Текст книги "Безопасность непознанных городов (ЛП)"

Автор книги: Люси Тейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Вэл отступила на шаг, а преследователь приблизился на три, размахивая ножом. Со звуком рвущейся ткани лезвие рассекло воздух. Плечо Вэл обожгла боль. Обрывки джеллабы обагрились кровью, выступившей из свежего пореза.

От следующего удара она увернулась, и клинок на мгновение застрял между двух камней. Воспользовавшись проволочкой, Вэл подобрала с пола кирпич и швырнула в голову преследователю. Тот увернулся, и удар пришелся по мускулистой спине, содрав с нее кусок кожи длиною с язык. Поврежденные голосовые связки издали утробный рев.

Впрочем, боль не задержала монстра. Нож просвистел снова, на сей раз так близко от лица Вэл, что на пол посыпались отсеченные волосы. Она ринулась в камеру за спиной. Бросив ублажать себя стеком, ее обитательница попыталась отползти в безопасное место, но не тут-то было: преследователь приостановился и рубанул ей по шее. Женщина отлетела к стене.

Эта проволочка позволила Вэл выиграть время, но далеко убежать не удалось: преследователь схватил ее за лодыжку. Полностью потеряв равновесие, она выбросила вперед руки, чтобы смягчить удар об утрамбованную землю. На пол брызнула кровь из ножевой раны в плече.

Вэл пнула монстра в голову и высвободилась, услышав в награду за усилия стон боли. Однако не успела она встать на ноги, как преследователь впечатал ее в ту самую дверь, которую она недавно пыталась открыть. Кончик ножа кольнул кожу под грудью. В нос ударило зловонное дыхание.

Только теперь, в непосредственной близи, позволявшей видеть корни сгоревших ресниц, Вэл поняла, что все это время преследователь повторял знакомую фамилию – Брин.

30

– Артур? – От потрясения Вэл ненадолго совершенно позабыла о страхе, с ужасом и сочувствием смотря на его ожоги. – Как ты здесь оказался?

– Последовал за тобой.

– Но как... что с тобой случилось?

Брин ткнул ножом в складку под ее грудью. Под одеждой побежала струйка крови.

– Ты что, не находишь мой новый облик отпадным?

Как ответить? Сначала Вэл показалось, что он сказал «отвратным». Приходилось напрягать слух. Слоги искажались. Обожженный язык Брина будто плавил согласные.

– Артур, пожалуйста, не надо.

– Однажды я уже пощадил тебе жизнь.

– Знаю и...

– А теперь я собираюсь неспешно ее забрать.

Вэл попыталась шевельнуть руками, и он снова ткнул ее ножом.

Его пенис напрягся под свободной одеждой.

– Неужели тебе не хочется меня трахнуть перед тем, как убьешь?

– Конечно, хочется. Но вначале я поработаю над тобой ножичком. – Брин поднес острие к ее глазам. – Когда-то давно ты сказала, что твоя мать выковыряла себе гляделки. Я много об этом думал. Любопытно, как ты будешь смотреться без них?

Он прижался к ней. Перестав сопротивляться, Вэл заставила себя безвольно обмякнуть. Такая внезапная покорность застала Брина врасплох. Вэл сползла по стене, затем бросилась вбок и прошмыгнула на четвереньках между ног Брина, опрокинув его по пути.

Но тот снова ее схватил, едва она добралась до женщины с перерезанным горлом.

Ожидая удара ножом между лопаток, Вэл бросилась вперед и выдернула стек из окровавленных половых губ женщины.

Кожаный стержень выскользнул с сочным хлопком, следом забулькал, выходя, воздух. Так и не подав признаков жизни, обитательница камеры беззвучно опрокинулась ниц. В основании черепа у нее зияла смертельная рана.

Ни развернуться, ни прицелиться не было времени. Вэл занесла стек и ударила по Брину за спиной с такой силой, что тот закричал и выпустил ее ноги.

Перекатившись, она увидела, что рассекла ему щеку. Глаз заплыл, из него сочились красные слезы.

Не давая противнику прийти в себя, она хлестала еще и еще. Ошметки кожи и крови летели в стороны, будто кто-то выбивает грязный ковер. Брин, дрогнув, попятился. Вэл проскочила в дверь, которую он оставил открытой, когда бросился в погоню, задвинула засов и привалилась к ней, всхлипывая от облегчения.

Вскоре раздался скрежещущий голос Брина, больше похожий на предсмертные хрипы человека с перерезанным горлом. Дверь задрожала под натиском.

Вэл прижалась губами к щели между деревом и камнем.

– Пожелала бы тебе гореть в аду, Артур, но, похоже, ты там уже побывал.

Она едва успела отшатнуться. Брин вонзил нож туда, где, как ему казалось, находится ее рот.

– Да пошел ты, Артур! – крикнула она с безопасного расстояния, но ответом были только леденяще жуткая тишина и чуть ли не осязаемая ненависть, исходящая из-за двери.

Что ж, по крайней мере, на какое-то время монстра удалось запереть в этой части темницы. Насколько легко и быстро он найдет другой выход и бросится в погоню, Вэл не знала, но не собиралась терять время на выяснение.

Впереди тянулся тусклый коридор – очередной участок хаотичного подземного муравейника, входящего в обиталище Филакиса. Свет из вентиляционных шахт над головой здесь был еще скуднее. В воздухе висели канализационные запахи, удушающие, как вонь гниющих магнолий. От смрада мутило в желудке.

Эту часть темницы отличала очень запутанная планировка, словно специально разработанная для того, чтобы пресечь любые попытки создать мысленную карту. Проходы ветвились, одни лестницы вели в кромешную зловонную темноту, другие поднимались вдоль стен и были столь узкими, что подошли бы только альпинистам.

Время от времени, устав от блужданий, Вэл останавливалась перевести дух и прислушивалась к леденящим кровь звукам. Из глубин лабиринта доносились жалобные вопли, яростные завывания, лающее стаккато языков в конвульсиях безумной боли.

Опасаясь идти вперед и еще больше боясь возвращаться туда, где в последний раз видела Брина, Вэл продолжала двигаться в сторону криков.

Лестница постепенно сужалась и через несколько шагов полностью исчезла в бреши, образованной вынутым из стены камнем. Все более громкие звуки страданий доносились из-за нее. Присев, Вэл увидела по ту сторону слабый свет.

Проскользнув в отверстие, она оказалась в еще более мрачном коридоре. Слева и справа тянулись тесные камеры, в каждой содержался только один обитатель, подвергавшийся собственным испытаниям. Некоторые узники были в капюшонах и с зажимами на опухших гениталиях и сосках, другие мучились от эрекционных колец из горячего металла и зверски тугих корсетов, затянутых до того сильно, что плоть выпирала между завязками, будто поднявшееся тесто. Один гибкий, как акробат, мужчина лежал на спине, закинув ноги за голову, и пытался дотянуться языком до собственного члена. Тот находился всего в миллиметре от губ, но из-за хитроумных пут все старания пропадали втуне.

Вэл побрела дальше, потрясенная и зачарованная этой симфонией неутоленного желания.

Пол становился все более влажным. Неподалеку что-то тихо хлюпнуло, и, завернув за угол коридора с пыточными камерами, Вэл увидела продолговатый бассейн, едва достаточный для тела. В нем обнаженным и связанным плавал лицом вниз истощенный ангел. Он полностью потерял цвет и по всем признакам выглядел мертвым, но изо рта выходила дыхательная трубка, похожая на флейту.

Смотря на его бледность и неподвижность, Вэл усомнилась, что та ему еще нужна.

Наклонившись к нему, она потрясенно ахнула. Нет, это не утонченное небесное создание, напротив – Маджид. Но в каком состоянии! Скрючен, как зародыш, в этом раздутом мешке-утробе. Гол, ничего не касается, в полной тиши и темноте.

Подтянув Маджида к себе, Вэл развязала ему руки и перевернула его на спину. Мертв, подумала она. Бледное и по всем признакам безжизненное тело словно состояло из ваты, кожу покрывала пепельно-серая слизь.

Однако Вэл уже повидала в этом месте достаточно чудес и признавать Маджида мертвым не торопилась.

Она вытащила голову любовника из воды, вынула у него изо рта трубку и встряхнула его за плечи. Голова безвольно замоталась, сверкнули белки глаз.

Казалось, Маджид не дышит, но, положив руку ему на грудь, Вэл ощутила биение сердца, раз в десять более медленное, чем собственное.

– Маджид!

Она надавала ему пощечин, затем укусила за ухо раз, другой, третий, пока рот не наполнился медным привкусом крови.

Глаза Маджида, моргая от мучительного для них зыбкого света, медленно сфокусировались. Кожа и волосы, и без того всегда бледные, за время в бассейне выцвели до меловой белизны. Он напоминал угря-альбиноса из подземной пещеры, чьего полупрозрачного тела никогда не касался солнечный свет.

– Маджид, это Вэл. Что Филакис с тобой сделал?

Маджида затрясло. С помощью Вэл он перетащил себя через край бассейна и, дрожа, рухнул рядом с ним. Мускулы под кожей подергивались в сумасшедшей джиге, по лицу пробегал тик, руки и ноги конвульсивно подскакивали.

– Можешь говорить? Что с тобой случилось?

Вэл попыталась обнять Маджида, но его тело били жестокие судороги. Он то брыкался, то трясся, как ребенок в плену ночного кошмара.

Так вот в чем заключалась его странная пытка! В мире, где даже шелест листьев вызывает эротическую дрожь, Маджида лишили всяческих стимуляций извне... в его драгоценном опиуме и то было отказано.

Руки Вэл покрывала жидкость из бассейна. Лишь теперь она обратила внимание на прохладную тягучесть того, что вначале приняла за воду. Нет, не вода, а холодная, комковатая сперма.

– Маджид! Вставай, ну же!

Она усадила Маджида и шлепнула по спине. Тот глубоко вздохнул, затем еще раз.

Внезапно его веки затрепетали. Он посмотрел на нее тупым взглядом дебильного ребенка, перегнулся через край бассейна и извергнул все, что было в желудке.

– Тебе плохо? Что с тобой?

Его глаза, окруженные иглами слипшихся от спермы ресниц, выглядели остекленевшими.

– Я был в очень странном месте... дети с глазами как куски кварца, и ангелы с огромными пенисами...

– Маджид, вставай. У нас мало времени.

– ...а еще гермафродит, что свернулся калачиком и трахал себя.

– У тебя были галлюцинации. – Вэл отвесила ему пощечину, чтобы привести в себя. – Обычное дело, когда люди обделены впечатлениями от органов чувств. Это такая пытка.

Маджид потер глаза. Он усиленно старался сосредоточиться.

– Как ты меня нашла?

– Неважно. Надо торопиться и найти способ покинуть Город.

– Курильница у тебя еще с собой?

– Нет, исчезла. Но Филакис показал мне одно место, водопад из зеленого огня... я прошла под ним. Если мы отыщем, где это, и прыгнем в пламя, возможно, оно перенесет нас отсюда.

Подняв Маджида на ноги, Вэл повела его мимо камер с обнаженными пленниками к отверстию в стене, через которое попала в этот коридор. Лестница в другом конце, похоже, вела на еще более глубокий уровень катакомб.

– Вот сюда.

– Нет, постой. – Маджид схватил ее за руку. – Кажется, я кого-то слышу.

Вэл не слышала ничего, но допускала, что длительное отсутствие внешних ощущений невероятно обострило чувства Маджида. Темная ниша в земляной стене выглядела подходящим укрытием. Они нырнули внутрь нее и, прижавшись друг к другу в тесноте, стали ждать.

Потянулись минуты.

– Идем, – наконец сказала Вэл. – Кажется, безопасно.

Вместо ответа Маджид накрыл ее ладонью свой пах. За время плена в анатомии кое-что изменилось: добавился ряд золотых колец в мошонке и половых губах. Когда он потерся о Вэл, кольца зазвенели, как колокольчики.

– Знаешь, чем пригрозил мне Филакис, если снова ослушаюсь? Он превратит меня в такого же кастрата, как сам. Все время в бассейне я только об этом и думал.

– Значит, надо не дать ему такого шанса. Помоги отыскать огонь. Глядишь, и выберемся отсюда.

– А если нет?

– Умрем.

– Тогда трахнись со мной напоследок. – Он прижался к ней, кольца нетерпеливо задребезжали.

– Маджид... шум... – прошептала Вэл, и в этот же миг колокольчики в его промежности слишком внезапно стихли. Она попыталась развернуться, но кто-то за спиной стиснул ей запястья.

Краем глаза Вэл увидела, как Маджид оседает на пол. А сзади повеяло невыразимым ароматом – дыханием, насыщенным запахами клубники и смерти.

Она кое-как развернулась. Перед ней стоял Филакис, изможденный и суровый, как средневековый святой. Расписанные хной пальцы бродили по ее лицу, словно ища в чертах разгадку некой тайны. Губы, сжатые с монашеским аскетизмом, одарили ее холодным поцелуем в лоб.

– Я хочу лишь убраться отсюда с Маджидом. Отпусти нас.

– Маджид никуда не пойдет. Попросту не захочет. И ты дура, если веришь в его любовь. Он на нее не способен.

– Вряд ли ты эксперт в подобных вопросах.

– Моего опыта достаточно, чтобы понять, где реальность, а где ничем не обоснованные грезы. В любом случае ваша спешка меня покинуть сродни оскорблению. Мне казалось, ты ищешь удовольствий. Не могу позволить тебе уйти разочарованной.

Продолжая крепко держать Вэл за руки, он коснулся ее горла своими длинными, худыми пальцами. В голове взорвался дождь золотых и серебряных монет. Они со звоном отскакивали от стенок черепа, а голос Филакиса, словно со дна глубокого, полного воды колодца, продолжал:

– Хочу выяснить, не желаешь ли ты втайне того, чего боишься больше всего на свете.

31

Подняв взгляд, Вэл увидела на зеркальном потолке отражение собственного нагого тела. От шеи до лобка, от бицепсов до запястий оно казалось холстом, на котором безумная швея воплотила шедевральную по цвету и дизайну задумку. Кожу пронзали сотни игл, через проколы шли ярчайшие нити, которые пересекались между собой, складываясь в роскошный геометрический узор из зигзагов. Концы нитей крепились к крюкам в изголовье и по бокам кровати. Стоило шевельнуться, как иглы приходили в движение, заставляя каждый нерв вопить от боли.

Острая и непрестанная, она вскоре преодолела барьер чувствительности и превратилась в патологический сексуальный голод. То было даже не далекое от удовольствия вожделение, а извращенная, мазохистская похоть, питаемая ужасом и страданием.

Вэл осознала это в странной и чересчур памятной тюрьме – комнате, о которой с одного беглого взгляда уже имела полное представление. Знала ее степы и мебель, содержимое книжных полок и письменного стола. Знала, не подходя к окну, что за ним не зубчатые стены марокканской касбы[14]14
  Касба – арабское название для цитадели.


[Закрыть], а распаханные поля и далекие, одетые лесами холмы, ветхий соседский сарай и силосная башня с традиционным магическим многоугольником над входом. Знала, что, если перевернет к себе фотографию на столе, с нее взглянет лицо ребенка, которым она была когда-то.

Как стала возможной эта иллюзия, Вэл не имела понятия. Возможно, она вернулась в комнату детства потому, что временно помутился рассудок или Филакис дал ей какой-то мощный галлюциноген. Мысль успокаивала, ведь в какой-то момент действие наркотика прекратится или его удастся перебороть. Вэл решила не поддаваться панике, а принять все как есть и ждать дальнейших событий, позволив кошмару развиваться своим чередом.

Когда в замке заскрежетал ключ, она понадеялась увидеть Филакиса, хоть и предчувствовала худшее. И не зря: вошла ее мать либо точная копия Летти, вплоть до ямочки на щеке, рта сердечком и выколотых глаз.

– Филакис! – прошипела Вэл.

Ничего не понимая, подобие Летти повернуло голову.

– Что ты сказала?

– Тебе меня не обмануть. Ты очередная из иллюзий Филакиса.

– О чем ты? – проворковала мать. – Наверное, тебе приснился кошмар. – Она осторожно просеменила через комнату и вытянутой рукой коснулась волос Вэл.

– Как тебе вчерашняя прогулка? Нравится смотреть на шлюх? Как мы себя чувствуем сегодня утром?

– Эти иглы... чем бы ни были... мне больно!

– Ну да... наверное, – ответила Летти с таким же равнодушием, как двадцать пять лет назад. – Это чтобы ты не встала и не ушла. Но я помню, как выглядело такое плетение... должно быть, красиво смотрится. – Она тронула нити лакированным ногтем. Нервы Вэл отозвались на покачивание игл, будто падающие домино. Кожу опалило огнем.

– ...этот узор мне особенно нравится. На ощупь он точно «веревочка»[15]15
  Детская игра, в которой нитью (веревкой, шнурком), надетой на пальцы, образуют различные узоры (фигурки).


[Закрыть], нить мягкая, как твоя кожа. Вот это, я понимаю, наряд так наряд.

Боль отступила. Вэл попыталась сосредоточиться на отвратительном видении сбоку. Летти была почти такой же, как в воспоминаниях: пухленькая, с каштановыми волосами и виртуозно наложенным макияжем. Если бы не шокирующе пустые глазницы, она могла бы сойти за немолодую танцовщицу из Вегаса, потасканную и поблекшую старлетку.

– Убери ее, – попросила Вэл. – Я знаю, Филакис, это ты. Хватит.

– О чем ты?

Предостерегающе шикнув, Летти залезла под юбку.

Когда мать снова подняла голову, у нее изо рта, как зубочистки, торчали многочисленные иглы со вдетыми нитями. Она прошлась пальцами по телу Вэл. Захватила кожу под челюстью и проколола. Вэл судорожно вздохнула, но сопротивляться не посмела: при малейшем движении иглы в теле начинали вертеться.

– Должно быть, красиво получается.

– Пожалуйста! Прекрати!

– Как бы мне хотелось сейчас это видеть!

– Отпусти меня!

– Но тогда ты можешь сбежать, – нахмурилась Летти. – Мир – такое опасное место, в особенности для зрячих. К счастью, у меня больше нет глаз, так что я не вижу его искушений. Но ты можешь пострадать, если уйдешь.

Слова были произнесены верным тоном, с той же интонацией, как у настоящей Летти. Вэл поморгала, пытаясь избавиться от иллюзии.

– Ты ненастоящая. Моя настоящая мать лежит в вирджинской больнице.

– Помолчи. Все это было только дурным сном. Он закончился. Выгляни в окно и расскажи мне, что видишь.

– Не так-то просто поднять голову и это сделать.

– Да, наверное, – вздохнула Летти. – Придется тебе помочь.

Едва она прикоснулась к векам Вэл, как разум наполнили давно забытые образы. Извилистые, мышино-серые улицы Города заволокло дымкой, словно голова наполнилась туманом. Вэл перенеслась на север штата Нью-Йорк. Стояла весна, земля пахла свежестью и талым грунтом. На деревьях зеленели почки, а в вышине резвились ласточки, такие маленькие, что казались звездочками в небе. По дороге за необработанным полем ехал на лошади мужчина в ковбойской шляпе и сапогах с металлическими носами, горевшими на солнце. Всадник уезжал все дальше, и в конце концов он и лошадь стали не крупней ласточек, а каблуки его сапог превратились в крошечную искорку света. Он показался Вэл самым красивым созданием на земле и таким же недостижимым, как самые далекие звезды.

К глазам подступили слезы. Вэл знала, что эта сцена иллюзия, созданная колдовством Филакиса или собственным усталым, травмированным разумом, но иглы в коже были реальны. Арабеска из нитей натягивалась от малейшего движения, и сотни крошечных ранок становились больше и глубже. Будто пот, тело усеивали бисеринки крови.

– Нравится вид? – спросила Летти.

– Конечно.

– Но у тебя мокрое лицо. Почему ты вечно плачешь и портишь мне все удовольствие?

Вэл попыталась увернуться от пальцев Летти, но даже за такую мелочь пришлось заплатить мириадами уколов. Стоило шелохнуться, как рой серебряных пчел сладостно вонзал в нее свои жала.

– Больно смотреть в окно, видеть мир и не быть его частью.

– А я знаю, что не хотела бы оказаться в нем.

– Почему бы и нет?

– Опасности...

– Но подумай, сколько там возможностей получить удовольствие.

– Нет!

Замкнувшись в себе с молниеносностью сжатых в кулак пальцев, Летти издала сдавленный, безумноватый звук и так яростно затопала, что вибрация передалась иглам. Тысячи проколотых нервных окончаний взвыли от боли, вспыхнувшие синапсы пылали. При малейшей попытке сопротивляться иглы вонзались в новые нервы, и вскоре сжигаемое холодным огнем тело задрожало в лихорадке от сотен маленьких ранок.

А Летти продолжала кричать:

– Ты лжешь! Ты зло и ты лжешь! Мир – злое место. Я рада, что его не вижу. Только здесь я в безопасности. Только здесь. И мы с тобой никогда отсюда не уйдем.

На этих словах она присела у кровати и вынула предмет, в котором Вэл узнала материнскую шкатулку для шитья. Тяжелый ящичек походил на квадратную корзину для пикника, закрываемую крышкой. Вэл хорошо помнила его содержимое: сотни цветных нитей, от тусклых, приглушенных до сверкающих, металлизированных, пастельные тона моря и неба, десятки вариаций красного, что охватывали все оттенки крови – от свежепролитой до липко-влажной и бурой, уже подсохшей.

И сверкающая подборка игл в придачу, начиная с тонких, как человеческий волос, и заканчивая такими длинными и тяжелыми, что могли пронзить сердце.

– Тебя мои слова удивят, но я не хочу причинять тебе боль, – заявила Летти. – Я поступаю так, чтобы защитить тебя и твою невинность. Жаль, что для меня самой никто такого не сделал.

Летти нашарила пах Вэл и продела через кожу иглу с нитью. Работала стремительно, со скоростью, которая казалась почти волшебной – руки фокусника, вытаскивающего из воздуха чудеса, словно голубей. Один за другим половые губы Вэл прошило с полдесятка стежков.

В отличие от скорости, боль была какой угодно – ослепляющей, тошнотворной, – но только не волшебной.

Вэл с истошным криком закусила язык.

– Потом ты меня поймешь, – продолжала Летти, касаясь ее губ своими. – Тебе кажется, что иглы лишили тебя свободы, но ты заблуждаешься. Да и боль вовсе не боль, к тому же то, что тебе предстоит, вскоре покажется удовольствием. Ты сама не захочешь отсюда уходить. – Она хохотнула – гулкий, мрачный звук, от которого Вэл заледенела от страха, – Однажды я перережу каждую нить, достану все иглы, широко распахну дверь, и ты станешь молить меня, чтобы не выгоняла, не выпускала в широкий мир. Зарыдаешь горькими слезами от одной лишь мысли о том, чтобы покинуть эту комнату.

– Увидим, – фыркнула Вэл, чувствуя во рту вкус крови и меда в материнском дыхании.

– Поверь мне, милая. Однажды тебе это понравится...

– Ты уже говорила это, когда последний раз надо мной измывалась... еще в детстве.

– Теперь все иначе. Сама я больше не вижу, поэтому научу шить тебя. Но сначала сюрприз! Даже целых два. Не уверена, как они выглядят, но один очень странный. Не знаю, мужчина это или женщина, и оно само тоже не знает.

Летти с радостной улыбкой поманила кого-то за пределами видимости. Вперед шагнул Маджид, ведя Рему на поводке. На нем были женские шелковые штаны и блуза, которая показывала ложбинку. Лицо покрывала косметика.

– Маджид, что происходит?

Он пожал плечами.

Расширенные зрачки, апатичный вид. Похоже, Маджид ее не узнает.

Вэл повернулась к девочке, без вуали вдруг показавшейся удивительно знакомой.

– Рема, так это была ты... ты – та девочка, которую я видела с Маджидом на базаре в Фесе и позднее у него под кроватью. Ты солгала мне о его смерти. Водила меня за нос. Зачем?

– Так приказал Филакис, – угрюмо ответил Маджид. – Если бы она не послушалась, то больше никогда бы меня не увидела. И сейчас Турок пригрозил ей тем же, если она откажется плясать под его дудку.

Вэл повернулась к Летти:

– Отпусти их.

– Не волнуйся. Странное создание, которое ты называешь Маджидом, пока только зритель. Меня интересует ребенок.

Вэл содрогнулась. Иглы в сосках засаднили, вызывая эротичные акупунктурные ощущения, что пронизали тело до самой утробы.

Рема, вцепившись в блузу Маджида, попыталась спрятать голову в ее складках.

– Рема, отстань, – попросил он, отвернувшись от ребенка. – Я же просил тебя не прикасаться ко мне.

– Ты только посмотри, как тебе повезло. – Летти повернулась к Вэл. – Видишь, какими бывают матери? Даже не хотят утешить свое чадо.

– Матери?.. Черт, Маджид, неужели?..

Отсутствие ответа сказало все само за себя.

– Твоя дочь... ты не отец ей, ты ее...

– Никто не должен был знать. Она моя тайна.

– Но почему?

– Не могу принять себя таким... ни мужчина, ни женщина, а так, неполноценное подобие. Мне и в голову не приходило, что я могу забеременеть. Поверил в это, когда уже было слишком поздно... исправить ошибку. После рождения Ремы я позаботился, чтобы такое больше не повторилось.

Летти, подавшись вперед, погладила Маджида по спине и, дойдя до ягодиц, одобрительно по ним похлопала.

– Раз Маджид больше не хочет эту крошку, она могла бы стать твоей, Вэл. И ты передала бы ей то, чему научилась.

– Я могу передать ей лишь то, как сильно тебя презираю.

– О, не торопись... сначала я научу тебя шить.

– Ты зря теряешь время. Никогда не поступлю так с кем-то другим.

– Это лишь слова. Ты удивишься, но люди способны на самые жестокие зверства. Даже святые... после них-то они и решают встать на путь святости. Ты способна на что угодно, и уж тем более на то, что пережила сама. Вот увидишь, ты сможешь повторить то, что когда-то проделывали с тобой... в особенности с собственным ребенком.

Летти поднесла иголку с ниткой к пустым глазницам.

– Я могла бы воспользоваться той ночью в больнице одной из них. Куда лучше, чем ложка.

Летти нашарила руку Ремы.

– А теперь не дергайся, дорогуша. Будь паинькой, не то твоей мамочке не поздоровится. Или она твой папочка? Экая странная анатомия. Ладно, как ты уже знаешь, я шью в темноте, так что ты должна вести себя очень смирно. Не хочу по ошибке вонзить иглу тебе в глаз.

Повернувшись к Вэл, она добавила:

– Смотри и учись.

– Нет, не надо! – почти в один голос воскликнули Рема и Вэл.

Игла пронзила тело, и на коже Ремы расцвела капелька крови. Девочка сжалась, а Летти сделала новый стежок, увещевая ее не шевелиться. Ребенок обратил к Вэл полный муки взгляд.

Вэл закрыла глаза.

На миг в душе всколыхнулось что-то черное, нахлынуло искушение самой взяться за иглы, заставить этого ребенка страдать, как когда-то страдала сама. Поменять правила игры и примерить на себя роль мучителя. Притвориться, что никогда не была на месте Ремы.

– Ладно, давай дальше я. Ты только все испортишь вслепую.

– Умничка. Мне кажется, у тебя отлично получится. Но только руки. Рано пока тебя освобождать.

Летти протянулась через кровать и вынула несколько игл, вонзившихся глубже всего. Неловкие, торопливые пальцы то и дело касались кожи Вэл, что было для нее невыносимее воткнутой в тело стали. Более того, из-за них боль показалась благом.

Пытаясь откатиться, Вэл натянула путы. Тело охватила агония, объединенная сила оставшихся нитей держала крепко, раздирая иглами кожу. Вэл затаила дыхание, не решаясь продолжать. Затем одним отчаянным рывком попыталась освободиться. Крючья и иглы выскочили. Пропитанные кровью нити порвались, но большая часть созданного Летти узора, сверкающая «веревочка», осталась нетронутой, покрывая тело кровавой арабеской.

– Убирайся! – Вэл вскочила и, сбив Летти с ног, потянулась к ее шее, как мечтала сделать тысячи раз.

Летти отбивалась руками и ногами, но как-то вяло, словно решила принять все, что для нее уготовано.

Вэл роняла ей на лицо слезы вперемешку с кровью. Разум наводнили образы: полуночные поездки под кромешно черными небесами, безумные, дикие лица, прижавшиеся к окну мерседеса, ночные бабочки, вихляющие на острых шпильках, хищницы, от которых так и разило отчаянием и неудовлетворенностью. Зачарованное лицо матери, с вожделением смотревшей на чуждый и обширный мир за стенами дома, одновременно пугавший и манивший ее.

«Ты видишь, как ужасен мир. Только взгляни на это. Ты видишь...»

Лицо матери, вспомнила Вэл, было полно растерянности и тоски.

– О боже! – выдохнула она и выпустила горло Летти.

Та закашлялась и потерла шею.

– Так я и знала. – Голос звучал слабо, глухо, словно шелест мертвых давно облетевших лепестков, сминаемых в ароматный порошок. – Так и знала, что однажды ты попытаешься меня убить. Знала, что ты меня ненавидишь.

– Ненавидела. В детстве я жаждала тебя убить. Сидела у окна в своей запертой комнате и фантазировала, как это будет. А затем полиция выяснила, что ты издеваешься над своей маленькой пленницей, и забрала меня, лишив такой возможности. Как же я тебя ненавидела! Нечестно, что тебя у меня отняли.

– Я тоже тебя ненавидела.

Вэл поразилась. Все эти годы она считала себя жертвой Летти. Того же мнения придерживались газеты и журналы, соседи, многочисленные психиатры с их ахами и охами и терапевты, что цокали языками, работая с ней уже в детском приюте. Как выразилась одна желтая газетенка, Летти была чудовищной матерью, которая держала свое дитя в цепях.

– Я ненавидела тебя за твою свободу, – продолжала Летти. – За то, что ищешь темные места, куда я боюсь идти.

– Но это же ты показала те места!

– Только из желания напугать, чтобы ты никогда меня не бросила.

– Я и не бросала. Таскаю тебя за собой по миру, точно тяжелую цепь. Ты всегда в моих снах. Ненавижу тебя за то, что ты везде, куда бы я ни отправилась, в каждой постели, где бы я ни спала. Ты вечно рядом, преследуешь, шпионишь, наблюдаешь.

– Тогда прости, и я тебя покину.

– Отопри дверь!

– Не могу.

– Не лги. Этими сказками ты кормила меня в детстве.

Вэл разочарованно занесла руку для удара, но уронила, так его и не нанеся. Многочисленные раны лишали сил, но еще хуже была печаль Летти. В темноте казалось, что по лицу матери, передразнивая узор «веревочки», пляшут крошечные светлячки.

– Прости меня, – повторила Летти. – Я причиняла тебе боль только потому, что боялась потерять.

Оттепель в душе Вэл, хоть и не полная, оказалась во сто крат мучительней льда, что до недавнего времени сковывал сердце, где теперь расцветало страдание. Маджид в зачарованном оцепенении выжидал, тихий, как затаенный вдох.

Подбежала Рема и прижалась к ней.

– Я прощаю тебя, – выдавила Вэл, каждое слово казалось выстраданным всей жизнью. – Любить не могу, но прощаю тебя... мама.

«Или Филакис, – подумала она. – Кем бы ты ни была».

Но ожидаемой трансформации не последовало. Летти простерла руки в мольбе, но не было ни татуировок на ладонях, ни превращения в торс Турка, покрытый шрамами от кнутов и тощий, как у скелета.

– Я знала, такое место существует, – вздохнула Летти. – Меня называли сумасшедшей, но я знала... Знала, что найду тебя здесь. Если бы только я могла видеть...

Она потерла пустые глазницы.

На мгновение Вэл почудились салатовые стены материнской палаты, запах мочи и дезинфицирующих средств, ужасная ласка кожаных ремней. Затем Летти исчезла и комната начала схлопываться на манер крыльев лебедя-оригами. Кровать, шкатулка для шитья, окно с иллюзорным видом на поля Новой Англии превращались во все более мелкие ошметки, от которых под конец остались только яркие точки, что вились в воздухе, словно блестки конфетти.

Вместо комнаты детства Вэл вновь увидела промозглые и запутанные коридоры мрачной темницы.

– Филакис позволит нам уйти? – не веря, поинтересовалась она.

– Не обольщайся. – Стряхнув с себя эффект принятого наркотика, Маджид помог Вэл достать иглы из тела. – Он любит давать ложную надежду. Ладно, все равно пора уходить.

– Но как нам выбраться?

– Рема знает путь. Она провела здесь большую часть жизни.

– Но что это для нас меняет? – Вэл внезапно пала духом. – Все равно мы не сможем покинуть Город.

– Подумаем об этом позже. – Маджид снял с себя просторную блузу, под которой не было ничего, и протянул Вэл. – Пошли, пока не поздно.

Там, где раньше была запертая дверь в комнату, теперь вилась лестница из глиняных кирпичей. Вэл взяла Рему за руку и, не теряя времени, стала подниматься.