Текст книги "С тобою рядом"
Автор книги: Макар Последович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)
СРАБОТАЛИ ПО-САПЕРНОМУ
Мишка Голубович почти что последним вернулся с войны в Пышковичи. Если Адам Лабека еле-еле дотащился от шоссе до дому, то Мишка даже не заметил, как оказался на взгорке, с которого мог видеть свою деревню. То ли ему казалось после бесконечно долгих лет войны, то ли оно и на самом деле так было, но Пышковичи выглядели теперь красивее, чем до войны. Была поздняя осень. Шел колючий дождь, только Мишка ничего этого не замечал. Он видел новые хаты, из труб кое-где поднимался приветливый дымок. Мишка, однако, нахмурился, рассмотрев между хат, как раз напротив огромной колхозной постройки, случайную землянку. В последнем письме, полученном из дому в Маньчжурии, отец второй или уже третий раз писал об этой землянке и про ее упрямого хозяина. Все уж давно перебрались в новые дома, разрушили свои землянки, и только один человек на все Пышковичи все еще не может расстаться с мрачными, как в склепе, стенами...
"Ничего! – улыбнулся сам себе Мишка. – Мы умеем законно оформлять такие дела. Сработаем всё по-саперному".
Первый свой визит после встречи с родителями он нанес своему бывшему командиру. Корницкий сидел возле стола и читал какую-то книгу, когда Мишка, китель которого украшали сверкающие ордена и медали, завернул в землянку. Вытянувшись в струнку, бывший адъютант приложил руку к козырьку и отрапортовал:
– Позвольте доложить, товарищ подполковник, младший лейтенант Михась Голубович прибыл по окончании войны в ваше распоряжение.
Корницкий моментально вскочил и закричал каким-то не своим голосом:
– Вольно, Мишка, вольно!
Он пригласил своего бывшего адъютанта садиться, рассказать, как воевалось после партизан.
– Еще наговоримся, товарищ командир. Батька, мать и я приглашаем вас в гости. Сегодня, как только стемнеется.
– Спасибо, Мишка. Приду обязательно. Да сядь ты, наконец!
– Нет времени, товарищ командир. Я еще не выполнил пригласительного плана. А вы когда-то сами меня учили не успокаиваться и доводить дело до конца.
– Что ж, действуй, Мишка!..
...Столы у Миколая Голубовича были заставлены кушаньями и бутылками. Собрались все, кого пригласил Мишка. Он подстроил так, что Корницкий и Таисия сели рядом на самом видном месте. Миколай дал слово Корницкому. Председатель поздравил фронтовика с возвращением домой. Сила, которая сломала фашистскую Германию, теперь должна проявиться на полную мощность и в дни мирного труда. Если мы будем трудиться как следует, так "Партизан" прогремит своими творческими делами на всю область, на всю республику. В ближайшее время нам надо...
– Перетащить председателя из землянки в хороший дом, – вмешался Калита.
– Председатель подождет, – недовольный, что его перебили, ответил Корницкий. – Ему не привыкать к земляным дворцам. Я предлагаю тост за вечный мир, за расцвет нашей Родины!..
Мишка охотно поддержал этот тост. Когда все немножко выпили и беседа оживилась, Мишка заговорщицки перемигнулся с некоторыми хлопцами. Те направились к выходу. Стояла ясная лунная ночь. Откуда-то доносились звуки гармоники.
– Пошли, хлопцы! – скомандовал Мишка.
Они вскоре оказались возле землянки Корницкого. Мишка решительно вошел в дверь, посветил электрическим фонариком. Хлопцы поспешно начали хватать и выносить вещи.
– А теперь за работу!..
Корницкий часа через три распрощался с хозяевами. Встала, чтоб идти, и Таисия. Мишка вызвался их проводить. Подойдя к своей землянке, Корницкий онемел от удивления. Из земли торчали концы накатника, валялись сорванные с петель двери...
– А-я-яй! – вскрикнул Мишка. – Обвалилась!.. Хорошо, что вас тут не было.
– Это твоя работка, разбойник! – свирепо закричал Корницкий.
– Что вы, Антон Софронович! Да пускай меня покарает нечистая сила. Придется вам теперь, видать, перебираться к нам...
– Пусть к тебе перебирается твоя нечистая сила, – буркнул Корницкий. – Пошли, Таисия...
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Занятый по горло хозяйственными делами, доставая строительные материалы и удобрение в райцентре и даже в Минске, Корницкий и не подозревал о некоторых неприятных событиях, назревающих в колхозе. Внешне, кажется, все шло, как и надлежит. Бригадиры, как обычно, собирались каждый вечер на короткое совещание, утром следующего дня первыми выходили на работу. Люди запрягали коней, выгоняли из гаража автомашины и ехали кто лес перевозить, а кто – из лугов сено. Строители шли на электростанцию, где колхозные механики устанавливали в помещении без крыши локомобиль и динамо. Надо было как можно скорее поставить там стропила, возвести крышу, пробить проемы, вставить окна и навесить двери. Кроме того, до наступления холодов и метелей требовалось подготовить навес для торфа и проложить оттуда рельсы в кочегарку. Каким маленьким, коротеньким казался Корницкому осенний день! Вставши до свету, не успеешь обойти все бригады, как уже темнеет, особенно неожиданно быстро спускался вечер в ненастную погоду. Корницкий, возвращаясь домой, обходил конюшни, коровник, электростанцию, чтоб посмотреть, сколько сделано работы за день. И всегда оставался недоволен. Казалось, ничего не сдвинулось с места, все было так, как он видел это утром. Однажды его особенно возмутил Кондрат Сенька, которому он поручил установку столбов для электролинии. За день бригада Кондрата Сеньки, состоявшая из пяти человек, окорила только десять столбов. По два столба на человека!
Это была неслыханная растрата рабочего времени. Со злобой запихнув пустой рукав кителя в карман, Корницкий двинулся по темной улице к хате Кондрата Сеньки.
Тот, когда к нему зашел председатель, сидел унылый. Керосиновая лампочка, поставленная посреди стола на опрокинутом жбане, еле-еле тускло освещала маленькую хату. Возле печи одна подле другой стояли две низенькие и узкие железные кровати. Самодельный, окрашенный желтой краской шкаф стоял в простенке между окнами, чуть не касаясь стола. Длинная лавка шла вдоль всей стены, от угла до угла. Около печи стояло ведро с водой, при нем алюминиевая кружка. Привычные к самому слабому освещению, глаза Корницкого еще заметили на лавке, неподалеку от ведра, скобель и топор...
– Ты что один в хате? – быстро и сухо спросил Корницкий. – А жена где, дети?
– Пошли за молоком, – как-то безразлично и утомленно ответил Кондрат. – Своя корова не доит.
– Что, еще не ужинал?
– А когда было? – вместо ответа нехотя спросил Кондрат. – Только что успел прийти, да вот проводил это электричество... Видишь, как полыхает в хате?..
Кондрат поднял со стола руку, и желтый квелый огонек коптилки чуть не погас от колебания воздуха.
– Если будешь работать так, как сегодня, так свет в твоей хате не заполыхает и через сто лет!
– Ну-у? – слегка оживившись, не поверил Кондрат. И сразу же заговорил рассудительно: – Сто лет – многовато, Антон Софронович. Если через пятьдесят, так еще можно выдержать... Это свиньям и коровам надо делать проводку сегодня, а человек может подождать. Человек – животное терпеливое. Да и зачем мне и моим детям электричество? Нефти и керосину в нашей стране – на целый свет. Жести на коптилки тоже хватит...
– Что?.. Что ты сказал?..
Корницкому показалось, что ему вдруг стало нечем дышать в этой хате, недостает воздуха. Пустой рукав вылез из кармана кителя и беспомощно обвис. В груди Корницкого все бушевало. На какой-то момент председателю показалось, что все это – тяжкий кошмарный сон, когда на тебя совершено неожиданное нападение и нет силы не только отбиться, но даже и крикнуть, чтоб позвать кого-нибудь на помощь. Вокруг чужие люди, холодные, безразличные к твоему горю. А самым страшным в человеке Корницкий считал равнодушие. Но то, что он теперь услышал, увидел, было не сон. Перед ним освещенный коптилкой, живой, настоящий Кондрат Сенька. Это его темные, слегка кудрявые волосы нависали над высоким лбом, это его темные прищуренные глаза смотрели на Корницкого с каким-то спокойным вызовом. Только ноздри прямого носа чуть приметно и беспокойно вздрагивали.
– Повтори, что ты сказал! – шагнув шаг к столу, крикнул Корницкий. Я хочу еще раз послушать твою песню.
– А песня, Антон Софронович, уже и кончилась, – медленно вставая из-за стола, промолвил Кондрат. – Ты сам был в партизанах и знаешь, что мы болтать не любим. Иначе бы эсэсовцы перерезали нас начисто. А мы выжили. Мы их били даже тогда, когда они стреляли нам в самое сердце.
– Я-то вижу, какое оно у тебя стало сильное после этих выстрелов. Как мех с гнилой водой! Мало того, что сам не хочешь работать, так и других подбиваешь лодыря гонять. Ты знаешь, что делали партизаны с такими, как ты, во время атаки? Расстреливали на месте! Если б ты ходил в атаку так, как теперь работаешь, не нес бы своим поганым языком всякую чепуху.
– Я в атаку ходил не для того, чтобы теперь в первую очередь освещать электричеством свинячьи стойла, а я и мои дети слепили глаза при этой коптилке, – словно вспоминая что-то тяжкое, заговорил Кондрат. Он, казалось, забыл, что его с минуту тому назад в его собственной хате оскорбили горькими попреками. – Я, как ты знаешь, Антон Софронович, вернулся с войны намного позже тебя. Начал я войну тут, в нашей деревне, уже на второй день оккупации. Многие в Пышковичах и по сегодняшний день не знают, кто вывешивал сводки Совинформбюро, призывал прятать от оккупантов хлеб, не давать им ничего даже на ломаный грош. Потом поджоги и взрывы мостов, уничтожение полицаев и гестаповцев. Я делал вместе с хлопцами то, за что гитлеровцы не расстреливали, а вешали... Когда оккупантов погнала наша Советская Армия, мы получили приказ идти на запад. Для того, чтобы разведывать дороги для армейских частей. На польской границе мы надели военную форму и пошли дальше уже как солдаты. И где б нам ни доводилось бывать, всегда мы думали и говорили о том, как мы хорошо заживем после такой страшной войны. У нас поставятся просторные и светлые хаты. Всем нашим детям будет достаточно еды, одежды, обуви, чтоб они росли сильными и здоровыми. Минуло три года после войны, а где все это у моих детей? И ты теперь говоришь, что я не ходил в атаку!.. Ходил, Антон Софронович! Даже не помню, сколько раз...
– Видно по твоим сегодняшним делам, как ты ходил!
Кондрат Сенька, который во время беседы медленно вышагивал от порога до шкафа и обратно, вдруг круто остановился возле стола. Спокойные темные его глаза моментально загорелись от бешенства, а лицо судорожно дернулось. Правая рука потянулась к воротнику выгоревшей на солнце солдатской гимнастерки и с треском располосовала ее от верху до низу. В сторону отскочили металлические пуговицы. Следом за гимнастеркой треснула и нижняя рубаха, оголив грудь с двумя красными морщинистыми шрамами.
– Узнаешь, Антон Софронович, чей поцелуйчик? – глухим и хриплым голосом крикнул Кондрат. – А теперь взгляни, куда эти игрушки выскочили и сколько они из меня сил вынесли... Нравятся тебе такие отметины?.. А ты говоришь – не ходил в атаку!..
Последние слова Кондрат вымолвил напряженным шепотом. В дрожащем неверном свете коптилки Корницкий заметил на белых, изувеченных ранами плечах Кондрата крупные капли пота.
– Оденься, дурень! – с грубоватой лаской посоветовал Корницкий. Сердце у тебя, видать, не очень важное...
– Я на него не обижаюсь, – проворчал Кондрат и, запахнувшись в разодранную гимнастерку, стал собирать рассыпанные на столе бумаги. Среди них Корницкий заметил треугольники фронтовых писем.
– Что это ты тасуешь?
– Перебираю свои фронтовые ошибки. То, что мне сегодня вышло боком! А тут ты еще приперся грызть меня. Мало того что завтра мне хоть на развод с моей женой подавай, так и ты насыпал соли на раны...
– Какой развод! Что ты, очумел?
– То, что ты слышишь... – уже упавшим голосом крикнул Кондрат. – И ни за каким молоком жена не пошла. Просто забрала детей и перебралась к родителям!.. Через эти вот письма!..
– А ты что – ругал ее в этих письмах?
– Если б ругал... Теперь бы, может, она меня уважала. А то, как соблазнитель, обманщик какой, золотые горы сулил. И не сожгло огнем тот карандаш, которым писал!.. Сегодня она все мне вспомнила да еще своего добавила. Никогда я не думал, что столько злого огня может сидеть в бабе. Поверишь, как только эти стены не загорелись, когда она бушевала... Я ей слово, а она мне десять, я ей два, она тысячу...
Кондрат выхватил из груды бумаг первое попавшееся ему в руку письмо и протянул его председателю. Антон Софронович развернул письмо левой рукой и принялся читать, наклонившись к лампочке.
– Ты, брат, оказывается, рисовать умеешь, – дочитав до конца, с чуть приметной усмешкой сказал он. – Но при чем тут фронтовые письма? Чего вы с Анютой не поделили?
– От этого ж все несчастье, что нечего делить, – уныло сказал Кондрат. – Сам знаешь, никаких посылок я домой, как Савка Рапетька, не присылал, толстых чемоданов после демобилизации не приволок. С одной-единственной обожженной на войне душою вернулся. Известно, что супруга, как деликатно пишется про жен знатных людей, была очень рада. В первую нашу мирную ночь все мои раны и шрамы обцеловала. Какие, говорит, ты мне сладкие письма присылал! А про свои страшные раны даже и словцом не обмолвился. Ты ж мог там помереть, а я бы ничего и не знала!.. Пусть этот проклятый огонь войны на сухой лес идет. Сколько они живых людей перевели, сколько горя народу наделали!.. Но я, видно, самая счастливая на свете: ты вернулся живой и мне ничего больше не надо.
Щебечет от радости всякие бабьи глупости. А мне, солдату, тем временем уже видится, как бы детей приобуть, приодеть, чтоб они выглядели не хуже, чем у других. Тогда это было не такое простое дело. Все ж кругом разрушено, в сельмагах товаров кот наплакал. Приходилось перекраивать старое, перешивать со взрослых на ребят. Сам знаешь, как оно горит у детей и на плечах и на ногах. А у Рапетьки и башмаки как раз детям по мерке, и платьица, и штанцы, и все это новенькое, словно из цейхгауза. Так ведь и в цейхгаузе таких вещей не бывает. Там одно боевое, солдатское, и его выдают по строгой норме – пускай себе война, пусть себе мирные дни. Баба, однако, ничего этого знать не хочет. А почему у меня нет этого... Будет, говорю, тебе все. Даже отдых, как в городе, дай только колхозу стать крепко на ноги. Скоро, может, и возле печи тебе не придется хлопотать. Хлеб получишь как в столице, готовый, из магазина, даже ресторан свой колхозный оборудуем. Поедим там и сразу в кино либо на футбол... Председатель, говорю, у нас правильный, на пять, на десять лет вперед видит...
Как только я это вымолвил, так на нее будто горячим варом плеснули. Ага, кричит, дюже правильный: заглядывает только в свои свинарники и коровники, повышенных норм выработки требует, а как в хате живут – об этом не думает. А настоящему председателю не повредило б, может, спросить, что у какой хозяйки в горшке варится, посмотреть, как мужик с женой ладят. Может быть, надо когда-нибудь нас, одних баб, собрать да и поговорить о том о сем...
Кондрат достал из кармана кисет, скрутил папироску. Над столом заколыхалось сизое облако дыма.
– Вот, товарищ председатель, какие дела. Вместо того чтоб ругать меня, ты утихомирь мою супругу. А то вся работа из рук валится.
Корницкий шагнул к Кондрату и положил ему на плечо свою искалеченную руку. От ее прикосновения Кондрат вздрогнул, но сразу же стал спокойнее. Это была рука друга, товарища, которая его поддерживала еще в самые тяжкие дни войны.
– Ты, Кондрат, извини меня, я немного погорячился. А с Анютой твоей я поговорю. И вообще поговорю с людьми. Должны же понять наконец те, которые не понимают, что не сразу Москва строилась. Будут у нас хорошие коровники, много скота, хлеба – все остальное приложится. Работать только надо дружнее и не паниковать, как твоя Анюта. Ну, будь здоров.
ДАЙТЕ НАМ ТРАКТОР
Зима была в самой силе. По белой пышковической улице время от времени проносилась легкая поземка. Корницкий не спеша шел вдоль привязанных к кольям деревцев, образующих молодую аллею. Мимо него одна за другой проезжали груженные навозом подводы. Их перегнал трактор, тянущий на прицепе целую гору торфа. На машине молодцевато сидел Костик в шапке-ушанке и черном ватнике. Встретив Мишку Голубовича, Костик, не останавливая трактора, что-то крикнул. Мишка кивнул в ответ.
В первые годы восстановления Корницкий успокаивал людей: дескать, вот они напряженно поработают летом, зато хорошо отдохнут, когда снегом покроются поля, луга, огороды. Подошла зима, но работы не уменьшилось. Надо было вывезти и скомпостовать вместе с навозом подготовленный за лето торф, переправлять с железнодорожной станции калийную соль и суперфосфат. Строительная бригада требовала лесоматериалов, кирпича. От зари до зари все кони были в разъездах. Тут произошла первая стычка Корницкого с директором МТС Борисевичем. Председатель "Партизана" попросил, чтоб ему помогли вывозить торф и навоз тракторами. Они ж напрасно стоят целую зиму на усадьбе!
Борисевич дико посмотрел на Корницкого.
– Да в своем ли вы уме? Еще чего не хватало! Тракторы предназначены для пахоты, сева и молотьбы. Подойдут такие работы, тогда, будьте любезны, эмтээс сама, без всяких там твоих требований, пришлет...
Корницкий завернул в райком. Драпеза только пожал плечами:
– Борисевич старый работник, у него, наверно, есть инструкции...
– Но если эти инструкции устарели? Если они не помогают, а, наоборот, мешают.
– Не мы с тобой, Антон Софронович, их писали, не нам их и менять.
– Да ты пойми, что это ненормально. Ведь больше ста лошадиных сил в этих моторах! Огромный табун коней работает только полгода, а все остальное время гуляет!
Драпеза подумал с минуту и ответил:
– Действительно, оно не совсем нормально. Может быть, потому, что у нас еще мало машин.
– Вот поэтому-то и должны работать с полной нагрузкой! Прикажи Борисевичу, чтоб дал нам один трактор.
– Этого, Софронович, я не имею права делать.
– Ну и черт с вами! – вскипел Корницкий.
Только спустя много времени Борисевич наконец смилостивился и прислал в "Партизан" трактор для вывозки удобрений. Теперь Костик, который еще год назад окончил курсы механизаторов, день изо дня возил торф из болота.
Корницкий собирался уже заглянуть на ферму, когда услышал автомобильный сигнал. По улице мчалась "Победа". Поравнявшись с Корницким, свернув немного в сторону, машина остановилась. Из нее вылез человек в коричневом драповом пальто с каракулевым воротником и в каракулевой шапке. Корницкий только на один момент подозрительно взглянул на приезжего и потом вдруг расплылся в улыбке:
– Осокин! Батька крестный!
И бросился навстречу.
Осокин, как заметил Корницкий, постарел, но глаза по-прежнему оставались молодыми.
– Здорово, здорово, крестничек! – весело воскликнул Осокин. – Скажи ты мне, что у вас здесь за конспирация?
– Например?
– Спрашиваю в конторе, где председатель, так там сначала все переглянулись, а потом стали расспрашивать, кто я и по какому делу приехал. Только через некоторое время сказали, что ты можешь быть либо в поле, либо на фермах.
– Не сердись, крестный. Мы просто спасаемся от комиссий и расследователей.
– Вот как? А в чем дело?
– Ты знаешь, что до революции в Белоруссии было восемьдесят процентов неграмотных?
– При чем тут история?
– А при том, что теперь у нас все грамотные, и они знают, где райком, Верховный Совет, ЦК. Не дало правление коня на рынок съездить, либо постановили на собрании отчислить в неделимый фонд тридцать пять процентов вместо двадцати... Ну и пишут. Нарушение устава! Самоуправство! А если есть жалобы, так на них надо реагировать. Приезжают комиссии за комиссиями.
– И правильно делают. На письма трудящихся надо реагировать.
– К сожалению, эти письма трудящихся пишет, как мне кажется, один человек.
– Кто?
– Есть такой... Лопырь Ефим. Председатель "Перемоги". Ты через этот колхоз проезжал.
– Проезжал, и, признаюсь, что у меня есть его заявление на тебя. Ты сказал на партийном собрании, что обком мало уделяет внимания сельскому хозяйству?
– А что, много? За несколько лет ты первый из области, да и то по заявлению заглянул. А почему нельзя было приехать раньше? Посмотреть, что у нас плохо, а что хорошо. Подсказать, посоветовать...
– Ладно... Ну, веди, крестничек, показывай.
ВЕСТЬ ИЗ КРЕМЛЯ
Миновала зима, незаметно пролетело лето. Корницкий в прекрасном настроении шел полем. "Партизан" первый год сеял кукурузу, а она уродилась на славу. Теперь чуть заметно шевелились широкие темно-зеленые ленты листьев от легкого дыхания ветра. Всюду были видны крупные початки. Калита протянул руку и обломал один початок.
– Смотри, Антон, что тут творится! Зерен-то, зерен! Надо подсчитать...
Корницкий ответил в задумчивости:
– Их, Андрей, подсчитают зимой коровы и свиньи... Пойдем дальше.
Показался кукурузоуборочный комбайн, рядом с которым шла грузовая машина. С элеватора густо сыпалась в ее кузов силосная масса. Кузов как раз наполнился, и, дав газ, грузовик отошел. Покуда подъезжала другая машина под элеватор, масса густо валилась на землю.
Глаза Корницкого округлились, гневно заходили желваки. Он бросился вперед и поднял перед комбайном руку.
– Стой! Стой, разбойник!
Комбайнер приостановил машину.
– Что такое, Антон Софронович?
– Что такое?! Ступай подбери, что рассыпал.
– Это не мое дело. Борисевич приказал не останавливать машину во время замены грузовика. Я подчиняюсь ему.
– Можешь подчиняться хоть черту лысому, а делай так, как нужно колхозу.
Сзади подошел другой агрегат. Заглушив мотор, с комбайна сошел Костик.
– Ты, Костя, тоже вываливаешь силос наземь? – строго спросил Корницкий.
– Бывает... – уклонился от прямого ответа Костик.
– Что это значит?
– Ну, если тут директор эмтээс...
– Вот как! Ты в дипломаты полез. Так передай своему директору, что я заставлю его собирать силос в шапку. Ясно?
– Ясно, – нахмурившись, отвечал Костик.
– По машинам!.. А это что там?
Все обернулись. К ним приближалась полевой дорогой "Победа".
– Драпеза едет, – уверенно промолвил Калита.
Корницкий и Калита отошли от комбайна. "Победа" остановилась, и из нее вылез озабоченный Драпеза.
– Добрый день, хлеборобы.
– Добрый день, товарищ секретарь.
– На охотника и зверь бежит. Садитесь в машину, подкину в хату, а там и дальше, – вытирая платком пот на лице, промолвил Драпеза. – Нас вызывают в обком.
– Ого! – встрепенулся Калита. – Разве я тебе не говорил, Антон, что нас туда обязательно позовут рассказать о нашем опыте? Недаром инструктор обкома сидел здесь целую неделю.
С фермы Таисия вернулась, как обычно, когда стемнело. Включив электрический свет, она осмотрела комнату. Антона еще не было. Надолго он задержался в городе. Таисия поспешно начала хватать из буфета тарелки, достала хлеб. Наконец послышались знакомые долгожданные шаги. Она взглянула на часы. Антон был голодный. Зайдя в хату, он поздоровался и внимательно посмотрел на нее.
– Ты чего такая, Таиса?
– Какая?
– Ну, словно торопишься на пожар.
– А то нет? С колхозной работой еле-еле справляюсь, а тут еще свое, чтоб оно затонуло, хозяйство. Ты посмотри на мои руки, Антон!
– Хорошие трудовые руки.
– А пальцы какие!
– И пальцы хорошие.
– Хорошие?! Как грабли. Попробовал бы ты сам надоить столько цистерн молока за год, так узнал бы, что это значит!
– Я знаю. Через неделю установим доильные аппараты. Обо всем договорились.
– Да я не про это.
– А о чем же?
– На какое лихо мне своя корова? Вместо того чтоб отдохнуть после фермы как человеку, я должна забивать голову еще этим своим хозяйством! Разве мне нужно столько молока? Вот возьму да сведу корову на ферму.
– Рано еще об этом говорить. Придет время, что одними деньгами будем оплачивать работу. Построим свою пекарню, столовую. Хочешь – готовь дома, а нет – ходи в колхозный ресторан.
– Ну и выдумщик ты! Вот ешь тут, а я побегу корову доить.
Она исчезла за дверью, а Корницкий сел за стол и, прежде чем начать есть, достал из кармана конверт. Глаза его стали веселыми. Он с довольным видом покачал головой. Взял ложку и начал есть суп. Проглотил одну, другую ложку и стал нетерпеливо поглядывать на двери. Снова прочитал письмо, которое положил было на край стола.
Таких писем он еще никогда не получал. Раньше, особенно после семинара, проведенного в "Партизане" обкомом, ему писали многие. Корреспонденты газет, рассказывая своим читателям про новое в Пышковичах, приводили кое-что из биографии Корницкого. Через неделю пришло первое письмо. Капитан Краснознаменного Балтийского флота поздравлял Корницкого и желал многих лет здоровья и успешной работы на пользу социалистической Родины. Другое письмо было от учеников одной дальневосточной средней школы. Затем он уже ежедневно получал не меньше четырех писем. Ему писали секретари райкомов и доярки, инженеры, строители и сталевары, геологи и председатели колхозов. Одно письмо пришло из далекой Арктики от гарпунера китобойной флотилии "Слава"...
Оказался живой и здоровый Микола Вихорь. Он после войны окончил аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и хотел бы переехать на постоянную работу в "Партизан". Корницкий послал ему телеграмму: "Приезжай немедленно..."
Как жалел Антон Софронович, что нет теперь с ним Надейки! Как недоставало ему Анечки! Они радовались бы теперь вместе с ним большому человеческому вниманию, которое придает тебе силы, они б помогали отвечать на письма. А то приходится ему просить Мишку Голубовича, Костика, уставшую за день Таисию...
В кухне забренчала посуда.
– Это ты, Таиса?
– Я. А что?
– Меня, Таиса, вызывают в Москву.
Она ответила только через некоторое время. И то каким-то не своим голосом:
– Что ж, это хорошо. Значит, ты кому-то там нужен.
– Поеду завтра утром.
Сколько с того времени прошло дней? Таисии казалось, что целый век. Она в задумчивости шла по улице Пышковичей. В мыслях ее звучал голос Корницкого, когда он выступал на первом собрании колхозников: "Все твое и твоих детей, Миколай... Из руин и пепелищ поднял ты красивые фермы, конюшни, гаражи, жилые дома..."
Ее догнала Ванда:
– Подожди, Таиса...
Они шли в скотный городок, огороженный и обсаженный кругом кленами, липами, с которых временами срывается и падает жухлый лист. Таисия нагнулась, подняла только что сорванный легким ветерком кленовый лист. Положила на ладонь.
– Вот и прошла его молодость!.. – словно сама с собой промолвила Таисия.
– Зато ты расцвела, когда Антон к тебе перебрался. Только смотри, что-то он часто начал ездить в столицу...
Она уже входила в коровник.
Таисия шла походкой усталого человека мимо сытых костромичек. Две доярки смотрели ей вслед, пока она не скрылась в боковых дверях.
– А кто теперь будет у нас председателем? – спросила одна молодица у другой.
– Наверно, Калита.
Вечером Ванда сидела за столом и что-то записывала, заглядывая время от времени в развернутую книгу. Андрей Калита еще не вернулся из конторы. Из репродуктора лилась тихая музыка, которая совсем ей не мешала. Вдруг музыка прекратилась. Послышался какой-то торжественно-праздничный голос диктора:
"Внимание, внимание! Передаем Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении передовиков животноводства...
...За достигнутые успехи в восстановлении разрушенного войной хозяйства, за успешное развитие животноводства присвоить звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда председателю колхоза "Партизан" Герою Советского Союза Корницкому Антону Софроновичу, заведующей молочной фермой Комлюк Ванде Никифоровне...
...наградить орденом Ленина... доярку Ситник Таисию Гавриловну".
Ванда вскочила из-за стола и заметалась по хате, не зная, за что приняться. Потом схватила с вешалки платок и кинулась из хаты. Скорей к Таисии!
Прикрепленный к столбу возле правления репродуктор гремел на всю улицу:
"...Калиту Андрея Степановича – секретаря партийной организации колхоза "Партизан", Голубовича Николая Демьяновича – старшего конюха колхоза "Партизан".
Таисия стояла посреди хаты и словно зачарованная смотрела на репродуктор. Со счастливым плачем, заглушающим репродуктор, Ванда крепко обняла Таисию.
– Таиса, любая!.. Ты слышала?.. Нас наградили!..
– Так чего ж ты ревешь?.. Успокойся!..
– "Чего ревешь"... Я, глупая, когда-то хотела бросить ферму... Меня звали, чтоб в райбольницу возвращалась...
В раскрытые двери вошел с палкой дед Жоров.
– Вот вы где, героини! Поздравляю. И меня можете поздравить...
– Спасибо, дед Жоров. А вас с чем?
– Я-то немного недослышал. Что Жоров, так хорошо разобрал, а там будто уши заложило от радости... То ж виданное ли дело. Где Кремль, а где Пышковичи. И на тебе. Всё оттуда видят!..
Он по-стариковски опустился на стул. Таисия и Ванда все еще стояли обнявшись, пока не пришли Калита и Миколай Голубович. Скоро в хате нельзя было повернуться. Люди поздравляли друг друга, покуда все не перекрыл голос Калиты:
– Дорогие товарищи! У меня есть предложение. Давайте все в клуб на митинг.
– Как жаль, что нету здесь Софроновича! – вздохнул дед Жоров
– Что за разговоры у нас пошли! – возбужденно крикнул Калита. Софронович в Москве по вызову, на пленуме. Там принимаются важнейшие решения по сельскому хозяйству. Надо к приезду председателя закончить дом. Все имеют свои хаты, один председатель, как бездомник, живет на чужой квартире. И никуда не годится, что по сей день у него нет домашнего комиссара.
Калита многозначительно посмотрел на Таисию и закончил:
– Но дней через пять мы и в этом деле наведем нужный порядок. Как только Софронович вернется домой.
ПО ЗОВУ СЕРДЦА
Корницкий вернулся домой через неделю. Калита первый пришел домой к председателю, чтобы послушать, о чем говорилось в Москве. Хотя многое было уже известно из газет и радиопередач, но живой рассказ о встрече с руководителями партии и правительства не может заменить никакая, даже самая подробная информация.
– Мы услышали там много нового и очень важного для нас, хлеборобов, заговорил Антон Софронович, беспокойно похаживая по хате. – Закупочные цены на сельскохозяйственные продукты будут увеличены. Это значит, в колхозной кассе прибавится больше денег на новое строительство.
– Очень хорошо, – охотно подтвердил Калита. – В Москве будто подслушали, о чем думают колхозники.
– Экономика, уважаемый Андрей Степанович. Теперь, брат, самое главное – наибольшее получение продукции с каждого гектара при наименьших затратах труда. Тракторы, комбайны и прочие сельскохозяйственные машины, как тебе известно, решено передать из эмтээс колхозам. Думаю, что ты ничего не будешь иметь против такого постановления?
– Спрашивает, как кум солнца! – засмеялся Калита. – Мы, Антон, прикидывали уже, как говорится, на глаз, сколько чего можем купить у эмтээс. Получается миллион двести тысяч рублей. Генерал, услышав о такой сумме, аж за голову схватился...
