Текст книги "Рассказы арабских писателей"
Автор книги: Махмуд Теймур
Соавторы: Мухаммед Сидки,Юсуф Идрис,Ахмед ас-Сайид,Абдул Месих Хаддад,Эмиль Юсуф Аввад,Абдаррахман аш-Шаркави,Мухаммед Ибрагим Дакруб,Абдаррахман аль-Хамиси,Зун-Нун Айюб,Мавахиб ал-Каяли
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Перевод Н. Прошина
Перед глазами Ханафи неотступно стояло страшное видение – труп человека с вылезшими из орбит глазами, резко выступающими венами и одеревеневшими конечностями… Он даже чувствовал резкий запах лекарств. Он знал, что никто не покроет этот труп саваном, не положит его на погребальные носилки[7]7
Мусульман обычно не хоронят в гробах. Покойника несут на кладбище на носилках. – Прим. перев.
[Закрыть], никто не отнесет его на кладбище, не опустит в могилу. Это жуткое видение наводило на Ханафи безграничный ужас и заставляло бояться и жизни, и смерти, и он кричал: «Не хочу умирать! Не хочу жить!» Люди не понимали его и думали, что он сумасшедший.
Ханафи было пятьдесят пять лет, но он выглядел изможденным стариком. Он не ждал ничего от жизни, его преследовал страх голодной смерти.
Сейчас Ханафи снова на улице. Его заставили уйти из больницы, и он очутился на краю глубокой пропасти. Каждый шаг вызывал у него крик отчаяния: «Не хочу умирать! Не хочу жить!»
Ханафи страстно желал остаться в больнице до последних дней своей жизни и проклинал санитарку, из-за которой вынужден был бежать оттуда.
Врач в больнице часто подходил к Ханафи, лежащему на постели, снимал со спинки его кровати дощечку и иногда говорил:
– Ханафи, ты выздоровел. Я напишу, чтобы тебя выписали.
Ханафи мгновенно вскакивал, ему казалось, что сама смерть подходит к нему, он умолял врача:
– Нет, нет, господин!
Врач не мог устоять перед мольбой, раздирающей душу, не мог спокойно смотреть на несчастного. Он понимал, что Ханафи не хочет покидать больницу потому, что стар, что у него нет ни очага, ни семьи, ни работы. И врач вешал дощечку обратно, так и не написав на ней ничего.
Санитарка была источником всех несчастий Ханафи. Эта женщина хотела поместить в больницу своего молодого любовника. Распространяя аромат духов, она наклонилась над Ханафи и сказала:
– Ты уже выздоровел. Тебе завидуют многие больные, которым нужно лечиться.
Безгранично веря в доброту врача, Ханафи возразил:
– Доктор лучше знает. Спроси его.
Санитарка поспешила к врачу:
– Ханафи совершенно здоров. На его место надо положить другого больного.
– Ханафи несчастный старик, – ответил ей врач. – Он – как дерево, вырванное с корнями. Он уже не может работать. Выйдя из больницы, он умрет от голода и холода. Правительство обязано строить дома для престарелых и давать приют бедным старикам. Но до сих пор оно ничего не сделало. Это вынуждает меня оставлять в больнице таких, как Ханафи, хотя я и действую против закона.
Тогда санитарка стала искать другой выход. Она вспомнила, как однажды Ханафи говорил больным: «Остерегайтесь, чтобы вам не дали яду. Полгода назад одна из санитарок напоила больного йодной настойкой вместо прописанного лекарства, и больной умер. Мне пришлось относить его труп в анатомический зал. Когда я вошел туда, я думал, что задохнусь. Трупный запах ударил мне в нос. Я увидел груду наваленных друг на друга, ничем не покрытых, одеревеневших тел. О многих мертвецах никто не вспомнил – у них не было ни родных, ни знакомых. Никто не завернул их трупы в саван, не положил на погребальные носилки, не вырыл для них отдельной могилы. Горе мне, если я умру здесь. Мне ведь тоже не устроят похорон и поминок и никто не скажет: «Как жаль, что Ханафи умер!».
Вспомнив эти слова, санитарка поняла, что ей надо делать. Она подошла к старику и шепнула ему на ухо:
– Послушай, если ты не уйдешь из больницы, я впрысну тебе яд, когда ты будешь спать.
Эти слова ошеломили Ханафи, и он закричал:
– Вы слышите? Она хочет впрыснуть мне яд!
Санитарка громко рассмеялась и, обращаясь к больным, сказала:
– Он – сумасшедший. До того как попасть сюда, он был в психиатрической лечебнице. Не верьте ему.
Ханафи закричал еще громче:
– Она хочет впрыснуть мне яд!.. Впрыснуть яд!
Санитары бросились к нему и связали старика веревками. Врачи решили, что нужно исследовать его психику.
Один из санитаров заметил:
– Он притворяется сумасшедшим с тех пор, как узнал от врача, что выздоровел и его должны выписать из больницы.
Пришел лечащий врач. Он увидел Ханафи связанного, похожего на затравленное животное, над которым занесен нож охотника. Глаза старика, взывающие к сочувствию и состраданию, растрогали врача.
– Отпустите его. Я отвечаю за него, – сказал он.
Веревки развязали. Ханафи бросился к ногам врача, стремясь поцеловать их. По щекам старика катились слезы благодарности. Надломленным, прерывающимся голосом он, наконец, произнес:
– Аллах не оставит вас! Аллах не оставит вас!
Потом Ханафи возвратился в палату, подошел к своей кровати и потрогал матрац, подушку, простыню. Его глаза были полны слез, но казалось, что это не слезы, а кровь…
Глубокая ночь… Все спали. Только Ханафи сидел на своей кровати, не отрывая взгляда от дверей палаты. Его опять преследовала мысль о том, что после смерти и его, как того мертвеца, которого он относил в анатомический зал, никто не покроет саваном, не положит на носилки, не опустит в могилу. Старик был убежден, что санитарка обязательно впрыснет ему яд или даст отравленную пищу. Он представлял себе анатомический зал – и его охватывал ужас.
Еще до наступления утра Ханафи заявил, что уходит из больницы. Санитарка улыбалась. Возле нее стоял красивый юноша. Она взглянула на него и сказала:
– Место для тебя освободилось, мой дорогой!
Ханафи снял больничное белье и надел свое заплатанное платье и старые башмаки. Он вышел из больницы навстречу тяжелой, беспросветной жизни, и каждый шаг по краю глубокой пропасти вызывал у него крик отчаяния: «Люди, не хочу умирать! Не хочу жить!»
Вам приходилось видеть, как человек ломает пучок сухих веток? Видели вы, как раскатившаяся с горы телега сбивает с ног запряженное в нее старое, слабое животное, и оно с переломанными костями, предоставленное самому себе, ползет, испытывая при этом невыразимые муки? Разве вы не наблюдали, как исчезают надежды и в душу человека закрадывается ледяной ужас перед приближающейся смертью?
Посмотрите на Ханафи. Вот он бредет по улице, подобный старому искалеченному животному, подобный человеку, объятому леденящим душу страхом.
Что же ты сделал, Ханафи? За что санитарка была так жестока с тобой и угрожала тебе смертельным ядом? Почему ты вновь очутился на улице и должен вернуться к старой, ненавистной тебе жизни, с которой пытался расстаться навсегда, уходя в больницу Каср-аль-Айни?
Что же ты сделал, Ханафи, ты, дряхлый старик, почему нарушили твой покой и снова заставили тебя искать работу?! А ведь ты сейчас непригоден к труду. Ты состарился, Ханафи, ушли твои силы!
Ты работал на кирпичном заводе – носил кирпичи, в харчевне обслуживал посетителей, служил у богачей и садовником, и швейцаром. Кем только ты не был, Ханафи: слугой, дворником, курьером, официантом в кафе, рабочим в пекарне! Да… Много мест ты сменил. И со всеми делами ты хорошо справлялся в дни молодости.
А сколько было голодных дней, когда ты оставался без работы! Долги преследовали тебя, связывали по рукам и ногам… Разве ты не помнишь продавца вареных бобов, продавца хлеба и папирос? Было время, когда ты был им должен фунты. И теперь ты снова будешь занимать бобы, хлеб и папиросы у продавцов! И кредиторы будут снова преследовать тебя – ведь ты не сможешь вернуть долги – и тебе снова придется сворачивать в переулок, чтобы избежать встречи с ними, и прятаться на крыше своего жилища в Аль-Азаза!
Твое жилище было в переулке Аль-Азаза? А где твое жилище сейчас, Ханафи? Ты бросил прежнее пристанище, чтобы не возвращаться в него никогда. Ты продал свою постель, подушку, медную посуду, лампу, печь, циновки и все, что у тебя было, когда уходил в больницу. Ты мечтал провести там остаток своих дней, и твое желание исполнилось бы, если бы не жестокая санитарка.
Да и нужно ли тебе прошлое, Ханафи?
Прошлое ушло безвозвратно, оно унесло с собой все твои надежды и растворилось в твоих страданиях… И вот ты снова стоишь перед жизнью – этим чудовищем, которое тебе неизвестно и которое ты проклинаешь. Используй остаток жизни своей, Ханафи, на борьбу с ним, чтобы оно не растерзало и не поглотило тебя. Ищи любую работу, чтобы обеспечить себе кусок хлеба и угол. Но удастся ли это тебе? Ведь все утверждают, что ты стар и ни к чему не пригоден!
* * *
Ханафи узнал от людей, что два шейха составляют заклинания, вылечивают больных с помощью злых духов, предсказывают будущее.
Ведь не обеднеешь же ты, Ханафи, если, найдя в кармане несколько монет, отдашь их шейхам из Баб-аш-Шария и попросишь их предсказать будущее и улучшить твое положение при помощи заклинаний или вызванных из ада злых духов?
Охваченный этой мыслью, Ханафи отправился к шейхам. Он долго шел по узким извилистым переулкам в Баб-аш-Шария, пока не достиг дома шейхов с вывеской, на которой было написано: «Дом для излечения мужчин, женщин и детей от всех болезней».
Старик остановился и задумался. Он представил себе, что сейчас увидит святых шейхов и священное таинство, совершаемое ими. Вдруг он почувствовал, что чья-то рука легла на его плечо. Это прикосновение вернуло его к действительности. Перед ним стоял тучный чернобородый человек с большим животом, в зеленой чалме. Ханафи поздоровался с ним и сказал:
– Я пришел к шейху Абдуль Хади и к шейху Хуснайину.
Губы Ханафи нервно дрожали, но понемногу страх, овладевший всем его существом, начал проходить.
– Я – шейх Абдуль Хади, что тебе надо? – спросил человек в чалме.
Ханафи пристально посмотрел на него и ответил:
– Я пришел просить вас помочь мне найти работу и написать заклинание, которое откроет мне заколдованные двери к благам жизни…
– Следуй за мной, – произнес шейх.
Сердце Ханафи вновь замерло от страха. Вслед за шейхом он вошел в дом. Там их встретил человек в зеленой чалме, с резко выступающими на лице скулами.
– Это мой коллега – шейх Хуснайин, – обращаясь к Ханафи, сказал Абдуль Хади и спросил: – У тебя нет работы?
– Да. А что? – ответил Ханафи.
– И ты хочешь получить ее?
– Да, о господин…
Здесь в разговор вступил шейх Хуснайин:
– Сколько ты хочешь получать в день? – спросил он.
– Столько, чтобы хватило на еду и оплату жилища, – слегка склонив голову, ответил Ханафи. – И, кроме того, каждый месяц я хочу откладывать фунт, только один фунт, пока не соберу достаточно денег на покупку савана, деревянного паланкина и места на кладбище в старом Каире.
– А если те, у кого ты будешь работать, позаботятся об этом? – спросил шейх Абдуль Хади.
Ханафи вспомнил анатомический зал и все, что он там видел. Дрожь прошла по его телу, и он взволнованно воскликнул:
– Нет, нет! Я сам куплю себе саван, носилки и участок на кладбище. Они оставляют в анатомическом зале сваленные в груды тела умерших, и нет никакой надежды, что кто-нибудь из родных или знакомых придет за усопшим, чтобы проводить его в последний путь.
Ханафи проглотил слюну и, взглянув на шейха Абдуль Хади, попросил:
– Составьте мне заклинание, которое откроет мне двери к благам жизни. У меня есть немного денег, возьмите их.
Шейхи переглянулись.
– Сохрани свои деньги, о человек. Ты останешься у нас.
Ханафи боялся поверить неожиданному счастью:
– У вас?!. Что же я буду делать?
– Нам нужен слуга, который будет подавать кофе и чай. Мы будем платить тебе, кормить и одевать тебя. Что ты на это скажешь?
Ханафи вздохнул свободно. На душе старика стало легко и радостно. Петля, которая была накинута на его шею и готова была вот-вот задушить его, в одно мгновение оказалась разрубленной. Волнуясь, он пробормотал:
– Что я скажу?.. Я?.. О мой господин, аллах благословит вас. Я – ваш слуга.
– Ханафи, ты наденешь эту белую одежду и красную чалму, эти башмаки, опояшешься вот этим зеленым поясом… Ты будешь подавать посетителям и посетительницам кофе или чай… Проявляй к ним уважение и будь во всем покорен. Остерегайся подорвать наш авторитет недостойным поведением… Будь внимателен и осмотрителен, берегись неосторожных выражений, которые могут повредить нашему высокому положению… А теперь вот что: сейчас мы покидаем Каир и отправляемся в Заказик. Там прекрасные люди, но среди них есть много несчастных женщин. Они нуждаются в нашей помощи. Помоги носильщикам перенести вещи. Подай нам кадильницы. Быстрее, быстрее! Мы можем опоздать на поезд…
* * *
Паровоз засвистел и тронулся с места… Ханафи, ты всю дорогу смотрел в окно вагона и видел мелькающие леса, поля, голубое небо.
– Ханафи, это – город Заказик. Мы арендовали здесь дом.
Встречая шейхов на станции и на дороге, люди останавливались и долго смотрели им вслед. Их взоры особенно привлекали огромные чалмы шейхов. И ты, Ханафи, был с шейхами, радостный, спокойный, признательный своим благодетелям.
Вот и дом, арендованный шейхами. На нем уже висела вывеска, гласящая: «Дом для излечения мужчин, женщин и детей от всех болезней».
Ханафи, ты жил в новом городе, среди неизвестных тебе людей. «Принеси кофе, чай… Подойди к посетительницам!» – то и дело говорили тебе.
Ты видел женщин дородных и худых, маленьких и высоких, блондинок и брюнеток, красивых и безобразных, женщин, завернутых в изящные шелковые ткани, и женщин, одежда которых поражала крикливостью… Все они прибегали к услугам шейхов…
Женщины приходили в этот дом, чтобы шейхи изгнали из их тела злых духов, приворожили мужей, уничтожили соперниц, разогнали печаль и заботы.
А кадильница, о Ханафи! Курения распространяли чудесный запах! Они заставляли тебя вспоминать молящихся людей, восхищенных величием аллаха.
Каждый день, каждый час повторялось одно и то же. Со слезами на глазах входила больная.
– Что с тобой, женщина? – обращался к ней шейх Абдуль Хади.
– Спина у меня болит, о шейх.
– У тебя сильные боли? – с сочувствием спрашивал он. – Ты испытываешь страдания?.. Дай мне руку… Позволь проверить пульс.
Больная протягивала ему руку, и он начинал ее исследовать кончиками пальцев, потом сжимал и гладил. Пробормотав что-то, Абдуль Хади говорил:
– Покажи ступню. Нет, всю ногу. Обе ноги.
Больная колебалась, потом, желая выздороветь, разрешала исследовать ноги. И шейх повторял все сначала. Он прощупывал их кончиками пальцев, пожимал, гладил, при этом он что-то бормотал и, наконец, немного помолчав, заключал:
– В тебя вселился Гариейн, о женщина. Прекрасная бедняжка! Несчастная больная!
– А кто он такой? О аллах! – в ужасе восклицала больная.
– Это гадкий, проклятый злой дух. Я его сейчас вызову…
Шейх клал ладан в кадильницу и начинал что-то неразборчиво бормотать, покачивая головой.
– Встань, о женщина! – наконец произносил он и направлялся в темную комнату. Открывал дверь. Входил. Больная словно во сне следовала за ним.
– Этот дух обитает только в темных помещениях. Вызывай его! Вызывай!
Больная недоумевала:
– Что же мне говорить?
– Говори: «Отзовись, Гариейн, отзовись!»
Женщина повторяла эти слова. Тогда откуда-то снизу раздавался глухой голос:
– Кто меня зовет?
– Я – та, которая взывает к тебе.
– Спроси его, чего он хочет от тебя, какой жертвы, какого приношения, – шептал на ухо больной Абдуль Хади.
Женщина спрашивала.
– Брось в отверстие в полу золотые монеты и твои браслеты, – приказывал тот же таинственный голос.
Больная колебалась, но Абдуль Хади, держа в руке кадильницу, шептал:
– Послушайся его, и ты будешь здорова.
Женщина повиновалась. Затем шейх и больная возвращались в приемную.
– Дух изгнан из твоего тела, о женщина… Вот коран. Поклянись, что ты никому не расскажешь о том, что здесь произошло, даже своему мужу и родителям. Все это должно остаться тайной. Если ты хоть о чем-нибудь проговоришься, то подвергнешь меня гневу злого духа, а себя обречешь на муки и страдания!
Шейх подходил к женщине и протягивал ей коран:
– Клянись!
Женщина давала клятву.
Это повторялось с каждым посетителем…
Какие имена у злых духов! Шамгурш… Марит… Гариейн… Шакуташ… Аль Марнута…
Больных всегда принимал шейх Абдуль Хади. Шейх Хуснайин никогда не появлялся перед ними.
Почему шейх Абдуль Хади не прикажет злым духам найти тебе клад, Ханафи?
Как бы ты обрадовался, Ханафи, если бы у тебя оказалось много золотых монет! Ты отдал бы их человеку, который пообещает купить саван для тебя, когда ты умрешь, паланкин, место на кладбище и устроить поминки. Он будет подавать кофе людям, пришедшим выразить свое соболезнование, а эти люди будут говорить друг другу: «Жаль, что Ханафи умер!» Этот человек наймет чтецов, которые на твоих поминках и на твоей могиле будут читать стихи из священного корана.
О, зачем ты, Ханафи, утешаешь себя напрасной надеждой, когда стоишь на краю глубокой пропасти! Ты накопил немного денег, но кто знает, что ожидает тебя впереди? А сейчас: «Ханафи, неси кофе! Ханафи, подай чай! Ханафи, открой дверь! Ханафи, дай кадильницу!» Ничего, кроме этих фраз, ты не слышишь от шейха Абдуль Хади…
* * *
Все это вскоре кончилось. В «Дом для излечения детей, мужчин и женщин от всех болезней» ворвались полицейские. Их было много, все вооруженные. В их глазах было что-то угрожающее, они как будто говорили: «Бойся тюрьмы, Ханафи! Там тебя ожидает смерть!»
Что же ты сделал, Ханафи? Что сделал шейх Абдуль Хади, который изгонял из женщин злых духов? Где же шейх Хуснайин?
– Не двигайтесь с места! – приказал офицер.
Замри на месте, Ханафи, не шевелись, как бы ни дрожали твои колени…
– Покажите комнату, где вы лечили больных! – потребовал офицер и, обойдя приемную, воскликнул: – А, вот она!
Глядя на Абдуль Хади, он продолжал:
– Так, значит, здесь хранится у тебя золото. Ты – обманщик! Мы знаем все.
В этот момент снизу раздался вопль, потрясший стены дома. Присутствующие увидели, как приподнялся пол, раздвинулись доски и солдаты вытащили оттуда шейха Хуснайина. Это он прятался в подполье и выдавал себя за злого духа! В подвале обнаружили тайник. В него вела замаскированная дверь. Вот куда исчезал шейх Хуснайин, когда приходили больные.
Из рук Ханафи выпала кадильница, которую он нес, и он опустился на землю.
Солдат ударил его палкой и закричал: «Вставай, старый обманщик!»
Всех троих отвели в полицейское отделение… понял он и того, что сказал судья. Ведь все это не имело никакого отношения ни к паланкину, ни к могиле. Он снова вспомнил анатомический зал в больнице, груду трупов и с ужасом представил среди них себя…
Ханафи поднялся со скамьи, подобный ветхому зданию, готовому вот-вот рухнуть, и закричал душераздирающим голосом:
– Люди, не хочу умирать! Не хочу жить!
Судья зачитал приговор: все трое получили по пять лет тюремного заключения.
Я закрыл рукой глаза, чтобы не смотреть на Ханафи, но, не выдержав, выбежал из зала суда. Я шел по улицам, а крик дряхлого старика надрывал мою душу: «Люди, не хочу умирать! Не хочу жить!»
Караван жертвПеревод К. Оде-Васильевой
О разрушенное тело! Встань со своего ложа, верни душу, покинувшую тебя! Верни ее на время, в течение которого ты смог бы выползти из своей убогой каморки на дорогу и дотащить свои кости до пустыря. Пока ты будешь ползти, каждый твой вздох будет сопровождаться кровохарканьем, каждая часть твоего тела будет ощущать, что она разрывается, расстается с жизнью.
Тебе легче вторично перенести муки смерти, чем увидеть то горе, которое вызывает пребывание твоего трупа в доме!
Встань со своего смертного ложа, о человеческий скелет! Воскресни, чтобы уйти из этой каморки – все равно куда – из жалости к своей жене и детям.
Жестоко заставлять Хадру, разбуженную приступом кашля, раздирающим ее душу, смотреть на твое лицо и видеть, что смерть сомкнула твои веки, что ты больше не дышишь, а лежишь желтый, высохший. Она ударит себя в грудь дрожащей рукой и заплачет, причитая: «Умер мой муж!.. Умер Омар… о, горе мне… о, горе моим детям…»
Смерть, Омар, может все. Она навсегда избавила тебя от боли, страха и страданий. Она избавила тебя от борьбы за существование, от ожидания мучений, избавила от нищеты, от надежды на исцеление, от желания скорой кончины.
Избавила тебя смерть, Омар, от всех дум и мыслей, кружившихся в твоей голове, как кружится рой пчел в своем разваливающемся улье.
О, какая это была ужасная ночь, когда ты встретил свою смерть, о Омар!..
В Каире темнота вероломна, а в твоей лачуге темно. Циновка так мала, что ноги спящих лежат на голом полу.
В углу лачуги лежит твое тело, Омар Байуми Ахмад, тело главы этой несчастной семьи. Посреди комнаты спят на куске циновки твоя жена Хадра, семилетний сын Фатхи и трехлетняя дочка Фатима. Мать лежит на левом боку и правой рукой обнимает детей, как бы желая защитить их, избавить от подстерегающих невзгод.
Ты ушел из этой жизни, о Омар, а труп твой лежит в этой лачуге. Если бы от тебя зависело это, то ты бы оставил в другом месте свои разбитые кости. Ты ведь знал, когда смерть предстала перед твоими глазами, когда ты понял, что она постепенно сковывает твои члены, что у твоей жены не найдется ни савана, чтобы завернуть твое тело, ни денег, чтобы заплатить за твои похороны.
Возможно, сознание этого и было одной из причин, почему ты скрывал свою агонию, почему ты подавлял вздохи. Ты боялся, находясь у порога смерти, увидеть страдание на лице своей жены, услышать ее душераздирающий крик.
Свершилось! И теперь ты, о Омар, лежишь в своем углу! Спи спокойно, как того хочет смерть. Ты никогда больше не услышишь кашля Хадры и тяжелого дыхания своих детей, раскинувшихся ночью на циновке. Ты больше не крикнешь, как бывало, когда тебя преследовал кошмарный сон: «Зажгите свет! Зажгите свет!»
Свершилось! Ты навсегда избавился от жестокого людского общества, общества-тирана, которое делает все, что захочет. Это общество попирает даже уважение к смерти, ибо Хадра не найдет денег, чтобы купить саван своему супругу, отцу своих детей. Это общество унижает достоинство человека. В то же время оно щедро одаряет своих баловней – собак и выхоленных коней.
Свершилось! Не появляйся, о солнце, над комнатой в доме № 18 по улице Ассара или пусть твой восход будет бледным или багровым, раз его нельзя остановить…
А какое, в сущности, дело этой каморке до тебя, о солнце. Ведь она никогда не видела твоих лучей, в нее никогда не попадало твое тепло. В этой каморке, солнце, каждый атом, пропитанный сыростью, лишенный тепла, мечтал о твоих чистых лучах.
Здесь разыгралась трагедия Омара, его жены и двух детей. А раньше эта каморка была жилищем невесты. Здесь Хадра была выдана замуж за Омара…
Омар работал в медеплавильной мастерской при управлении железных дорог.
Я не знаю, откуда он пришел в Каир, но хорошо знаю, что Омар был примерным мужем и энергичным рабочим, а Хадра была идеальной женой. Она вставала в шесть часов утра, покупала хлеб, бобы, готовила чай, и когда завтрак был на столе, будила мужа. Она нежно трогала его за плечо, и он, открывая глаза, говорил ей: «Доброе утро… Твое лицо, как луна… О Хадра, ты прекрасна…»
Хадра устремлялась к нему, как газель, поднимала его с кровати, а он обнимал ее и шептал ей на ухо: «Аллах да сохранит тебя мне, о Хадра!»
После завтрака Омар прощался с женой и уходил на работу. Он шел, а перед его глазами всегда стоял образ Хадры, такой женственный и прекрасный.
Однажды Омар вернулся домой хмурый и мрачный и Хадра увидела, что он еле сдерживает слезы. Казалось, какая-то глубокая тревога охватила его и готова лишить сознания.
Хадра взглядом спросила мужа, что с ним? Но Омар молчал, погруженный в свои думы. Она всеми способами пробовала заставить его заговорить. Наконец Омар встал, прошелся по комнате, потом остановился и произнес:
– Я нуждаюсь в твоих молитвах, о Хадра… Сегодня умер один из моих товарищей. Ему еще не было и 35 лет… Он умер, оставив во власти голода жену и двух детей.
Хадра прильнула к мужу и сказала:
– Мы все умрем, Омар.
– О, если бы ты знала, как мне тяжело, Хадра!..
– Да избавит аллах тебя, о муж мой, от напастей судьбы.
Голос Хадры дрогнул, как дрожит тихий печальный звук струны, и она добавила:
– Нет… нет… да сохранит тебя аллах мне… или я умру вместе с тобой.
Она обняла мужа, спрятала голову на его груди, и на глазах ее показались слезы.
Уже стемнело, а муж и жена сидели и мирно беседовали. Между ними сидел их сын Фатхи. Мать, указывая на него, говорила:
– Я надеюсь дожить до того дня, когда увижу Фатхи взрослым, инженером.
– А я хотел бы, чтобы он был врачом, – сказал Омар.
– Инженером, инженером, – настаивала жена.
Внезапно оживление исчезло с лица Омара, он помолчал несколько минут и затем тихо возразил:
– Нет, Хадра, инженер тоже иногда подвергается тому, чему мы подвергаемся всегда.
Жену поразил серьезный тон, каким он это сказал, и она спросила:
– А чему вы подвергаетесь всегда, Омар?
Он ответил:
– Мой товарищ умер, не достигнув тридцати пяти лет… Знаешь ли ты причину его ранней смерти? Мне давно хотелось рассказать тебе о нашей работе… Ты видела железную дорогу, ты видела поезда, которые ведет паровоз, управляемый машинистом. Так вот, этот паровоз состоит из множества мелких частей. Эти части нередко портятся – и их приходится менять… Откуда достает управление железной дороги новые части? Для этого построили завод в Булаке, тот самый завод, на котором я работаю. Я делаю то же, что делал мой умерший товарищ. Мы плавим металл и отливаем новые части.
Хадра с жадностью ловила каждое слово своего мужа, а он продолжал:
– Мы расплавляем металл при помощи мазута. Представляешь ли ты силу огня, растворяющего металл, удушливый газ от горения мазута и тот неприятный запах, который заполняет все уголки завода? Если ты все это себе представишь, ты поймешь, какой опасности подвергается наше здоровье.
Хадра спросила:
– А верно, что от этих газов начинается чахотка и заболевают суставы?
– Врачи считают, что бороться против их вредного действия можно только постоянным хорошим питанием. Если хорошего питания нет, эти болезни неизбежны. А ты знаешь, что я не могу каждый день покупать себе мясо. Ведь нас трое, а я получаю слишком мало денег, чтобы нам всем можно было хорошо питаться, а кроме того, платить за жилье. Рабочие отдают заводу все свои силы и здоровье, а взамен получают гроши…
Хадра решила переменить тему разговора и сказала:
– Теперь я понимаю, почему ты хочешь, чтобы наш сын был врачом.
Затем она взяла ребенка и подняла его, повторяя:
– Господин доктор, господин доктор! Смотри на отца… папа, папа, па…
Но муж прервал ее, продолжая:
– Мне рассказывал один человек, что рабочие, занятые на подобных заводах, имеют право на получение дополнительного питания. Наш союз уже много раз просил об этом администрацию…
– Хочешь, я приготовлю тебе чай? – вновь перебила его жена.
– Нет. Образ умершего товарища все время стоит у меня перед глазами. Я сейчас представляю себе, как он идет, жестикулирует, говорит, смеется; он часто рассказывал мне о своей жене и детях, которых очень любил. Он любил свою жену так же, как я люблю тебя… Союз не может ничем помочь его жене и детям.
– А почему? – спросила Хадра, укладывая ребенка спать.
– Потому что у союза мало средств и очень много расходов.
Омар встал, направился к кровати и вдруг увидел свою черную широкую тень на стене. Он остановился как вкопанный. Ему представился паланкин, на котором несли его товарища, и показалось, что Хадра, в эту минуту звавшая его спать, приглашает его лечь в этот паланкин…
Шли годы, а Омар по-прежнему целыми днями работал в тех же тяжелых условиях. Хадра любила его по-прежнему, даже больше. Их мальчик рос, у них родился второй ребенок – девочка Фатима, и семья продолжала жить все в той же каморке.
Управление железных дорог упорно отказывало рабочим в дополнительном питании. Лица рабочих медеплавильного цеха бледнели изо дня в день, их крепкие мускулы слабели, а кашель часто нападал на них во время работы. Рабочий останавливался, чтобы откашляться, но его тут же подгонял мастер.
Однажды часа в два дня закашлял Омар. Такого сильного приступа кашля у него никогда еще не было. Ему казалось, что его ребра превратились в длинные каменные полосы, которые ударялись друг о друга и стучали, сотрясаемые кашлем. Сердце его усиленно забилось, когда он почувствовал во рту вкус крови. Бедняга решил удостовериться, действительно ли это кровь, и плюнул. Да, это была кровь. Он похолодел. Его обуял страх…
* * *
Туберкулезный санаторий… Сколько хлопот понадобилось, чтобы попасть в него! Эти хлопоты унесли последние силы Омара.
Многие твои товарищи, о Омар, также приходили сюда. Их тоже отравили газы. А если бы управление железных дорог согласилось давать дополнительное питание всем рабочим завода в Булаке, то можно было бы сберечь тебя и твоих товарищей, Омар.
Теперь ты лежишь на кровати, возлагая все надежды на врачей. Кругом бледные лица. Тяжелые вздохи чахоточных наполняют палату тихой грустью, похожей на грусть смерти…
Ты, Омар, находишься в палате третьего класса. Ты лежишь с такими же бедными, как сам.
А разве богатый и бедный не равны перед лицом смерти? Так почему же они не могут быть равны перед лицом болезни – порогом смерти?
Почему пища в первом, втором и третьем классах не одинакова ни по количеству, ни по качеству? Разве здесь не все больны чахоткой? Или при этой болезни не всем больным требуется одинаково хорошее питание? Так почему же тебе дают чечевичную похлебку, а больному из первого класса – курицу? Вас, больных третьего класса, изнурила тяжелая работа, заводы истощили ваши силы, а когда вы согнулись под тяжестью нищеты и отчаяния, вас выбросили на улицу. Вы работаете и ничего не получаете, а если упадете от усталости и голода, если заболеете, капиталистический строй закроет перед вами двери милосердия, он измучит вас своими гонениями, заставит вас умирать от голода и нищеты – вас, которые создали богатства, но он окружит почетом и уважением ваших палачей и убийц за их тиранию, за их деньги, выжатые из вас.
* * *
Исцеление… Счастливая мечта бродит в твоей голове, о Омар.
Хадра, Фатхи и Фатима ждут твоего выздоровления, как задыхающиеся среди пожара жаждут избавления от огня. Союз решил дать тебе денежную помощь. Но разве этих грошей может хватить для уплаты за санаторий и для содержания твоей семьи?!
Ты лучше не думай об этом, Омар. Все равно ты не можешь ничего сделать… Надейся, что ты скоро поправишься и оставишь это печальное заведение… Сегодня врач, обходя с сестрой милосердия палату, сказал ей:
– Если кто-нибудь из больных будет надоедать тебе, ты скажи мне, и я его выпишу.
Казалось бы, врач должен был спросить больных, как относятся к ним сестры и хорошо ли за ними ухаживают…
Вчера в санатории не было воды. Одному старику очень захотелось пить. Он ушел из санатория и по горячим пескам добрался до станции железной дороги, где стоял поезд. Старик полез на паровоз, чтобы там напиться, но сорвался и упал. Он умер… умер.
