Текст книги "С тобою рядом"

Автор книги: Макар Последович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Я за него, – улыбаясь, отозвался Миколай.

– Подберите себе людей и сейчас же осмотрите местность около шоссе. Как те цыгане, тащите все в наш колхозный табор... Ясно?

– Ясно, Антон Софронович!

– Дед Жоров!

Высокий худой старик, со смешинкой в голубых глазах, повернулся к Корницкому:

– Чего?

– Возьмите этих двух рысаков под свою опеку.

– Их, Софронович, сперва надо в Сочи на курорт отправить. Поваляются там с месяц на пляже, так, может, что и выйдет.

– Гы-гы-гы, – захохотал довольный Лопырь. – Лучше в Ливадию... Во!

Корницкий пристально поглядел на бывшего председателя:

– Ливадию надо раньше построить, товарищ Лопырь. У тебя возле землянки лежит материал. Ты нам одолжишь его на конюшню.

Лопырь сразу посуровел. Ответил хмуро:

– Он мне нужен самому.

– Через месяц мы тебе вернем.

– У меня, Софронович, можно взять четыре бревна, – промолвил дед Жоров. – А навес для коней надо сделать.

– Ее оборудует со своей строительной бригадой Лопырь. Завтра к вечеру кони должны стоять под крышей. Ясно, товарищ Лопырь?

Глаза у Корницкого стали жесткие, беспощадные.

– Ясно, – довольно громко ответил Лопырь. Но тотчас же отвернулся и промолвил потихоньку: – Увидишь ты меня в строительной бригаде, как свою правую руку.

– Гы-гы-гы... га-га-га... – захохотали близко стоявшие колхозники.

Некоторые, наоборот, накинулись на Лопыря с попреками:

– Что ты дерзишь, Ефим!

– Если человек плохо слышит, так разве можно глумиться?

– В чем там дело? – обратив внимание на оживление возле Лопыря, спросил Корницкий. – Минуточку внимания. Теперь нам надо решить дело с кредитом. Я уже вам рассказывал, что видел в совхозе "Караваево" и соседних колхозах знаменитых коров-костромичек. Они дают по пять и по шесть тысяч килограммов молока. Я считаю, что нам нужно взять в долг тысяч триста в банке и закупить костромичек.

– Много триста тысяч!

– Мало!

– Бери, коль дают!

– А кто будет отдавать?

– Голосуй, Евгений Данилович! – крикнул Миколай Голубович. – Я за хороших коров и за триста тысяч.

– Кто за это предложение, прошу поднять руку! – крикнул Драпеза. Так. Большинство за триста тысяч. На этом собрание позвольте считать закрытым. За работу, товарищи!..

Люди начали расходиться. Лопырь и дед Жоров двинулись домой.

– Слышал, как заговорил ваш герой, когда вы выбрали его председателем? – оглядываясь кругом, промолвил Лопырь. – Как в штрафном батальоне! Он еще вам покажет, где раки зимуют... Во!

– Поживем – увидим...

– Уже видать, что нету у него души. Столько человек за войну перерезал...

– А если эти человеки загоняли баб и детей в колхозные гумна и сжигали их заживо, так разве таких жалеть можно?

– Известно, нет. Но и его сердце огрубело, оно уже не знает пощады...

– От зависти у тебя это идет, Ефимка, – остановившись перед своей землянкой, вымолвил дед Жоров. – Что его выбрали, а тебя скинули.

– Плевал я на него! Он тут долго не продержится без женского уходу. Он сам себе даже сапог не может натянуть!

ТРОФЕЙНАЯ КОМАНДА

Миколай Голубович сидел на небольшом пригорке в тени молодых зарослей. С важным видом приставив к глазам полевой бинокль, старик начал глядеть на шоссе. В окулярах высились кроны придорожных берез. По шоссе мчались автомашины с солдатами, "катюши", пушки. Где-то в вышине загремело синее небо. Миколай перевел взгляд выше березовой аллеи. Под солнцем заблестели алюминиевые фюзеляжи истребителей.

– Ну и силища! – воскликнул Голубович. – Не диво, что гитлеровцы показали пятки!

Около Миколая сидели три подростка. Старший из них, белокурый, с голубыми глазами, не вытерпел:

– Дайте мне взглянуть, дядька Миколай.

– На, Костик, гляди, только не проворонь. Если что такое – сразу подай сигнал.

– Разве я маленький! – сплюнув через сжатые зубы, ответил Костик.

Завистливо поглядывая на бинокль в руках Костика, один из хлопцев попросил:

– Потом, Костик, дашь мне немножко посмотреть. Хорошо?

– И мне, – спохватился третий хлопец.

– Сначала помой руки, – строго ответил Костик. – Это бинокль нашего героя.

Хлопец посмотрел на свои руки, вскочил, словно в поисках воды. Ступил в заросли, но тотчас же быстро выскочил назад и прошептал:

– Он сюда идет!

– Кто? – закуривая папиросу, спросил Миколай.

– Герой!

Из кустов и в самом деле выходил Корницкий. Шаг его был разгонистый, глаза нетерпеливые. Миколай быстро встал.

– Ну как? – спросил Корницкий.

– Кое-что есть, – отвечал, ухмыляясь, Миколай. – Идите сюда.

Он направился через березничек. На небольшой прогалинке паслось пять тощих, кожа да кости, коней.

– У этого короста, – подойдя с Корницким к буланому коню, сообщил Миколай. – Но он еще молодой...

– Вылечим! – обходя кругом коня, ответил Корницкий. – Что еще?

– Взгляните сюда, Антон Софронович. Я думаю, пригодится в нашем таборе.

На земле лежали навалом несколько колес, шины, лист толстого железа, бухта проволоки. Корницкий наклонился, пощупал проволоку и промолвил с довольным видом:

– Будут свои гвозди!

В это время донесся пронзительный голос Костика:

– Дядька Миколай! Едут!..

– Сейчас! – пробираясь через кусты, крикнул Миколай. – Что там?

– Взгляните! – передавая бинокль Миколаю, ответил Костик. – Я насчитал аж сорок две подводы.

Миколай взял бинокль. Навел на шоссе.

Наши автоматчики вели длинную колонну военнопленных немцев. Навстречу им шел обоз на запад. Кони были, как на подбор, сытые, подвижные. В хвосте обоза запасные незапряженные лошади. Миколай опустил бинокль и промолвил разочарованно:

– Эти не притомятся до самого Берлина... Я, Антон Софронович, сидя тут, подумал, что дежурства можно смело поручить Костику.

– Правильно. Бери, Костик, мой бинокль. Назначаю тебя начальником трофейной команды.

...Пышковичи ожили и зашевелились. Вместе с бухгалтером Андреем Степановичем Калитою Корницкий обошел все землянки, чтоб выявить тех, кто мог выполнять даже самую легкую работу. Создали бригады, и часть людей уже на другой день после собрания начала добывать торф. Лопырь попробовал было отговориться от руководства строительной бригадой. Он сказал, что пойдет в райком, будет писать даже в Минск. Он лучше пойдет на фронт.

– Хочешь на фронт? – взглянув на Лопыря веселыми глазами, спросил Корницкий. – Я сегодня же договорюсь с военкоматом, чтоб тебя сняли с брони.

Лопырь перепугался и вышел на работу.

Корницкий торопился за день повсюду побывать, чтоб видеть, как идет дело. Кузнец Кубарик кое-как оборудовал кузницу, поставил вентиляционное самодельное поддувало. В кузницу тащили железо. Вокруг кузницы лежали колеса, бухта проволоки, щит противотанковой пушки.

Зубарик и хлопец-подросток уже заканчивали сборку первых колес, когда сюда подошел Корницкий.

– Первый транспорт готов, товарищ председатель!

– Хорошо, – улыбнулся Корницкий. – А ход легкий?

Он уперся рукой в телегу, подтолкнул. Телега подалась вперед. Подросток ухватился за оглобли и потянул. Зубарик тоже торопливо стал рядом с Корницким. Так они объехали вокруг кузницы и остановились на прежнем месте.

Корницкий достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Потом обратился к хлопцу:

– Беги позови сюда бухгалтера Калиту. Быстро! Одна нога здесь, другая там!

Хлопец кинулся прочь от кузницы.

– Сколько могут стоить такие колеса? – спросил Корницкий у кузнеца.

– Кто его знает. Может, тысячу, а может, и две.

– А до войны?

– Кажется, пятьсот рублей.

– Хорошо. А бухта такой проволоки?

– Такая проволока стоила два рубля за килограмм.

– Сколько тут будет килограммов?

– Да, видать, килограммов сто. Бухта еще не початая.

– Значит, двести рублей, – промолвил Корницкий.

Перед ним в армейской форме со множеством нашивок о ранениях стоял Андрей Степанович Калита. Калита опирался на березовую палку.

– Видел, Андрей Степанович? – кивнув головой на телегу, спросил Корницкий. – Оформляй по всем правилам в колхозный актив этот транспорт. На пятьсот рублей.

– Есть, Антон Софронович.

– Коней оформил?

– Заприходовал по всем правилам.

– И проволоку заприходуй. Приходуй, Андрей Степанович, все, что попадает в колхозную кладовую. Будь рачителен, как некогда твой прославленный тезка Калита – князь московский. Помнишь, что сказал об учете Владимир Ильич? Учет – это социализм!

Костик тем временем рыскал со своими друзьями в поисках трофеев. На груди хлопца красовался полевой бинокль.

– Раз, два, три... левой, левой, левой... – слышалась команда. Полк, стой!..

"Полк" послушно остановился и стих.

Костик со строгим выражением на лице поднял бинокль к глазам и увидел кусты, редкие деревца, а между ними автоприцеп с бочками. Около автоприцепа валялись какие-то ящики, канистры. Костик передал бинокль Мирику:

– Взгляни, Мирон, вон туда.

– А потом мне, – попросил Славик. – Правда ж, Костик?

– Поглядишь и ты, – позволил Костик.

– Ай-я-яй! – вскрикнул Мирик. – "Тигра"!..

– Прицеп, а не "тигра", – возразил Костик.

– "Тигра"! – упрямо повторил Мирик. – Завяз в болоте!.. Вон, правей от бочек...

Костик молча взял бинокль, посмотрел в него и сразу стал строгим. Прошептал:

– Тсс... За мною!

Он пригнулся и начал перебегать от куста к кусту. За ним, точно копируя его движения, побежали оба его приятеля. Затем Костик бросился наземь и пополз.

– Вперед! – время от времени оглядываясь на хлопцев, строго командовал Костик.

Хлопцы самоотверженно ползли за ним.

– Подготовить гранаты!

Они переползли через глубокие, наполненные водою колеи. За каких-нибудь двадцать шагов от прицепа Костик вскочил на ноги и с криком "ура" бросил "гранату".

– Бба-бах!.. Вперед!

Так они завладели, как говорится в военных сводках, автоприцепом, "тигром", чтоб тотчас же известить об этом Корницкого. Часа через два тут уже была целая толпа. В автоприцеп запрягли пару коней. Миколай с вожжами в руках подал команду:

– Ну, помогай!

Пожилые мужчины, женщины, подростки облепили прицеп, упираясь в него кто руками, кто плечом. Костик с друзьями также принял активное участие. Не протискавшись к прицепу, хлопцы ухватились за постромки и начали тянуть.

– Но-о, поехали! – понукал Миколай коней вожжами.

Нагруженный автоприцеп медленно тронулся и направился к деревне.

– Пошло, пошло!

– Нажимай!

Корницкий и Калита, которые тоже помогали сдвинуть ценный воз, остановились и глядели, как он удалялся.

Корницкий обратился к Калите:

– Ты осмотрел танк? Как мотор?

– Мотор должен работать.

– Но как нам вызволить его из болота?

– Вытащим, Антон Софронович. Есть тросы. Сделаем ворот, и он выползет, как миленький...

– Ну так делай. А я завтра подскочу в Минск. Будем ковать железо, пока горячо.

В ЦЕНТРАЛЬНОМ ПАРТИЗАНСКОМ ШТАБЕ

До Минска Корницкий добрался на попутной военной машине. Остановившись в Лощице, где разместился Центральный партизанский штаб, он пошел по улице, заполненной подводами. Туда-сюда сновали вооруженные люди в самой разнообразной одежде, с красными ленточками на шапках. Рысили конники. Навстречу Корницкому маршировал партизанский взвод. Усатый, молодцеватый взводный, отступив в сторону, пропускал своих людей под команду "левой, левой, левой".

Тут же на улице стоял распряженный воз, который дружно обступили партизаны. На разостланной шинели лежали хлеб, сало, стояли бутылки с горилкой. Бородатый партизан с орденом Красной Звезды, поднимая алюминиевый кубок, крикнул:

– За темную ночь, хлопцы!

– За темную ночь! – дружно поддержали этот тост остальные.

– Где тут штаб генерала Каравая? – спросил у бородатого партизана Корницкий.

Держа в одной руке кусок сала, в другой ломоть хлеба, бородатый ответил:

– Вон в том доме, товарищ Герой Советского Союза. Может, выпьете с нами чарку?

– Благодарю, хлопцы, – отказался Корницкий и двинулся дальше.

В другом месте он заметил группу хлопцев и девчат. Их винтовки, автоматы и самозарядки были повешены на плетень. Красивый девичий голос запел: "Славное море – священный Байкал", чтоб дружный и мощный хор голосов вел песню дальше.

Перед входом в ворота Корницкий улыбнулся и остановился. Два безусых юнца с автомагами на груди и залихватски сдвинутыми на затылок пилотками опоясывали козла ремнем с немецкой кобурой от пистолета. На шее козла висел гитлеровский железный крест.

– Куда вы готовите этого вояку? – спросил Корницкий. – На диверсию?

Один из хлопцев обернулся. Увидев Золотую Звезду, быстро подтянулся и взял под козырек. Отчеканил:

– На всебелорусский парад партизан, товарищ Герой Советского Союза! и добавил более спокойно: – Он в нашем отряде с первых дней войны.

Вот и кабинет Каравая. Усатый красавец был уже в генеральской форме и сидел за столом, слушая, что ему объяснял средних лет партизан с орденом Отечественной войны на груди:

– ...Матрунчика в армию, Котяша в армию, Давыдюка в армию, а меня, Лохматку, в запас?

– Не в запас, садовая твоя голова, а на самый огневой рубеж.

– Какой же это огневой рубеж, товарищ генерал, председателем нашего колхоза? Мне еще до Берлина хочется дойти!

– Мало ли что кому хочется! А кто будет восстанавливать народное хозяйство? Есть приказ немедленно демобилизовать из армии учителей, инженеров, экономистов, председателей колхозов. Меня, брат, самого увольняют в запас. Так что ступай и не дури мне голову. Сразу же после парада чеши в свой колхоз.

– Так там же, сами знаете, остались одни головешки. Сто лет пройдет, покуда люди станут на ноги!..

– А ты постарайся поставить их на ноги за пять лет.

– Разрешите идти?

– Иди. Возьми себе на разживу десять коней из своего отряда.

– Благодарю, товарищ генерал.

Корницкий слышал разговор про коней и сразу, поздоровавшись с Караваем, спросил:

– Про каких вы тут коней говорили?

– А тебе они нужны?

– Да еще как!

– Десять могу дать. Со сбруей, с телегами.

– Только десять?

– Ну, пятнадцать.

– Двадцать. Не меньше! Я тебе, когда улетал в Москву, передал шестьдесят...

– Хорошо. Ты будешь завтра на параде?

– Нет, у меня нет времени...

– Эх, Антон, Антон. Разве тебе надо то, куда ты полез! С такой головой, с такими заслугами! Тебе бы армией командовать, руководить комиссариатом...

– А колхозом разве могут руководить и безголовые? А-а?

– Ну, не безголовые. Но небольшого ума дело растить картошку и огурцы. Ты размениваешь себя на мелочи. Ты, который мечтал о мировой революции, о счастье всех людей на земле... А теперь что! Как это иной раз пел твой доктор Толоконцев:

Ни сказок о нас не расскажут,

Ни песен о нас не споют!

Так, кажется?

На лице у Корницкого, пока он слушал Каравая, все время блуждала сострадательная улыбка, в глазах горели задиристые огоньки. Он даже не мог сидеть на месте, встал и прошелся взад и вперед. Когда Каравай кончил говорить, Антон Софронович остановился перед ним и промолвил в восхищении:

– Гляжу я на тебя, Василь, и глазам не верю. Ко мне в отряд ты когда-то прибежал в лаптях. А теперь, диво да и только, генерал!

– А ты не бросил шутки шутить, Антон... – недовольно поморщился Каравай.

– Почему ты думаешь, что я подшучиваю? Разве ж это не правда, что от твоих дел тряслись тут разные фоны-бароны, которые окончили, может, по две или по три военные академии? Проще сказать, ты их лупил как Сидорову козу. Но меня это, Василь, не удивляет...

– Я не знаю, что вообще может удивить такого человека, как ты, буркнул Каравай.

– Удивляет твой взгляд на сельское хозяйство... Если говорить про лук и огурцы, так их американские фермеры умеют выращивать не хуже нас. И урожаи хлеба они собирают не меньше нашего.

– Ну, ты говоришь не то. Наше сельское хозяйство самое передовое в мире. Как же тогда у нас могут быть низкие урожаи?

– А сам ты видал эти урожаи? Знаешь, какие они должны быть у нас?

– Не кричи... Кому надо, тот об этом позаботится.

– А ты, а я? Будем стоять в стороне и любоваться? Так вот я тебе и отвечаю на твой вопрос. В колхоз я поехал не только для того, чтоб выращивать лук и огурцы, а строить коммунизм.

– Ну и что ж, строй. Только прошу тебя, Антон, не оспаривай некоторые верные взгляды... Ты раньше был более осторожный...

– Вот оно что!.. А я, грешный человек, считал, что партия учила меня немножко думать и самому. Что ж сказать, что ответить на твой совет? Ты знаешь, как держатся с женами иные разумные мужики?

– Ну?

– Они слушают своих баб, никогда им не перечат, но делают по-своему.

– Опять шуточки-прибауточки!

– Не всегда же быть серьезным. Кстати, куда ты думаешь пойти работать, как окончится война?

– Моя война кончается после завтрашнего парада. Меня назначают заместителем комиссара лесного хозяйства.

– С какой это стати? Ты ж не лесовод! Хотя, как мне кажется, никто так не любит лес, как мы, партизаны.

ЛОПЫРЬ СПРАВЛЯЕТ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Время от времени возвращались в колхоз с войны люди. Это были, как и Корницкий, инвалиды. Кто без руки, кто без ноги, либо по многу раз простреленные, как Андрей Калита. Пока что только один вернулся целым и невредимым – бывший бригадир Адам Лабека. От шоссе, где он слез с попутной машины, пять километров до Пышковичей Лабека шел бесконечно долго.

Часто он садился то на придорожный камень, то прямо на землю и, тяжко вздыхая, поглядывал большими темными глазами в сторону Пышковичей. Их почему-то не было видно из-за пригорка ни привычных, дорогих путнику крыш с кирпичными трубами, ни даже тополевых вершин. Когда-то до войны Адам Лабека, не чувствуя усталости, проходил это расстояние до шоссе за каких-нибудь сорок минут. А теперь ноги не слушаются, руки трясутся, по всему телу расходится мучительная истома. Вещевой мешок с краюхой хлеба и одной банкой консервов давит, как каменная гора. На взгорке, откуда как на ладони предстали перед глазами пышковические землянки и редкие скелеты приусадебных деревьев, Адам Лабека снова в изнеможении сел на землю. В глазах у него на мгновение вспыхнуло что-то живое, даже чуть порозовела пергаментная кожа на бритом лице. Но уже в следующую минуту рот его скривился от боли в груди, лоб покрылся капельками пота.

Адам Лабека глухо застонал и повалился на бок, медленно растягивая сначала одну, потом другую ногу. Боль не унималась. Он перевернулся на спину и так почувствовал себя немножко лучше. Тихое синее небо над головой, ласковый теплый ветерок находили отклик в его душе, радовали его.

Он, Адам Лабека, вновь на своей земле! Снова дышит воздухом своей родины, смотрит в синь родного неба. Даже горький запах придорожной полыни казался ему теперь неимоверно родным и дорогим. Он протянул правую руку к большому пучку горькой травы, которая шевелилась от ветра. Провел ласково узловатыми пальцами по холодноватым листьям. Улыбнулся сам себе и закрыл глаза. Адама Лабеку клонило ко сну. Так было всегда после острых приступов боли. Вот он отдохнет немного и тогда, как говорится, сделает последний бросок к родному порогу...

Но отдохнуть ему не пришлось. Послышался стук колес, фырканье коней. Не трогаясь с места, Адам Лабека повернул голову. К нему приближался обоз подвод. Вскоре передняя подвода, поравнявшись с ним, остановилась. С воза соскочил человек в офицерском кителе и с Золотой Звездой Героя.

– Эй, солдат! – крикнул он, став над распростертым на земле Лабеком. – Далеко ли идешь?

Что-то знакомое послышалось в голосе героя. Только вот пустой правый рукав?.. У того, которого он, может, тысячу лет тому назад знал и встречал, были обе руки...

– Иду в Пышковичи, – трудно дыша, ответил Лабека. Собрав силы, он сел.

– На побывку?

– Навечно, товарищ Герой Советского Союза.

– Кто же это рассиживается тут, за каких-нибудь сто шагов до дому? Ты должен лететь, как на крыльях!

– Нету у меня крыльев, товарищ герой. Вытеребили их немцы за два года плена. По перышку, по пушинке.

– Понятно. Садись на воз. Хлопцы, помогите ему.

Хлопцы бросили прутья, которыми погоняли коней, и подхватили Адама Лабеку под руки.

– Ну что вы!.. Я сам! – попробовал было отбиваться Лабека. – Как малого ребенка...

– Ты сам будешь садиться целый год! – засмеялся человек в офицерском кителе. – А хлопцы устроят тебя за пять секунд. Разве неправда? До чьей землянки тебя подвести?

– А вы разве знаете кого-нибудь в Пышковичах?

– Слышал о некоторых.

Только теперь Адам Лабека узнал своего земляка Корницкого. Узнал по шраму под правым глазом.

– Я вас вспомнил, Антон Софронович, – сказал он. – А когда подошли ко мне, тогда не узнал. Голос кажется знакомым, а чтоб сказать наверно, хоть убей, не могу. А вот теперь словно в голове просветлело. Теперь вспомнил.

– А как тебя зовут?

– До войны звали меня Адамом Лабеком...

– А теперь что, ты переменил свою фамилию?

Адам Лабека будто и не слышал этого вопроса.

– Был такой бригадир в колхозе "Партизан". На Всесоюзную выставку в Москву ездил. Там показывали экспонаты из его бригады: лен, картошку, и все, какие у нас живут народы, удивлялись, что может, если захочет, вырастить человек в Пышковичах.

– Подожди, – сухо перебил его Корницкий. – Я это слышал. Только вот не понимаю, почему ты говоришь о себе, как о каком-то покойнике? Неужто ты не Адам Лабека, довоенный бригадир второй пышковической бригады?

– А я и сам хорошо не знаю, Антон Софронович. Одни говорят, что я прежний Адам Лабека, другие, наоборот, утверждают, что от прежнего Адама Лабеки осталась только тень. Кому верить – неизвестно...

У Корницкого сердце защемило от боли. "Эх, браток, и трахнула ж по тебе война! С виду вроде бы и человек, солдат. Новенькая гимнастерка, штаны, еще хорошие кирзовые сапоги. Видать, приоделся в части, которая освобождала лагерь. То-то будет радость жене, детям, как увидят дорогое для них лицо! Пока он не напугает их своей дурацкой панихидой..."

Корницкий перевел свой взгляд с Адама Лабеки на Пышковичи. Отсюда он видел каждую землянку, чуть ли не узнавал отдельных людей. Возле Лопыревой землянки толпился народ. Что там произошло? Может, какое несчастье?

Вон по улице ползет танк с автоприцепом. На прицепе гора бревен. Из толпы, которая собралась возле Лопырева двора, некоторые начали махать руками. Значит, с Лопырем плохого не случилось! На дворе у него видны столы, вокруг столов сидят люди. Немного подальше какая-то суетня, словно танцы. Корницкий внимательно вглядывался, и вдруг лицо его побагровело от гнева. Так и есть! Танцы среди бела дня!

Он не мог усидеть на возу. Соскочил и быстро пошел вперед.

– Чего это тут у вас "тигры" разгуливают? – крикнул ему вдогонку возница. – Кони, товарищ Корницкий, стали пугаться. Может, есть другая какая дорога к вашим дотам?

– Поезжайте за мной, – приказал Корницкий. – Я сейчас скажу, чтоб заглушили мотор.

Танк с автоприцепом шел прямо на Корницкого.. Через раскрытый люк водителя выглядывал Калита. Корницкий показал ему рукой, чтоб съезжал в сторону и глушил мотор. Когда мотор чихнул и заглох, Калита высунулся из люка.

– Что такое, Антон Софронович?

– Там кони. Они пугаются.

– Кони? Достали?

– Двадцать пять.

– Вот так здорово! И все нормальные?

– Посмотришь. Конюшня готова?

– Нет, Антон Софронович! Лопырь уже другой день справляет день своего рождения.

– Осчастливил, пакостник, мир своей особой. Ты вот что, Андрей Степанович. Организуй вместе с Таисией для партизан обед и отдых. Завтра пораньше хлопцы должны выехать в Минск.

– Будет сделано, Антон Софронович.

Напрасно Калита и Голубович предупреждали Лопыря, чтоб он не заводил попойки.

– Я человек, а не батрак у Корницкого, – ответил им Лопырь. – Хочу работаю, хочу гуляю. Плевать мне на все его приказы...

– Смотри, чтоб после не каяться, Ефим, – пригрозил Голубович. Председатель приведет коней, а их ставить некуда.

– Теперь тепло. Постоят на свежем воздухе. А ты не лезь в подпевалы Корницкого. Думаешь, очень он осчастливил твоего Мишку, что взял тогда в свои холуи? Лучше вот приходи ко мне и выпьешь за то, что нет тут эсэсовцев.

– Смолы ты напейся за моего Мишку!.. – выругался Голубович и больше не приставал к Лопырю.

Около Лопыревой землянки теперь гремела музыка. Играли двое седых дедов – Апанас и Карп. Танцевали девчата и хлопцы – подростки. Глаза у Лопыря, который сидел вместе с гостями за столом, были уже достаточно мутные. Душа его, однако, видела все. И что есть еще самогонка в бутылках и жбанах, и что дед Карп очень старательно тереренькает на цимбалах. Лопырь расчувствовался, налил полный стакан самогонки и, пошатываясь, подошел к Карпу. Через плечо протянул к его носу питье.

– Ах, чтоб тебя утки затоптали! – в восторге промолвил старик, осторожно принимая стакан из железной лапищи хозяина. – На многие лета, Ефим Демьянович!

– Пей, пей, Карп!.. При герое навряд ли доведется.

Он поднял голову и откинулся назад. Прямо ему в глаза смотрели сухие, жесткие глаза Корницкого.

– Здорово, именинничек! Пришел поздравить тебя!

Музыка сразу стихла. Люди сошлись в одну плотную группу. Глядели с интересом и напряжением на двух человек, которые стояли один против другого. Лопырь был почти на голову выше Корницкого.

– Благодарю, Антон Софронович... – предчувствуя недоброе, процедил он сквозь зубы. – Садитесь, выпейте чарку...

Он взял Корницкого под руку, чтоб идти к столу, но председатель резко отшатнулся от Лопыря.

– Выпить мы всегда успеем, Ефим. День рождения – большая дата в жизни человека. Люди должны радоваться, что им как-то лучше и веселее стало жить от твоих работящих рук, от твоего хорошего разума. Ты им всегда поможешь не пустым сочувствием, а добрым делом. Большое тебе спасибо за конюшню. Двадцать пять коней уже стоят под крышей...

– Поглядите, что творится на улице! – крикнул кто-то тем временем. Целый обоз!

Люди бросились с Лопырева двора. Остались тут только хозяин, Корницкий и дед Карп.

– Ты знаешь, мерзавец, что полагалось за такие дела в партизанах? уже не сдерживаясь, гневно крикнул Корницкий. – Два таких рабочих дня выкинуть псу под хвост!

– Ну, ты не очень тут расходись! – угрожающе крикнул Лопырь. Хочешь, я тебе покажу, где раки зимуют?!

– Ты? Мне?

Ненависть уже ослепила Лопыря. Своими здоровенными ручищами он схватил председателя за грудь. Заглянул в полные ненависти глаза Корницкого.

– Хочешь? Сейчас от тебя только мокрое место останется!

К Лопырю с воплем бросилась жена. Ухватилась за гимнастерку:

– Ефимка, что ты делаешь! Не губи наших детей!..

– Прочь ступай! – Лопырь только чуть двинул плечом, и жена отлетела от него как пушинка.

И в ту же минуту Корницкий быстро подставил Лопырю правую ногу и махнул рукой перед его носом.

Обороняясь от удара, Лопырь резко рванулся назад и очутился на земле метров за пять. Он еще не понимал, что с ним случилось. Как это произошло? Лицо его было растерянное, даже ошеломленное.

БУДУТ У НАС И МИЛЛИОНЫ!

Вечером Корницкий сидел в землянке Калиты. На столе скупо светила лампочка. Председатель просматривал учет работы за день. Бухгалтер сидел против него и курил.

– Сколько сегодня привезено бревен? – поглядывая на Калиту, спросил Корницкий.

– Сорок кубометров, Антон Софронович. Мерка.

– Мерки бывают разные, Андрей Степанович. По некоторым меркам нас должны были побить гитлеровцы, а вышло наоборот. Теперь для нас с тобою самое главное – производительность труда, как сказал Ленин. Мы должны работать и за тех, кто еще на фронте. Знаешь, что постановили на своем собрании наши комсомольцы?

– Пока что нет.

– Все, кто может держать топор или лопату, – на работу! Дома остаются только больные. А если ты болен – принеси, пожалуйста, справку от доктора.

– Так у нас же сельскохозяйственная артель, а не завод.

– Дай бог, чтоб и у нас была такая трудовая дисциплина, как у рабочих.

– Тогда мы, может, примем еще постановление оплачивать работу не натурой, а деньгами? А-а?

– Ты не смейся. Когда-нибудь дойдем и до этого. Не всегда мы будем сидеть на тысячных прибылях.

– А как иначе?

– Будут у нас и миллионы!

– Миллионы? Откуда?

– Знаешь рассказ про клад? Помирал человек и сказал своим сыновьям, что в саду закопан клад. А где – пусть сами ищут... Сыновья перекопали, перебрали руками от края до края всю землю. Правда, золота они не нашли, но деревья на перекопанной земле дали прекрасный урожай. И этот урожай был для сыновей самым лучшим кладом.

– Счастье, что той земле не нужно было удобрение. А для нашей покуда что нет ни одного воза.

– Удобрение мы добудем из болота. Торф!

– Не велика от него польза для растений.

– Будем смешивать с навозом. Болот у нас хватает. Мы теперь поставим болота на службу урожаям. Ты, Андрей Степанович, нажимай на вывозку леса... Может, нам собрать еще один автоприцеп?

Пламя керосиновой лампочки заколебалось, чуть не погасло. Корницкий взглянул на дверь. В дверях стояла мать Костика – Таисия.

– Поздно вы засиделись, начальники! – промолвила она. – Все Пышковичи давно спят.

– А ты разве из столицы, что гуляешь до полуночи? – вставая, спросил Калита.

– Я выполняю общественные обязанности. Лопыриха просила, чтоб ты, Антон, никуда не сообщал про Ефима.

– Как это не сообщать? – удивился Калита. – Замахнулся на председателя колхоза, к тому же Героя Советского Союза. Политическое дело!

– Обыкновенное хулиганство пьяного и злого человека, – поморщился Корницкий. – Так что, писать об этом в Минск, в Москву? Нет. С теми, кто нам мешает, мы сами справимся! Таких единицы, а нас целый батальон.

– Делай, Антон, как лучше и для себя и для колхоза, – сказала Таисия.

– Может, все ж сообщить в милицию? – предложил Калита.

– Ты что, сдурел? Лопыря могут забрать, а кто тогда у нас работать за него станет? Милиционер? Судья?

– Лучше бы ты, Антон, не трогал этого Лопыря...

– Почему, Таиса?

– У него родном брат где-то большим начальником. Он всегда заступится за Ефима.

– Ничего. Бог не выдаст – свинья не съест.

ПРИНЯТО ЕДИНОГЛАСНО

На другой день в землянке Калиты собралось правление. Кроме Калиты, тут были Таисия, Голубович, плотник дед Жоров, молодица Ванда. Корницкий почему-то медлил и нетерпеливо поглядывал в маленькое оконце на улицу.

– Время начинать, Антон Софронович, – заговорила Таисия. – Кого мы ждем?

– Адама Лабеку. Я просил его подойти.

Все переглянулись. Дед Жоров пожал плечами и промолвил:

– Видел я нашего Лабеку. Какой уж из него работник. Да и говорит, будто не в своем уме. Прямо жаль его. В больнице ему надо лежать, а не заседать в правлениях.

– Ты, дед Жоров, у нас знаменитый доктор. Ты б и меня отправил в белую госпитальную палату. Но Адама Лабеку мы станем лечить в нашем колхозе. По рецепту нашего дорогого Ильича!

Все снова переглянулись. Корницкий, однако, сказал Ванде, чтоб она сходила к Адаму Лабеке и от его имени попросила прийти на правление обязательно.

– Посланец хоть куда! – в каком-то оживлении крикнул Калита. – Такая мертвого воскресит и приведет.

– Ай, что вы такое говорите, Андрей Степанович?! – довольная, засмеялась Ванда. – Разве я колдунья-волшебница?

Она поправила на себе синее, с белыми горошинами платье и пошла из землянки. Калита с тихой лаской в глазах посмотрел на ее легкую и стройную фигуру.