Текст книги "С тобою рядом"
Автор книги: Макар Последович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– Здорово, Рыгор!
– Здо... здо... Добрый вечер, – наконец вымолвил Хаецкий, стараясь припомнить, где и когда он слышал этот резкий голос.
– Что, не узнаешь?
– Это... Ну... Что-то как будто...
Алена тем временем уже завесила все окна и теперь стояла, упершись руками в бока. Хаецкий зло глядел на жену. Баба холерная!..
Когда-то она так же старательно и охотно завешивала окна, когда приходил сюда со своими хлопцами тот, кто наводил страх на полицейские управы, на панских воевод... Давно это было! Тот вот так же говорил: "Здорово, Рыгор!.."
– Антон Софронович?.. – еще неуверенно промолвил Хаецкий. – Не может быть!
– Почему не может быть? Вот Алена сразу поверила, что я – это я, а не кто иной...
– Тут... в такое время... Каким образом?
Корницкий поднял руку вверх:
– Решили проведать родные места, купили билет на самолет – и в путь-дорогу. Всего каких-нибудь три часа – и вот мы дома...
– Не шутите, Антон Софронович. Этот дом теперь страшнее самой страшной тюрьмы. Сидишь в нем, как в пасти у зверя...
Корницкий удивленно взглянул на жену Хаецкого:
– Что я слышу, Аленка? И от кого?.. Что ты с ним сделала, что он стал таким боязливым?
– Только послушайте вы его, Антон Софронович, так он вам набалаболит. Это его недавно "бобики" застращали. Видать, думают наладить охоту. Расспрашивали у него про кабанов.
– Ну так почему им не помочь позабавиться? Истомились, несчастные, расстреливая людей... Пусть отдохнут хоть в пуще... Расскажи, Рыгор, как это было. Рассказывай мне все! Так, как рассказывал когда-то!
ТАМ БЫЛ МОСТ
Лесник Рыгор Хаецкий, путевой обходчик Иван Скавыш из-под Барановичей, кузнец Борейко, дорожный мастер Гладкий... Корницкий припоминал многих иных людей, которые помогали ему в прошлом.
Теперь к одним он заходил сам, к некоторым посылал Рыгора Хаецкого. Заткнув за пояс топор, лесник шел размеренным шагом в деревню либо в местечко, заглядывая там то в один, то в другой дом. Толстозадые гитлеровцы и полицаи иной раз задерживали его и, косо поглядывая на топор, требовали предъявить документы.
– Я лесник, – неторопливо доставая из кармана бумаги, объяснял Хаецкий. – Ищу порубщиков. Вчера посередь белого дня две такие березы свалили...
– Беоза? Вас ист дас беоза? Дас ист партизан? Бандит?
– О, не... найн, пан! – спешил Хаецкий. – Береза – хольц, только дрова...
Одних удовлетворяли прочитанные документы и объяснения Хаецкого. Другие свирепо кричали, красноречиво хлопая ладонью по автомату или пистолету:
– Раус!.. Преч!
Заметивши Хаецкого недалеко от полицейской казармы, на крыльцо выскакивал не в меру бдительный полицай:
– Ты чего тут высматриваешь, собака? Марш отсюда!
– Сегодня у меня три сосны срезали. Так, может, они за вашим забором, на соседней усадьбе...
– Плевать мы хотели на твои сосны! А если б даже и мы срезали, так что? Нам все позволено. Вот как пальну в потылицу, так немцы спасибо скажут!
– А я разве не на немцев работаю? – огрызнулся Хаецкий. – Хочешь поглядеть, кем подписано мое удостоверение? Сам Черный Фомка его проверил и даже поручение важное мне дал...
– Не Фомка, а господин Фома Дорофеевич Волк, – уже потише разъяснил полицай. – Это большевистские агенты прозвали его Фомкой. Самогонка у тебя есть?
– Неси сюда фляжку. Для такого храброго вояки могу стакан нацедить...
– Ты не очень-то скалься, собака! – краснея от злости, кричал полицай. – Гляди у меня!..
Корницкий хмурился, когда Хаецкий рассказывал ему про такие стычки.
– Чтоб это было, Рыгор, последний раз! Сдерживай себя. Напрасно ты ляпнул, что Фомка дает тебе какие-то поручения...
– Я, Антон, сказал верно... Либо батрачку подобрать, либо самогонки выгнать... Понимай как хочешь.
– Все равно ты не должен распускать язык. Я сам еще не уверен, для чего им потребовались дикие кабаны. Поживем – увидим. Когда про них спрашивал главный немецкий лесничий из Барановичей, это иное дело. Он охотник. И вдруг – Фомка-полицай! Мне кажется, тут может быть кое-что интересное и для нас. Когда обещали прийти хлопцы из Ляхович?
– Завтра в восьмом часу. Встреча под виловатым дубом.
– Хорошо. Я с ними поговорю. А ты послезавтра собирайся к Василю Караваю. Скажи, что его ожидает Пчела.
Назавтра "ляховичские хлопцы" уходили от Корницкого нагруженные толовыми зарядами. Мелешко отрывал эти заряды от своих ценных запасов словно куски собственного сердца. Многих охотников до зарядов он и в глаза не видел. Корницкий просто приказывал ему подготовить заряды и переправить затемно в дупло старой осины. На другой день дупло это было пустое...
– Антон Софронович! – прислушиваясь к глухому шуму сосен за окном землянки, ныл Мелешко. – Четыре пуда толу как корова языком слизнула. А мы сами не использовали еще ни одного куска. Все занимаемся этими чертовыми землянками! А поезда с немцами тем временем прутся на восток.
– Ты что, подходы к железной дороге знаешь лучше тех, кто тут родился?
– Зато я лучше знаю, как ее подрывать.
– Я то же самое когда-то думал, что как сделаю что-нибудь сам, так никто лучше меня не сделает. – Корницкий поворачивался к нарам, где лежал Лопес. – Помнишь, Хусто, наш первый эшелон около Кордовы?
– Там был мост...
– А кто снимал охрану и закладывал заряды? Кто лучше мог это сделать, как не люди, которые жили неподалеку? Они знали не только где и какой охранник стоит, но даже когда он ходит в уборную. Все тогда сделали три простых испанца-железнодорожника. Мне осталось лишь поджечь шнур. Так ведь такую работу может исполнить и малое дитя, дорогой Князь.
– Вы снова шутите, Антон Софронович! А у меня аж руки чешутся. Так и просятся трахнуть какую-нибудь казарму либо паровоз.
– Еще успеешь. Вот вернется от Каравая Хаецкий, тогда минуты свободной не будет. А сейчас – спать!
Если б Мелешко узнал о планах, которые занимали Корницкого, он бы сразу затих. Может быть, это и хорошо, что человеку не дано читать чужие мысли. Он бы увидел иной раз, что от него потребуют больше, чем он может сделать.
Через три дня после ухода Хаецкого от Каравая неподалеку от Барановичей полетел под откос эшелон с танками. Не успели гитлеровцы очистить и отремонтировать путь, как взлетел на воздух мост на семьсот пятидесятом километре. А с эшелоном горючего, который направлялся на Сарны, произошло нечто неожиданное.. Он запылал минут через десять после выхода со станции. Гигантский огненный факел, освещая на многие километры окружающие поля и леса, ошалело мчался вперед, покуда не начали взрываться цистерны. Густые багровые клубы дыма, перегоняя друг друга, рванулись в небо.
Все это было большой неожиданностью для Фридриха Фенса, наместника гаулейтера по Барановической области. До последнего времени он считал вверенную ему территорию утихомиренной. Те, кого гестапо признало небезопасными для великой Германии, уже давно лежат в огромных рвах. Особые команды, выполняя приказ генерала, действовали в городах и селах области с непоколебимой твердостью. Генерал не слышал ни про один случай, чтоб кто-нибудь из его подчиненных терял самообладание даже от плача ребенка, которого живым кидали в могилу. Поэтому Фридрих Фенс принял благодарность гаулейтера за свои решительные мероприятия как вполне им заслуженную.
И вдруг такой гром среди зимней тишины! Вызвать сюда начальника гестапо!
– Вы скверно выполняете ваши обязанности! – загремел генерал, когда начальник гестапо появился в его кабинете. – Три взрыва за одну неделю! Вы знаете, сколько эшелонов задержано перед Барановичами? Эшелонов, которые так необходимы под Москвой!
– Мы приняли меры, господин генерал. Не сегодня, так завтра, а найдем виноватых.
– Ох, мой бог! О каких виноватых вы говорите, господин полковник! Виноваты все, кто тут еще живой! Я вам не однажды говорил: стреляйте первого встречного из местных людей и вы не ошибетесь. Каждый из них наш заклятый враг. Они спят и во сне видят, что нас уже тут нету. А вот эти бумажки вы видели, господин полковник? Мне перевели их текст, в котором говорится, что большевистские армии гонят нас от Москвы. Почему вы позволяете, господин полковник, чтоб среди населения распространялись такие новости? Завтра я должен знать, кто их распространяет. Запомните это!.. Я должен знать!..
Корницкий ничего не знал про этот разговор в кабинете наместника гаулейтера. Он был занят тем, чтобы взрывы, которые начали устраивать на коммуникациях врага его люди, не прекращались ни на один день.
Однажды посреди ночи к нему явился бывший помощник Василь Каравай; Они обнялись и расцеловались, словно тридцать лет не видели друг друга. Корницкий заметил, что Василь заметно изменился. На нем была зеленоватого цвета бекеша из дорогого сукна, на ногах бурки с отвернутыми вниз голенищами, на поясе – трофейный пистолет "вальтер". Время от времени поглаживая свои пышные рыжие усы на широком лице, Каравай рассказывал о делах. Он командовал уже большим отрядом. Штаб этого отряда размещался в лесу, неподалеку от родной деревни. Территория этого района была очищена партизанами от вражеских гарнизонов. Некоторые полицейские участки Каравай обезоружил без единого выстрела. Для этого он переодевался в форму немецкого офицера, переодевал своих партизан в немецкие шинели и являлся в волость как бы для проверки работы полицаев. Мишка Голубович, который умел говорить по-немецки, был у него за переводчика.
"Бобики" вытягивались в струнку, увидев в казарме гитлеровского майора с сердитыми рыжими усами. Мишка тем временем, лаясь до хрипоты на немецком и русском языках, приказывал начальнику полиции собрать всех своих подначальных будто бы для похода против партизан. И за какую-нибудь минуту от вражеского гарнизона в волости не оставалось никакого следа.
– Переходи, Антон Софронович, к нам, – подымая за столом чарку, предлагал Каравай Корницкому. – Будем, как и раньше, воевать вместе. Принимай от меня командование бригадой. Скоро у нас будут тысячи людей, а под контролем многие районы.
– Нет, Василь, мне и тут хватит работы. Хочу взять постоянное шефство над соседними железнодорожными участками и шоссейными дорогами. Тебе Хаецкий говорил, что мне надо?
– Да. Двадцать отборных хлопцев согласились перейти к тебе. И среди них Мишка Голубович – твой земляк и лучший мой разведчик. Ну конечно, с полным вооружением. Дарю тебе еще десять саней. В общем, делай, как тебе лучше. Ты скоро, наверно, встретишься с двумя интересными отрядами. Одним командует председатель колхоза Никодим Барсук, а другим – бывший офицер армии Микола Вихорь. У каждого из них своя фантазия насчет борьбы с оккупантами... Особенно у Никодима Барсука...
– Например?
Каравай загадочно усмехнулся в свои рыжеватые усы.
– Сам посмотришь. Наши разведчики уже имели стычку с барсуковцами. Мишка Голубович может тебе много рассказать про них интересного.
Корницкий подарил Караваю новенький автомат и к нему два диска. Рассказал, что Вера с хлопцами благополучно добралась до Москвы и выехала оттуда в Свердловск.
У Корницкого было задание Центрального партизанского штаба, которое касалось здешних партизанских отрядов и подпольных групп. Он решил выполнить его в первую очередь одновременно с боевой операцией. Кроме того, у самих командиров отрядов и руководителей подпольных групп могли быть вопросы, которые он помог бы им решить. В то время большая часть партизанских отрядов еще не имела постоянной связи с Большой землей. Антон Софронович захватил с собой рацию, свежие газеты, брошюры. В любой день он мог, когда захочет, разговаривать с Москвою, рассказать про дела в тылу врага.
Корницкого многие знали в этих местах. Знал его и Никодим Барсук. Уже дня через четыре Мишка Голубович, возвратившись из разведки, доложил, что в окружающих деревнях разнесся слух о появлении Пчелы. Великая и неисчислимая теперь у нее сила! И все партизаны одеты по-военному, все чисто побритые и остриженные, все вооружены автоматами. У Пчелы есть противотанковые ружья, пушки, есть даже танки. Она такая же беспощадная ко всем врагам и оккупантам, как и раньше. В одном из местечек около Пинска она взорвала кинотеатр, где было двести гитлеровцев. Около Молодечно спустила под откос вражеский поезд с боеприпасами, около Новогрудка уничтожила целую дивизию эсэсовцев. Корницкий, слушая в землянке эти сообщения Мишки Голубовича, только морщился от неудовольствия. Они еще не сделали и половины того, чего хотелось народу. Успокаивало только одно: выдуманные происшествия происходили далеко от места расположения их лагеря.
Корницкому пока что не хотелось привлекать внимания оккупантов к Пашуковскому лесу. Каравай предупредил его, что в этом лесу, если как следует подготовиться, можно будет встретиться с достаточно крупным зверем. Надо только наладить связь с соседним лесником...
Корницкий послал Никодиму Барсуку записку, чтоб он явился в Пашуковский лес.
НА ВОЛЧЬЕМ ОСТРОВЕ
Целую неделю ждал и не дождался Корницкий ответа на посланную записку. Волчий остров – лагерь Никодима Барсука – молчал, словно его и не было на свете, и все россказни про отряд и его хмурого командира – это досужие вымыслы разведчиков. По-видимому, причиной всего этого была немецкая форма, в которую вырядился сам и вырядил своих друзей Мишка, чтоб безопаснее пробраться в город, в гарнизон. Но то, что вводило в обман встречных немцев, которые здоровались с ним своим лающим "хайль Гитлер", возмутило и насторожило Никодима Барсука. Вдобавок Мишка еще стал выспрашивать, правда ли, что у них есть противотанковая пушка. Может быть, все это и было причиной глухого молчания Волчьего острова. А могло быть и потому, что барсуковцы остерегались расплаты за потасовку с Мишкой и его друзьями.
Занятый этими мыслями, Корницкий сел на коня и направился в дорогу. За ним, сдерживая норовистую Сороку, летел Мишка, теперь уже неизменный спутник Корницкого.
– Отсталые люди! – заговорил Мишка, когда они выехали из деревни на снеговой простор поля, огороженного темной стеной леса. – Но мне кажется, есть там и добрые хлопцы. Стоит их только расшевелить.
– Ты газеты, книжки взял? – перебил его Корницкий.
– Тут, в сумке, – торопливо ответил Мишка и далее добавил несколько обиженным тоном: – Раз был приказ взять, так взял...
– Очень хорошо. Только ты уж не задирайся...
– А когда я задирался? – поглядывая на Корницкого удивленным невинным взглядом, заговорил Мишка. – Если хотите знать, Антон Софронович, кто был самый тихий хлопец в караваевской бригаде, так я вам скажу.
– Ну, кто?
– Я, Антон Софронович.
– Ты?
– А кто же может быть другой? Я только не могу терпеть несправедливости. Где это кто видел, чтоб людей нашей бригады так неделикатно встречали! Это ж австралийские бушмены и то так бы не сделали. А он, Барсук, командует на этом Волчьем острове, как средневековый король! Ну, я...
– А вот сегодня услышим, что ты там натворил, – промолвил Корницкий.
– Ну вот, теперь уж я и виноватый! Во всем виноват Мишка. Виноват, что первый расспросил про противотанковую пушку... Пусть бы кто другой попробовал раздобыть такие сведения!..
Мишка, обиженный, умолк и только время от времени со злостью дергал поводья. Сорока никак не хотела взять в толк, что от нее требует хозяин, и старалась, пригнув голову, стремительно ринуться на боковую стежку. И только когда въехали в лес, она понемногу успокоилась, очевидно поняв безнадежность своих намерений повернуть к дому.
Корницкий сердился и не сердился на Мишку. Он осуждал и не осуждал Никодима Барсука. Каждый в этой беспощадной войне с врагами боролся как умел. Один лез, пробирался, рискуя каждую минуту своей жизнью, в самый немецкий гарнизон, чтобы раздобыть необходимые сведения, другой, наоборот, никуда из своей хаты или из землянки не вылезал, но уже никогда, не глядя на самые тяжелые потери, не сходил с места при налетах эсэсовцев и полицейских.
Никодим Барсук не посылал своих людей ни в гарнизоны, чтоб разузнать намерения врага, ни на железную дорогу, чтоб сбрасывать под откос немецкие эшелоны. Никого не пропускал и в свой лагерь, остерегаясь немецких шпионов. В "колхоз", как он называл свой отряд, он принимал лишь свою родню, людей с фамилией Барсук. Если человек начинал возражать и говорил, что ему уже некуда идти, разве что только на немецкую виселицу, он спокойно перебивал его:
– Подожди, хлопец, подожди. Диспут мы с тобой после войны начнем. А что некуда идти, так ты говоришь неправду. Теперь отряды в лесах как грибы повырастали. Чтоб было тихо и хорошо, валяй отсюда к Караваю. Да смотри в оба, у нас тут вся зона заминирована. Не дай бог, подорвешься, не дождавшись мира... – и, обращаясь к патрульному, сурово добавлял: – А вы, хлопцы, не вызывайте меня по таким делам. Поступайте, как в нашем уставе записано. – И, уже не обронив ни слова, поворачивался и шел в лагерь.
А "хлопцы" моментально выпроваживали незваного человека из своей зоны. Иной раз хлопцы, так Никодим Барсук называл своих бойцов – было ли им по семнадцать или по шестьдесят лет, – коротко спрашивали, остановив человека:
– Как зовут? Фамилия?
– Вы шутите или что? До войны пять лет на одной парте сидели в школе, вместе курсы трактористов кончали...
– Ничего, браток, не поделаешь. Такой приказ председателя. В свой "колхоз" мы принимаем только Барсуков...
Такие слухи ходили про Никодима Барсука и его, отряд. У него не было командиров отделений, взводов, рот. Были звеньевые, бригадиры, заместитель председателя, сам он, председатель. Корницкий еще слышал, что Барсук запретил своим "колхозникам" смеяться, играть на гармонике или заводить патефон: "Когда на нашей земле чужие люди хозяйничают, так не для чего веселиться и песни играть".
Сколько людей было у Никодима Барсука, Корницкий не знал. Одно лишь было известно, что вся деревня Барсуки – все пятьдесят хозяйств – бросили свои хаты, хлевы, гумна и двинулись подальше от немцев. Переселились в одну ночь со своими конями, коровами, свиньями, курами, собаками и кошками на Волчий остров, выкопали там землянки, понаделали шалашей, крытых хвоей, для скота и никого к себе не пропускают.
Глухо и замкнуто жили барсуковцы. Не связанные с другими отрядами, не слыша ни одного слова с Большой земли, они были подобны отрезанным от всего мира людям. Вспоминая свои покинутые хаты, в которых теперь хозяйничает мороз, они становились еще более хмурыми. Они довольно часто перехватывали вражеские машины, которые влетали в их владения. Барсуковцы совсем не интересовались, куда и зачем ехали машины, не старались узнать, какие бумаги находились в офицерских портфелях и полевых сумках. Бумаги они чаще всего уничтожали. Добытое оружие выдавали тем, кто его не имел.
Занятый такими мыслями о Барсуке и его "колхозе", Корницкий не заметил, как они проехали лес и оказались на гати через болото. Они пробирались теперь среди густых низкорослых зарослей березняка, лозняка, ельника. Ветки багульника и черничника, переплетаясь между собою внизу, образовали, казалось, проволочную темно-серую сетку, через которую за три шага от себя уже ничего не увидишь, ничего не услышишь. Тепло укутанное толстым моховым пластом, это болото замерзало как следует лишь в самые суровые зимы. Гать, по которой они ехали, была выстлана еще, может, в самые давние времена бревнами. Многие бревна уже сгнили. Теперь белый снежный покров одинаково укрывал и уцелевшие бревна и мягкое тесто торфа, прихваченное тонкой ледяной коркой. Корницкому и Мишке приходилось все время остерегаться замаскированных снегом талых продухов, чтоб не утопить коней. Два черных как уголь тетерева, повиснув на квелой кроне березки, бесстрашно и с интересом наблюдали за приближающимися к ним людьми.
– Если б не немцы, тут бы теперь тракторы ходили, – наконец после долгого молчания заговорил Мишка. – Уж было начали копать магистральный канал. Уже много воды было спущено. Но Никодим Барсук, перебравшись сюда, загатил канал, чтобы снова поднялась вода... Скоро мы повернем на тропу, и вы увидите этих барсуковцев... Только приглядываться надо хорошо.
Минут через пять Мишка крикнул: "Тут поворот!" Корницкий увидел узкий просвет в плотной стене зарослей, а на снегу конские следы, которые шли из болотных недр на гать.
– Это наши следы, – объяснил Мишка своему командиру. – Тут мы возвращались от Барсука домой.
– Большой же вы крюк сделали, – отозвался Корницкий.
А Мишка крикнул не то удивленно, не то вызывающе:
– Большой крюк? Ничего себе. После того шума в городе нам уже никак не с руки было снова приближаться к нему. А этот бородатый апостол не хотел нас пускать на стежку. Поезжайте, говорит, той дорогой, откуда приехали. Тут, говорит, нигде нет ходу... А я ему говорю: "Мы, дед, поедем туда, где нам будет лучше". Ну, он, видать, обиделся, что я его при всех людях назвал дедом, и приказал нас не пускать на стежку. Через это у нас и вышла заваруха... – Тут Мишка смолк и, как бы оправдываясь, стал объяснять: – А ворочаться нам по старой дороге нельзя было: немцы могли выставить засаду и порезать нас, как куропаток. Да и какое он имеет право нам, караваевцам, показывать, где можно ехать, а где – нет?! Разве...
Мишка не договорил, ибо Сорока вдруг захрапела и попробовала броситься в заросли. Мишка еле-еле сдержал ее. И в этот момент вырос перед ним человек в длинной желтой шубе с винтовкой наизготовку.
– А ну, слазь с дороги! – сухо и внушительно предложил Мишка. – Не узнаешь разве? Я тебя признал, а ты меня нет. Свои едут.
– Куды? – не меняя позы, строго спросил человек в шубе и быстро взглянул вперед.
Мишка оглянулся и увидел перед Корницким еще одну такую же фигуру в длинной шубе с винтовкой. Теперь Мишке и его командиру уже нельзя было тронуться ни вперед, ни назад. Усмехнувшись, хлопец спросил у человека:
– Что, уже все ваши из багульника повылезали?
– Ты, хлопец, не балаболь, как тетерев, а скажи, куда и зачем едете. И что вы за люди.
– Мы?.. – Мишка, услышав за спиною голос своего командира, беседующего с другим барсуковцем, выпалил: – Я Мишка Голубович, а другой Пчела, если слышали.
– Пчела, говоришь?.. Другой – Пчела?
– Ну да, Пчела, командир наш. Буду я еще с кем другим ездить!
Человек в шубе уже не знал, что делать со своей винтовкой. Он опустил ее на снег; потом поднял и повесил на плечо.
– Так... это товарищ... с пистолетиком одним... Пчела?
– А что, разве пушку он должен за собой возить?
Передний часовой вдруг крикнул приглушенным голосом:
– Алекса!..
И тогда кустарник вокруг зашумел, затрещал, и из гущи зарослей один за другим вынырнули на стежку люди с винтовками, автоматами, охотничьими двустволками. Были они в шубах, ватниках, с длинными бородами. Сошлись около переднего часового, и тот что-то им зашептал, кивнув головой в сторону Мишки и Корницкого. Мишка еще раз услышал удивленное: "Тот, с пистолетиком". Потом барсуковцы расступились и дали дорогу.
– Можно ехать, товарищ Корницкий!
Мишка быстро прижался к гуще зарослей, чтоб дать дорогу своему командиру. Корницкий, проехав шагов десять, вдруг остановил коня.
– Кто у вас тут старший?
Человек, который преградил им путь, быстро отозвался:
– Я, товарищ Корницкий.
– Вы знаете устав караульной службы?
Старший, еще ничего не понимая, пожал плечами.
– Мы, товарищ Корницкий, мирные люди и военными делами не занимаемся...
Корницкий улыбнулся.
– Тогда зачем у вас винтовки, зачем вы с ними выходите в засаду?
– Так ведь немец или полицай могут пролезть на нашу территорию! откровенно удивился барсуковец. – Как же так можно теперь жить без винтовки?
– Это понятно. Но так как вы нас не знаете, то должны были потребовать от нас оружие наше и тогда отвести в штаб или в правление "колхоза", как вы называете. И только когда выяснится, кто перед вами, отдадите либо не отдадите оружие. Такой, например, порядок заведен в отряде Каравая!
– Это и мы знаем, – оживился человек в длинной шубе. – Так что из того. Заезжают это на той неделе к нам немцы. Ну, было, как сегодня. Только на другой дороге. Ну, мы их пропустили, чтоб им никак нельзя было выскочить из наших мхов, и командуем им: руки вверх. А они тогда давай нас хвалить всякими расписными словами. Тут подходят наши люди и шепчут нашему бригадиру, что это немцы фальшивые, ненастоящие, разговаривали между собой по-нашему. Ну, тогда мы и говорим этим фальшивым немцам: "Давайте ваше оружие, отведем вас к председателю, и там пускай он разберется". Так вы думаете, товарищ Корницкий, эти фальшивые немцы отдали оружие? Не тут-то было! Начали кричать, что они караваевцы и никому своего оружия не отдадут. Еще начали насмехаться над теми, у кого длинные бороды. Апостолами давай дразнить. Наши тоже не сдержались: вцепились в немецкие мундиры и начали колошматить. Может, и до худшего б дошло, но один наш опознал некоего Мишку, с которым вместе в Минске учился...
– Мишку? – переспросил Корницкий и строго взглянул в ту сторону, где должен был быть Мишка. Но Мишки уж не было видно. – Хорошо, я с ним погутарю. И чем кончилось?
– Так мы и разошлись. Они трохи подрали наши шубы, а мы их немецкие шинели. Но оружия ваши хлопцы нам не отдали. Так теперь мы уж и не знаем, как быть с незнакомыми людьми вашей бригады: по уставу или не по уставу?
– Делайте по уставу. Иначе что может быть? Вы, товарищи, знаете, кого можете пропустить в лагерь? После спохватитесь, да поздно будет!
ОТКУДА ТЫСЯЧА ЧЕЛОВЕК?..
В то время, когда хмурый Никодим Барсук окопался среди болот на Волчьем острове и никуда не вылезал, отряд "Смерть фашизму" носился по всему району. Редко когда его можно было застать там, где он остановился вчера. Поэтому, чтоб не затягивать долго своего путешествия, Корницкий направил Мишку в штаб бригады к Караваю разузнать, где можно сегодня найти Миколу Вихоря. Одновременно он просил Каравая прислать отделение во главе с Абдулом Канифеевым на тот случай, если можно будет договориться о противотанковой пушке.
– Отряд остановился утром в Кожарине, – через два часа доложил Мишка. – Есть некоторые сведения, что они готовят какую-то вылазку. Микола Вихорь прислал связного, чтоб мы подбросили им сотню ракет.
– Сотню ракет? Зачем?
– Для какой-то задуманной операции, товарищ командир.
Пока Корницкий знакомился с барсуковцами, погода переменилась. Низкие серые тучи, которые наползли с запада, начали высевать наземь густой снег. Уже совсем стемнело, когда Корницкий выбрался из болота и, послав двух разведчиков вперед, зимником* направился в сторону Кожарина. Ехали молча, минуя деревни и поселки, низко прижатые к земле темнотой, засыпанные холодным снегом. Глухая зябкая тишина господствовала вокруг. Мишке казалось, что везде и все вымерло или окостенело в ночном сне и лишь они одни шевелятся, думают и стремятся куда-то вперед. Мишке было даже страшновато немножко. Привыкнув до войны работать днем, а ночью спать в мягкой постели либо вечером сидеть в теплой, ярко освещенной комнате и читать книгу, если на дворе бушевала метель, он теперь вынужден был действовать по ночам. Пускай себе узкая стежка облита скупым светом луны или ее совсем не видно в черной мгле, сухая гулкая тишина ловит каждый чуть живой треск веточки или шумно и беспокойно плещутся по земле широкие дождевые косы – всегда обязан Мишка быть в пути-дороге или же подготовляться к дороге. Несмотря на то что большая часть операций осуществлялась ночью, Мишка все еще не мог как следует привыкнуть к этому. И в темноте стихали его шутки даже в самых спокойных местах, и ему казалось, что если б он и стал шутить так же весело, как днем, так его шутки выглядели бы даже для него самого нелепыми и дикими. Совсем другое дело день, когда все окружающее снова принимает свои привычные формы! А теперь, скорее слыша, чем видя своих товарищей, Мишка молчал и только думал. Думал про то, что если б не немцы, так бы он, Мишка, не мотался в седле, залепленный снегом, а сидел бы сейчас в кино "Красная звезда" либо спешил бы по залитой электрическим светом улице в драматический театр... От него теперь остались лишь одни развалины.
_______________
* З и м н и к – наиболее прямая дорога, по которой ездят лишь
зимой через гати и болота.
Микола Вихорь и в самом деле был в Кожарине. Ощетинившись мощными караулами и летучими группами, которые стремительными тенями носились вокруг, словно в деревне расположился не обычный партизанский отряд, а Центральный партизанский штаб, вихоревцы, однако, не спали. На окутанной темнотой улице чувствовалась нестихающая бурная жизнь. Храпели привязанные к плетням и заборам кони, бренчание удил перемешивалось с лязгом оружия и приглушенными восклицаниями людей, которые шныряли возле хат.
– Стой! Пароль! – загородив черный проем калитки, крикнул часовой.
Но Корницкий молчал. За все теперь отвечал вихоревский патруль. Он их и проводил в штаб. То, что не делалось в барсуковском "колхозе", здесь осуществлялось с неуклонной, даже, как казалось Корницкому, придирчивой старательностью. И все же Корницкий чувствовал теперь за всем этим чисто внешним выполнением военного ритуала какую-то наигранность и спешку, похожую на поведение людей, которые боятся опоздать на последний в этот день поезд.
– Случилось, Антон Софронович, непростительное нахальство! – крикнул каким-то обиженным голосом Вихорь Корницкому уже в хате, подводя его к столу, на котором лежала карта. – Покуда я очищал от полицейских Осово, немцы успели поставить в Левках гарнизон! Как вам это понравится, Антон Софронович?
– Так же, как вам, товарищ Вихорь. Сколько их там?
– Сотня!..
Тут Микола Вихорь стремительно повернулся к человеку в кубанке и в черном матросском бушлате:
– Их вооружение, Зезюля?
Человек в бушлате оторвал взгляд от карты и усмехнулся.
– Вооружение не особенно важное, товарищ старший лейтенант. У них нет самолетов, танков и пушек. Ну, десять пулеметов, четыре миномета, двадцать автоматов и прочую мелочь, как гранаты и винтовки, считать не станем...
– Ну, понятно, – в тон Зезюле отозвался Корницкий и многозначительно взглянул на Вихоря. – Видать, вы считаете настоящим оружием только подводные лодки и дредноуты?
– Нет, Антон Софронович! У меня в отряде всего сто пятьдесят человек. Но вы посмотрите, как полетят из Левков фрицы! Аж снег под ними будет куриться. Давай, Зезюля, дальше!.. А вы, Антон Софронович, садитесь вот тут. Сегодня нам надо начать и окончить... Так кто занимает Горбатый мост?
– Я, товарищ старший лейтенант, – отозвался один из командиров, которые сидели на лавке.
– Далее...
Это было продолжение совещания, которое только на момент прервалось, когда явился сюда командир спецгруппы. Создавалось впечатление, что люди торопятся будто на пожар и боятся, что если этот пожар не потушить в самом начале, то он забушует и грозной лавиной широко разольется и сожжет весь мир, все живое. Микола Вихорь говорил резко и отрывисто. Фразы часто слетали с языка незаконченными... Происходило так, потому что он не находил слов, чтоб выразить свои беспокойные мысли. Часто Микола Вихорь, развивая свой план, по-видимому, забывал, где он находится теперь.
