Текст книги "Запретная одержимость (ЛП)"

Автор книги: М. Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Позже я расспросила о нем Ольгу, тогдашнюю домработницу Виктора. Она прищелкнула языком, рассмеялась и сказала, чтобы я ничего не придумывала, что он когда-то был священником и до сих пор держится застегнутым на все пуговицы, когда дело касается женщин.

– Многие девушки, которые ведут здесь хозяйство у Андреевых, пытались, – сказала она со смешком. – Он не кладет глаз ни на одну из них. Лучше ничего не придумывать.

Но я снова и снова ловила взгляд Макса. Когда я начала помогать Катерине с детьми вместо того, чтобы вытирать пыль с каминов и накрывать на стол, я видела его чаще, чем раньше. Он был почти как член семьи. Если бы я не знала, что он никоим образом не связан с Виктором, я бы подумала, что он племянник или двоюродный брат, живущий тут. Он так легко вписался. Я тоже хотела вписаться в такое место, как будто я всегда принадлежала ему. Я никогда не знала, каково это.

Теперь я вписываюсь. Дом Катерины и Виктора больше не кажется местом, где я останавливаюсь. Это похоже на мой дом. Катерина превратилась из подозрительной жены моего владельца, ставшего работодателем, в кого-то, очень похожего на старшую сестру или тетю для меня, то, чего у меня никогда не было. Виктор, которого я давно простила, несмотря на опасения моего психотерапевта, относится ко мне так ласково и по-отечески, что я воспринимаю его как отца или дядю. Анику, Елену, Викторию и Дмитрия я люблю так, как если бы они были моими родственниками. Несмотря ни на что, я нашла семью в доме Андреевых. И несмотря на все это, Макс был рядом. Я знаю, я и представить себе не могла, что эти полные жалости глаза превратились в понимающие, а позже в те, в которых промелькнула искра чего-то, чего ни один из нас никогда не делал, я потому, что у меня не хватает смелости, а он из-за клятв, которые он однажды дал и которые, кажется, полон решимости сдержать. Это все, что я знаю. Но я увидела в этих глазах и кое-что еще, одной темной русской ночью, когда он пришел за мной, чтобы спасти меня снова. Чтобы забрать меня домой.

Я увидела человека, который убил ради меня. Человека с окровавленными руками и яростью в глазах, такого взгляда я с тех пор никогда не видела, разве что в своих снах.

И боже, сколько раз я мечтала об этом.

Я выхожу из машины, быстро иду по мощеной дорожке к двери, стараясь не думать о том, дома ли сейчас Макс, в гостевом доме, или он все еще в церкви. Я слышу детский смех и плач младенца внутри дома, и вместо этого я сосредотачиваюсь на этом, на семье и доме, в который мне не терпится вернуться.

– Саша! – Катерина удивленно выкрикивает мое имя, как только я вхожу в гостиную. Пара рук мгновенно обхватывает мои ноги, когда Елена, когда-то младшая, а теперь средний ребенок в семье, бросается ко мне.

– Са-ша! – Восклицает она с певучей радостью, и мое сердце мгновенно воспрянет.

Не имеет значения, как я сюда попала или что происходило раньше. Это мой дом. Я не хочу никакого другого, независимо от того, сколько раз мой психотерапевт советовал мне снять собственную квартиру, ездить сюда на работу и работать в обычные часы няни, чтобы отстраниться. Это не сделало бы меня счастливее. Это не избавило бы от ночных кошмаров и не изменило бы мои страхи, то, что выводит меня из себя. Я уверена, это сделало бы все намного хуже. Несмотря ни на что, я чувствую себя здесь в безопасности.

– У тебя должен был быть выходной, – упрекает Катерина, подходя ко мне с Викторией на руках. Дмитрий лежит на игровом коврике в центре комнаты и воркует с игрушкой. – Сходи за покупками, сходи в кино, купи в городе суши по завышенной цене. Выпей немного на крыше, раз уж у тебя есть водитель. Ну, знаешь… повеселись.

В ее голосе слышится легкая нотка тоски, которую я вполне могу понять. Катерина ненамного старше меня, ей нет и двадцати пяти, и она замужем, у нее двое приемных детей и двое собственных малышей… близнецы, что гораздо более ошеломляюще. Из того, что она мне рассказала, она никогда по-настоящему не была тусовщицей, ее положение старшей дочери самого влиятельного человека в нью-йоркской итальянской мафии говорило об этом, но сейчас у нее еще меньше времени на развлечения, чем было тогда. Она мать и жена нью-йоркского Пахана Братвы, а это большая ответственность для одного человека сама по себе.

– Ты же знаешь, я не люблю бывать в городе, – говорю я ей, тянусь к Елене и беру маленькую девочку на руки. – Я скучала по малышам.

Я скучала по своей семье.

Иногда трудно поверить, насколько сильно изменились мои отношения не только с этой семьей, но и с Катериной за год. Когда меня впервые привезли сюда, после событий в доках, Катерина отнеслась ко мне с большим подозрением, думая, что я девушка, которую ее муж привел домой для себя, чтобы развлекаться на стороне. Тогда ее брак с Виктором не был счастливым. Это было необходимое соглашение, чтобы помириться с мафией ее отца и братвой Виктора. Однажды он увидел ее и решил, что она должна быть его. – Теперь я нахожу это романтичным, – сказала она мне с грустным смехом через некоторое время после того, как мы вернулись после ужасных событий в России. – Но тогда я ненавидела его. Я ненавидела то, что он делал, кем он был, и тот факт, что меня заставили выйти за него замуж.

Насколько изменились мои отношения с Андреевыми, настолько изменились отношения Катерины с ее мужем. События в России изменили все, на самом деле, для всех нас. Я никогда не смогу забыть ту ночь в холодных верхних комнатах конспиративной квартиры Алексея, когда я еще называла Катерину миссис Андреева, как привыкла. Она грустно рассмеялась и велела мне называть ее Катериной или даже Кэт. – Особенно после всего этого, я думаю, мы покончили с формальностями, – говорила она

Было трудно не злиться на нее за то, что случилось со мной позже в том ужасном доме. Трудно не винить ее за то, что она сопротивлялась и была причиной того, что я до сих пор ношу на ногах слабые следы тех ночей, когда Алексей терял контроль, хотя и говорил, что не оставит на мне шрамов. Но это была не ее вина. Я так же сильно хотела дать отпор, когда он угрожал Анике и Елене. Я просто знала, чего не знала даже Катерина, на что похожи такие мужчины. Что им нравится, когда девушки, которых они мучают, ссорились, так им было еще легче оправдать перед собой то, что они хотели с ними сделать, способы, которыми они хотели их сломить. Бороться не было смысла.

Я тоже чувствовала сильную вину за свое участие в этом. За то, что умоляла ее уступить Алексею, дать ему то, что он хотел, чтобы он перестал бить меня. За то, что была слишком слаба, чтобы вынести боль.

Мы простили друг друга, она и я, в долгом и слезливом разговоре после того, как вернулись домой. Именно тогда я действительно начала думать об этом месте как о своем доме. Я начала чувствовать себя здесь в безопасности так, как никогда не думала, что буду чувствовать себя в безопасности где-либо еще.

– Саша? – Голос Катерины вырывает меня из моих мыслей, и я вижу намек на беспокойство в ее глазах. – Действительно, тебе стоит взять выходной. Я знаю, какой эмоционально изнурительной может быть терапия. Тебе следует пойти прилечь или прогуляться…

Я хочу сказать ей нет, что мне и здесь хорошо, но прогуляться действительно приятно. В Нью-Йорке все еще весна, хотя и поздняя, воздух легкий и прозрачный, без какой-либо сильной жары, которая наступит позже. И после духоты и запахов города свежий воздух звучит чудесно.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Я пойду прогуляюсь.

– Прогулка! – Восклицает Елена, хлопая в ладоши. – Пойдем прогуляемся, Са-ша!

– Я с вами! – Кричит Аника с дивана, где она рисует. – Ура прогулка!

Катерина открывает рот, несомненно, чтобы сказать девочкам, что я иду одна, но я быстро качаю головой.

– Они могут пойти со мной, – говорю я ей. – Будет приятно провести некоторое время только с ними. Я чувствую, что сейчас дети занимают так много твоего внимания.

– Так и есть, – печально говорит Катерина, перекладывая Викторию на руки. – Ладно, хорошо. Вы можете пойти с Сашей, девочки. Но слушайте ее и не болтайте без умолку. Сегодня она заслуживает немного тишины и покоя.

Еще пятнадцать минут уходит на то, чтобы заставить двух перевозбужденных детей надеть прогулочную обувь, но вскоре мы уже шагаем по дорожке, ведущей за дом, и по ухоженной территории владения Андреевых.

Пока мы идем, я обеими руками зачесываю назад свои длинные волосы, завязывая их на голове бархатной резинкой. Аника наблюдает за мной, поджав губы, как будто записывает все, что я делаю, чтобы обдумать позже. Она была такой с тех пор, как я ее знаю: любознательной и любопытствующей, с острым умом и острым язычком, так же непохожей на свою застенчивую и чувствительную младшую сестру, как масло на воду. Хотя я безмерно обожаю их обеих, Елена гораздо больше напоминает мне меня саму, чем вспыльчивую личность Аники.

Если бы у меня была дочь, она была бы больше похожа на Елену. Особенно если бы ее отец был…

О Боже. О нет. Я мгновенно выключаю этот ход мыслей, прежде чем он сможет еще больше сойти с рельсов. Мне не следует даже думать о Максе так, как я часто это делаю, не говоря уже о таких выражениях. Я даже не знаю, захочу ли я когда-нибудь иметь детей. Помогать Катерине растить ее маленький выводок из четырех человек, к которому Виктор, несомненно, захочет когда-нибудь присоединиться, это очень похоже на то, чтобы иметь собственных детей или, по крайней мере, младших братьев и сестер, и я действительно не могу представить себе ничего, кроме этого.

Я даже не могу представить себя на свидании, не говоря уже о том, чтобы продвинуться в отношениях достаточно далеко, чтобы завести с кем-то детей. И хотя, конечно, у меня есть способы добиться этого, даже если я никогда ни с кем не встречалась, я не уверена, что это то, чего я хочу. Во всяком случае, я часто думала об усыновлении, просто чтобы дать будущее ребенку, каким я когда-то была, который не знает, будет ли оно у него когда-нибудь.

А что касается Макса…

– Макс! Дядя Макс! – Выкрикивает Аника его имя, выдергивая меня из водоворота мыслей и возвращая в настоящее, и мое сердце каким-то образом одновременно подпрыгивает и опускается в груди. Я поднимаю взгляд от тропинки, которая вьется мимо гостевого дома к озеру, и вижу красивого темноволосого мужчину, который, кажется, никогда не покидает моих мыслей, действительно очень близко.

Он широко улыбается Анике, когда она бежит к нему, хватает ее и поднимает в воздух. На одно короткое мгновение у меня возникает воспоминание о той холодной спальне на конспиративной квартире, Макс входит в дверь, а я забиваюсь внутрь с Аникой и Еленой, закрывая уши от любых звуков, которые могут просочиться. Я помню, как он попятился, когда Аника побежала к нему, пряча от нее свои окровавленные руки, и как, в конце концов, он все равно поднял ее, когда она звала его, подняв в воздух…

– Саша?

Я просто не могу перестать сегодня размышлять. Так много для того, чтобы наплевать на то, что прошел ровно год. Я смотрю на лицо Макса, прищуренное от беспокойства точно так же, как раньше было у Катерины, и заставляю себя улыбнуться.

– Просто немного не в себе сегодня, вот и все. Должно быть, я плохо спала прошлой ночью.

Что-то мелькает на его лице, что я не могу понять, но это быстро превращается в кривую полуулыбку, когда он разворачивает Анику и ставит ее обратно на землю.

– Что ж, надеюсь, сегодня ты будешь спать лучше.

Он не знает, какой сегодня день. Но, конечно, он не знает, нет причин, чтобы это запечатлелось в его памяти так, как это запечатлелось в моей. Ему незачем знать, что в это время год назад я дрожала от шока и страха в одном из кабинетов Виктора, только что увидев, как у меня на глазах за несколько минут до этого застрелили человека. Я был рада, что человек, который причинил мне боль, был мертв. Но это не изменило того, тем не менее, каково это, видеть, как кто-то превращается из живого, рыдающего и умоляющего, в безжизненного в мгновение ока. Увидеть так, как никогда раньше даже не представляла, как быстро может погаснуть искра жизни.

– Ты придешь к нам в дом на ужин? – Вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успеваю себя остановить, но Макс уже качает головой.

– Это была долгая поездка из Бостона. Я, наверное, просто разогрею что-нибудь, а потом посплю. – Он снова одаривает меня своей кривой улыбкой, его красивое лицо становится еще красивее, его карие глаза мерцают, когда он уступает мольбам Аники и снова кружит ее.

Он прекрасно ладит со всеми детьми Виктора и Катерины. На самом деле, это похоже на своего рода космическую шутку, что он, одновременно так потрясающе красив и так хорошо ладит с детьми, учитывая тот факт, что ему суждено было стать священником, давая обет безбрачия до конца своей жизни, без партнера или семьи, и учитывая, что даже сейчас он, кажется, убежден сохранить эти клятвы.

Он не говорил со мной об этом напрямую. На самом деле, он всегда был очень осторожен, чтобы не сказать в мою сторону ни слова, что могло бы намекнуть на романтический или сексуальный интерес, даже если иногда я видела в его глазах что-то похожее на жар, когда он смотрит на меня, страстное желание, которое не имеет ничего общего с дружбой. Но я знаю из того, что рассказала мне Ольга, о чем шептались другие девушки из персонала, что Макс когда-то давным-давно дал обеты, и, несмотря на отсутствие священнического воротничка, он намерен их соблюдать.

Даже если это не имеет смысла ни для кого, кроме него.

– Мы собираемся спуститься к озеру и подняться наверх. – Елена тянет меня за руку, готовая идти дальше. – Давай, увидимся…

Я замолкаю, надеясь, что он как-то возразит. Но он просто улыбается, возвращая Анику мне.

– Конечно. Увидимся.

Когда? Я хочу спросить, но сдерживаюсь. Я не хочу казаться прилипчивой, или нуждающейся, или навязчивой. Я не хочу, чтобы он знал, как много я о нем думаю, потому что я уверена, что он не думает обо мне столько же. Я друг, но тот, кого он держит на расстоянии вытянутой руки с тех пор, как мы вернулись из России. Он сказал, что его почти не было дома из-за взрывных событий в Бостоне, которые произошли вскоре после этого, длинной череды домино, последствия которых все еще ощущаются у Ирландских Королей, но я думаю, что это что-то другое. Я думаю, это связано с той ночью, с тем, что он сделал, и что это заставило его почувствовать.

Что это заставило его почувствовать ко мне.

4

САША

Последствия того, что я почувствовала, увидев Макса, сохраняются даже после того, как мы возвращаемся в дом, и даже больше, когда я вхожу с девочками и вижу, что Виктор только что вернулся домой. Он рядом с Катериной на диване, воркует с Викторией, и при виде того, как они, прижавшись друг к другу головами, играют со своим ребенком, у меня в горле встает комок. Это такая милая домашняя сцена, на которую я и представить себе не могла, что Виктор способен год назад. И все же с тех пор я увидела его совсем с другой стороны, особенно с тех пор, как мы все вернулись из России.

Возможно, у них с Катериной было трудное начало, но нельзя отрицать, насколько безоговорочно они влюблены друг в друга сейчас. Видя их вместе, я всегда испытываю боль за то, что у них есть, вплоть до того, что даже начинаю подумывать о том, чтобы последовать совету моего психотерапевта и окунуться в неизведанный мир свиданий.

Я хочу этого для себя… быть любимой и лелеемой кем-то настолько безраздельно. Но я также и боюсь этого. Я видела так мало хорошего от мужчин и так много ужасов, которые они готовы причинить. Со временем Виктор стал положительным примером хорошего человека. Я встречала и других людей из его окружения, других лидеров мафиозных семей, хороших по-своему, плохих по-другому, но всегда готовых сделать то, что необходимо для их семей. Но ни один из них не тот мужчина, которого я бы хотела для себя. Они достаточно красивы и с любовью преданы своим женам, но от них исходит собственническая, хищническая аура, которая меня пугает. Лиам был ближе всего к тому, чтобы стать кем-то, к кому я чувствовала искру, но он никогда не был в сфере возможного. Он принадлежал Ане с того момента, как увидел ее. Все они пугают меня, по крайней мере немного. Только Макс никогда не заставлял меня чувствовать страх. И не только это, но я не могу себе представить, насколько неловко и неуверенно я буду чувствовать себя на свидании. У меня нет опыта романтики и секса по обоюдному согласию. Меня никогда не целовали и не прикасались с желанием, только похоть и насилие. Мне трудно доверять кому-либо, особенно за пределами того маленького безопасного круга, который я здесь для себя создала. Я даже не завела друзей, кроме Катерины и других женщин, с которыми она дружит. Другие женщины из совета фонда Сирши, мои самые близкие друзья: София, Сирша, Ана и Мэгги.

Макс – единственный мужчина, которому я по-настоящему доверяю без колебаний. Единственный мужчина, с которым я могу представить себя, когда пытаюсь. Это всегда его красивое лицо, его теплые карие глаза и его манящая улыбка. Я не хочу хотеть никого другого, но и вечно оставаться одной я тоже не хочу. Однажды все дети вырастут и разойдутся, чтобы жить своей собственной жизнью. Тогда Катерина и Виктор все еще будут друг у друга, но кто будет у меня? Кому я отдам всю свою любовь, когда Андреевы в ней больше не будут нуждаться?

– Как прошел день, Саша? – Виктор поднимается с дивана, оглядываясь, чтобы увидеть, что я вошла, в то время как Аника и Елена сломя голову бегут за своим отцом, перебивая друг друга на ходу. Он повышает голос, чтобы его было слышно поверх них, улыбается и обнимает своих дочерей. – Как город?

– Загазованный и шумный, как обычно. Но я зашла в кофейню, которая мне нравится. – Я закатываю рукава рубашки, подхватывая Дмитрия на руки, прежде чем он успеет отползти слишком далеко от своего игрового коврика. – И в церковь Святого Патрика.

– О? – Виктор приподнимает бровь. – Не совсем обычное место для тебя. – Он очень хорошо знает, что мои самые нелюбимые воскресенья, это те, когда они с Катериной решают отвезти детей в церковь Святого Николая. Иногда они решают справиться сами, просто чтобы избавить меня от неприятных воспоминаний, которые это навевает.

– Мне это стало нравиться больше. – Я пожимаю плечами, отметая любой намек на то, почему я нахожу собор Святого Патрика успокаивающим. – Это тихое место, где можно посидеть.

– В последнее время здесь не очень-то тихо, это точно, – говорит Виктор со смешком, быстро целуя Катерину и вставая. – Мне нужно заняться кое-какими бумагами в моем кабинете, но зайди за мной перед ужином, любимая. – Он подмигивает ей, и Катерина краснеет, но на ее губах играет едва заметная улыбка.

Он думает, что ведет себя сдержанно, но я точно знаю, чем они будут заниматься в его кабинете, пока я собираю детей на ужин. Поскольку Катерина после беременности чувствовала себя достаточно хорошо, Виктор не мог оторваться от нее. Это часто заставляло меня чувствовать крошечный укол ревности, на который, я знаю, не имею права, но в глубине души я хочу знать, каково это, когда кто-то испытывает ко мне такое желание, и не в состоянии оторвать от меня свои руки, нуждаться во мне таким голодным, волчьим взглядом, которым Виктор иногда смотрит на Катерину, когда думает, что больше никто этого не видит. На что бы это было похоже, если бы кто-то, кому я доверяю, смотрел на меня с таким голодом? Заставило бы это меня тоже почувствовать желание, а не страх? Заставило бы это меня почувствовать ту глубокую, ноющую потребность, которую я так сильно хочу испытать?

Есть только один мужчина, который когда-либо заставлял меня чувствовать это, и он единственный, кто никогда не ответит взаимностью. Это кажется несправедливым.

Ужин уже подан к тому времени, когда появляются Виктор и Катерина, держась за руки и перешептываясь друг с другом, что только усиливает боль в моем и без того наболевшем сердце. Я не должна чувствовать себя одинокой, не тогда, когда я возвращаюсь домой, в место, где я всегда чувствую себя в безопасности и счастливой, но сегодня я так себя не чувствую. Отстраненность Макса после возвращения из Бостона усилила это, возможно, даже стала причиной этого, но я не хочу признаваться в этом самой себе.

– Ты опоздала, – поддразниваю я Катерину, когда она садится, убирая прядь темных волос с лица, и благодарит Ханну за то, что та принесла с кухни ее тарелку, накрытую и теплую.

– У Виктора были кое-какие данные, которые он хотел, чтобы я просмотрела, – чопорно говорит она, но уголки ее губ дергаются, когда она тянется за вилкой.

– В конечном итоге у тебя будет еще один ребенок, если ты не будешь осторожна. – Я со смехом смотрю на нее, говоря достаточно тихо, чтобы Аника и Елена не услышали. – И тогда нам обеим понадобится помощь.

– О боже, нет, – говорит Катерина с коротким смешком. – В любом случае, мне говорили, что нельзя забеременеть, пока кормишь грудью. – Она украдкой бросает взгляд на Виктора. – Надеюсь, это правда, – добавляет она.

Ради нее самой, я тоже на это надеюсь. Она говорила мне раньше, что, хотя она полюбила Анику и Елену с того момента, как встретила их, она была не совсем готова стать мачехой в тот момент, когда переступила порог дома Виктора. И она также не ожидала, что ее первая беременность обернется близнецами.

– София потрясена только одним ребенком, – добавляет она со смехом. – Я не знаю, что бы я делала без тебя, Саша, правда. Ты наше чудо.

Год назад я, возможно, разозлилась бы на это. Это, в частности, то, над чем я долго и упорно работала в терапии, жгучее, противоречивое чувство, что я здесь счастлива, любима и ценна, и частые разговоры Катерины, что она не знает, что бы она делала без меня, в совокупности с осознанием ужасных обстоятельств, без которых у меня никогда бы не было шансов вообще оказаться здесь. Я знаю, что никто не рад тому, почему я здесь, только тому, что я здесь. Но не всегда легко помнить, что в плохой ситуации можно найти хорошее. Видеть, что все обернулось к лучшему, и не обижаться на то, как все начиналось.

– Я рада, что я здесь, – тихо говорю я ей. – И я рада, что мы вернулись.

Катерина, по крайней мере, помнит, какой сегодня день. Это тоже произошло в один из самых тяжелых периодов ее жизни, хотя, по большому счету, и не самый тяжелый. Она нежно касается моей руки, мило улыбается и возвращается к своему ужину. Остаток ночи я не могу избавиться от меланхолии. Я рано ложусь спать, лежу в темноте, и мои мысли снова возвращаются к Максу.

Я знала, что он был там, в церкви, еще до того, как он заговорил. Я почувствовала запах его одеколона, аромат его кожи позади меня, и я поняла. Я никогда не чувствовала себя с кем-то так близко, как с ним, и все же, он, кажется, полон решимости установить дистанцию между нами.

Это несправедливо.

Его улыбка, когда я увидела его сегодня, всплывает передо мной в темноте, и я чувствую ту глубокую, ноющую пульсацию желания, которая возникает только тогда, когда я думаю о нем. Я никогда не знала, каково это, чувствовать прикосновение чьих-то губ к своим, чувствовать нежные руки на своем теле, но я провожу указательным пальцем по нижней губе, представляя, что это руки Макса. Представляю его улыбку на его лице, когда он наклоняется, его тело медленно прижимается к моему, грудь, живот, бедра, все его твердые мускулы прижимаются к моей мягкости. Я позволяю своей руке скользнуть вниз по моему телу, по моей мягко изогнутой груди, делая небольшой вдох от острого ощущения удовольствия, которое я испытываю, когда кончик моего пальца касается моего напрягшегося соска. Я медленно провожу пальцами по ткани майки, в которой ложилась спать, представляя, что это рука Макса исследует меня.

Это не совсем секс, о котором я фантазирую, когда вот так трогаю себя в темноте, представляя его. Вспоминая механику секса в том единственном контексте, в котором я с ней знакома, я каждый раз замираю. Вместо этого я думаю о более мелких ощущениях; прикосновении рук к коже, давлении кончика пальца, тепле ладони, скользящей по мне. Звук, который может издать Макс, низкий и нуждающийся, когда прижимается ко мне, когда чувствует, как сильно я его хочу.

Представлять его – единственный безопасный способ исследовать это, просунуть руку под мягкий хлопок трусиков и просунуть кончик пальца между складочками, медленно проводя им по клитору, представляя, как Макс прикасается ко мне, доставляет мне удовольствие, исцеляет меня. Он никогда бы не причинил мне боли. Он бы остановился, если бы я попросила его об этом. Он делал это медленно, возбуждая меня до тех пор, пока я не могла думать только о нем, все плохие воспоминания были задушены одеялом тепла и удовольствия.

– Макс… – шепчу я его имя в темноту, выгибаясь, мои бедра раздвигаются шире, когда я наклоняюсь навстречу удовольствию, напрягая мышцы, разогревая кровь. – Макс, пожалуйста, позволь мне кончить для тебя…

Я могу представить его грубый стон мне в ухо, побуждающий меня, его низкие стоны ободрения. Я чувствую, как покалывание начинает распространяться по моей коже, он намекает на более безмерное удовольствие, чем то, что я испытываю даже сейчас, обещание чего-то, что заставит меня трещать по швам. И затем, как раз в тот момент, когда у меня перехватывает дыхание и учащается пульс, все меняется.

Низкий стон у меня над ухом – это больше не Макс, нежно подталкивающий меня, сдерживающий свое желание, пока я не кончу. Это ворчание мужчины позади меня, его твердая рука ложится мне между лопаток, когда он наклоняет меня над штабелем ящиков, расщепленное дерево впивается мне в щеку. Это боль и резкие разрывы, страх, холодом разливающийся по моей крови, замораживающий любую возможность наслаждения, когда воспоминание о том единственном разе, когда мужчина все-таки прикоснулся ко мне, стремительно возвращается. Я отдергиваю руку между бедер, содрогаясь.

Я сильно прикусываю нижнюю губу, пытаясь прогнать воспоминания, но они не уходят. На ощупь я включаю лампу рядом с кроватью, позволяя свету заливать комнату и напоминать мне о том, где я нахожусь. Я заставляю себя сесть, обхватываю колени руками и сглатываю, борясь с подступающей тошнотой.

Я не могу сделать это в одиночку. Я не говорила об этом со своим психотерапевтом, слишком застенчива и смущена, чтобы обсуждать что-то столь личное, как мастурбация, но это еще одна вещь, которая заставляет меня чувствовать себя сломленной, как будто я никогда не стану нормальной. Как будто я никогда не узнаю не только ту любовь, но и то удовольствие и желание, из-за которых Катерина опоздала к ужину, розовощекая и улыбающаяся, с раскрасневшимся от удовлетворения лицом. Если я не могу дать это даже себе сама, как я когда-нибудь позволю это кому-то еще?

Будет ли кто-то когда-нибудь достаточно терпелив со мной, чтобы попытаться?

5

МАКС

Ее мягкие, светло-рыжие волосы падают мне на лицо, щекоча щеки и ключицы, когда ее губы касаются моих, ее тихое, прерывистое дыхание согревает мой рот. Ее руки прижаты к моей груди, тонкие кончики пальцев изогнуты внутрь, касаясь моей кожи, почти царапая, но не совсем. Намек на боль, который мог бы возникнуть, заглушался блаженным, опьяняющим удовольствием от того, что она оседлала меня, тугая и влажная, сжимающаяся вокруг меня, когда она скользит вверх по моему члену и снова вниз, подталкивая меня к краю все быстрее и быстрее. Я чувствую, как она близко, и ее язык скользит в мой рот, когда я чувствую, как выгибается ее спина, как ее бедра прижимаются ко мне, когда она сжимается вокруг меня еще сильнее, горячая и влажная, и это лучше, чем все, что я когда-либо чувствовал…

– Кончи для меня, Макс, – шепчет она мне в губы, ее аромат кофе и ванили наполняет мой нос, когда ее бедра двигаются быстрее, и я понимаю, что потерялся.

Я хватаю ее, крепко удерживая на своем члене, когда я вхожу в нее, слыша ее крик удовольствия, затерявшийся в нашем поцелуе, когда она начинает сильно кончать, ее груди прижимаются ко мне, и я знаю, что больше нельзя сдерживаться, больше нельзя продлевать это…

Я просыпаюсь, задыхаясь, мое сердце бешено колотится, дыхание перехватывает в горле, руки сжимают потные простыни. Мое тело содрогается от остатков воображаемого удовольствия, и когда я переворачиваюсь, я чувствую, как простыня прилипает к моим бедрам, влажная на моей коже.

Блядь.

Застонав, я сажусь, сбрасываю с себя простыню и бросаю взгляд на будильник рядом с кроватью. Сейчас пять утра, и меня разбудил эротический сон.

Конкретно о Саше.

Второй раз за неделю.

Стыд, горячий и неистовый, затопляет меня вместо удовольствия, которое я испытывал всего мгновение назад. Что, черт возьми, со мной не так? мой разум рычит на меня, напрягая мышцы, когда я включаю прикроватную лампу и свешиваю ноги с кровати, глядя на свои голые бедра. Я заснул голым, без чистой одежды после поездки и слишком измученный, чтобы закидывать белье в стирку. Теперь, вместо влажных трусов-боксеров, я наслаждаюсь видом своих покрытых спермой бедер, моего члена, все еще наполовину затвердевшего между ними и истекающего остатками моего стыда.

Это неправильно. Грех. Постыдный.

Когда я учился в семинарии, а позже стал священником, нас учили, что со всеми сексуальными влечениями нужно бороться. Самоудовлетворение было таким же грехом, как секс вне брака, расточительством и слабостью. Если мы проигрывали битву с искушением, даже если наше тело проигрывало невольно, нам говорили искать причину, по которой наша слабость одолела нас, наказывать себя аскетическим поведением, чтобы обратить наш разум к более святым вещам.

Я справлялся с этим немного по-другому.

С того момента, как я поступил в семинарию, я пообещал себе, что буду избегать всех телесных удовольствий, а не только тех, которые связаны с другим человеком. Казалось глупым поощрять свои желания, удовлетворяя их самостоятельно, мучить свое тело и разум фантазиями и возможностями, которые я никогда не смогу реализовать дальше, и соблюдать свои клятвы, а я относился к ним серьезно. Другие, кого я знал, этого не делали. Некоторые не соблюдали обет безбрачия, незаметно наслаждаясь обществом женщин, а другие просто заботились об этом сами, считая это конкретное правило архаичным и, честно говоря, как я часто слышал, нелепым.

Я сдержал свою клятву отказывать себе во всех удовольствиях. Даже сейчас у меня не было непроизвольного оргазма более десяти лет. Однако я очень хорошо знаю, что любой, кто знал об этом, сказал бы, что я сумасшедший, по крайней мере, за то, что не давал себе разрядки. Но та же причина остается в силе до сих пор, если у меня нет намерения нарушать свой обет безбрачия, зачем мучить себя меньшим удовольствием? Но иногда мое тело бунтует. И, как я делал в бытность свою священником, я знаю только один способ противодействовать потребности в удовольствии, несмотря на все мои усилия предотвратить это.