень болезненным, что не придётся ничего отрезать… он даже не успел перебрать в голове другие ужасающие варианты, когда мистер Грейвз положил руку прямо туда и погладил.

Криденс был в панике. Он никогда там не гладил. Он трогал себя, когда мылся, или когда невыносимо было терпеть, но он знал, что это ужасное, стыдное место, про которое нельзя ни говорить, ни думать. Не может быть, чтобы мистер Грейвз этого не знал!

Конечно, знал.

Криденсу хотелось закрыть лицо руками, мистер Грейвз продолжал гладить его через штаны, и Криденс чуть не плакал от ужаса и стыда.

Но мистер Грейвз спокойно говорил, что знает, как помочь. Что это не плохо. Криденс всей душой хотел ему верить, но одновременно ему хотелось немедленно умереть. Это было так стыдно, но мистер Грейвз был таким спокойным, будто хорошо знал, что делать. Криденс умолял его перестать, но мистер Грейвз повторял, что поможет. И гладил, чуть-чуть сжимая пальцы, так что сквозь ужас Криденс начал чувствовать… чувствовать, что это приятно. Как поцелуй, только в сто раз лучше, потому что приятно было не на губах, а сразу во всём теле.

Криденс вцепился в его руку, потому что больше не за что было держаться, а мистер Грейвз продолжал гладить. Когда Криденс бросал короткие взгляды ему в лицо сквозь ресницы, он не видел ни отвращения, ни упрёка. Он видел внимательные чёрные глаза и лёгкую улыбку – мистер Грейвз улыбался ему. Криденс почти поверил, что он лучше знает, как поступать, и почти перестал бояться, когда мистер Грейвз вдруг расстегнул пуговицы на его пижамных штанах, проник внутрь и взял его там голой рукой. Криденс перестал дышать, ему показалось, он весь горит. А мистер Грейвз не слушал никаких извинений и оправданий – он повторял, что поможет, и смотрел на Криденса ласково и строго.

От этого становилось не страшно. Криденс цеплялся за его взгляд. Ему хотелось, чтобы мистер Грейвз говорил ещё, его голос успокаивал, разгонял страх. Мистер Грейвз был сильнее страха, он хотел помочь… Он не злился. Он был рядом, держал за руку, говорил, что всё хорошо. Криденс изо всех сил пытался ему поверить. Мистер Грейвз наверняка точно знал, что делать. Мистер Грейвз знал всё. Он сказал, если приятно – это не плохо. Сказал, это красиво. Он хотел слышать, что Криденсу хорошо – но Криденс не знал никаких подходящих слов, он мог только стонать и кусать губы.

Больше не было никого, только он и мистер Грейвз, а мистер Грейвз всегда был к нему добрым, ему нельзя было не верить, наверняка это тоже была какая-то тайна. Криденс так хотел верить, что всё будет хорошо, что больше не будет больно, ведь мистер Грейвз никогда не делал ему больно, и сейчас тоже не будет, мистер Грейвз знает лучше, он знает всё, он хороший, он не будет обижать и насмехаться, он поможет, он сказал, что поможет, сказал, что знает, как это хорошо, сказал, что покажет…

– Сейчас! – приказал мистер Грейвз, и Криденса скрутила тягучая судорога, пронеслась по всему телу, как невыносимый сладкий огонь, Криденс почти закричал, как от боли, а потом – расплавился, растёкся и потерял себя.

Когда он почувствовал мокрое на новой пижаме – он с ужасом понял, что испачкал её. Мистер Грейвз сделал ему так хорошо, а он не удержался, и теперь и пижама, и он сам, и… Криденс в панике понял, что испачкал руку мистера Грейвза. Он сжался в комок, всхлипывая от ужаса, проклиная себя за то, что натворил – но мистер Грейвз сел к нему ещё ближе, наклонился и повторил, что всё хорошо.

Хорошо!.. Криденсу хотелось умереть. Он ненавидел себя. Он был глупым, грязным, никчёмным, уродливым, бесполезным.

– Ты очень приятно пахнешь, Криденс, – тихо сказал мистер Грейвз, когда заклинанием очистил свои пальцы. Он пропустил лишь одну полупрозрачную каплю, которая ползла по тыльной стороне ладони к белоснежному манжету. Криденс хотел сказать об этом, но мистер Грейвз стёр её пальцем и спросил, будто это было обычным делом: – Когда-нибудь пробовал себя на вкус?..

Криденс признался, что да – невозможно было соврать, когда мистер Грейвз наклонялся к нему так близко.

– Тебе понравилось?.. – спросил мистер Грейвз и поднёс палец к его губам. Криденс с огромным облегчением понял, что надо сделать, и лизнул его. Он бы лизнул его ещё и ещё раз, чтобы точно оставить чистым, но не успел, потому что мистер Грейвз потребовал: – Дай мне попробовать, – и, прежде чем Криденс успел испугаться, поцеловал его горячим ртом.

Криденс был в ужасе, что мистер Грейвз целует его, пока Криденс ещё не успел ничего проглотить, но потом понял, что мистер Грейвз сделал это специально. Он хотел, чтобы Криденс с ним поделился, хотел узнать… Узнать Криденса.

Кто-то внутри него сломался и умер от ужаса, и кто-то новый, бесстрашный, родился взамен. Криденс, безраздельно принадлежащий мистеру Грейвзу. Криденс, который был нужен и приятен ему, которого мистер Грейвз называл хорошим, красивым, которого хотел целовать и держать в руках, на которого хотел смотреть, которого хотел пробовать… Новый Криденс был счастлив делать всё, что хотел от него мистер Грейвз. Мистер Грейвз не мог хотеть от Криденса ничего дурного. Всё, чего он хотел, было хорошим и правильным. Криденс доверял. Ему больше было не страшно.

Со временем он узнал множество новых слов и множество новых удовольствий. Он был старательным и послушным. Он был счастлив, когда слышал в ответ громкий вздох. Набираясь смелости, он искал новые способы радовать мистера Грейвза.

То, что они делали, называлось – сексом. Они стали – любовниками. В прежней жизни его приёмная мать сказала бы, что такая радость – омерзительный грех. Криденс нашёл собственное слово. Такая радость была – любовь. Мистер Грейвз никогда не произносил этого слова. И Криденс знал, почему.

Персиваль считал Криденса достаточно умным, чтобы не говорить об очевидных вещах.

========== Глава третья. Артур Криденс Уэйнрайт (Бэрбоун) ==========

В чемодане Ньюта были собраны все времена года разом. А снаружи был конец апреля, снаружи время шло своим чередом.

Весна в Нью-Йорке, какой её помнил Криденс, мало отличалась от других времён года. Вокруг были те же улицы, те же дома и автомобили. Те же цвета серых стен, дым, асфальт, запах бензина. Менялось лишь то, что он не мёрз на улице, раздавая листовки, а с приближением лета мучался от жары и жажды. Где-то за оградами парков зеленели листья, ветер доносил сладковатый аромат цветов, но это было за границами того мира, где он жил. В его мире всё было серым, сизым, белесым, грязным, как пальцы в типографской краске. Два новых цвета появились в жизни Криденса, только когда появился мистер Грейвз. Чёрный и белый. Чёрный до темноты в глазах, как глухое ночное небо. Белый, как горячее летнее солнце, от которого болели глаза, но от которого нельзя было оторвать взгляд.

Здесь, в Шотландии, Криденс впервые заметил, как зиму сменяет весна. Дни становились длиннее, небо поднималось всё выше. Отступали туманы, на деревьях в саду появилась робкая зелёная дымка, а потом вдруг разом ударили цветы и листья: жёлтые и фиолетовые крокусы, алые чашечки тюльпанов, густая трава, огненные бархатцы – Криденс с нетерпением ждал, когда зацветёт розарий, над которым как следует потрудился Финли. И старая роскошная сирень. И жасмины. И жимолость. И шиповник, обрамлявший лужайку позади дома. В чемодане у Ньюта было множество чудес, там цвело всё подряд, а здесь приходилось ждать, подчиняясь естественному порядку вещей. Но здесь был дом.

Дом. Настоящий.

Криденс помнил, как в первые дни его пугало это пространство: высокие гулкие потолки, изящная мебель строгих линий, блестящие полы. Сейчас он любил это место всем сердцем – он был здесь счастлив.

Персиваль нашёлся в саду: он стоял у высокого куста шиповника, хмуро наклонив голову, механически обрывал тёмно-зелёные листья. Ветки вздрагивали и шелестели, будто им было больно.

– Я принёс, – Криденс протянул ему на ладони запонки, отвоёванные у ниффлера. Персиваль коротко глянул на них, кивнул:

– Спасибо, Криденс.

Рукава он так и не поправил. Он выглядел так, словно что-то его угнетало. Он часто выглядел так в последнее время, но на расспросы отвечал односложно, не желая делиться своими тревогами. Криденсу это не нравилось. Сейчас, после разговора с Ньютом, Персиваль выглядел мрачнее обычного.

– Что-то случилось?.. – негромко спросил Криденс.

Тот коротко глянул на него, смерил взглядом и отвернулся, будто ему не понравилось то, что он увидел.

– Нет, – сказал он.

Криденс жил с ним достаточно долго, чтобы научиться различать, когда Персиваль недоволен им, а когда – собственными мыслями. Разница была невелика, менее внимательный взгляд пропустил бы её, но Криденс видел, что тяжёлые брови сходятся над переносицей иначе, а губы складываются упрямо и горько, как от сдержанной боли. От мыслей, от которых Криденс не мог его избавить – он даже не знал, о чём они.

– Вы расстроены, – сказал он, положив руку ему на локоть.

– Да, – сказал Персиваль.

Раньше, намного раньше, Криденс был бы уверен, что это он стал причиной его хмурого настроения. Но сейчас он знал, что мир Грейвза не вертится вокруг него одного – он был гораздо больше, гораздо значительнее, чем один только Криденс и его возможные промахи. Персиваль хмурился. Ветки вздрагивали и шелестели, когда он дёргал листья и разрывал их на части.

– Я могу что-то сделать для вас, сэр?..

Грейвз отпустил ветку, посмотрел на землю под своими ногами. Он молчал, но Криденс видел, что он перебирает в голове ответы, и терпеливо ждал. Персиваль никогда не оставлял его без ответа. Даже если ему требовалось время, чтобы взвесить и отмерить каждое слово, из которого он составлял отказ, он всегда отвечал, нужно было просто дождаться. И Криденс ждал, стоя рядом, тихонько поглаживая его по руке, пока не услышал негромкое:

– Да. Можешь.

Грейвз стряхнул обрывки листьев с ладони себе под ноги, постоял, глядя на них, не поднимая головы. Потом взял Криденса за руку и сплёл с ним пальцы.

– Побудь со мной, – попросил он.

У Криденса перехватило дыхание. Он сжал пальцы Грейвза, не зная, как выразить, что готов оставаться рядом с ним, сколько угодно. Что готов сделать всё, лишь бы тот снова весело улыбался ему, шутил, чтобы не хмурился так напряжённо.

Отступив на шаг, он потянул Грейвза за собой:

– Идёмте…

Тот поднял голову, болезненно усмехнулся. Но спорить не стал – позволил увести себя в тень, к раскидистой старой липе, которая шелестела нежными светлыми листьями, подставляя их тёплому ветру. По веткам сновала, закинув пушистый хвост на спину, тощая серая белка. Она сердито цокала, будто с кем-то ругалась.

Корни липы скрывались под высокой молодой травой, её метёлочки покачивались на ветру, сочные жёлтые одуванчики, повернувшись к солнцу, золотились так, будто кто-то бросил в траву горсть монет.

– Давайте посидим здесь, – предложил Криденс. – Я сейчас принесу плед.

Персиваль всегда очень педантично относился к своей одежде, он вряд ли захотел бы сидеть там, где водилась какая-нибудь живность вроде муравьёв и других букашек. Криденс шагнул в сторону дома, но Грейвз удержал его за руку, сжав пальцы:

– Нет. Не нужно. Останься.

Криденс глубоко вдохнул, чтобы унять затрепетавшее сердце, кивнул, будто недостаточно было просто того, что он остался на месте.

– Да, сэр…

Грейвз поддёрнул брюки и сел прямо в траву, прислонился к стволу дерева. Криденс устроился у него между коленями, привалился спиной. Грейвз обнял его обеими руками поперёк груди, прижался губами к макушке. Длинно выдохнул в волосы, будто вместе с воздухом выдыхал из себя усталость и напряжение.

– Расскажите, – попросил Криденс, обнимая его руки и поглаживая кончиками пальцев слегка загорелую кожу с короткими тёмными волосками. – Мистер Грейвз…

Он называл его по имени лишь мысленно, не решаясь пока произнести это вслух, но там, в его голове, теперь куда чаще был – Персиваль, чем – мистер Грейвз.

Тот молчал, прижимаясь губами к его волосам, Криденс тоже молчал, слушая, как в левую лопатку тревожно стучит чужое сердце. Молодая резная листва шелестела над головой, холодный воздух струился вдоль самой земли, гнал по ней тени маленьких быстрых облаков. Небо над крышей дома было бледным, осенним, будто его передержали в тазу с отбеливателем, и оно истрепалось, выцвело, того и гляди – растрескается, и тогда оттуда, с изнанки, через чёрные прорехи начнут сыпаться звёзды…

– Когда я пришёл за тобой, у меня был план, – Персиваль прижался холодной щекой к макушке Криденса. – Я хотел обучить тебя, поставить на ноги – а потом натравить на Гриндевальда. Я думал о мести. Но всё изменилось. Ты всё изменил, Криденс, – тихо и просто сказал он.

Криденс водил пальцами по его голым рукам: от запястья к локтю и обратно, по тёмным волоскам на светлой коже. Правую руку расчертила сетка из белых шрамов, Криденс скользил по ним, как по лабиринту. Они больше не говорили о том, что произошло. О том, как Криденс ударил его. О том, из-за чего Персивалю теперь приходилось держать вилку левой рукой и использовать магию вместо бритвы. Если бы Криденс мог вылечить его шрамы поцелуями, если бы он мог вернуть тот день назад и остановить себя… Он сейчас, как никогда, осознавал хрупкость времени. Его не склеишь, как разбитую чашку. Сделав шаг, ты оставляешь след, и хорошо бы всегда понимать, какой след это будет.

– Мне нужно знать, чего хочешь ты, – сказал Персиваль. – Остаться здесь или вернуться в Нью-Йорк? Или уехать так далеко, чтобы нас никогда не нашли? Скажи мне.

На мгновение Криденс замер. По привычке, а не из страха – он до сих пор иногда замирал, когда надо было принять решение, сделать выбор. Раньше он впадал в тупое оцепенение, стоило ему столкнуться с вопросом, ответ на который он заранее не знал. Сейчас – он как будто задерживал дыхание перед тем, как нырнуть. Персиваль научил его не бояться делать выбор. Он был так добр и так терпелив, что иногда, когда Криденс смотрел на него, он вдруг чувствовал, как к глазам подступают слёзы. Чем он заслужил столько внимания, столько ласки?.. Что он делал такого, что тёмный взгляд, обращённый на него, светлел?..

Чем дольше он жил с Грейвзом, тем отчётливее он понимал, что не заслужил это. Ничем. Что Персиваль просто был щедр, потому что это было свойство его характера, и только по стечению обстоятельств эта щедрость сейчас доставалась ему, Криденсу. Могла бы достаться кому-то другому, но досталась – ему. Точнёхонько над его головой небеса разверзлись, и звёзды всё сыпались, сыпались, сыпались на голову, кажется, их были там – миллионы. И единственное, что он мог сделать – принимать с благодарностью эту щедрость и ждать возможности сделать что-то в ответ. Он уже задумывался о том, что бы это могло быть, но пока ещё робел. Благодарность была такой огромной, что её невозможно было выразить в словах – может быть, только длинным стихом, ритмичным, как стук сердца.

– Если мы останемся здесь, – сказал Криденс, опуская затылок на его плечо, – какой будет жизнь?

– Думаю… очень тихой, – ответил Персиваль. – Я буду следить за тем, чтобы Гриндевальд не нашёл нас. Местное Министерство магии не пустит его в Англию, в этом заинтересованы многие. Я буду работать с ними. Со временем подыщем занятие и для тебя. Станем провинциалами, будем жить уединённо. Найдём здесь друзей. Однажды я покажу тебе Париж… Венецию. Все свои любимые города. Это будет очень мирная, очень простая жизнь. Шахматы, прогулки, книги… И мы никогда не вернёмся в Америку, – спокойно сказал он.

– Вы говорили, он однажды найдёт меня…

– Я могу ошибаться. Никто не знает, что ты жив – только Ньют и Тина. А он верит, что ты погиб, и не станет искать специально. Может быть, он никогда не узнает о тебе.

– А если мы сможем вернуться, – спросил Криденс, – что будет тогда?..

Персиваль глубоко вздохнул и обнял его крепче.

– Я найду доказательства, что Валентайн помогал Гриндевальду, выкину его из своего кабинета и отправлю в Форт Кэрролл. Вернусь к работе. Работы будет много, я буду поздно возвращаться домой, часто буду злым и уставшим.

Он потёрся щекой о волосы Криденса, качнул его из стороны в сторону. Когда он говорил об идиллии провинциальной жизни, его голос звучал спокойно и безразлично. А сейчас в нём чувствовалась жизнь… даже страсть. Криденс вдруг подумал, что никогда не видел Персиваля за его настоящей работой, не знал, какой он, когда занят своим делом… Неужели он никогда этого и не узнает?.. Не встретит его измученным и уставшим, не будет ждать его допоздна, не будет ужинать с ним глубокой ночью в полном молчании, потому что Персиваль будет слишком измотан, чтобы разговаривать о том, как прошёл день?.. Не получится стать частью его настоящей, деятельной, наполненной заботами жизни?..

– Я найму тебе много учителей, – продолжал Персиваль. – Ты будешь заниматься не только магией. Я заставлю тебя учить историю, географию, математику, каллиграфию, литературу, грамматику, пару иностранных языков. Я дам тебе классическое образование, как у меня самого, ты будешь очень много читать, и не только для развлечения. Тебе придётся нелегко, потому что я буду очень требовательным. Для этой глуши ты годишься таким, какой есть, но в Нью-Йорке мне будет этого мало.

– Там… вы не будете меня прятать?..

– Нет, – уверенно сказал Персиваль.

– А если ваши друзья пригласят вас… в гости?.. или… в театр?.. – с затаённой надеждой спросил Криденс.

– Ты пойдёшь со мной, – спокойно ответил Грейвз.

– Как… ваш воспитанник?..

– Нет, – снова сказал тот.

Криденс ждал продолжения, но Грейвз молчал. Криденс тоже не знал подходящего слова, чтобы назвать, кем они приходятся друг другу. Невидимые нити связывали их вместе, и никакое из слов не было полным. Любовники?.. Да, конечно, но этого было мало. Друзья?.. Возможно, но им ещё предстояло стать настоящими друзьями. Опекун и его воспитанник?.. И это тоже не всё.

Криденс жалел, что Грейвз не хотел усыновлять его – такое родство, в представлении Криденса, было бы наиболее близким к правде. Он ощущал, что рядом с Грейвзом много вакантных мест, и хотел бы заполнить собой каждое. Быть его любовником, учеником, другом, сыном, кузеном, племянником, дальним родственником, быть всеми сразу, чтобы никто никогда не посмел приблизиться к Грейвзу. Пусть остаются коллеги и приятели, дальние знакомые, полузабытая родня, пусть они будут, но близко, вплотную – никого, никого, только Криденс.

Нью-Йорк, новые учителя, работа Грейвза – всё это было зыбкой, туманной возможностью. Станет ли она правдой? Стоит ли обрывать жизнь здесь, сейчас, когда всё только-только наладилось?.. Они помирились, они начали разговаривать, Криденс каждое утро просыпался с радостным ожиданием нового дня. Он открывал глаза, улыбался, и его первой мыслью было – “Сегодня произойдёт что-то хорошее”.

Он ещё не успел напиться этого счастья – прошло так мало времени, он едва-едва поверил, что оно больше не кончится. Он хотел бы провести здесь всю жизнь, и неважно, что им придётся прятаться и быть осторожными. Друг для друга у них будут целые дни и целые ночи. Прогулки над озером и в холмах, шахматы по вечерам, книги, много книг, и синематограф, и разговоры, и поцелуи, и этот сад. Скоро зацветут сирень и липа. Розы вспыхнут бутонами. Можно будет срезать их и ставить в вазы. Как всё это оставить, не увидев, не прожив до конца эту весну, а потом – лето, не встретив здесь осень, не украсив в гостиной ёлку к Рождеству?..

– Вы будете здесь счастливы?.. – спросил Криденс.

– Я буду счастлив рядом с тобой, – тихо сказал Персиваль.

– Мне очень нравится здесь, – сказал Криденс. Взял его за руку, развернул, поцеловал в ладонь. – Я люблю этот дом… и свою новую комнату. Мне нравится ждать вас, когда вы уходите в Министерство. Я только здесь узнал, что такое… когда не надо бояться. Когда… всё хорошо.

– Значит, хочешь остаться?.. – спросил Грейвз.

– Да, – сказал Криденс. Он завёл руки за голову, обнял Персиваля за шею. Погладил ладонями по затылку. – Очень хочу. Но больше всего… – тихо сказал он, закрыв глаза, – больше всего я хочу, чтобы вы были счастливы. А вы здесь – не будете…

Грейвз потёрся щекой о его волосы, сдержанно вздохнул.

– Возвращаться опасно, – сказал он. – Мы рискуем потерять всё, что у нас есть сейчас. Какие бы планы я ни строил, я не могу уверенно сказать, что знаю, о чём думает Гриндевальд. Если он передумал использовать тебя, и если я ему больше не интересен – он может просто убить нас.

Криденс улыбнулся.

– Когда я встречался с вами в Нью-Йорке – я боялся, что кто-то увидит меня и расскажет обо всём Мэри Лу. Она была бы в ярости, если бы узнала, что я гуляю с вами вместо того, чтобы раздавать листовки. Иногда она узнавала, – признался он. – Когда я возвращался, она сидела на лестнице, сложив руки, и ждала меня. У неё было такое лицо, будто я оскорбил её. Она злилась, хотя даже не знала, что вы – волшебник.

– Она наказывала тебя за то, что ты говорил со мной?.. – тихо спросил Грейвз.

– Да. Я говорил ей, что вы интересуетесь нашими собраниями, но она не верила. Она думала, что если накажет меня как следует, я перестану разговаривать с вами. Но я знал… я каждый раз знал, что когда вы снова придёте – я снова пойду с вами. Даже если она узнает. Я всё равно пойду.

Грейвз глубоко вздохнул, ничего не ответив, прижался губами к его волосам.

– Чтобы снова увидеть вас, – добавил Криденс, – чтобы вы меня обняли, я всегда рисковал.

– Тогда тебе грозило только наказание, но не смерть, – возразил Грейвз.

– Зато сейчас на кону жизнь с вами, а не короткая встреча, – серьёзно ответил Криденс. – Гриндевальд говорил мне, что маги живут в тени, прячутся… Я прятался всю свою жизнь. И сейчас мы тоже скрываемся. Я хочу узнать, что такое… настоящая жизнь. И хочу вернуть вам – вашу.

– Ты не боишься, что мы можем погибнуть? – спросил Грейвз.

– Я не боюсь… – прошептал Криденс. – Вам не нужно защищать меня от авроров или других магов. Я знаю, что никто больше не причинит мне вред. Вы защищаете меня от того… что внутри. Тьма вас слушается. А остальное… не страшно.

– Ты так изменился, Криденс, – сказал Грейвз после долгой паузы. – Ты владеешь огромной силой. Пока никто не знает об этом – это наш козырь. Гриндевальд помнит тебя совсем другим. Мы постараемся этим воспользоваться.

– Как мы это сделаем?..

– Заманим его сюда, обезвредим и доставим в Америку. Скоро я встречусь с одним человеком, о котором рассказал Ньютон. Попрошу у него помощи. У Гриндевальда много сторонников, а у нас пока мало друзей. Силой его не взять – будем действовать хитростью.

Криденс промолчал. Он был готов следовать любому плану Персиваля. Он ничего не понимал в таких вещах, Грейвзу точно было виднее, как поступать.

– Посидим так ещё немного?.. – попросил Криденс, попытавшись свернуться в клубок в его руках.

– Давай лучше я научу тебя чему-то новому, – предложил тот, и поцеловал Криденса в краешек уха.