Текст книги "С тобою рядом"
Автор книги: Макар Последович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Яков Петрович, которого колючие слова Драпезы вывели на какой-то момент из равновесия, наклонился к самому лицу Корницкого.
– Антон Софронович! – изо всей силы закричал доктор в его левое ухо. – Немцы близко... Операцию закончим в более тихом месте. Сейчас надо выезжать. Слышите, что делается за горой Высокой?
Скосив глаза, Корницкий вопросительно смотрел в лицо доктору и видел, как шевелятся губы у Якова Петровича. Он лишь пятое через десятое разобрал, что сказал доктор. В правом плече Корницкого уже не жгло огнем, как раньше. Зато теперь сильно жгло в кисти левой руки. Казалось, что с нее содрали всю кожу и оголенные нервы трет и перетирает жесткая повязка... Глухота мешала Корницкому слышать, что ему говорят. Поэтому он решил теперь отвечать на все, что с ним будет делать доктор, лишь одним словом "хорошо". Так сделал он и на этот раз.
– Простыни! – выпрямился над Корницким Яков Петрович. – Завернем его в простыни, в одеяла – и на сани. Собрать все инструменты, лекарства!
"Наделал ты, брат, дел и себе и всем нам, – наблюдая, как санитары, вышколенные за короткое время Яковом Петровичем, ловко и споро завертывают и закутывают беспомощного Корницкого, подумал Драпеза. – Кажется, и глядеть-то не на что, а столько вражеской силы ринулось сюда, попав на твой след. Пехоты, самолетов, может быть, танков. Ведь что-то уже загудело, зарокотало за Лосиным бродом после воздушного налета. По-видимому, сюда бросили военные части даже из Минска. Как же оккупанты могут простить этот рассчитанный удар!.."
Восхищаясь успехом проведенной Корницким операции, Драпеза одновременно был и не совсем доволен этой операцией: теперь оккупанты начнут гоняться за ними как бешеные и многих своих бойцов не услышит тот или иной командир на вечерней перекличке...
Корницкого быстро вынесли под грохот и гул выстрелов и уложили в сани. Возница с автоматом на груди дернул за вожжи, и сани, визжа полозьями, рванулись в лесную глубь догонять подводы с другими ранеными и больными.
Яков Петрович и Анна Николаевна, хватая и упаковывая инструменты и лекарства, не успели даже снять с себя халаты. Шубы они надевали уже на возу.
Конь бежал крупной рысью, раздвигая дугой в стороны лохматые лапы ельника. Иной раз упругие ветви больно хлестали по головам седоков, стряхивая комья затвердевшего снега. Никогда раньше Якову Петровичу не приходилось делать сложных операций в таких диких условиях. А каково же терпеть человеку, которого во время этой операции стягивают со стола, бросают в сани и мчат что есть духу неизвестно куда! Правда, грохот боя возле горы Высокой отдалялся и стихал, но зато минут через двадцать все, кто был около Корницкого, услышали тяжелый гул самолетов. Заглушая и отдаленные выстрелы и поскрипывание саней, он широким железным валом накатился на лес. В это время подводы вырвались из темных недр ельника на высокий холм, поросший медноствольными соснами. Яков Петрович и Анна Николаевна почти одновременно подняли к небу голову и увидели прямо над собой три распластанных тупорылых самолета. Из-под них стали отделяться какие-то черные точки. Они быстро становились невидимыми, растворяясь в ясном морозном воздухе, который уже наполнялся тугим, пронзительным свистом, визгом, зловещим шорохом. Леденящий страх до боли в ушах сжимал сердце Анны Николаевны. Она закрыла глаза, и в это мгновение земля в грозовом грохоте и громе качнулась под санями. Вместе с тугой взрывной волной по стволам и лохматым кронам ударили осколки. Перемешанный с иглами иней завихрился в воздухе. Вскоре в этой серо-зеленой колючей мгле показалась группа конников. Анна Николаевна, которая к этому времени немножко пришла в себя, признала в одном из верховых Василя Каравая. Его рыжевато-пшеничные усы зло топорщились. Соскочив с коня, Каравай кинулся к Корницкому.
– Антон!.. – закричал Каравай напряженно-визгливым голосом. – Сейчас же поедем ко мне. Иначе они тебя тут доконают. А в мою зону ни одна змея не отважится полезть. Держись, Антон!.. В Москве уже знают про твои дела.
– Добро... – еле-еле пошевелил губами Корницкий.
Видно, кто-то успел известить Каравая и о состоянии здоровья Корницкого. Бывший помощник Пчелы ни о чем не расспрашивал ни хирурга, ни Анну Николаевну, словно лучше всех на свете знал, что в эту минуту надо делать.
Он приказал Толоконцеву поворачивать весь госпиталь на санях совсем в противоположную сторону. Когда Толоконцев попробовал возражать и говорил что-то про нарушение приказа Драпезы, Каравай нетерпеливо отрезал:
– Делайте, товарищ Толоконцев, что я приказываю. Разбираться будем после. Драпеза, видать, не знает, что делается вокруг. Иначе бы он не полез в бой, который ему навязали немцы.
Обстановка возле горы Высокой и в самом деле менялась с каждой минутой. Напуганные неожиданным ударом вихоревских конников, гитлеровцы сперва растерялись и бросились наутек. Но это была лишь незначительная часть тех сил, какие гаулейтер направил против партизан. Разведка Каравая донесла, что на ближайшую железнодорожную станцию прибыл и начал разгружаться еще один эшелон с танками и бронетранспортерами. В исключительных случаях наместник Гитлера мог задержать даже полевые части, которые ехали на фронт, и бросить их против партизан. Решившись принять бой, Драпеза с Песенком не учли одного решающего факта – своих боеприпасов. Их могло хватить только на один-другой молниеносный налет, на одну-две засады, но не на затяжную оборону против хорошо вооруженных армейских частей. Кроме того, Драпеза и Песенко должны были взвесить и политические мотивы, которыми руководились оккупанты: ни в коем случае не прощать партизанам уничтожения барановического окружного начальства. Ведь то, что произошло с Фридрихом Фенсом, могло случиться и с самим гаулейтером! Это Каравай понимал уж по одному тому, в какой слепой ярости, не обращая внимания на тяжелые потери, гитлеровцы лезли на гору Высокую, засыпали лес авиабомбами. Теперь они ничего не пожалеют, чтоб отрезать скованные неожиданным ударом силы Драпезы от основного партизанского района и уничтожить их до последнего бойца.
Драпеза по своей неопытности пошел на то, чего ни в коем случае не позволил бы себе такой опытный подполковник и партизан, как Корницкий. Каравай и по сегодняшний день гордился, что долгие годы воевал рядом с этим человеком.
"Что они с тобою сделали, Антоша!" – с болью в сердце подумал Каравай.
Грохот боя отдалялся и стихал. Вместе с этим уменьшалась и опасность. Яков Петрович крикнул передовому вознице, чтоб ехал медленнее. Сидя рядом с Корницким, Толоконцев старался прикрыть и заслонить собою его лицо от снега и упругих ветвей орешника, которые нависали над лесной дорогой. Могучие лесные дебри раскрывали перед народными мстителями свои недра, чтоб грудью прикрыть их от ворога, согреть и наделить их новыми силами для дальнейшей упорной борьбы.
Как любил лес Антон Софронович! Как сердился, когда кто-нибудь так просто, забавы ради, срезал хоть хлыстик или ветку, чтоб помахать им в воздухе, а после бросить под ноги.
– Ты понимаешь, что ты натворил? – кричал он. – Это ж целое дерево ты сгубил: бревно людям на хату, доски на стол, на шкаф, на забор, чтоб свиньи не лазили в твой огород и не рылись там.
"Ну, уж и доски, товарищ командир, из такого-то прутика!.."
"А ты, здоровенный, из чего вырос? Когда-то небось и глядеть было не на что, одним мизинчиком тебя подымали. А теперь вот ходишь и земля под тобою прогибается. Ведь вырастили тебя родители, выпоили, выкормили, от болезней разных вылечивали. Дерево – то же самое живое творение, любит ласку и уход, а ты чиркнул ножиком, и твоим внукам, может, придется через таких, как ты, привозить сюда материал за тысячи километров..."
Безучастным, казалось партизанам, был теперь Антон Корницкий ко всему окружающему. Он то болезненно морщился и стонал, когда сани дергались на древесных кореньях, то надолго закрывал веки и тяжко дышал полуоткрытым ртом...
Скорее бы доехать до безопасного места и хорошенько осмотреть левую руку. У Якова Петровича была надежда, что ее еще можно спасти. Какой бы сильный ни был человек, но без рук он беспомощен, как малое дитя...
Видно, это же самое волновало и Кастуся Мелешка. Подсев на сани, он тихо спросил у хирурга:
– Что вы думаете делать с левой, товарищ Толоконцев?
– Приедем – посмотрим, – неопределенно сказал в ответ хирург. – Чтоб сохранить жизнь командира, необходима ампутация. Лечение изувеченной кисти связано с большим риском для жизни.
– А вы попробуйте ее вылечить, – в голосе Мелешки Толоконцев услышал не только просьбу, но и требование, даже приказ. – Не выбирайте легких решений, когда дело идет о дальнейшей судьбе человека.
"ПРИСТУПИЛ К ИСПОЛНЕНИЮ ОБЯЗАННОСТЕЙ"
Миновали дни и недели. С юга повеяли теплые полуденные ветры, солнце все выше и выше поднималось над землею. Начал оседать и таять снег. Со старых токовищ к партизанским землянкам доносились по утрам весенние песни тетеревов. Уже набрякли от весеннего сока почки на деревьях. Антон Софронович все еще лежал в госпитале. Медленно, очень медленно заживали его раны. Но чем дальше отходил в прошлое ужасный взрыв, тем беспокойнее становилось на сердце у Корницкого.
– Отвоевался наш командир! – услышал он однажды беседу двух партизан. – Ведь столько лет человек не выпускал из рук оружия, и тут на тебе, в один момент его вырвали вместе с руками. Он теперь уже и не солдат и не работник...
Да, какой уж из тебя солдат или работник! Ты даже не можешь сам одеться, не можешь сам открыть дверей, не можешь сам поесть. Тебя люди вынуждены кормить с ложечки!
Таким, как он, сразу подают команду выйти из строя, исключают из списков бойцов, военкомат навсегда снимает с учета. Ведь человеку, который не может держать оружия, нечего делать в армии. Про то, чем такому инвалиду можно заниматься, когда наступят мирные дни, Антон Софронович еще не думал. Временами ему казалось, что все это лишь кошмарный сон, который, стоит только проснуться, сразу исчезнет. Исчезнут с рук эти надоевшие бинты, а из глаз – госпитальная землянка, доктор, сестры...
И они исчезали от неистребимой жажды Корницкого жить и действовать. Правая его рука снова крепко сжимала пистолет. Вокруг рвалось вверх зеленоватое пламя взрывов, один за другим валились в черную прорву вагоны с жандармами, эсэсовцами, чтоб выученные ими собаки-овчарки уже никогда не душили детей за горло.
А то возвращался он домой из очередного боевого задания и хватал на руки Надейку и Анечку. Одну на правую, другую на левую руку. Дочки весело щебетали, как те ласточки, и приникали к нему...
Какое счастье для солдата вернуться после трудного похода в милый сердцу родной угол, где его ждут! Каким ласковым теплом светятся глаза родных, дорогих тебе людей! Тогда и у тебя самого столько радости, что ее, кажется, хватит на весь мир...
Но вот что-то с грохотом валится на пол, и сразу исчезает из глаз Корницкого все, чем он жил и дышал. Это был только сон! Больной его сосед поднимает с полу упавший костыль, чтоб выйти из землянки. В окна заглядывало утро. Вокруг начинали шевелиться на нарах раненые партизаны, большинство которых скоро выпишется, чтоб снова стать в боевой строй. И когда на землю опустится ночная тьма, они будут подползать к вражеским дотам, к мостам, железнодорожному полотну, подбираться с гранатой к окнам вражеской казармы. Будут жить и бороться.
Партизаны Корницкого приходили и приезжали за многие километры, чтоб проведать своего тяжелораненого командира. По временам в госпитальной землянке появлялись Кастусь Мелешко и Хусто Лопес. Они рассказывали о делах в отряде, советовались с ним насчет очередной боевой операции. Корницкий оживлялся. Просил, чтоб перед ним клали военную карту, и давал совет, с какой стороны лучше подобраться к врагу.
– Наиважнейшая задача отряда – наносить фашистам самые сильные удары. Чем больше мы уничтожим гитлеровцев здесь, тем меньше их будет тогда на фронте. Это – заповедь для каждого партизана. И смотрите, чтоб разведка действовала по-людски. Без нее партизан – беспомощный, слепой человек. Нащупывайте и держите постоянную связь с надежными людьми, которые есть в гарнизонах. Пускай они следят за каждым шагом врага, заранее предупреждают о его планах и намерениях. Всеми средствами приближайте день освобождения родной земли от фашистских головорезов!
Он увлекался сам и увлекал всех, кто его слушал. Яков Петрович, который заставал возле постели Корницкого такое военное совещание, сперва возмущался. Он даже запретил кого-либо из посторонних впускать в госпиталь без его специального разрешения. Но эти слова входили посетителям в одно ухо и сразу же вылетали в другое.
Правда, доктор заметил и другое. Корницкий после таких встреч становился как-то веселее, его глаза оживленно блестели. Казалось, что от этого скорее начали заживать раны. И однажды утром, после очередной перевязки, Корницкий решительно заявил Толоконцеву:
– Яков Петрович, выпишите меня из вашего ведомства.
Толоконцеву показалось, что его больной бредит.
– Как это – выписать? – спросил он, со страхом поглядывая на Корницкого. – Куда? Зачем?
– Я хочу в свой отряд. Теперь начинаются самые горячие бои. А я уже здоровый.
– Успокойтесь и даже не говорите об этом. Сейчас вас будут кормить. Поправитесь, я разбинтую вашу левую руку, и тогда вам сразу же нужно переправляться на Большую землю.
– А мне кажется, что работы для меня хватит до прихода наших. Послезавтра я должен с вами распрощаться.
Напрасно Толоконцев старался удержать Корницкого от безрассудного, как ему казалось, поступка. Через два дня Антон Софронович уже оказался на Волчьем острове в своем отряде. Большинство людей вместе с Кастусем Мелешком были в этот день на операции. Зайдя с Мишкой в штабную землянку, Корницкий приказал позвать радиста. И когда тот явился, Антон Софронович сказал:
– Садись, браток, пошлем телеграмму в Центральный штаб. Пиши: "Выздоровел. Приступил к исполнению обязанностей. Корницкий".
Радист удивленно посмотрел на пустой правый рукав командира, перевел взгляд на марлевую повязку левой руки и снова склонился над бумагой.
Корницкий сделал вид, что не заметил удивления в глазах радиста. Пусть удивляется! А он будет воевать по-прежнему. Это неважно, что нечем держать оружия. Необязательно командиру отряда стрелять. Он будет планировать операции, руководить ими. Исполнителей теперь хватает. Из деревень и городов приходили все новые и новые люди. Отряд увеличивался. В нем уже насчитывалось около четырехсот партизан. А когда-то приземлилось только шестнадцать.
Шестнадцать и четыреста! Четыреста добровольцев, которым только прикажи, так они, как говорится, руками повырывают колеса из-под немецких эшелонов, чтоб те не катились на фронт!..
Перед Антоном Корницким сидели и стояли командиры рот и взводов, которые сошлись в землянку на совещание. Он по-прежнему придирчиво и строго осматривал их выправку, расспрашивал каждого в отдельности, что сделано за последние дни. Оказывается, его хлопцы не спали... Пока он отлеживался в госпитале, они день за днем выполняли самые трудные задания. Кастусь Мелешко умело руководил людьми.
Правда, можно было бы сделать значительно больше. Об этом Антон Корницкий и заговорил, выслушав рапорты командиров. В последнее время гитлеровцы поспешно начали вырубать лес вокруг своих гарнизонов, а также вдоль железнодорожных путей и вдоль шоссе. Так, считали они, партизанам нельзя будет к ним подбираться. Оберегая паровозы от подрывов, оккупанты прицепляли к ним спереди платформы с балластом. Напрасные предосторожности! Ничто не спасет фашистов от справедливой пули партизан. Каждая должна попасть в цель, должна бить гадов в самое сердце. Воздух, которым мы дышим, и земля, по которой мы ходим, будут очищены от этой погани, скоро Советская Армия начнет новое наступление. Но мы должны и обязаны усилить удары по вражеским коммуникациям, по вражеским логовищам. Понятно, лесом или кустарником подбираться к фашистам легче. Деревья хороший друг партизана. А что, как нет их с тобою рядом возле железной дороги или шоссе? Остановишься и станешь глядеть издалека на недоступные эшелоны? Глупости! Где нет деревьев, там есть трава, есть кочки, овражки, чтобы незаметно подползти с толовым зарядом. Надо только сильно захотеть, пошевелить мозгами!..
Антон Корницкий готов был хоть завтра идти со своими партизанами на операцию. Но не напрасно его задерживал в госпитале Яков Петрович. Незажившие раны свалили командира отряда на другой же день после ухода из госпиталя. Толоконцев, проведав об этом, примчался в землянку Корницкого.
– Теперь без моего позволения вы отсюда не выйдете! – решительно заявил доктор. – Надо беречь себя. А то получится, как в той песне, помните?
Ни сказок о нас не расскажут,
Ни песен о нас не споют!
– Это, дорогой Яков Петрович, про мещан, которые "как черви слепые живут", – поморщился Корницкий. – А о подвигах советских людей в дни войны будут и песни петь, и сказки рассказывать.
Еще с месяц после бодрой телеграммы в Центральный штаб вынужден был Антон Корницкий воевать со своими тяжкими ранами. Только крепкий, закаленный организм мог выдержать такие жестокие испытания. Постепенно возвращалась прежняя сила. Все чаще начал выходить командир из землянки, заглядывать в штаб. Теперь, как казалось Корницкому, он мог по-настоящему начать выполнять свои обязанности командира отряда.
И гитлеровцы скоро почувствовали это. Один за другим летели под откос поезда, которые направлялись на фронт, подрывались водокачки и казармы, рушились в реки мосты, из вражеских логовищ бесследно исчезали офицеры и агенты гестапо.
К Антону Корницкому приезжали командиры соседних партизанских отрядов, чтоб посоветоваться, как лучше организовать разведку либо провести ту или иную операцию. И он радовался, что еще нужен людям.
Однако в его сердце одновременно росло и беспокойство. Случалось это чаще всего в те дни, когда партизаны отправлялись на самые опасные задания. Тогда Корницкому хотелось самому быть вместе с ними. Ведь даже досконально разработанным планом не предусмотришь всего того, что своими глазами увидишь на месте.
И Антон Корницкий однажды не выдержал и сам повел людей на наиболее ответственную операцию. После выполнения задания партизаны вынуждены были отходить под бешеным огнем противника. Пули зловеще цыкали в воздухе. Антон Корницкий приказал ложиться на землю и отползать.
А сам ползти не мог! Вдобавок ко всему, он еще плохо слышал. Он не слышал треска веток под ногами, не слышал, что шепчут ему товарищи.
Весь черный, как земля, вернулся Антон Софронович в лагерь. Хмуро поглядывая на забинтованную левую руку, ходил он по землянке из угла в угол. Проклятый взрыв! Как он все переиначил. Вместо того чтоб помогать другим, как бывало раньше, он, Корницкий, сам не может теперь обойтись без помощи других. Его все еще вынуждены были кормить, как малое дитя, с ложечки! Одевать его, обувать!..
Не стал ли он, солдат, нахлебником у этих суровых людей, которые, не жалея жизни, ведут тяжкий бой с фашистскими захватчиками? Не время ли ему открыто, как коммунисту, признаться в своей беспомощности и выйти из строя, чтоб не мешать другим!
Бессонная была у Антона Корницкого эта ночь. Вздремнул он немного только под утро. И снова перед ним встали крутые горные стежки Испании, по которым он, полный неутомимой энергии и силы, пробирался со своими бесстрашными друзьями во вражеский тыл. Было и такое, когда ему показалось, что его друзья-испанцы исчезли, и он оказался один среди опаленных солнцем голых скал... Антон Корницкий оглянулся и тотчас же услышал знакомый голос Хусто Лопеса:
– Камрад Антон!.. Камрад Антон! Вам телеграмма!..
Корницкий проснулся и крепко выругался. Он был не в Испании, а лежал в своей землянке. Перед ним стоял Хусто Лопес и с ним радист. В руках у радиста был клочок бумаги.
– Читай, – вяло промолвил Корницкий.
Телеграмма была из Центрального партизанского штаба. Корницкому приказано вылетать в Москву.
– Что? Уже кто-то успел набрехать про мои руки? – не помня себя, зло закричал Корницкий. – Антон Корницкий не солдат, а нахлебник?! Захотели от меня избавиться? А ну, помогите одеться! Мы еще повоюем!
– Да, повоюем, камрад Антон, – поддержал его Лопес. – Только вам не надо ходить в бой. Про это все партизаны говорят.
– Поживем – увидим, – сухо ответил Корницкий после долгого молчания. – Покуда цела голова на плечах...
Он с какой-то бешеной настойчивостью брался за подготовку новых операций. Только беспокойство и тревога за свою дальнейшую судьбу не уменьшались. Может, люди умышленно не подают виду, что сегодняшний их командир уже не тот, что был вчера? Может, они лишь для приличия по-прежнему обращаются к нему? Но нет! По-прежнему приезжают к нему советоваться командиры соседних отрядов, дела не стоят на одном месте. Взрывы мин его подрывных групп раздаются кругом. Железнодорожные пути на станциях забиты эшелонами, которые по нескольку дней не могут прорваться на восток через горы разбитых паровозов, вагонов, нагроможденных танков.
Нет, видать, он, Антон Корницкий, еще тут нужен!
"ПАРТИЗАНСКИЙ КРАЙ – БОЛЬШАЯ ЗЕМЛЯ"
Если Корницкий, предчувствуя что-то недоброе в телеграммах Центрального штаба, не спешил на партизанский аэродром известного теперь болотного острова Зыслов, то Василь Каравай не мешкал ни минуты. Готовились крупнейшие операции, и некоторых командиров партизанских отрядов и соединений срочно вызвали в Центральный партизанский штаб.
Василь Каравай заспешил в Москву. Бывшему помощнику Корницкого не терпелось поскорее встретиться с начальником штаба генералом Осокиным. Но генерала вызвали в Центральный Комитет партии.
– Вы сегодня отдыхайте, товарищ Каравай, – советовал адъютант генерала. – А завтра, пожалуйста, приходите в десятом часу. Петр Антонович очень хочет с вами встретиться.
Это "Петр Антонович", сказанное как-то по-штатски, напомнило Караваю довоенные времена, мирную тишину Минска, семью. Как они там живут сейчас, в Свердловске, Вера, хлопцы?.. Надо будет отпроситься у Петра Антоновича и съездить дня на два.
На другой день утром Василь Каравай явился к Осокину.
– Петр Антонович вас ожидает, – встретил его адъютант, – заходите.
Василь Каравай слегка дотронулся до своих пышных усов словно для того, чтоб увериться, что они на месте и в надлежащем порядке, и вошел в кабинет.
– Здравия желаю, товарищ генерал. Полковник Каравай по вашему приказанию прибыл.
Генерал Осокин сидел за своим письменным столом, склонившись над бумагами. От громкого караваевского голоса он вздрогнул и поднял голову. Потом быстро встал с кресла и пошел навстречу партизанскому полковнику.
– У-ух, какой ты шумный! – по-простецки и сердечно встретил Осокин. "Товарищ генерал"!.. "Здравия желаю"!..
Они поцеловались несколько раз. Потом Осокин немного отступил, любуясь могучей и ладной фигурой Каравая.
– Петр Антонович...
– То-то же! – довольно буркнул Осокин. – А то – "генерал"!.. Развоевались там, черти полосатые, что неизвестно, как теперь настроить вас на мирный лад. Ну, садись и рассказывай.
– Я вчера передал вашему адъютанту подробный рапорт.
– Я его прочитал. Ты мне объясни то, чего нет в рапорте. Что там у вас произошло с Корницким? Почему он утаил, что ему ампутировали руку?
– Я думаю, он боялся, чтоб его не отозвали на Большую землю, Петр Антонович. Он хочет воевать с оккупантами до прихода туда нашей армии.
– Во-во... Безрукий вояка! А куда девалась дисциплина? Он даже не ответил на две последние радиограммы, которыми мы отзывали его в Москву! Что нам с ним теперь делать? Ты его хорошо знаешь. Посоветуй.
– А вы, Петр Антонович, пошлите третью. Напишите, что он очень нужен тут.
– Очень нужен?.. Гм... может, это имеет резон. Это не отставка, а новое задание. А-а? Сегодня должен быть подписан Указ о присвоении Корницкому звания Героя Советского Союза. Мы поздравим его и прикажем вылететь в Москву...
После этой беседы прошел месяц. Корницкий в офицерском кителе с пустым правым рукавом и левой рукой на перевязи остановился на лестничной площадке нового дома. В последнем письме жена писала, что им дали новую квартиру, что Осокин помог перебраться. Надейка и Анечка очень скучают по батьке и не могут дождаться, когда кончится война. Они по пять раз перечитывают каждое его письмо...
И вот он сам приехал... И не один, а с Мишкой. У Мишки за плечами полный вещевой мешок. Корницкич был растерян. Он даже оглянулся, прежде чем сказать:
– Ну вот мы и на своей базе, Мишка. Смело звони, стучи в эти двери.
Мишка нажал на кнопку звонка. За дверями послышались легкие шаги. Корницкий их узнал. Двери открылись. В их проеме – Полина Федоровна.
– Антон! – радостно закричала она. – Ант... Боже мой!..
Она глянула на пустой рукав, на забинтованную левую руку и в ужасе отступила назад.
А в это время из-за Полины Федоровны показались Надейка и Анечка. С криком "Татка!" они обняли за шею склонившегося к ним отца, совсем не замечая, что он калека.
Корницкий поцеловался с дочками, промолвил торжественным голосом, как говорил прежде, когда они были маленькими:
– Объявляется посадка на самолет "Партизанский край – Большая земля".
Надейка и Анечка снова повисли у него на шее, поджав ноги, чтобы не доставать до полу. Так он внес их в комнату.
Мишка вошел следом, прикрыв за собою двери. Снял с плеч вещевой мешок, положил его в углу около дверей. Взглянув на Полину Федоровну, которая в замешательстве стояла возле стола, Корницкий обошел с дочками вокруг стола и объявил все тем же торжественным голосом:
– Москва, самолет идет на посадку.
Он сел вместе с девочками на диван:
– Рассказывайте все. Слово предоставляется Анне Антоновне.
Надейка, заглядывая в лицо, прощебетала:
– Пойдем, я тебе покажу ванну, спальню, кабинет. Дядька Осокин привез нам пятьдесят ключей и сказал: "Выбирайте для Героя Советского Союза любую квартиру в новом доме". Ой, татка, как тут хорошо!
Она потянула отца за полу кителя из комнаты. За ними вышла и Анечка.
Полина Федоровна только теперь спохватилась и подала Мишке стул.
– Садитесь, пожалуйста. Мне кажется, я где-то вас видела.
– В Пышковичах, Полина Федоровна. Голубовичей помните?
– Помню.
– Так вот я их сын, Мишка. Антон Софронович взял меня в свой отряд, как только прилетел из Москвы.
Полина Федоровна, оглянувшись на двери, спросила:
– Давно... это с ним?
– Что?
Полина Федоровна показала на свою правую, потом на левую руку.
– Полгода.
– Полгода!.. Как же он писал нам письма?
Мишка, глядя зачарованными глазами через окно на залитый солнечным светом Кремль, промолвил:
– Письма писал я.
– Вы? Но ведь его ж почерк!
– Я, Полина Федоровна, могу делать любые немецкие аусвайсы*.
_______________
* А у с в а й с ы – удостоверения.
– Теперь поняла... А родители ваши... где они?
– Отсиживаются в лесу.
– Почему в лесу? А Пышковичи?
– От Пышковичей остались одни головешки. Вы, Полина Федоровна, не узнаете теперь Белоруссии. Почти что вся она перебралась в лес. Например, на Волчьем острове можно встретить больше людей, чем на каком-нибудь городском проспекте.
– А сады?
– И сады сгорели.
– Ах, как жалко!
– Людей, Полина Федоровна, больше жалко. Сады можно новые насадить. Мой батька говорил, что Антон Софронович еще до революции выучился на садовника. Он знает, как сажать и растить сады. Вот прогоним гитлеровцев, вы переедете в Пышковичи...
В дверях показался Корницкий с детьми.
– Мишка! – прервал он своего адъютанта. – Покажи Надейке и Анечке, что там есть в твоем чудесном мешочке. Идите, детки, к дядьке Мише... – И каким-то озорным тоном промолвил жене: – А ты, Поля, набери номер моего крестного батьки Осокина и скажи ему только два слова: "Антон дома". Я хочу, чтоб у меня были сегодня самые лучшие друзья нашей семьи.
В коридоре раздался звонок. Корницкая, которая взяла трубку телефона, снова положила ее и пошла открывать двери. Почтальонша сунула ей газету.
– Ваша "Правда". Читайте на второй странице, Полина Федоровна.
– Благодарю.
Полина Федоровна закрыла двери и развернула газету. Но то, что она увидала на второй странице внизу, не взволновало ее, как раньше. Кладя развернутую газету перед мужем на стол, промолвила:
– Очерк про тебя.
– "Это твой сын, Родина..." И мой портрет? Откуда?
– Неделю тому назад заходил корреспондент "Правды". Расспрашивал про тебя. Попросил твою фотографию...
...Вечером пришел генерал Осокин.
Корницкий попросил:
– Разбинтуй мне руку, крестный...
Жена спохватилась, подошла к мужу:
– Я сама...
– Не женское это дело, Поля. А вдруг и этой руки нету...
– Не говори так, Антон, – перебил его Осокин. – Пойдем в кабинет.
Они пошли в кабинет. Осокин плотно прикрыл дверь. Спросил, берясь за перевязь:
– Вы что – поссорились?
– Нет... Скажи, ты узнал мой почерк?
– В последних письмах был только твой дух, а не рука.
– Вот видишь. А она не признала!
– Не придавай этому значения.
– В семнадцатом году один ивановский ткач учил одного белорусского хлопца всему придавать значение. Помнишь окопы под Барановичами?
– Когда оно было!
– Да, давно. Но с того времени я иначе стал глядеть на людей и их дела. Видишь эти пальцы?
– Было работы твоему доктору!
– Его фамилия Толоконцев. Если б ты знал, из чего он, волшебник, смастерил эту руку!.. Да, теперь я полный инвалид...
– Успокойся, Антон. Хватит тебе работы. Будешь выступать на заводах, в колхозах.
– А что дальше? Смотреть на свой пустой правый рукав? Из Москвы ты проводил группу, которая насчитывала только шестнадцать бойцов. Сегодня вокруг них уже собралось четыреста человек отборных партизан. Ты и Галинин живьем меня оторвали от моих хлопцев, чтоб превратить в бездумного пенсионера. Только из этого у вас ничего не выйдет!..
Ч А С Т Ь Ч Е Т В Е Р Т А Я
______________________________
ПЕНСИОНЕР
На квартире у Корницкого часто звонил телефон. Антона Софроновича приглашали на фабрики и заводы, в совхозы и колхозы рассказать о борьбе белорусского народа с фашистскими захватчиками. Появилось много новых знакомых, которые очень хотели, чтоб он вместе с женой побывал у них в гостях.
Весь советский народ в ту пору переживал огромный подъем после недавней грозной опасности. Наши армии неуклонно шли на запад, освобождая все новые и новые земли. В Белоруссии советские войска дошли до Днепра и готовились к новым ударам по врагу.
Антон Корницкий ежедневно с нетерпением ждал последних известий по радио. Над Москвою все чаще и чаще гремели победные салюты и вечернее небо подолгу сияло разноцветными огнями.
