Текст книги "Безопасность непознанных городов (ЛП)"

Автор книги: Люси Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

2

Артур Квентин Брин поднес нож к своим пухлым, красиво очерченным губам, а затем одним отточенным движением запястья в золотом браслете отсек жертве мочку.

Рана была незначительной, а вот боль едва ли.

Парень на стуле задергался, натягивая веревки. Попробовал закричать через кляп, но вышел только приглушенный рык.

Кровь из ранки капала на ковер, оставляя на охряно-голубом узоре пятна в форме звезд. Брин нахмурился, и тоненькая морщинка пролегла между его неестественно ярких бирюзовых глаз, прочертив высокий бронзовый лоб.

Он ненавидел беспорядок.

Ужасная низменность человеческого тела во времена потрясений и совершенно безбожный бардак, который неизбежно возникает всякий раз, когда пускаешь кому-либо кровь, были единственными недостатками его работы.

Искусство Брина стало бичом не только для правоохранительных органов и судмедэкспертов по всей Европе и в Соединенных Штатах, но и для незадачливых уборщиц и наследников, которым приходилось драить пятна и проветривать комнаты, где Брин методично замучил очередного бедолагу, помогая ему отойти в мир иной.

Но награда за труды, определенно, оправдывала неприятные пятна, запахи и потеки.

Он осмотрел парня сверху донизу и решил, что тот не так уж плох. Брину ничего не стоило убить кого-то случайно, но он предпочитал выбирать в жертвы, как и в сексуальные партнеры, определенный типаж, причем и тех и других зачастую ожидала одна участь. Брина тянуло к темноглазым брюнетам и брюнеткам с оливковой кожей, хотя сочетание черных волос и голубых глаз ему тоже очень нравилось. Светлоглазые блондины вроде него самого в целом были не в его вкусе. Раздражали, бросая вызов тщеславию и напоминая о том, что сам он от природы отнюдь не таков. Брин придавал себе нордический вид при помощи контактных линз и красителя для волос и любил, чтобы внешность партнеров контрастировала с его. Так что выбирал в товарищи по играм смуглых мужчин и женщин, чей облик свидетельствовал о средиземноморской или восточной крови.

Брин скрутил выбранного парня, когда тот вытирался полотенцем в ванной комнате на третьем этаже не имеющего лифта дома, расположенного на парижской Рю де Муан, между булочной и, что оказалось довольно уместно, мясницкой лавкой. Он понравился бы Брину, даже если бы тот не наметил жертву заранее. На почтовом ящике парня значилось «Реза Фарасати» – по всей видимости, он был выходцем из Ирака или Ирана. В этом многоквартирном здании, определенно, жил целый ряд студентов со Среднего Востока. Брин понаблюдал, как они выходили и заходили, пока сидел за едой в кафе напротив, выжидая верный момент.

Молодой человек, метавшийся на стуле, был столь же экзотичен, как его имя: смуглая кожа, обсидианово-черные волосы и глаза, ястребиный арабский нос и даже кривой шрамик у брови, что подергивался каждый раз, когда Брин делал надрез. Дело в том, что он был не просто убийцей, каннибалом и так далее, но и немного романтиком. Имя и наружность парня, а также множество восточных ковров и ваз, не говоря уже о потрясающем бронзовом сервизе у двери, навевали мысли о мечетях и минаретах, величественных султанах и одетых в полупрозрачные шелка гуриях из гарема, охраняемого жеманными евнухами.

Подобные образы привлекали Брина экзотичностью.

И хотя его чувственные губы не двигались, глядя на парня своими невероятно лазурными глазами, он в глубине души улыбался.

Брин обошел пленника – не угрожающе, но с определенным нетерпением. Всей ночи у них в распоряжении не было.

Точнее, у самого Брина была, а вот у жертвы, конечно же, нет.

– Ты говоришь по-английски?

Парень кивнул.

– Хорошо, – проворковал Брин. – Значит, тебе повезло. А теперь слушай внимательно, и, возможно, спасешь себе жизнь.

Он опустился на колено, в позу влюбленного воздыхателя, и положил ладонь на волосатую мускулистую ногу Фарасати. Провел по крепкой, рельефной икре, погладил коленную чашечку, а затем пробежался по внутренней стороне бедра, прохладной и липкой от мочи, потекшей, когда Брин отхватил парню ноготь на большом пальце.

Впрочем, порезы в основном были пока несерьезными. Реза Фарасати истекал кровью из какого-то десятка ран. Учитывая все это, Брин полагал, что проявляет образцовую выдержку, ведя Фарасати по дороге боли с нежностью и заботливостью человека, лишающего невинности юную девственницу.

– Посмотри на меня! – Голос Брина обещал постель и поцелуи, но взгляд обжигал льдом.

Пленник, не отрываясь, смотрел на своего мучителя. Близко посаженные, полуприкрытые тяжелыми веками глаза придавали ему сходство с ястребом и были такими черными, что зрачок почти не выделялся среди радужки. Широкие ноздри раздувались и опадали. Маслянистые капли пота скользили по вискам, смешиваясь с кровью на скуле, сочащейся из порезанного уха.

– Хочешь жить?

Фарасати лихорадочно закивал. Его кадык ходил ходуном, как обезумевший лифт, скачущий с этажа на этаж.

– Или это глупый вопрос?

Снова кивки головой, пока до жертвы не дошел смысл последних слов. Затем уважительная тишина.

– Конечно же, ты хочешь, конечно.

Рука Брина поднялась по бедру выше. Реза Фарасати задрожал, несмотря на то что Брин включил отопление, как только вошел в квартиру.

– Ты хочешь жить. Все мы хотим. Так заложено в нас природой, и, какой бы неприятной, даже мучительной ни становилась наша жизнь, мы все равно не желаем с ней расставаться.

Голос Брина стал тише, настолько тихим, что жертве приходилось напрягать слух.

– И ты будешь жить, если дашь мне то, что я хочу.

Пленник забегал взглядом по комнате. На щеках заходили желваки. Брин с его богатым опытом предположил, что парень пытается сквозь кляп сообщить, где прячет ценности, как будто Брин не в состоянии с легкостью отыскать их сам.

– А теперь я выну кляп, – предупредил он, – но ты должен понять одно. Я убью тебя без угрызений совести. Закричишь – перережу горло так быстро, что захлебнешься собственной кровью прежде, чем тебя кто-то услышит. Более того, даже в таком случае у меня будет по меньшей мере пять минут, пока ты жив и чувствуешь боль. – Брин провел тупой частью лезвия по веку парня. Ты хоть догадываешься, какими долгими могут стать пять минут? Известно ли тебе, например, что, если от испуга в кровь выбросился адреналин, человек почти никогда не теряет сознание от боли? Он чувствует все... до самого конца.

Брин взмахнул запястьем, и над ястребиным носом возник крошечный порез. Выступившая капелька вначале увязла в темной кустистой брови, а затем покатилась по красивому носу и задрожала на кончике, напоминая рубиновую серьгу в ноздре бомбейской шлюхи.

– Ты пока поразмысли, а я схожу что-нибудь съем.

Брин отложил нож, прошел в кухоньку, находившуюся в нише основной комнаты, и стал хозяйствовать. К его удовольствию, вопреки стереотипу о холостяках, у Фарасати мышь в холодильнике не повесилась. Полки были забиты разноразмерными блюдами с этнической едой: табуле и тарамасалата, маслянисто поблескивающая, темно-зеленая долма и слоистая выпечка из теста фило, которая, если куснуть, истекала медом, точно возбужденное женское лоно. И вино, довольно хорошее французское и импортное в бутылках – свидетельство того, что хозяин квартиры знает толк в алкоголе.

Брин с удовольствием выпил бокал бургундского и снял пробу с разнообразных контейнеров. Порой он журил себя за ребяческое кухонное воровство, которое столь часто сопровождало его работу более серьезного свойства, но все равно делал себе поблажки. Кухни других людей окутывала аура недозволенности, охраняло негласное табу. Казалось, прикасаться к содержимому шкафов и холодильников – все равно что вторгаться в человеческие тела, исследовать их содержимое. Неважно, клинышек свежего бри и баночка икры либо изысканная, блестящая сладость на дне глазниц или в брюшной полости, Брин считал себя искушенным знатоком всего.

Заметив на пальце кровь, он окунул его в баночку икры, полюбовался иссиня-черными шариками на рубиновом фоне и, облизав фалангу начисто, удовлетворенно причмокнул губами.

Закончив с дегустацией, Брин выудил из кармана зажигалку «Данхилл» и единственную сигарету, которую позволял себе каждый день, принялся неторопливо курить. Затем протер все, к чему прикасался, тряпкой для посуды и вернулся к работе.

Когда Брин вынул кляп, пропитавшийся кровью из ранки меж глаз, Фарасати не закричал. На его груди, плечах и бедрах сочились другие порезы, грубые потеки напоминали племенные рисунки на коже жреца во время примитивной вакханалии. Правда, эффект немного разрушало обилие волос на груди, среди которых кровь сворачивалась неприглядными комьями.

Брин опустился на колени и чуть ли не в защитном жесте накрыл рукой пах Фарасати.

– Куда она уехала?

– Она?

– Куда она уехала?

– Понятия не имею, о ком...

– А я думаю иначе.

Последовала короткая, не больше секунды, заминка, за которую Реза Фарасати понял, о ком речь, и, возможно, успел потешиться рыцарской мыслью защитить Вэл. Впрочем, в свете его собственного плачевного положения и близости ножа к яичкам благородный порыв оказался недолгим.

– Вэл, что ли?

– Ну да, разве что еще одна из твоих шлюх называется тем же именем.

Фарасати на мгновение опустил голову, словно созерцая кровавое пятно, украшающее левый сосок.

– Вы... э-э, ее муж?

Брин впервые за ночь рассмеялся с неподдельным весельем.

– По-твоему, я пришел расквитаться за то, что ты сделал меня рогоносцем? Правдоподобно, пожалуй, только причина не в этом. Нет, я лишь трахал ее, как и многие другие, но в моем случае... скажем так: мне бы хотелось возобновить знакомство с мисс Петрильо в память о старых добрых временах. Но сначала нужно узнать, где она и когда вернется. Или ты просто затрахал ее до такой степени – неплохой каламбур, да? – что она побросала вещички в чемодан и умчалась в ночь?

Фарасати провел языком по окровавленным губам.

– Если я отвечу, ты уйдешь? Не будешь меня больше мучить?

– Конечно.

– С какой стати мне тебе верить?

– Разве у тебя есть выбор?

– У меня есть деньги. Не здесь, в банке. Я мог бы...

Перекинув нож в левую руку, Брин правой отвесил пощечину.

– Я не нуждаюсь в твоих деньгах. – Встав, он с царственным видом описал пируэт перед еще не отошедшим после удара Фарасати, – Я богат, знаешь ли. Как она. Семейные деньги. Унаследовал от своего богатенького... отца. Могу путешествовать, куда пожелаю, делать, что пожелаю... – Он шутливо сделал выпад ножом в сторону Фарасати. – Убивать, кого пожелаю.

Капля крови из ранки меж глаз сорвалась с кончика носа на грудь Фарасати.

– Я не знаю, вернется Вэл или нет. Она обещала позвонить, но так и не позвонила.

Брин поцокал языком.

– Как это в ее духе, все такая же безответственная. Ну и где же она?

– Уехала в Гамбург.

– Тоже очень в ее духе – взяла и укатила с бухты-барахты в Германию. Это все?

– Несколько дней назад Вэл разговаривала по телефону. Не знаю, с кем и о чем, но после этого она сразу же решила лететь в Гамбург. Я отговаривал, но она вес равно меня покинула.

– Да, – чуть нахмурившись, сказал Брин, – и это очень в ее духе.

– Вэл отправилась на аукцион.

– На аукцион? Вэл? – Брина прорвало на смех. – И что же она собралась купить?

Представлять, как знакомая ему женщина сосредоточенно разглядывает антикварные шкафы, редкие книги или еще что-нибудь, неспособное на пот, вздохи и оргазмы, было слишком забавно.

– Не знаю.

– У нее совершенно нет вкуса. Что ей могло понадобиться?

– Не знаю.

– Ее гостиница. Где она забронировала номер?

– Не знаю. Может, Вэл что-то и говорила. Мы... мне было не до того.

Сверкнув, нож отхватил кусочек мяса с живота Фарасати.

Кровь закружила над раной, будто алый язычок.

– Я не помню, в какой гостинице.

– Но Вэл обещала позвонить?

– Да. Обещала.

Брин принялся наматывать круги.

– Вэл никогда не позвонит, никогда не вернется. Боюсь, я знаю ее куда лучше, чем ты. Проводил с нею время раньше и намерен провести снова, причем отменно. В высшей степени отменно.

Брин подошел к стулу сзади и облокотился. Член в стильных трусах начинал отвердевать. Нежно потягивая за густые волоски, он пробежался обеими руками по окровавленной груди Фарасати и, приостановившись там, откуда отхватил кусок мяса, запустил палец во влажную лунку.

– Ты ведь не стал бы врать? Не стал бы неблагоразумно защищать эту шлюху?

– Нет, конечно, нет!

– Знаешь, она обычная шлюха, не более. Трахалась с сотнями мужиков. Сама мне говорила. Мы, бывало, болтали в кровати. Только я свои лучшие истории, разумеется, придержал. Те самые, что заканчиваются убийством постельных партнеров. Она не знает меня. Настоящего то есть. А вот ты можешь познакомиться, если не вспомнишь название той гостиницы, и живо!

С общей лестницы донеслись шаги. Мужской и женский голоса разговаривали на незнакомом Брину языке. Фарасати вдохнул поглубже, собираясь закричать.

Зажав рот парня ладонью, Брин поднес нож к его глазам.

– Тише, тише. Нельзя звать на помощь. Только не теперь, ведь впереди гвоздь программы.

Он обошел стул и одной рукой поиграл ножом под носом у Фарасати, а второй вытащил из брюк набухший член.

– Чем мне по душе Вэл, – словоохотливо продолжал Брин, – так это тем, что у нас одинаковые вкусы в плане мужчин.

Он смаковал ужас иного рода, заплескавшийся в глазах Фарасати. В какой-то момент по мужчинам определенного типа было трудно понять, что пугает их больше: фаллоподобный нож, посягающий на их жизнь, или ножеподобный фаллос, посягающий на мужественность. Раздвинув ноги, Брин оседлал колени Фарасати и уперся отвердевшим пенисом ему в рот.

– Уберись от меня! – прошипел Фарасати.

– Но я нуждаюсь в облегчении, сам видишь, а Вэл где-то шляется и не может выполнить свои женские обязанности, иначе наверняка с радостью обслужила бы нас обоих. Давай-ка проверим, – ухмыльнулсяБрин, нашарив между сжатых бедер парня его темные мягкие гениталии, – насколько тебя все это возбуждает.

Впервые за все время на лице Фарасати мелькнула эмоция, отличная от чистого ужаса.

– Оставь меня в покое, – процедил он сквозь зубы. – Я рассказал все, что ты хотел, а теперь проваливай, педрила хренов.

Брин заливисто рассмеялся. Ему нравилось, когда подневольные любовники прохаживались насчет его сексуальных пристрастий. Словно их слова что-то меняют. Словно ему до них дело. Словно Вселенная не одна гигантская пизда, не одно огромное очко, только и ждущие, чтобы их трахнули.

– Педрила? Moi? Боже, я ранен в самое сердце. Как ты мог сказать такую гадость? – Брин согнулся пополам от смеха, его член колыхался почти у самого лица Фарасати.

– Мне нравится видеть кровь у себя на члене. – Брин прижался к порезу между глаз, чтобы головка пениса окрасилась красным. – От одной мысли об этом твердею. Кровь из менструирующей киски, из свежей раны.

Он придвинулся к лицу Фарасати:

– А теперь ты откроешь рот пошире и мне отсосешь. И не вздумай крикнуть или укусить – губы отрежу, клянусь Иисусом, Аллахом и остальными, кто для тебя важен.

Пленник продолжал упрямо сжимать рот.

Отстранившись, Брин сделал вид, что собирается выполнить угрозу.

– Итак, член или нож?

Новый поворот, от которого пенис оказался чуть ли не у Фарасати под носом.

– Нож или член?

И вновь поворот, на этот раз ножом.

– Последний шанс.

Он оцарапал ножом кожу над бровью мужчины.

– Ладно, ладно. Не режь меня больше.

Наклонив голову, Фарасати взял в рот окровавленный член. Вскоре по неумелым действиям парня стало ясно, что тот и впрямь стопроцентный гетеросексуал. Дети и то, бывало, отсасывали Брину лучше.

Впрочем, пусть и неуклюжий, минет, сделанный девственным ртом, всегда возбуждает, и Брин кончил почти сразу, нарочно войдя поглубже, чтобы Фарасати давился спермой.

– Ну вот, не так уж плохо, – заметил Брин. – Даже хорошо. Как знать, еще немного практики, и, возможно, из тебя получится для кого-нибудь славная женушка.

В глазах Фарасати стояли слезы – то ли от ярости, то ли от стыда, то ли из-за позывов к рвоте.

Брин засунул член обратно в трусы и застегнул ширинку. Фарасати ожесточенно отплевывался, наблюдая за ним с каким-то ошарашенным отчаянием.

– Ну что ж, вернемся к нашим баранам. Куда уехала Вэл?

– Я уже говорил. В Гамбург.

– Но гостиница... как называется ее гостиница?

– Какое-то длинное слово на немецком. Она произнесла его лишь однажды.

– Последний шанс, – нараспев повторил Брин.

Фарасати сплюнул снова.

– Фир.

– Что?

– Это название гостиницы... Фир Ярес... что-то в этом роде... по крайней мере, звучало похоже.

– Фир Ярес... – задумчиво повторил Брин. – Отель «Фир Яресцайтен» на озере Альстер... снобов притягивает как магнитом. Я и сам там останавливался. Еще что-нибудь полезное?

Фарасати покачал головой.

– Очень хорошо. – Брин похлопал его по щеке. – Очень, очень хорошо. Информатор из тебя лучше, чем соска. Пора бы тебя вознаградить.

Он вынул из портфеля рулон скотча и заклеил Фарасати рот. Мелькнуло ли у парня в глазах облегчение, либо только показалось? Почувствовал ли пленник себя в большей безопасности оттого, что одно сугубо мужское отверстие надежно заклеено? Если так, зря. Брин редко покидал сцену убийства, не вторгнувшись во все.

Завершив заклеивать рот, он натренированным быстрым движением отсек Фарасати кончик носа.

Кровь хлынула, как струя красной блевотины из крошечного рта.

Подняв отрезанный кусочек, Брин забросил его в рот. Прожевал и проглотил. Улыбнулся.

– Вот мы и поменялись местами. Ты ел меня, теперь я ем тебя. Так только честно, не правда ли? – рассмеялся Брин. – У нас с тобой впереди долгая ночь.

Игра продолжилась.

3

– Быстро ты. Наверное, он тебя разочаровал, – подмигнул зеленый рысий глаз над полногубой кривой ухмылкой. Голос был мурлыкающим, дымным, с легким британским акцентом – красавчик из бара. Он увязался за Вэл на выходе из клуба.

– Филиппинец был великолепен. Вполне стоил своих денег.

– Но ведь он калека.

– Там, где надо, у него порядок.

– Ну, разве что ты приобрела парня ради действий, а не ради сведений.

– Я покупала его не для того, чтобы чесать языком.

– Да ну?

Вэл остановилась. Они были на узкой улочке в Санкт-Паули, чуть к северу от блеска знаменитого Репербана[5]5
  Репербан – знаменитая улица в Гамбурге, в районе Санкт-Паули. Центр ночной жизни, квартал красных фонарей.


[Закрыть] с его неоновыми огнями, кипучей ночной жизнью и показным шиком, но по духу, казалось, углубились в прошлое на сотню лет. Извилистые мостовые сливались и петляли, обрывались тупиками и возникали снова – этакий средневековый лабиринт узких островерхих домов, подсвеченных бледными конусами белого света от стальных фонарей. Будь Вэл одна, с удовольствием побродила бы здесь даже в столь поздний час. Теперь же подумывала вызвать такси и вернуться в гостиницу, где оставила скудный багаж. Возможно, завтра она вылетит назад в Париж и возобновит знакомство со своим иранским воздыхателем, если тот, конечно, еще не нашел другую компанию.

Вэл развернулась и пристально посмотрела в кошачьи глаза, припорошенные темной россыпью изумруда и янтаря.

– Кто ты?

– Маджид.

Парень протянул бледную ладонь с длинными пальцами, но Вэл оставила жест без внимания.

– Ты всегда так лезешь в чужую сексуальную жизнь?

– Да, если человек меня занимает. Твоя маленькая интерлюдия с Сантосом, наверное, была довольно любопытной... в особенности после того, как ты выяснила, что у него нет языка.

– Меня устроило.

– Вот как?

Вэл начала уставать от этого размалеванного мальчишки и его покровительственного тона.

– Аукцион еще не закончен. Почему бы тебе не вернуться? Время позднее, да и люди уже под мухой... вот увидишь, кто-нибудь тебя купит.

– Мне больше нравится здесь.

Остановившись, Вэл окинула Маджида оценивающим взглядом. В любую другую ночь она бы клюнула на его бледную вампирскую красоту, кокетливый изгиб губ и бугор в облегающих джинсах, но сейчас ее переполняла досада. Она проделала такой долгий путь, пошла на большие издержки и неудобства – и все ради надежды, что Сантос либо утолит одержимость Городом, либо положит ей конец.

– Пожалуйста, уходи, – сказала она Маджиду. – Хватит меня преследовать.

– Я не преследую. Просто подумал, вдруг я дам тебе то, что не сумел Сантос из-за его прискорбных затруднений с речью.

– В смысле?

– Я знаю, что ты ищешь сведения о Городе. Думал помочь, но вижу, что лишь докучаю. Тебе нужен твердый член, как у твоего жалкого раба, а я предлагаю только разговор. Пойду-ка отсюда. Не хочу навязываться.

Он двинулся прочь, и Вэл позволила ему уйти... примерно на шесть шагов. Затем любопытство взяло верх над гордостью.

– Постой, ты прав. Я пришла в «Дас К***» не за твердым членом, а за информацией.

Впрочем, у Маджида, похоже, было и то и другое. Узкие джинсы, облегавшие его как вторая кожа, обрисовывали дерзкую выпуклость.

– Что ты можешь мне рассказать? – спросила Вэл.

– Здесь, на улице, ничего. Но я живу совсем рядом. Конечно, уже поздно, однако, если ты не очень устала...

– Откуда мне знать, что ты говоришь правду? Ты действительно был в Городе? Или хотя бы разговаривал с Сантосом до того, как ему так некстати отрезали язык?

– Всему свое время. Прямо сейчас мне надо курнуть.

Он взял Вэл под руку и повел тихими, извилистыми улицами, где хозяйничали одни бездомные кошки да изредка попадался случайный бродяга. По пути Маджид развлекал Вэл рассказом о себе: он давний завсегдатай «Дас К***», учился всему сам и много путешествовал, порой работает массажистом и сведущ в шиацу, рейки и прочих, оставшихся неупомянутыми, техниках, а в Германии лишь по временной визе и до зимы собирается перебраться в более теплый климат.

– В Город, что ли?

– Возможно. Вспомнить бы еще, как туда добраться. Он очень далеко.

Больше на эту тему Маджид разговаривать не пожелал.

Его жилье в конце обветшалого отеля из разряда тех, где номера сдаются на час, а простыни покрыты подозрительными пятнами, привело бы в ужас любого человека с клаустрофобией. Сначала они шли по узкому, словно в катакомбах, коридору, затем – через замусоренный двор и два пролета карабкались по извилистой лестнице с таким низким потолком, что пришлось согнуться в три погибели. Вэл чувствовала себя так, словно входит во владения скрытого троглодита.

Наверху лестницы Маджид отомкнул наружную дверь в свое покинутое обиталище. За ней оказался очередной неприглядный коридор, затем комната, что пахла травами и ладаном – густым ароматом разрушающихся храмов и запущенных садов. Парчовое покрывало на узкой кровати местами протерлось почти до дыр и мело золотой бахромой по грязному полу. Скудная обстановка. На стене – распятие, на подоконнике – коллекция курильниц и свечей всех форм и размеров: золотой Будда, баночка в технике перегородчатой эмали, терракотовая пагода.

Маджид зажег несколько свечей и ароматическую палочку. Комнату наполнил слащавый запах отцветающих орхидей или гниющих камелий.

– Добро пожаловать в мое скромное убежище.

Вэл протянулась погладить соблазнительную выпуклость в паху Маджида, но он отвел ее руку и, поцеловав в надушенное запястье и ладонь, положил себе на плечо.

– Не боишься? Все-таки сейчас ночь, а ты в комнате почти полного незнакомца.

Вэл пристально посмотрела в его чуть раскосые глаза. Она бывала с опасными мужчинами и прежде, более того, их предпочитает. Ее жизнь – сплошной риск, так зачем сейчас менять привычки?

– По-настоящему я боюсь лишь одного – лишиться свободы делать, что нравится, ехать, куда хочется.

– Вот как? – рассмеялся Маджид. – А что, если я прикую тебя к кровати и уйду? Просто уйду?

– Что ж, звучит возбуждающе.

– Но вдруг я не вернусь?

– Вернешься.

– Ты так в этом уверена? Возможно, однажды мы выясним.

Нежно, без неподобающей спешки и пыла, он принялся избавлять ее от одежды. Вэл не сопротивлялась. Движения длинных пальцев гипнотизировали, расслабляли. Его губы осыпали поцелуями шею и веки, соски и промежность, все еще влажную после Сантоса. Проворный язык кружил, обводя пухлые изгибы от клитора до сморщенной дырочки между ягодиц.

– Твоя очередь. – Вэл опустилась перед Маджидом на колени и, расстегнув ширинку, взяла в рот его набухший необрезанный член. Сдвинув кожицу, она обвела языком бархатную головку, а затем заглотила его на всю длину.

Маджид даже не думал раздеваться. Возможно, ждал, что она сама снимет с него одежду. Вэл встала и начала расстегивать пуговицы на его жилете. Затем принялась за рубашку и, расправившись с десятком крошечных жемчужных пуговичек, раздвинула черный шелк – взгляду открылись женские груди, сплюснутые бюстгальтером, который был скроен так, чтобы они казались меньше и незаметнее.

Вэл и раньше видела транссексуалов, но никогда не занималась с ними сексом. Тело Маджида оказалось для нее полной неожиданностью.

Она попыталась скрыть удивление, но, по всей видимости, то все же мелькнуло у нее на лице. Маджид улыбался, наверное уже не в первый раз наслаждаясь ошарашенным видом новой любовницы.

Вэл через голову сняла с него тесный лифчик. Груди оказались неожиданно полными, с маленькими подрумяненными сосками, темными, будто земляничины. Вэл втянула одну, и Маджид со стоном изогнул спину.

– Ты мужчина, но собираешься стать женщиной?

Маджид со смехом потянул ее в кровать.

– Не угадала.

– Женщина, э... но собираешься стать мужчиной?

– Холодно.

– Ну, тогда...

– Почему бы тебе не раздеть меня совсем?

Вэл, нагнувшись, сняла с Маджида обувь и носки и потянула вниз джинсы. Узкие бедра приподнялись, и член выпрыгнул на свободу. В основании виднелась пара маленьких, но прекрасно сформированных яичек, а за ними, там, где у большинства мужчин находится промежность, – влажная щель, выбритая гладко, как яйцо. Она вытаращилась на Вэл – глаз, обрамленный розовыми мясистыми веками.

– Вагина... – Вэл изумленно уставилась на такое чудо, а затем прикоснулась к сочным лепесткам и запустила в Маджида палец. Тот напряг внутренние мышцы, сжимая его, как тисками, и рассмеялся снова. Груди и член заколыхались, беспокоя своим раздражающим сочетанием.

За все время путешествий, за годы секса в странных местах среди чужих людей, Вэл никогда не встречала никого похожего и теперь, столкнувшись с таким дивом, одновременно возбудилась и пришла в благоговейный трепет. Быть сразу мужчиной и женщиной – вот он, оптимум, всегда считала она. Остальное – ущербные состояния, принимаемые за норму в обществе, которое способно воспринять лишь половину спектра эротических ощущений.

– Ты великолепен, – сказала она Маджиду. – Прекрасен. Не похож ни на что.

– Ни на кого, – поправил ее он, подчеркнув «кого». – Пойми, я не какой-то там уродец, хоть порой слышал в свой адрес слова и похуже. Это называют гермафродитизмом.

– Когда ты родился, твои родители... как они восприняли то, какой ты?

– Были потрясены, и это еще мягко сказано. Пытались воспитывать, но, когда стало ясно, что мое состояние никак не спрячешь от братьев и школьных друзей, послали в один лондонский приют для инвалидов и умственно отсталых. Почему-то туда сбагривали и тех и других. Самое скверное, что меня относили ко второй категории, ведь мою так называемую инвалидность особо не видно. В тринадцать я сбежал и отправился автостопом по Британии. Какое-то время ради куска хлеба выступал «диковинкой» в захудалом цирке, полном настоящих и поддельных уродцев, и колесил с ним по всей Европе. Затем поработал массажисткой. В меня влюбился один старый преподаватель латыни из Оксфорда, увидевший меня в женском обличье. Мы собирались пожениться, но за месяц до свадьбы с ним приключился инсульт, и теперь он в частном доме для престарелых – рот вечно перекошен, глаз дергается, словно смаргивая мошку. Я отправился навестить женишка и поднял перед ним юбку – злился, наверное, из-за инсульта, из-за несбывшихся грез о замужестве и в отместку решил показать, что у его членососки-невестушки удочка больше. Не знаю, правда, понял ли он, что увидел. Мигание глазом – вот и все его коммуникативные навыки.

– А потом?

– Менял пол. Не физически, конечно, эмоционально. Теперь живу как мужчина. Мог бы сделать операцию, стать более обычным... отрезать что-нибудь или зашить, но... это плохо сказалось бы на моей популярности в местах вроде «Дас К***». К тому же я понял свой истинный пол: он мужской.

Вэл принялась поглаживать шелковистые яички, что болтались за пенисом.

– У тебя бывают месячные?

Маджид поморщился, словно она обвинила его в публичной дефекации.

– Не. Вряд ли это можно назвать месячными. Так, небольшая мазня, а то и без нее.

– Похоже, я наступила на любимую мозоль. Стыдишься своей женской части?

– Женщины влюбляются, страдают. Если отношения разваливаются, винят себя и занимаются самоистязанием тысячами мазохистских способов. А мужчина, если облажался, винит обстоятельства, неудачную случайность, других. И, влюбляясь, не отдается целиком, чтобы не потерять себя.

– Как мало ты знаешь о любви.

– А ты, наверно, эксперт?

Вэл заглянула в глаза, изумрудные, как башни страны Оз.

– Значит, сегодня будешь мужчиной?

– Как обычно.

– Со всеми ограничениями этого пола?

– И со всеми преимуществами.

Маджид плюхнулся на кровать. Оседлав его бедра, Вэл поерзала по члену и протянула руку за спину, чтобы трахнуть его киску пальцем. Затем нагнулась и припала к его губам, их груди встретились и распластались друг на друге.

Проникнув языком в рот, Вэл принялась исследовать его рельеф. Они с Маджидом совокуплялись всеми способами, какие только позволяла его удивительная анатомия. Впервые за много месяцев Вэл удалось – ненадолго – позабыть о Городе. Маджид оказался подарком, достойным султана, – любовник мечты для каждого, кто жаждет нового, странного и... извращенного. Несмотря на свои протесты, он, вне сомнения, был уродцем, но уродцем непревзойденно изящным, красивым и... женственным.

Взять стоячий член Маджида в рот, затем нырнуть ниже и трахнуть языком его киску – все это было головокружительным экскурсом в гермафродитизм. Поднять руку и сжать шелковистые груди, пока их обладатель насаживает ее рот на свой член, – подобных удовольствий Вэл еще не знала, и странная красота Маджида пьянила ее, соблазняя сильнее любого афродизиака. Впервые ей попалось тело, которое она с радостью обменяла бы на собственное, если бы имела такую возможность.

После оргазма оба, гермафродит и женщина, остались вместе. Все еще нежно сцепленные гениталиями тела повторяли форму друг друга, как две ложки.

– Значит, ты знаешь о Городе? – начала Вэл. – Если хотя бы половина слухов о нем правдива, Содом и Гоморра – сама невинность и просто забавлялись детскими играми.

– Как я могу сравнивать? Не бывал ни в Содоме, ни в Гоморре.

– Но Город ты посещал?

– Возможно. А возможно, просто вдохновился сплетнями и нафантазировал его. Либо я всего лишь очередной обдолбанный извращенец, и это глюки.

– Так или иначе, тебе наверняка есть что рассказать.