Текст книги "Безопасность непознанных городов (ЛП)"

Автор книги: Люси Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Давай! – тяжело выдохнула она. – Ну же!

Брин уже вошел на дюйм и жаждал вонзиться полностью. Но какова будет цена?

Он осторожно вышел из женщины и ужаснулся. Кожа слезла даже от минутного трения, слои свисали с крайней плоти, будто не до конца снятый кондом. Ненависть вспыхнула еще жарче, чем пламя, что изуродовало Брина, и захлестнула сознание бурлящей волной.

Это все она виновата!

Возбужденная частичным проникновением, женщина попыталась насадить себя глубже. Яростным рывком Брин еще больше оттянул ей голову назад и пришел в ужас. На волосах, напоминая божьих коровок, блестели куски его ладони.

Она заелозила, пытаясь высвободиться. Затем положила руку Брина себе на грудь. От трех пальцев на этой ладони остались лишь культи, которые под второй фалангой заканчивались черной, прижженной раной. Большой палец исчез полностью. Рука, что легла женщине на грудь, больше напоминала нечто вырытое из гробницы фараона, а не живую человеческую плоть.

Увидев ее, незадачливая партнерша зашипела от страха и отвращения и поспешно отпрянула, тем самым приобретя сувенир – частичку кожи с обугленного пениса. Брина пронзило жгучее, болезненное наслаждение. Пенис напрягся несмотря на ободранность. Еще никогда Брин не испытывал такого желания. Он жаждал трахать эту женщину, пронзить ее членом насквозь и вырваться изо рта.

Она бросилась прочь, торопливо вскочила на ноги. Брин пинком в колено сбил женщину на землю. Затем встал над ней, снова схватил за волосы и принялся дубасить, совершенно равнодушный к тому, что собственная кожа ярко-красными хлопьями оседает ей на грудь. Вскоре женщина обмякла.

К тому времени как она начала приходить в себя, Брин выбил окно в одной из стен вокруг двора и, выбрав осколок стекла, обернул один конец тряпками, чтобы уберечь ладонь от дальнейших повреждений. Впрочем, свое оружие он от женщины спрятал, отложив в сторону. Когда она очнулась, Брин раздвинул ей ноги и поднял кулак, испачканный ее кровью.

Прохожие видели, что происходит, но не вмешивались.

На мольбы о помощи никто не откликнулся, но несколько человек остановились посмотреть и помастурбировать.

– Как тебя зовут?

Брин говорил медленно, прилагая большие усилия, чтобы женщина поняла, но все равно потребовалось повторить несколько раз, то ли потому, что голос звучал невнятно, то ли она еще не совсем пришла в себя.

– Твое... имя?

– Дезире.

– Дезире... желание... очень в тему. Скажи, Дезире, в тебя когда-нибудь засовывали кулак так глубоко, что казалось, будто рожаешь ребенка?

Она молча уставилась на него, вероятно не зная, какой ответ безопаснее.

– Н-нет.

– О, что-то я в этом сомневаюсь. – Брин насмешливо приподнял бровь. – Любая, кто раздвигает ноги псу, наверняка не новичок и в менее экзотическом сексе.

Вместо слов вышло нечленораздельное карканье. С потресканных губ брызнули крошечные кусочки плоти. Женщина по имени Дезире явно не поняла ничего, но все же с вымученным энтузиазмом кивнула.

– Тебе ведь это нравится? Когда рука растягивает все внутри, входит до самого локтя?

Она пробормотала что-то утвердительное.

– Отлично, отлично. Значит, ты будешь в восторге.

Женщина послушно раздвинула ноги.

Лишь осознав, что задумал Брин, она округлила глаза от ужаса и закричала.

20

Вэл перевела взгляд с ножа в руке на Беззубого, распростертого у ее ног в позе геральдического орла. Опухшие гениталии выпирали из обвязанной вокруг них веревки.

Вот так порою кастрируют животных, подумала Вэл. Боль, наверное, адская.

И все же темная, порочная часть души нашептывала, соблазняя пустить клинок в дело. Вэл даже находила самооправдание: женщины могли поступить как угодно, стоило отказаться. К тому же ей были любопытны собственные ощущения, когда металл начнет резать тело.

Уже одно то, что она предвкушает, даже смакует будущее оскопление парня, пугало. Да она ничем не лучше самых печально известных мясников в истории человечества!

– Если собираешься резать его, делай это сама. – Вэл бросила нож на пол.

Мира пригвоздила ее убийственным взглядом.

– Я тебе сказала...

– А я сказала тебе...

Симона протянула руку из-за спины Вэл и подобрала оружие. Присела возле пленника на корточки и замахнулась, будто косец в ржаном поле. Раздался душераздирающий крик, а затем воцарилась тишина, которую нарушало только бульканье крови. На лицо Вэл брызнули теплые капли: Симона помахала своим чудовищным трофеем, перед тем как швырнуть его в толпу, словно невеста – букет.

Женщины бросились к ее отвратительному призу и устроили свалку, точно буйные детишки за горсть кинутых им конфет.

Крошечные глазки Миры смерили Вэл взглядом, колючим, как осколки стекла. Подойдя к жаровне, толстуха подняла горящую головню и прижгла ей рану только что созданного евнуха. Парень не издал ни звука. Под низким потолком логова завоняло паленым мясом.

Перед глазами у Вэл поплыло. Она осознала, что пытается не дышать.

– Как ты могла с ним так поступить? – прошептала она Симоне.

– Если бы не я, его оскопила бы Мира. Либо ты.

– Нет, ни за что.

– Не зарекайся. Я тоже когда-то так говорила.

– Он умер?

– Вряд ли, но может. Когда это проделывают так грубо, немногие выживают.

У Вэл замутило в желудке. Зажав рот рукой, она поплелась в направлении коридора, ведущего на свежий воздух. Но не успела она выкарабкаться из потайной комнаты, как ее стащили вниз. Кто-то пощипывал и ласкал ей груди, в тело проникали пальцы и отполированные до гладкости дилдо. Разум, сосредоточенный только на кровавой сцене, которой она недавно стала свидетельницей, оставался равнодушен к переизбытку прикосновений, однако тело, не связанное угрызениями совести, охотно отвечало на ласки.

Пока Вэл насильно ублажали, Мира взяла ее за ногу и принялась облизывать пальцы один за другим. Щекотные ощущения были приятны, незнакомы. Вэл закрыла глаза. Услышав металлический щелчок, она слишком поздно поняла, что Мира надела ей на лодыжку кандалы и пристегнула их к той же цепи, которая недавно удерживала бедного парня.

– Зачем? Отпусти!

– Не сопротивляйся, – шепнула Симона. – Это лишь ненадолго... пока ты не освоишься.

– Дай-ка догадаюсь: пока я не пойму, что ваши желания на самом деле и мои тоже.

– Возможно, ты удивишься, но это действительно так.

– Тот мужчина, которого вы изувечили, вряд ли бы согласился.

Симона тихо поцокала языком.

– Если бы ты захотела его оскопить, Мира тебя не заковала бы.

– Я не садистка.

– Да? Когда ты его трахала, казалось иначе.

– Это не убило бы парня, а то, что вы с ним сделали, может. Сама мне говорила.

– Подобно остальным, он явился в Город, чтобы испытать то, чего нет в обычном мире, – сексуальное возбуждение, которое затмевает все, любую боль, посторонние мысли и скорбь. Порой то, что предлагает Город, мучительно... может, хуже всего, от чего ты бежала, но это не имеет значения. Теперь ты здесь и не выбираешь, что с тобой случится, как не выбирал он.

– Но мне среди вас не место.

– Ты пошла за мной, верно?

– Но я предпочитаю мужчин.

– И только что одного получила.

– Ты знаешь, о чем я.

– Не волнуйся, у тебя будут мужчины, с которыми можно потрахаться. Но ты должна остаться с нами.

Ночью Беззубый умер. Несколько женщин вынесли его тело на улицу. Возможно, продали какому-нибудь скупщику изувеченных трупов, потому что вернулись с едой и вином.

Забрав свою долю, Симона предложила Вэл ломоть хлеба и бокал темно-рубиновой жидкости. Вэл брезгливо отказалась.

– Эй, не знаю, что ты подумала, но это не кровь. Мы доходим до крайностей, но мы не сумасшедшие... не то что те, кто действительно ест человечину. В бокале просто вино.

Вэл откусила хлеба и, отпив горькой жидкости, ощутила, как та приятным теплом разливается по телу.

– Умничка. Нужно есть, не то ослабеешь. Здесь люди забывают о пище и сне. Никак не восстанавливают силы. Вот почему так много всяких доходяг... пытающиеся совокупляться скелеты; умирающие мужчины, у которых встало в последний раз, пристающие с просьбами попрыгать на их члене; женщины, измученные до такой степени, что больше не могут раздвинуть ноги и открыть рот, но еще в слезах молят о сексе. Смерть от истощения у всех на глазах в Городе обычное дело.

Вэл глянула на толстую, как свинья, Миру, которая мелкими кусочками поедала хлеб с маслом, зажатый во рту другой женщины.

– Кому-кому, а Мире не грозит смерть от недоедания.

– Мира наслаждается сексом по-своему. У нее нет клитора, но есть язык. С помощью этого органа она и получает удовольствие.

Вэл жевала хлеб и прихлебывала вино. Думала о плоти и семени. О Сантосе, Резе и Маджиде.

– Не ожидала, что здесь будет вот так.

– Не ты одна такая. Я тоже не ожидала.

– Тогда отпусти меня. Сними цепь.

– Все так говорят. Слишком поздно. Ты нам нужна, и, поверь, мы тоже нужны тебе.

– Вы не можете держать меня на цепи вечно.

– Только до тех пор, пока ты не решишь с нами остаться. Поверь, это произойдет быстрее, чем тебе кажется.

Вэл ударила Симону и оцарапалась о кольцо в ее брови. Выпад скорее потряс собеседницу, чем причинил боль. Рядом с пирсингом выступила бисеринка крови и тонкой струйкой устремилась к губам, где Симона смахнула ее языком с таким видом, словно ей очень нравится вкус.

– Тебе бы стоило выучить правила, не то влипнешь в серьезные неприятности. Город – жестокое место. Вот почему тебе стоит радоваться возможности присоединиться к нашей семье.

– Не сказать чтобы мне стало легче.

– Ты попала сюда потому, что хотела, верно?

– Да, я хотела попасть в Город, а не сидеть на цепи в логове психанутых сексисток.

– Значит, предпочитаешь трахать мужчин, а не мучить? Знаешь, некоторые здесь сочтут тебя извращенкой.

Нагнувшись, Симона медленно провела Вэл между ног пирсингованным языком. Вэл позволила, но никак не ответила на ласку. Симона подняла взгляд, в ее зубах торчали темные лобковые волосы.

– Возможно, сейчас тебе так не кажется, но мы действительно семья, причем многие из нас никогда не имели другой. Просто поверь. Со временем ты поймешь: в месте, где каждый день кучу женщин затрахивают до смерти, с нами куда лучше, чем самой по себе.

Вэл покачала головой и стиснула бедра, отвергая искусные оральные ласки Симоны.

– Ладно, спи, – наконец сказала та. – Завтра возвращаемся в пустыню.

– В пустыню? Ты о чем?

Но Симона уже ушла доставлять наслаждение кому-то другому. Остальные женщины либо вяло ласкали друг друга, либо спали.

Поначалу Вэл пыталась протиснуть ступню через кандалы, но вскоре убедилась в тщетности усилий и затихла. Никто не прикасался к ней.

Ни поцелуи, ни ласки не питали просторы обнаженной кожи. Накатили одиночество, ощущение собственной незначительности и голод по человеческому теплу. Давняя фобия перед путами затмилась другим, более сильным страхом: стать отщепенкой, той, кого никто не захочет коснуться, поцеловать, в кого никто не захочет войти.

Если это случится, она попросту перестанет существовать. Кожа усохнет от голода, сердце превратится в скукоженный шарик.

Устыдившись глубины собственного примитивного страха, Вэл свернулась клубком на убогом ложе и, глотая слезы, попыталась не обращать внимания на звуки по соседству, где чья-то плоть исследовала плоть.

«Словно в скверном сне, – подумала она. – Я хотела найти Город, чтобы обрести свободу, а теперь у меня ее меньше, чем когда-либо. Что я наделала?»

Вэл попыталась себя приласкать, и вскоре отчаяние уступило, позволив ей обрести недолгое убежище во сне.

21

Брин постепенно учился не только терпимее относиться к зеркалам, но и наслаждаться своим отражением в них.

Зажав зеркало между ног, он широко открыл рот и свистнутой у трупа пилкой подточил себе передний зуб, придал ему форму клыка.

Теперь Брин мог смотреть в зеркала, не отворачиваясь с тошнотой и отчаянием. Хватит без толку сокрушаться о пропавшей красоте. Все это неважно. Если любовники не вьются вокруг сами, он будет брать силой, заменяя хлопотное ухаживание принуждением и измывательствами.

Не так уж плохо, вообще-то.

А тем временем собственный облик можно и улучшить... домашней стоматологией, например.

Пока Дезире была еще жива, но уже ничего не чувствовала, он забавлялся тем, что подпиливал себе передние зубы (нагуливал аппетит, так сказать). Ощущения не из приятных – «Новокаин» все-таки никто не предлагал, – но боль уже стала такой неотъемлемой частью существования, что Брин воспринимал ее как фоновую музыку, крутящуюся без конца песенку, которую заглушает более бурная симфония испытываемых им удовольствий.

Выдув между зубов измельченную в пыль эмаль, он повернул зеркало, чтобы полнее насладиться итогами своей импровизированной операции.

Несколько по-обезьяньи, но в целом не так и плохо. Помнится, в прежней жизни он был мечтой любого дантиста, тщательно следил за гигиеной рта, чистил зубы щеткой и нитью, с мелочной дотошностью заботился о здоровье десен. Теперь обо всем этом волноваться ни к чему – главное, чтобы кончики зубов не затупились.

Он прошел к Дезире и присел рядом с ее лицом. Большая часть уже исчезла, но он опробовал новые клыки на остатках. Великолепно! Рвут и режут, будто скальпели.

Однако само мясо, чуть более вонючее, чем большинство опробованной человечины, вскоре попросилось обратно. Возможно, из-за гребаных псов, придавших ему привкус собачатины.

Над оградой во двор свисала ветвь, ломящаяся от апельсинов. Брин сорвал один и, не чистя, с шумом высосал прямо через кожу. Затем отбросил опавшую оболочку, и та приземлилась на пустой глаз Дезире, лихо прикрыв его на манер пиратской повязки.

Учитывая плачевное состояние члена, зубы остались единственным, чем он еще мог проникать в других. Только их не тронуло пламя, хоть кончик языка и сильно пострадал от огня. Часть отвалилась, пока Брин поедал Дезире.

Апельсины, естественно, оказались обычными пустынными дичками – средство очистить нёбо после основного блюда. А Дезире была жива почти всю трапезу, хотя, увы, и отказалась ее разделять. Женщина испустила последний вздох, пока Брин неспешно обгрызал ей ухо. Тело валялось во дворе, где он ее нашел, безо всякого намека на сожаление обнюхиваемое прежним, четвероногим, любовником.

Кровавый обрубок руки, отрезанной чуть выше локтя и глубоко засунутой в вагину, торчал между ног, словно младенец с отрубленной головой.

Брин высасывал апельсины, отбрасывая пустые шкурки, пока желудок не раздулся, как воздушный шарик, готовый вот-вот лопнуть.

Солнце подползало к зениту, и на труп Дезире слетелся рой черных мух, обожженную кожу Брина стало саднить. Он заполз в тень и, растянувшись на холодных камнях мостовой, вскоре провалился в сон, который населяли тысячи острозубых пятнистых рыб. Когда они кусали его, каждая превращалась в выпученный глаз утонувшей мисс Ли.

Очнулся Брин уже в темноте. В горле саднило, словно он сорвал его криком. Живот пучило, из прямой кишки отрывистыми взрывами выходили газы.

И Брин опять хотел есть, но не для того, чтобы насытить желудок. Это зубы, новые зубы проголодались. Теперь, когда их заострили, они жаждали кусать и рвать. Кровь пульсировала в деснах, алча плоти.

Ветер швырнул в лицо горсть песка, обжигающего, словно кнут. Ночь колыхалась тысячами совокуплений, утопая в порочной страсти. Скопления тел вздымались и кряхтели в тенях, как чудовище с мириадами щупалец. Брин пробирался меж участников оргий, не обращая внимания на редкие заигрывания в свой адрес, вызванные темнотой. Во мраке обгоревшая кожа и голый череп не отпугивали, но, увы, пенис еще был синюшно-черным и припухлым, кожа с него слезала от малейшего прикосновения.

Внимание Брина привлекла блондинка под аркой, оказавшаяся в числе немногих без пары. Летящий наряд из расчетливо обмотанных вокруг тела шарфов скрывал плечи, талию и бедра, но оставлял открытыми груди и гениталии.

Затем к ней приблизились двое мужчин и, решив, что те намерены ее трахнуть, Брин чуть было не двинулся дальше. Он не имел ничего против групповух, просто не хотел дожидаться очереди.

В нескольких шагах от блондинки мужчины остановились, будто наткнувшись на непреодолимую стену. Последовал обмен словами. Женщина со смехом приподняла грудь и брызнула в лицо более высокому молоком из соска. Оно струйками устремилось вниз по лбу, каплями повисло на кустистых бровях. Мужчина слизал белую жидкость с губ и подбородка.

Его спутник выпростал член и начал яростно мастурбировать. Блондинка подалась к нему и омыла потоком молока, который смешался с брызнувшей спермой. Первый мужчина упал на колени и стал ее жадно всасывать, а второй наклонился, чтобы слизать капли молока, блестевшие у первого на лице.

Женщина обернулась и, встретившись глазами с Брином, поманила его лилейной рукой, что в серебристых лучах луны казалась перламутровой. Раздуваемые ветром кудряшки придавали блондинке сходство с Медузой Горгоной, окруженной нимбом полосатых от лунного света змей.

Брин последовал за женщиной вдоль дворовой стены и прилег с ней вдвоем под апельсиновым деревом. Она предложила налитые молоком груди. Сунув голову в ложбинку, Брин вдохнул запах цветов, фруктов и клубники со сливками.

Он покатал ее нежные соски между пальцев. Зубам не терпелось в них вгрызться.

– Хочешь пить? – Женщина обеими руками сжала грудь, выстрелив в него струей бледной пахучей жидкости.

Поймав в лицо мускусно пахнущий заряд, Брин с гримасой отпрянул.

Вязкая и слизкая субстанция закапала с остатков волос.

– Отличный фокус, – похвалил он, оправившись от потрясения. – И как ты, сучка, это делаешь? Жрешь столько членов, что твои сиськи плюются спермой?

Брин набросил ей на лицо один из шарфов. Через полупрозрачную ткань просвечивали стремительные глаза и очертания приоткрытых губ Он прижал шелк, перекрывая доступ воздуха.

Рот женщины изумленно изогнулся. Брин присел над ней и, сминая черты, которые стали плоскими и искаженными, как потекший акварельный рисунок, начал душить ее шарфом.

Женщина высвободила руки и снова сжала грудь. В Брина ударила прозрачная едкая жидкость и дорожкой пламени устремилась по обгоревшему животу вниз. Слабый фоновый шум боли, который Брин постепенно учился игнорировать, превратился в неимоверную муку и захлестнул синапсы. За глазами в огненном хороводе закружились красно-черные вспышки.

– Ах ты тварь! – выкрикнул он, как только вернулось дыхание.

Брин прижал женщину к земле, намереваясь убить максимально мучительно, ободрать новенькими клыками, как апельсин, и оставить истекать кровью.

Но к его потрясению, женщина ускользнула, не дав искромсать ее лицо в кровавую кашу. Кости перегруппировались, тело, растворившись, перетекло в новую ипостась. У Брина возникло странное ощущение, что ветер развеивает ее прямо из-под пальцев, превращая в песчаную поземку. В какой-то миг Брину показалось, что женщина исчезла, нахлынули такие грусть и паника, словно он навсегда лишился возлюбленной.

Заорав от ярости, он врезал кулаком в размытый вихрь под собой.

Рука глубоко вошла в податливую, изменчивую плоть. На костяшках мимолетно отпечаталась волнистая зебра ребер, по запястью растеклись очертания бренчащего сердца, и Брин, вскрикнув, выдернул кулак из тела, с которым снова происходили метаморфозы.

Руки существа, теперь похожие на лопаты и покрытые пучками колючего меха, обрушили Брину на голову оглушающе сильный удар, грозивший вогнать барабанные перепонки в череп и вырвать те жалкие остатки волос, что еще прилипали к вискам окровавленными сосульками. Второй удар сбил Брина с ног. Перед глазами разлилась мерцающая неоновая тьма.

Сквозь запах скопившейся во рту крови донесся пряный привкус гвоздики и шафрана, а еще пикантный намек на горчицу.

Наконец осмелившись открыть глаза, Брин увидел над собой Турка, чьи мрачные черты были отмечены грустью и усталостью, наводившими на мысль, что он пришел не из садистских побуждений, а выполняя неприятное обязательство.

Внезапно его лицо исказилось и он, не говоря ни слова, пнул Брина в горло.

Затем вновь принял сдержанный и унылый вид и без намека на злость сообщил:

– Я мог бы тебя пинать, пока кишки ртом не полезут. Ты бы у меня пожалел, что я не бросил тебя умирать в той гостинице или мучиться в марокканской больнице, пока врачи пытаются состряпать тебе новое лицо из взятой с задницы кожи.

– Как ты?.. – прокашлявшись, выдавил Брин. – Что случилось с той девушкой?

– Ты о потаскухе, которую пытался задушить? Ее никогда здесь не было. Просто я заставил тебя видеть меня таким.

Брин усилием воли сделал глубокий вдох и попытался вернуть себе часть прежней бравады. Непростая задача, если обнаженной, окровавленной кучей лежишь в грязи и в ушах какой-то хор, фальшивя, поет «Аллилуйя!».

– Что это? Гипноз? Зеркала? Тебе достаточно сказать: «Фокус-покус», и ты превращаешься в цыпочку всякий раз, как захочешь?

– Не я захочу, а ты. Ты видишь лишь то, к чему предрасположен.

– Чушь! Я вовсе не хотел видеть ту девку. Она просто брызгала молоком из сисек и вполне подходила на роль жертвы. Ты разозлился из-за того, что я пытался ее убить?

– Ты просто самовлюбленный болван. – Турок взмахнул рукой, словно кого-то отгоняя, и остатки апельсинов на дереве вспыхнули. Из центра фруктов вырвались крошечные охряно-киноварные языки пламени. Тошнотворно-сладко запахло горящими цитрусовыми. Затем на глазах Брина апельсины взорвались роем желтых ос с огненными жалами.

Брин с криком вскочил и попытался сбежать, но осы облепили его лицо, грудь. Он принялся исступленно хлопать по себе. Филакис опять взмахнул. Кричаще яркие насекомые, замерцав, уменьшились до булавочных головок, а затем превратились в обычную мошкару, частую на улицах Города.

– Если захочу, с апельсинами у тебя в животе произойдет то же самое, – невозмутимо произнес Филакис.

– Зачем? Что я тебе, черт возьми, сделал? – спросил Брин, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Уничтожил кое-что, чем я дорожил.

– Ты... о женщине, которую я убил?

– Любительнице трахаться с собачками? Нет, я все равно пресытился ее причудами... Думаю, тот пес тоже. Нет, я об апельсинах. Мое любимое дерево. Я мог видеть его с балкона. В лучах зари плоды напоминали яйца золотого быка. Отрада для глаз... произведение искусства, спелые фрукты на фоне буйной, сочной зелени... Каждое утро они наполняли мою спальню цитрусовым ароматом... Я с нетерпением ждал новой встречи с ними. Но где тебе понять мои эстетические чувства? Ты ободрал от плодов целую ветвь и сожрал их с той же бесцеремонностью, с которой обследовал содержимое чужих холодильников.

– Боже, – пробормотал Брин. – Что ты собираешься?..

– Слишком поздно призывать Бога. Как насчет кратких, но чистосердечных извинений?

Брин напомнил себе, кто он такой, и отказался. Не пристало ему пресмыкаться. Он был Артуром Брином, путешествовал и убивал на пяти континентах, обладал положением и вкусом. Он был...

Лицо Турка внезапно превратилось в жидкую полупрозрачную маску из нюдовых и бурых оттенков, подсвеченную сочной лиловостью артерий и вен. Контуры тела размылись и приняли новые очертания. Запахло мятой, бурбоном и характерным ароматом «Шанель № 5».

Брин увидел над собой мисс Ли, чьи изумрудные веки были обрамлены паутиной фальшивых ресниц, рот растянут до ушей в глупой ухмылке, передние зубы измазаны ярко-коралловой губной помадой.

– На колени, глупый мальчишка! Прямо сейчас! Ну же! Дурачина ты, дурачина. Заставить тебя, что ли, отсасывать, пока колени не отвалятся?

Брин задрожал от страха.

Мисс Ли начала меняться. Кожа на голове стала лопаться с таким звуком, будто кто-то рвал мокрый картон. Тело приобрело оттенок заплесневелого сыра, мясо повисло клочьями, драпируя голые кости бахромой из серых червей.

Беззубый, безгубый рот напоминал зияющий темнотой сфинктер.

Внутри него серебрилось что-то мокрое на вид – возможно, слюна. Мисс Ли, скривившись, сплюнула, извергнув изо рта целую орду крошечных рыбок и крабов, которые облепили Брину лицо и обустроились в остатках волос.

Он закричал, и наваждение развеялось.

Перед ним во всем своем болезненном великолепии снова стоял Турок.

– Прости, – буркнул Брин.

Филакис вынес вперед ногу, словно для пинка. Брин отпрянул и закрылся рукой, защищая лицо. Филакис презрительно покачал головой, словно школьный учитель особо тупому ребенку.

– Прости. Прости. П-п-п-рости... – продолжая прикрывать лицо, выдавил Брин.

– То-то же. Капелька усилий, и, пожалуй, ты еще научишься должному подобострастию. А пока я рассчитываю на то, что ты будешь лизать мне ботинки и жрать мое дерьмо со вдвое большим рвением, чем у своего разукрашенного дружка-педераста. Да будет тебе известно, ты еще жив лишь потому, что можешь оказаться полезен. Но ты ведешь себя так, будто Город – твоя личная площадка для игр... твои персональные охотничьи угодья. Я не против: за тобой наблюдать интереснее, чем за большинством. Мне другое не нравится: единственный способ привлечь твое внимание – превратиться в следующую жертву.

– Чего ты хочешь? – спросил Брин.

– Послушания.

– Какого?

Вдали за стенами Города, точно человек, которого потрошат заживо, завыла песчаная буря.

– Как думаешь, продержишься несколько дней в пустыне? Выбирать, впрочем, не тебе, имей в виду.

Брин угрюмо кивнул. Сердце и легкие работали наперегонки, не успевая в полной мере снабжать тело воздухом и кислородом. Зубы голодно клацали. Не думая, он сорвал с живота полоску кожи длиной с сардину и забросил в рот.

Тело словно пронзил электрический разряд. Удовольствие перекинулось с зубов на десны, заполняя мозг одуряющими вспышками и колокольным перезвоном.

Филакис, наблюдавший за всем этим, состроил кислую мину.

– В пустыне прячется одна твоя знакомая, задумчиво произнес он. – Кажется, ее зовут Вэл.

Брин прекратил жевать.

– Похоже, моя давняя любовь к ней прикипела, – продолжал Турок. – Меня такое положение удручает. Думаю, пора эту Вэл убить.

Брин кивнул так пылко, что чуть не вывихнул шею.

– Как ее найти?

Филакис рассказал.

– Да, еще одно. Я хочу ее смерти, но не страданий. Не трахай и не мучь. Прикончи ее быстро и безболезненно, как любимую собаку. Сможешь?

За суровым фасадом Филакиса мелькнуло веселье, и Брин понял, что с ним играют.

– Быстро и безболезненно. Повтори, будь добр.

– Быстро... Безболезненно.

С таким же успехом слова могли быть рунами утраченного языка: Брин повторил их, но не понял.

* * *

Путешествие за стены Города страшило Брина сильнее всего.

Пугало, как когда-то необходимость выйти из отеля во время очередной депрессии.

Или побежать сквозь огонь в той горящей тарудантской гостинице. Или сбросить кожу, точнее то, что от нее осталось.

Постыдная, адская смерть.

Безболезненная и быстрая, как сказал Филакис.

Что ж, для кого-кого, но для самого Брина в этой вылазке не было ровным счетом ничего быстрого и безболезненного. Хоть и закутался для защиты в многочисленные слои ткани, песчинки проникали внутрь, сдирая и без того ободранную кожу. В ночи пустыня мучила холодом, днем – палящим солнцем и жаждой. Он передвигался лишь в темноте, как тарантул, днем же заползал в ту тень, которую удавалось найти.

Заскучав, Брин съедал кусочек своего опаленного тела, срыгивал его и съедал еще немного.

Последние остатки здравомыслия развеялись, как песок на ветру, и Брин, не пытаясь бороться, соскользнул в безумие.

Впрочем, он со странной отстраненностью сознавал легкий вывих в собственной психике, но считал безумие более комфортным, более правильным, чем все известное раньше.

Он шел по следу диких верблюдов, обмазывался для развлечения и бодрости духа дерьмом берберских обезьян и, складывая горками камушки, подсчитывал убийства, которые совершил за свою жизнь: пять камушков на кучку, семь кучек, и еще четыре камня осталось – как раз будет ровно пять, когда он разберется с Вэл.

Только вот это требование насчет «быстро и безболезненно». Как же оно бесит, смешало все его планы! Он не привык в чем-то себя ограничивать и мечтает убить Вэл долгой, мучительной смертью. Отказаться от этого из-за какой-то странной прихоти Филакиса так же немыслимо, как променять бриллианты на горстку цирконов.

Итак, Брин путешествовал по ночам, истекая кровью и думая думы, и к тому времени как наконец-то отыскал описанный Филакисом лагерь и племя пирсингованных фаллических женщин, жаждал лишь одного – убивать и калечить.

Еще им владела потребность любить, причем любить жестоко. Брин сознавал, что сильно рискует, но уже решил, как поступит.

Вэл ждет самая мучительная смерть, какую он может придумать. Медовый месяц неспешной расчлениловки и пылкого живодерства, длительный, совершенный роман с болью.

Только пустыня – неподходящее место для этой долгожданной идиллии.

Смерть Вэл должна быть чем-то личным и столь же интимным, как самые бурные ласки, священным моментом между ним и любимой женщиной. А пока этот момент не настал, есть другие способы позабавиться.

К чертям Филакиса с его нелепым приказом!

И Вэл к чертям... в ад, придуманный им самим.