Текст книги "Украденная невеста (ЛП)"

Автор книги: М. Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Переводчик_Sinelnikova

КАТЕРИНА

Когда я просыпаюсь, у меня нет абсолютно никакого представления о том, где я нахожусь. Мне требуется минута, чтобы осознать, что голос, звенящий у меня в ушах, на самом деле не говорит. Это просто воспоминание о последнем, что я услышала перед тем, как потерять сознание:

– Мы здесь из-за тебя, Катерина, – за которым последовала волна того леденящего душу ужаса, который я почувствовала, когда игла вонзилась мне в шею.

У меня никогда не было фобии игл, но, если я переживу это, возможно, она у меня появится. Я никогда не смогу забыть, как игла поблескивала надо мной, как жидкость стекала с кончика прямо перед тем, как проткнуть мне горло. Затем я погрузилась в холодный темный туман, из которого только сейчас выныриваю. Чем бы они меня ни накачивали, действие этого наркотика медленно заканчивается. Поначалу мне кажется, что я не могу пошевелиться, и на мгновение я в ужасе от того, что буду в сознании, но не смогу пошевелиться. Это звучит более устрашающе, чем просто проснуться и обнаружить, где я на самом деле нахожусь.

Холодно. Так сильно холодно. Когда ощущения начинают возвращаться к моим конечностям, это следующее, что я замечаю. Не просто озноб, а пробирающий до костей холод, как будто из комнаты выкачали все тепло. Я медленно пытаюсь открыть глаза, изо всех сил стараясь не двигаться. Я не знаю, где мои похитители, но если они поблизости, я не хочу предупреждать их о том, что я не сплю. Мне нужна минута, чтобы попытаться сориентироваться, составить план.

Я росла в мафиозной семье и никогда не чувствовала особой опасности. Я была уверена, что мой отец защитит меня и моего возможного мужа, кем бы он ни был, но в глубине души я всегда знала, что могу стать мишенью. Мое положение дочери Витто Росси всегда делало меня ценной, и я всегда нуждалась в защите, и мужчина, за которого я вышла бы замуж, также должен был бы защищать меня.

В последние месяцы я была так озабочена тем, как защитить себя от мужчин, за которых я вышла замуж, сначала Франко, а теперь Виктора, что забыла, что есть другие люди, у которых могут быть причины хотеть поймать и причинить вред дочери Витто Росси или жене Уссурийского медведя из Братвы. И даже если я чувствую себя в безопасности, зная, что Виктор никогда не причинит мне боли, как это делал Франко, это не означает, что я действительно в безопасности.

Кем бы ни были эти люди, они знают о Викторе, поэтому можно с уверенностью сказать, что они, вероятно, охотятся за мной как за его женой, а не как за дочерью Росси. Это русская проблема, а не итальянская, что делает всю ситуацию еще более ужасающей. Итальянская мафия может быть жестокой, но я слышала истории о том, что случается с женщинами, пойманными русскими. При всех своих недостатках Виктор, кажется, лучший из них. Я не думаю, что эти люди чем-то похожи на Виктора.

Мои глаза сухие, горят, но мне удается их открыть и внимательно оглядеться вокруг сквозь расплывчатое зрение, насколько это возможно, не поворачивая головы. Через окно слева от меня проникает луч солнечного света, освещающий серое небо, что говорит мне о том, что еще рано, что объясняет холод, несмотря на месяц май. Мои руки все еще связаны за спиной, что вызывает во мне еще один приступ панического ужаса, но я заставляю себя дышать, медленно и неглубоко.

Подумай, Катерина. Проанализируй ситуацию и подумай.

Я прижимаю пальцы к поверхности подо мной, это жесткий матрас, я чувствую, как начинают прогибаться пружины. Он кажется комом, и я не осмеливаюсь посмотреть вниз, я не уверена, что хочу видеть остальное состояние, в котором он находится. Шторы на окне в основном задернуты, за исключением небольшого промежутка между ними, через который я вижу солнечный свет, и мне кажется, что я вижу проблеск ветвей деревьев.

Они вывезли меня в лес?

Я чувствую еще один приступ паники. Если бы мы вернулись в Нью-Йорк, я, возможно, смогла бы определить, где я нахожусь, но я ничего не знаю о географии вокруг Москвы. Россия для меня совершенно чужая, и мысль о том, что меня держат в плену где-то в русском лесу, угрожает захлестнуть меня еще одной безнадежной волной страха.

Виктор. Я могу не знать Россию, но мой муж знает. Приедет ли он за мной?

Эта мысль заставляет меня замереть. Мне раньше не приходило в голову, что он может и не прийти, только то, что может не хватить времени, но если он решил, что от меня больше проблем, чем я того стою как его жена и будущая мать его ребенка, это был бы простой способ избавиться от меня. Он может позволить им делать, что они захотят, и сказать Луке все, что ему заблагорассудится, например, что он не смог добраться до меня вовремя, не смог найти меня, что они хотели чего-то, чего он не мог дать. Возможно, это его способ расстаться с браком, который, как я подозреваю, я могла сделать таким же неприятным для него, каким он был для меня.

Впрочем, не совсем неприятным.

Последнее, о чем я хочу думать прямо сейчас, это сложности того, чем мы с Виктором занимались в постели или, скорее, того, что он делал со мной. Я не знаю, достаточно ли этого, чтобы преодолеть трения между нами, то, как я отказалась подчиниться его воле, или он просто выберет выход, который не будет иметь тех же последствий, что отправка меня обратно к Луке.

Или…есть еще одна ужасающая возможность, о которой я еще не думала. Что, если это и есть Виктор? Я до сих пор не знаю, как умерла его первая жена. Я не знаю, какую роль, если таковая была, сыграл в этом Виктор. И внезапно приходит осознание того, что существует вполне реальная вероятность того, что после моей реакции на то, что я увидела его бизнес здесь, Виктор решил, что пришло время его второму браку прийти к концу самым решительным образом.

Черт. Черт, черт, черт. Я крепко сжимаю глаза, заставляя себя думать сквозь страх. Мне приходилось делать это раньше, в худшие времена с Франко, когда спасти себя означало забыть о собственном страхе и боли и успокоить его. Я была одна и раньше, и я спасла себя. Я не могу полагаться на Виктора, независимо от того, его это рук дело или нет. Если это не он, я все еще где-то в русском лесу, бог знает. Как далеко я от него? А если это так, тогда еще более важно, чтобы я выяснила это для себя.

Я слышу движение позади себя и замираю. По полу раздается скрежет, как будто передвигают стул, а затем грубый голос, говорящий по-русски. Я не могу понять ни слова из этого, но он звучит сердито, его голос отрывистый и резкий, так, что заставляет мое сердце учащенно биться в груди. К первому голосу присоединяется второй, переходящий в глубокое, грубое рычание. Они не утруждают себя понижением голоса, либо потому, что не понимают, что я проснулась, либо потому, что предполагают, что я не знаю язык, что определенно так и есть. И я не хочу, чтобы они поняли, что я уже проснулась.

Мое сердце колотится так сильно, что я слышу его биение у себя в ушах. Я стискиваю зубы, изо всех сил стараясь дышать ровно, а руки не сжимать в кулаки. Будь храброй, будь храброй, повторяю я себе неоднократно, и мне интересно, переживу ли я это, будет ли это самым трудным, с чем мне придется столкнуться. Я, конечно, чертовски на это надеюсь.

Я слышу приближающиеся шаги, тяжелые по половицам. Думаю, это за мной, а затем чувствую, как чья-то рука хватает меня за плечо, перекатывая на спину.

– Я думаю, она очнулась, босс, – говорит мужчина, нависающий надо мной, на английском с сильным акцентом. Мое зрение все еще проясняется после наркотиков, поэтому я не могу точно разглядеть его черты. Я вижу, что он коренастый и с толстыми губами, его похожие на сосиски пальцы впиваются в ложбинку моего плеча, когда он переворачивает меня. – Время немного повеселиться.

– Ты знаешь правила, Андрей, – говорит мужчина позади него таким же хриплым голосом.

– Никаких необратимых повреждений. Не порти ей лицо. – Андрей насмехается надо мной, и я почти жалею, что мое зрение проясняется, потому что в нем нет ничего такого, что я хотела бы видеть. Я чувствую, как некоторые ощущения возвращаются к моим конечностям, мои мышцы сокращаются, когда мое тело возвращается к жизни, но я не могу понять этих ощущений.

С одной стороны, если я не могу двигаться, я не могу бороться. С другой, что бы они ни планировали сделать со мной дальше, я это почувствую.

Его рука сжимается на моем плече, и я ничего не могу поделать, но пытаюсь отстраниться. Андрей смеется, мокрая капля слюны падает мне на лицо, когда он делает это.

– О, у этой маленькой кошечки есть когти, – говорит он с усмешкой, и его рука сжимает мое плечо так сильно, что я вскрикиваю от боли. Тем не менее, это сжигает то, что осталось от наркотиков, полностью и резко возвращая меня к моим чувствам. Я выгибаюсь под его рукой, невольно выкручивая руки в наручниках, и слышу, как он рычит надо мной.

– Степан, заставь сучку замолчать.

Я невольно вскрикиваю, когда две руки хватают меня за лодыжки, дергая вниз по матрасу, так что я оказываюсь плашмя на спине. У меня нет возможности ухватиться за что-либо или остановить это, не с моими руками, все еще связанными за спиной и онемевшими от того, насколько туго затянуты пластиковые наручники. Но я отказываюсь сдаваться без боя.

Другая рука Андрея находит мою грудь, протискиваясь сквозь атлас моего наполовину изорванного вечернего платья, и я дергаюсь, как рыба, вырываясь из хватки Степана. Насколько я могу судить, на данный момент их всего два, но я знаю, что это может длиться не вечно. Снаружи или в пути может быть еще кто-то, и ни один из этих двоих не тот хладнокровный человек, который воткнул иглу мне в шею, прежде чем похитить меня.

– Господи, она извивается, как червяк на крючке, – рычит Степан, его пальцы впиваются в мои лодыжки, пока я снова не вскрикиваю от боли. Он раздвигает мои ноги, задирая остатки моей юбки, и когда я хорошенько разглядываю то, что осталось от моего платья, я чувствую скручивание в животе.

Оно наполовину порвано, оторвано или срезано у меня на коленях, вероятно потому, что они устали возиться со всей тканью, пока перевозили меня. Слава богу, лиф в основном на месте, но весь материал порван. Я чувствую, насколько спутаны мои волосы, и мне интересно, сколько времени прошло с тех пор, как меня забрали из квартиры. День? Два? Больше этого?

– Они не говорили, что мы не можем ее трахнуть, – говорит Андрей, его акцент усиливается еще больше. – Она не девственница. Никто не сможет увидеть гребаную разницу, если мы намочим свои члены.

– Нам также не сказали, что мы можем, – звучит нерешительно Степан. Очень странно чувствовать минутную благодарность к нему за что-то настолько нелепое, как нерешительность на самом деле изнасиловать меня, но вот мы здесь.

– Посмотри на нее. – Рука Андрея скользит вниз по моей грудной клетке, и я чувствую, как напрягаются мои мышцы, как содрогается кожа от его прикосновения. – Ты хочешь попросить разрешения или прощения? Как часто мы получаем фрагмент, подобный этому, который не является полностью запрещенным?

Взгляд Степана снова скользит вверх по моим ногам, и я вижу, что он обдумывает это. Он задерживается на внутренней стороне моих бедер, и его хватка на моих лодыжках немного ослабевает, достаточно, чтобы позволить мне вырвать одну ногу из его хватки. Я знаю, что это глупо. Я знаю, что это бесполезно. Мои руки связаны, и я все еще слаба от наркотиков, я никак не смогу их пересилить. Но я не могу просто лежать здесь и позволить им это делать.

В тот момент, когда моя нога свободна, я поворачиваюсь, нанося удар ногой так сильно, как только могу, и целясь Степану в голову сбоку. Он так занят, пялясь на меня, что не замечает приближения удара. Андрей тоже не делает этого, потому что он сосредоточен на том, чтобы проводить руками по моей груди и животу, посмеиваясь над каждым подергиванием моего тела, когда оно автоматически пытается избежать его прикосновений. Удар недостаточно силен, чтобы вырубить Степана или нанести какой-либо реальный урон, но он приятен на ощупь. У меня есть один-единственный момент ощущения абсолютного удовлетворения от потрясенного выражения его лица, прежде чем он поворачивается ко мне с яростным выражением.

В одно мгновение он пересекает половину кровати, Андрей отпрыгивает с его пути, когда рука Степана сжимает перед моего платья в кулак, нежный атлас рвется в его грубой хватке. Он дергает меня вперед, его правая рука ударяет по моей щеке, отчего в ушах начинает звенеть, а голова откидывается в сторону с такой силой, что я чувствую, как сильно напрягаются мышцы шеи.

– Чертова сучка, – рычит Степан, его рука сжимает мою челюсть тисками, когда он засовывает большой палец мне между губ. – Пососи это, пока я найду тебе что-нибудь получше, чтобы пососать, ты, маленькая мафиозная шлюха.

О, к черту это.

Я знаю, что бы я ни делала, они вернут мне это гораздо хуже, но я ничего не могу с этим поделать. В тот момент я знаю, что скорее умру, чем позволю им использовать меня так, как они хотят. Возможно, они все равно это сделают, но я чертовски уверена, что усложню им задачу.

Я сильно прикусываю большой палец Степана, мои зубы погружаются в плоть, когда я чувствую вкус крови. Его внезапный визг боли приносит даже большее удовлетворение, чем удар сбоку по голове, и я впиваюсь зубами, желая причинить ему как можно больше боли, прежде чем он ответит. Удар наносится без предупреждения, кулаком в мой бок, от которого у меня перехватывает дыхание, я задыхаюсь, у меня отвисает челюсть, и я позволяю Степану вытащить свой ободранный большой палец.

– Держи ее, – рычит Степан, его лицо превращается в злобную маску ярости, и я чувствую, как мой желудок скручивает от горького страха. Что бы ни было дальше, я знаю, это не будет хорошо.

Толстая рука Андрея вцепляется в мои волосы, оттягивая мою голову назад, когда Степан снова бьет меня, достаточно сильно, чтобы я почувствовала, как разбивается моя губа, которая почти сразу начинает опухать. Затем удары наносятся быстро и яростно, хватка Андрея усиливается, пока не возникает ощущение, что он может вырвать у меня волосы с черепа. Я чувствую, что начинаю обмякать, боль разливается по моему телу, как свежий синяк. И затем я чувствую, как рука Степана сжимает мое горло, когда он смотрит на меня сверху вниз со злобным блеском в глазах, который пугает меня больше, чем все, что я когда-либо испытывала.

Когда мое зрение снова темнеет, все, о чем я могу думать, это то, что я бы все отдала за то, чтобы это не было последним, что я увижу.

ВИКТОР

Прошло три дня с тех пор, как пропала Катерина. Я вернулся в квартиру и обнаружил, что ее нет, и сначала подумал, что она, возможно, воспользовалась возможностью сбежать от меня. Но опрокинутого приставного столика и разбитой вазы у двери, а также одной ее туфли на высоком каблуке, валяющейся посреди разбитого стекла, было достаточно, чтобы предположить, что она ушла не по своей воле.

Мой первый звонок был Левину, который еще в Нью-Йорке. Информация, которую он мне дал, только усилила мою уверенность в том, что Катерину похитили. Он сказал мне, что среди мужчин ведутся беспорядки, Алексей ведет себя неподобающе, и что он пытается вникнуть в это немного глубже. Угрожающий тон в его голосе подсказал мне, что Алексею предстоит неприятный разговор.

Полтора дня спустя он улетел самолетом в Москву, чтобы присоединиться ко мне здесь, оставив Михаила присматривать за Алексеем и растущим восстанием дома. В глубине души я знал, что было бы лучше оставить Левина там присматривать за всем, но мне также нужно, чтобы мой заместитель был здесь, со мной, помогая мне найти мою жену.

Москва для меня – минное поле, полная тех, кто завидует тому, что моя семья построила для себя в Америке, и тех, кто просто думает, что я не заслуживаю всего, что у меня есть. Мой отец и его отцы не были из какой-либо влиятельной семьи. Тот факт, что имя Андреева поднялось так высоко, является горькой пилюлей, которую многим еще предстоит проглотить, и нет недостатка в тех, кто хотел бы, чтобы меня свергли.

Я подозреваю, что один из них, или несколько, могли добраться до Алексея, нашептать ему на ухо и посеять там семена мятежа. И если это так, то место, где мне надо быть прямо сейчас, это Манхэттен, очищать там мою организацию от инфекции, прежде чем она сможет распространиться, и защищать свою семью. Но Катерина здесь, похищена и где-то удерживается. Даже когда моя рука зависла над телефоном, чтобы позвонить и сказать диспетчеру, чтобы он готовился к вылету обратно в Нью-Йорк, я знал, что не смогу бросить ее.

Сейчас я нахожусь на холодном севере России, где температура держится на низком уровне даже в мае, закутавшись в одеяло я разбил лагерь, организуя ее поиски. Я чувствую, что разрываюсь в двух направлениях: между своим долгом перед женой и своими обязанностями дома, и это делает меня раздражительным. Левин привел с собой немного людей, чтобы помочь в поисках. Они держатся на некотором расстоянии от меня, пока мы разбиваем лагерь, некоторые из них чистят оружие, тихо переговариваясь между собой.

– Ты думаешь, это Игорь? – Спрашиваю я, понизив голос, сидя у камина. – Он уже некоторое время положил глаз на мою долю в бизнесе.

– Я думаю, это вероятней всего. Он другой поставщик, и ты с ним в прямой конкуренции, но у тебя получается лучше, даже несмотря на то, что он пользуется поддержкой некоторых из самых влиятельных людей в Москве. Если бы у него была возможность сломить тебя изнутри…

– Ты также подозреваешь Алексея. – Это не вопрос. Мой голос ровный и уверенный. Я знаю, что у Левина те же опасения, что и у меня.

– Да, – подтверждает Левин, глядя на огонь. – С тех пор как ты улетел, он стал еще более странным, более замкнутым и беспокойным. Я думаю, что что-то происходит. Я доверяю ему меньше, чем раньше, и это уже тоже начало ослабевать.

– Когда я вернусь, ему придется чертовски дорого заплатить, если он ответственен за то, что сделал это с Катериной. И если ее не будет в живых, если мы найдем ее…

– Перестань, – резко говорит Левин, но по-прежнему не смотрит на меня. – Мы найдем ее, Виктор. Это не повторение истории твоей первой жены.

– Надеюсь, что нет.

Я верю в способности Левина помочь мне выследить ее, и я верю, что мы найдем ее или, по крайней мере, ответственных в конце концов. Я все меньше верю в то, в каком состоянии она будет, когда мы доберемся туда. Прошло уже три дня, и мы сейчас на приличном расстоянии от Москвы, в лесу. Если след исчезнет, мы можем не найти ее вовремя.

И есть вещи похуже, чем найти ее мертвой.

Эта мысль не покидает меня, когда я ложусь, чтобы попытаться заснуть, но сон ускользает от меня. Дело не в дискомфорте от пребывания в лесу несмотря на всю роскошь, которую я приобрел для себя, я не новичок в том, чтобы действовать по ситуации, когда это необходимо. Есть даже определенный покой в том, чтобы находиться на улице холодной ночью, когда деревья вокруг тебя сомкнуты и густы, а издалека доносятся слабые звуки дикой природы. Но в темноте нахлынули воспоминания о Кате, первой жене, ее бледном, безжизненном лице и крови на запястьях, о том, как мое сердце скрутилось и разбилось, когда я увидел абсолютную, жестокую завершенность всего этого.

Я поклялся себе, что никогда больше не почувствую ничего подобного тому, что я чувствовал к ней, что я никогда больше не открою свое сердце кому-то только для того, чтобы знать, что в конце концов мы разочаруем друг друга, но пока я лежу и смотрю в потолок своей палатки, а вокруг меня темнота и холод, я не могу отрицать, что какая-то часть меня хочет сделать именно это с Катериной, но в конце концов, я тоже ее разочарую. Я не могу быть никем иным, кроме того, кто я есть, я всегда был только таким. Катя хотела, чтобы я был кем-то другим, а когда я не смог, это уничтожило ее. Теперь я очень боюсь, что жизнь, которую я веду, потребует другой женщины, о которой я пришел заботиться, и что я не смогу это остановить, или если она не умрет, то станет оболочкой женщины, на которой я женился вместо той, кто она есть.

Честно говоря, я не уверен, что хуже.

Катерина, та о которой я думаю, когда наконец засыпаю. Я вспоминаю о ней на балконе нашего гостиничного номера в нашу первую брачную ночь, ветерок треплет тяжелый атлас ее юбки, ее пальцы вцепились в перила. Я вижу, как она наклоняется вперед, как у меня, когда я выхожу из ванной, снова сжимается желудок и одолевает страх, что она, возможно, думает о том, чтобы выброситься. Брак со мной не может быть хуже смерти, не так ли?

Катя доказала, что это не так.

Однако во сне Катерина слышит мой голос так же, как в нашу первую брачную ночь, и отворачивается от перил, ее волосы свободно развеваются по плечам, когда она смотрит на меня. На этот раз, когда она смотрит на меня, на ее лице появляется улыбка, ее глаза мягкие, а не холодные и пустые, какими они действительно были той ночью. Ее губы приоткрываются, и я знаю, что она хочет подойти ко мне. Я чувствую пульсацию желания, которая проходит через меня при взгляде на ее лицо, и я делаю вдох, отставляя напиток в сторону, когда делаю шаг к ней, внезапно очень отчетливо видя кровать слева от меня и то, что я намерен сделать с ней на ней всего через несколько мгновений… А затем Алексей появляется рядом с ней, его рука на ее руке, грубо хватает ее. Прежде чем я успеваю заговорить, пошевелиться или даже вздохнуть, он переваливает ее через перила, сильно толкая, когда бросает на бетон до самого низа. Я кричу, звук, который может быть ее именем, или его, или чем-то совсем другим, а затем резко просыпаюсь.

Я сажусь, задыхаясь, холодный пот выступает у меня на лбу и ладонях. Крик Катерины во сне все еще звучит у меня в ушах, вид Алексея, сбрасывающего ее с балкона, настолько яркий и реальный, что почти трудно поверить, что это вообще был сон. Мое сердце бешено колотится, и мне приходится сделать несколько глубоких, полных вдохов, когда я вспоминаю, где я нахожусь, что все это было ненастоящим.

Первая жена Катя умерла. Я не могу этого изменить. Я не могу исправить ошибки, которые я совершил с ней. Но все еще есть шанс, что я смогу спасти свою Катерину.

Часть меня хотела отказаться от поиска в последние двадцать четыре часа, смириться с тем, что ее больше нет, и вернуться домой к моим детям. Я мог бы искоренить инакомыслие в моей организации, очистить ее начисто, а затем убедиться, что Аника и Елена в безопасности, два человека в мире, которые нуждаются во мне больше всего. Но каждый раз, когда я был близок к тому, чтобы сказать это вслух, что-то останавливало меня. Клятвы, которые я дал Катерине, ничего для меня не значили или, по крайней мере, я не думал, что они что-то значат. Я не купил ей помолвочное кольцо и не сказал ничего, кроме самых традиционных клятв, потому что все это было средством достижения цели, удобной ситуацией и не более того.

Но здесь, сейчас, я чувствую ответственность, о которой и не подозревал. Она моя жена, и эта мысль заставляет меня чувствовать что-то сильное и первобытное, ярость на любого, кто может прикоснуться к ней, чего я не ожидал. Как бы я ни старался держаться на расстоянии, очевидно, у меня это получалось недостаточно хорошо. Я чувствую к ней боль, которая выходит за рамки простого долга. Когда я ложусь на спальный мешок, я чувствую пульсацию желания из сна, когда вспоминаю последнюю ночь перед тем, как ее похитили. Она хотела меня. Она могла бы отрицать это, если бы я сказал это ей в лицо, и это, блядь, могло бы никогда больше не повториться, но она хотела меня той ночью. Она была нежной, мягкой и податливой, и это приоткрыло во мне что-то, что, как я думал, я запер навсегда. Как бы мне ни хотелось притвориться, что она ничего не значит для меня, кроме сделки, которую я заключил с Лукой, я знаю, что это неправда.

Я не думал, что могу бояться снова потерять кого-то, кроме своих детей. Но сегодня вечером, один в темноте, я позволяю себе признать одну вещь, которой я избегал в течение нескольких дней: Катерина нашла брешь в моей броне, нашла свой путь в те пространства, которые я крепко запирал. И теперь я больше всего боюсь ее потерять еще до того, как она у меня действительно появилась.

КАТЕРИНА

Когда я снова просыпаюсь, нет такой части моего тела, которая не болела бы. Снова темно, и я ужасно замерзла. Мне трудно разлепить глаза должно быть, из них текли слезы, когда я была без сознания, и теперь мои ресницы прилипли к щекам, как будто они покрыты инеем. Мое лицо кажется опухшим, во рту привкус крови, все мое тело тяжелое и ноющее.

Мне требуется мгновение, чтобы осознать, что я снаружи, лежу в зарослях деревьев, и меня охватывает новый ужас, когда я понимаю, что они, должно быть, выбросили меня сюда после того, как вырубили. Я все еще одета, но едва, верх моего платья облегает меня несколькими неподатливыми швами, а юбка обернута вокруг верхней части бедер. Я знаю, что не могу оставаться здесь, но мысль о том, чтобы вернуться, кажется не менее ужасающей. Какое-то время я лежу в грязи, пытаясь дышать, мои руки все еще связаны за спиной. Я даже не знаю, как я доберусь до двери, мне придется ползти, не имея возможности пользоваться руками, и крайнее унижение от этого грозит разорвать меня на части.

Виктор, где же ты? Я смотрю на чистое небо, звезды кружатся над головой, и мне интересно, где он. Он вернулся в Москву, пытается выяснить, что со мной случилось? Он где-то здесь, в этих лесах, ищет меня, смотрит в то же небо и пытается следовать за звездами туда, где я нахожусь? Это такая нелепая мысль, что я начинаю смеяться, а затем сразу же останавливаюсь с тихим вскриком, когда сильная боль пронзает мою голову, заливая красным зрение. Я чувствую пульсирующую боль, которая следует за этим, простреливая мою шею и все остальное тело, и я падаю обратно на землю, задыхаясь. Может быть, он не придет. Может быть, это все его рук дело, и я собираюсь умереть здесь, после того, что эти две марионетки там решат сделать со мной. Я не думаю, что смогу отбиться от них. Они накачали меня наркотиками и избили, и до этого я была не в лучшей форме, слишком худая и все еще приходила в себя. Я могу дать отпор, но в итоге будет только хуже. Это не значит, что я не буду, но я знаю, это будет тщетная попытка спасти себя.

Такое странное чувство, лежать здесь, в холоде и темноте, думая о конце своей жизни. К чему бы это ни привело, есть ли у них кто-то, к кому меня доставят, или они просто играют со мной, пока сами не покончат с этим, я не сомневаюсь, что все закончится приставлением ножа к моему горлу или ствола пистолета к моей голове. Я и раньше испытывала ужас при виде Франко, но никогда по-настоящему не верила, что умру. В глубине души я не думала, что у него хватит духу убить меня. И, кроме того, я была той, кто ему нужна, чтобы сохранить свою власть. Без меня он был бы никем, и он знал это. Но теперь я собираюсь умереть. Осознание этого проникает в мои кости, леденит мою кровь так, как никогда не смог бы холодный воздух, и я позволяю ему овладеть мной, пытаясь подумать о том, что это значит, смириться с этим. В конце концов, что именно я могу оставить после себя? Двое детей, девочек, которые не мои, одна из них, которая могла бы любить меня, но которая слишком мала, чтобы помнить меня долго, если я уйду, и другая, которая ненавидит меня до глубины души. Муж, который, возможно, почувствовал бы облегчение, узнав, что я ушла, если бы он сам не организовал мою кончину. Семьи моей не осталось, и только лишь одна подруга, которую я даже не так давно знаю. Все это печальнее, чем сама мысль о смерти, осознание того, что на самом деле не так уж много и останется после меня. Некому по-настоящему оплакивать меня или скучать по мне. Прожитая жизнь, потраченная на выполнение чужих приказов, отказ от всего, что я когда-либо хотела, чтобы делать то, чего от меня ожидали.

Такая пустая трата времени.

Я не хотела плакать, но здесь, где меня никто не видит, тяжесть безнадежности ложится на мои плечи, я закрываю глаза и позволяю нескольким слезинкам скатиться по моим щекам. На данный момент я почти хочу, чтобы это просто закончилось. Я не уверена, сколько времени пройдет, прежде чем дверь в хижину откроется. Я отказалась от любых мыслей о том, чтобы попытаться доползти до нее самой, я действительно не могу со связанными руками. В любом случае, я скорее замерзну до смерти, чем доставлю Андрею или Степану удовольствие узнать, что я снова заползла к ним. В любом случае, обморожение лучше всего, что они могли бы для меня спланировать.

Но в конце концов дверь открывается, выпуская в темноту полоску желтого света. Я слышу звук их голосов, но он искажен, что заставляет меня задуматься, не нанесли ли они каким-то образом непоправимый ущерб моим барабанным перепонкам тем, как Степан ударил меня. Андрей, это тот, кто приходит за мной, поднимает меня, как мешок с картошкой, не заботясь о моих травмах. Я не хочу кричать, я не хочу доставлять ему удовольствие, но я ничего не могу с этим поделать. Франко не раз жестоко избивал меня, но я никогда не чувствовала ничего похожего на раскаленную добела боль, которая пронзает каждую часть моего тела, когда он грубо тащит меня обратно в дом.

Я надеюсь, что они бросят меня обратно на грязную кровать и дадут мне поспать. На данный момент я настолько измотана, что, думаю, могла бы спать где угодно, независимо от состояния, в котором нахожусь, но мне не настолько повезло.

Андрей опускает меня на землю, придерживая наручники вокруг моих запястий, чтобы удержать меня на ногах. Степан шагает ко мне со злобным блеском в глазах, от которого у меня кровь стынет в жилах еще сильнее, чем сейчас. Когда я вижу массивный охотничий нож в его руке, меня начинает тошнить.

– Держи ее спокойно, – грубо говорит Степан Андрею, останавливаясь достаточно близко передо мной, чтобы я могла почувствовать отвратительный луковый запах его дыхания, когда он говорит. Он прижимает острие ножа между моих грудей, одаривая меня злобной улыбкой, от которой мой желудок снова переворачивается, скручиваясь узлом, пока меня снова не тошнит. – Это платье выглядит так, словно знавало лучшие дни, – говорит он со смехом, кряхтя, когда вонзает нож в ткань достаточно сильно, чтобы мне пришлось заставить себя не вскрикнуть от давления острия, упирающегося в мои ребра. – Я думаю, пора его срезать. Не так ли, Андрей?

Андрей пожимает плечами, похотливо хихикая.

– Заодно посмотрим, так ли хорошо выглядит то, что под ним, как мы думаем.

Затем Степан хватает ткань над моей грудью, используя нож, чтобы разрезать материал, разрезая его на части, когда он распиливает атлас. Резким движением руки он сдвигает его вбок, продолжая резать, вниз к моему пупку, где останавливается, снова вдавливая острие ножа мне в живот.