Текст книги "Эмили из Молодого Месяца. Искания"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

I

Эмили читала у окна своей комнаты, когда услышала эти звуки… Читала странное стихотворение Элис Менелл [41]41
  Менелл, Элис (1847–1922) – английская писательница, поэтесса, редактор и критик.


[Закрыть]«Письмо от девушки к самой себе в старости», отзываясь странным трепетом на таинственное пророчество. За окном на сад Молодого Месяца опускался сумрак, и из этого сумрака неожиданно отчетливо донеслись три нотки – две короткие, высокие и одна длинная, низкая… давний сигнал, которым Тедди так часто вызывал ее в сумерки в рощу Надменного Джона.

Забытая тут же книжка соскользнула на пол. Эмили, чуть побледневшая, встала, широко раскрыв потемневшие глаза. Неужели Тедди здесь? Илзи должна была приехать в этот вечер, но Тедди ждали лишь на следующей неделе. Неужели это ошибка? Игра воображения? Какой-нибудь случайный свист малиновки…

Свист раздался снова. Она знала – как знала с самого начала, – что это свист Тедди. Не было другого такого звука в мире. И она так давно не слышала его. Тедди там… ждет ее… зовет ее. Должна ли она пойти к нему? Она тихонько рассмеялась. Должна ли? У нее нет выбора. Она не может не пойти. Гордость не могла помешать ей… горькое воспоминание о том вечере, когда она напрасно ждала его сигнала, не могло остановить ее. Страх, стыд, все было забыто в безумном восторге того мгновения. Не дав себе времени вспомнить о том, что она Марри, и лишь урвав мгновение, чтобы бросить взгляд в зеркало и убедиться, что креповое платье цвета слоновой кости очень ей к лицу – как это удачно, что она случайно надела это платье! – она слетела по ступенькам лестницы и бросилась в сад. Возле тропинки, ведущей в рощу Надменного Джона, в великолепной, таинственной тени громадных старых елей стоял Тедди, без шляпы, улыбающийся.

– Тедди!

– Эмили!

Ее руки оказались в его руках. Ее сияющие глаза смотрели в его глаза. Юность вернулась. Все, что когда-то делало жизнь чудесной, сделало ее чудесной вновь. Они снова были вместе после всех этих долгих, томительных лет отчуждения и разлуки. Не было больше никакой робости, никакой скованности, никакого ощущения перемены или страха перед ней. Они снова могли быть детьми. Но детству были неведомы ни это бурное, вздымающееся в груди сладкое чувство, ни эта самозабвенная покорность. О, она принадлежала ему. Его слово… взгляд… тон – все говорило о том, что он по-прежнему был хозяином ее сердца. И неважно, что потом, в более спокойном расположении духа, ей, возможно, не совсем понравится быть такой беспомощной, покоряться чьей-то власти. И неважно, что завтра она, возможно, пожалеет, что побежала так быстро, с таким горячим чувством в душе, без всяких колебаний, чтобы встретиться с ним. В этот вечер важно было лишь то, что Тедди вернулся. Все остальное не имело никакого значения.

Однако внешне их встреча не выглядела встречей влюбленных. Они встретились всего лишь как старые добрые друзья. Было много такого, о чем надо было поговорить, и такого, о чем помолчать вместе, пока они расхаживали взад и вперед по садовым дорожкам и пока звезды смеялись над ними в темноте… намекая… намекая…

Только об одном они не заговорили – о том, чего Эмили боялась. Тедди не упомянул о таинственном видении на лондонском вокзале. Как будто ничего такого никогда не было. Однако Эмили чувствовала, что именно случившееся в тот день снова соединило их после долгого взаимного непонимания. Конечно, лучше промолчать, ведь это было нечто мистическое, один из секретов богов, о котором не следует говорить вслух. Конечно, лучше забыть, ведь дело сделано и Тедди остался в живых. И все же – так уж неразумны мы, смертные! – Эмили испытывала нелепое разочарование оттого, что он обошел эту тему молчанием. Разумеется, ей не хотелось, чтобы он говорил об этом.Но если этодля него что-то значило, то разве не должен был он об этомзаговорить?

– Как хорошо снова оказаться здесь, – продолжал Тедди. – Кажется, ничто вокруг не изменилось. Время остановилось в этом райском саду. Смотри, Эмили, как ярко горит Вега в созвездии Лиры. Наша звезда. Ты забыла ее?

Забыла? Как ей прежде хотелось суметьзабыть!

– Мне писали, что ты собиралась выйти замуж за Дина, – сказал Тедди отрывисто.

– Собиралась… но не смогла, – сказала Эмили.

– Почему? – спросил Тедди так, словно имел полное право спрашивать.

– Потому что я не любила его, – отвечала Эмили, признавая это его право.

Смех, счастливый, восхитительный смех, который заставляет других тоже рассмеяться. Смех – это так безопасно…Человек может смеяться, не выдавая своих истинных чувств. Появилась Илзи. Илзи бежала к ним по дорожке. Илзи в золотистом, под цвет ее волос, шелковом платье и золотисто-коричневой, под цвет ее глаз, шляпе. Казалось, что великолепная золотистая роза развернула свои лепестки в саду.

Эмили почти обрадовалась ей в ту минуту. Тедди затронул в разговоре самую тяжелую тему, и некоторые из признаний прозвучали бы ужасно. Она отодвинулась от него, почти чопорно, снова сделавшись гордой Марри из Молодого Месяца.

– Дорогие мои, – сказала Илзи, обнимая каждого одной рукой. – Разве это не восхитительно? Все снова вместе! Ах, как я вас люблю! Давайте забудем, что мы старые, и солидные, и умудренные опытом, и несчастные, и снова, только на одно счастливое лето, станем буйными, дерзкими, счастливыми детьми.

II

Следующий месяц был прекрасен – месяц неописуемо великолепных роз, нежнейших утренних туманов, серебряного совершенства лунного света, незабываемых аметистовых сумерек, барабанной дроби дождя, призывных горнов ветра, пурпура и звездной пыли цветущих садов. Месяц тайны, музыки, волшебства. Месяц смеха, танцев, радости, бесконечного очарования. Но вместе с тем и месяц сдержанных, тайных размышлений. Вслух ничего сказано не было. Эмили и Тедди редко оставались наедине. Но человек чувствует, знает. Эмили светилась счастьем. Странное беспокойство в ее глазах, прежде так огорчавшее тетю Лору, исчезло. Жизнь была хороша. Дружба, любовь, наслаждение чувств и наслаждение духа, печаль, красота, успех, неудача, стремление – все было частью жизни, а потому интересно и желанно.

Каждое утро, когда она просыпалась, новый день казался ей доброй феей, которая принесет ей прекрасный подарок. Честолюбивые мечты были, по меньшей мере на время, забыты. Успех… могущество… слава. Пусть те, кому все это нужно, платят своим трудом и получают желаемое. Но любовь не покупается и не продается. Она подарок.

Даже воспоминание о сожженной книге перестало быть мучительным. Одной книгой больше, одной книгой меньше в этом громадном мире, полном жизни и страсти – какая разница? Какой бледной и призрачной выглядела любая нарисованная жизнь рядом с этим реальным, пульсирующим, искрящимся существованием! Кому, скажите на милость, нужны лавры? Из цветов флердоранжа получится гораздо более душистая корона. И была ли когда-либо звезда судьбы более яркой и манящей, чем Вега из созвездия Лиры?… В переводе на обычный язык это означало, что ни в этом мире, ни в любом другом ничто и никто, не имеет значения, кроме Тедди Кента.

III

– Если бы у меня был хвост, я бы им стегала! – простонала Илзи, бросаясь на кровать Эмили и швыряя через всю комнату один из драгоценных томиков домашней библиотеки Эмили – экземпляр «Рубаи» [42]42
  «Рубаи» – сборник стихов знаменитого персидского поэта Омара Хайяма (1048–1131).


[Закрыть], который Тедди подарил ей в годы их учебы в Шрузбури. Обложка оторвалась, и листы полетели во все стороны. Эмили рассердилась.

– А ты когда-нибудь бывала в таком состоянии, что не могла ни плакать, ни молиться, ни ругаться? – потребовала ответа Илзи.

– Иногда, – сухо кивнула Эмили. – Но я не срывала зло на книгах, которые никогда не причиняли мне никакого вреда. Я просто шла и отрывала кому-нибудь голову.

– У меня не оказалось под рукой головы, которую можно было бы оторвать, но то, что я сделала, ничуть не хуже, – сказала Илзи, бросив злобный взгляд на фотографию Перри Миллера, стоявшую на письменном столе Эмили.

Эмили тоже взглянула на фотографию, и ее лицо, если использовать выражение Илзи, «Марризировалось». Фотография стояла на прежнем месте, но там, откуда прежде на нее пристально и дерзко смотрели глаза Перри, были теперь лишь неровные, уродливые дыры.

Эмили пришла в ярость. Перри так гордился этими фотографиями. Он впервые в жизни сфотографировался.

– Никогда не мог позволить себе такой расход прежде, – сказал он откровенно.

На фотографиях он был очень красив, хотя выглядел слишком напористым со своими гладко зачесанными назад волнистыми волосами, решительно сжатым ртом, упрямым подбородком и в несколько вызывающей позе. Тетя Элизабет долго смотрела на снимок, втайне удивляясь самой себе: как это она когда-то могла заставлять такого великолепного молодого человека есть в кухне? А сентиментальная тетя Лора вытерла глаза и подумала, что, возможно, в конце концов… Эмили и Перри… совсем неплохо иметь в семье адвоката, если уж не священника и не доктора. Хотя, конечно, Стоувпайптаун…

Перри отчасти испортил впечатление от своего подарка тем, что снова сделал Эмили предложение. Перри Миллеру было нелегко вбить себе в голову, что есть нечто такое, чего он не может добиться. А он всегда хотел добиться руки Эмили.

– Я теперь ухватил удачу за хвост, – заявил он гордо. – Пошел в гору. С каждым годом буду взбираться все выше. Почему ты никак не можешь решиться на то, чтобы принять мое предложение, Эмили?

– Разве дело только в том, чтобы решиться? – спросила Эмили язвительно.

– Конечно. А в чем же еще?

– Слушай, Перри, – сказала Эмили твердо. – Ты добрый старый приятель. Ты мне нравишься… и всегда будешь нравиться. Но я устала от этих твоих глупостей и собираюсь положить им конец. Если ты еще раз предложишь мне выйти за тебя, я до конца моей жизни не буду с тобой разговаривать. Раз уж ты сам такой решительный, реши окончательно, чего ты хочешь – чтобы я осталась твоим другом или исчезла из твоей жизни.

– Ну, ладно. – Перри с философским видом пожал плечами. Он уже почти пришел к выводу, что, возможно, не стоит больше понапрасну увиваться вокруг Эмили Старр, получая от нее одни лишь оскорбления. Десять лет – достаточно большой срок, чтобы оставаться отвергнутым, но верным пастушком. Были в конце концов и другие девушки. Возможно, он сделал ошибку. Был слишкомверным и упорным. Если бы он ухаживал урывками, становясь то влюбленным, то равнодушным, как Тедди Кент, ему, возможно, повезло бы больше. Таковы уж девушки. Но вслух Перри этого не сказал. Стоувпайптаун уже кое-чему уже научился. Он сказал лишь:

– Если бы ты только перестала смотреть на меня такимвзглядом, я, вероятно, перестал бы вздыхать о тебе. Но должен признать, что никогда не добился бы таких успехов в жизни, если бы не влюбился в тебя. Я был бы всего лишь батраком или рыбаком в гавани. Так что – мне очень жаль. Я не забыл, как ты верила в меня, и помогала мне, и защищала меня перед твоей тетей Элизабет. Мне было… было… – Красивое лицо Перри вдруг вспыхнуло, а его голос дрогнул. – Мне было… приятно… мечтать о тебе все эти годы. Думаю, теперь придется это дело бросить. Вижу, что все бесполезно. Но не лишай меня хотя бы твоей дружбы, Эмили.

– Никогда, – сказала Эмили порывисто, протягивая ему обе руки. – Ты молодец, Перри, дорогой. Ты совершил чудеса, и я тобой горжусь.

А теперь вдруг обнаружилось, что фотография, которую он подарил ей, изуродована! Эмили бросила на Илзи возмущенный взгляд.

– Илзи, как ты посмела!

– Бесполезно связывать узлом брови, любимейший мой демон, – резко отвечала Илзи. – Это не производит на меня совершенно никакого впечатления. Я просто не могла спокойно смотреть на этот портрет. И Стоувпайптаун тут явно присутствует на заднем плане.

– То, что сделала ты, тоже в духе Стоувпайптауна.

– Что ж, Перри на это напрашивался. До чего самодовольная ухмылка! «Смотрите на Меня. Я в Центре Внимания Общества». Никогда еще не получала такого удовольствия, как в тот момент, когда поворачивал острие твоих ножниц в этих тщеславных очах. Если бы я продолжала смотреть в них еще хотя бы две секунды, мне пришлось бы запрокинуть голову и завыть. О, до чего я ненавижу Перри Миллера! Раздувается от важности как индюк!

– Кажется, ты говорила мне, что любишь его, – сказала Эмили довольно резко.

– Это одно и то же, – уныло вздохнула Илзи. – Эмили, почему я не могу выбросить из головы это существо? Выбросить из сердца – звучит слишком по-викториански. У меня совсем нет сердца. Я не люблю Перри… я его ненавижу. Но я не могу перестать думать о нем. Этопросто навязчивая мысль. Ох, мне хочется повыть на луну! Но на самом деле я высверлила ему глаза твоими ножницами потому, что он сделался либералом, хотя был рожден консерватором и воспитан как консерватор.

– Ты сама сторонница Консервативной партии.

– Да, но это не имеет значения. Терпеть не могу перебежчиков. Я так и не простила Генриха IV [43]43
  Генрих IV Бурбон (1553–1610) – король Франции с 1589 по 1610 г.


[Закрыть]за то, что он перешел в католицизм. Не потому, что он до этого был протестантом, но просто потому, что он оказался перебежчиком. Я была бы так же неумолима, если бы он был католиком, а потом стал протестантом. Перри изменил свои политические взгляды только ради того, чтобы сделаться деловым партнером Леонарда Эбела. Вот он, Стоувпайптаун. О, Перри еще станет судьей Миллером и будет богат, как еж иголками… но… Я хотела бы, чтобы у него была сотня глаз и я могла бы все их высверлить твоими ножницами. Это один из моментов, когда я чувствую, что было бы неплохо иметь задушевной подругой Лукрецию Борджиа [44]44
  Борджиа – знатное семейство испанского происхождения, игравшее значительную роль в политической и церковной жизни Италии в конце 15 и начале 16 в. Неоднократно прибегали к использованию различных ядов для уничтожения своих политических соперников. Молва утверждала, что Лукреция, принадлежавшая к этому семейству, носила полые кольца, из которых незаметно подсыпала яд в пищу и питье тем, кто пировал с ней за одним столом. Однако нет точных исторических свидетельств того, что она была соучастницей преступлений своих родственников.


[Закрыть].

– Которая была положительной и довольно глупой женщиной, любимой всеми за ее добрые дела.

– О, я знаю, современные обелители намерены лишить историю всего, что в ней есть живописного. Но это не важно, я буду держаться моей веры в Лукрецию и Вильгельма Телля [45]45
  Вильгельм Телль – герой швейцарских легенд и исторических хроник 15 в., искусный лучник, борец за независимость Швейцарии от Австрии и Священной Римской империи. Многие исследователи оспаривают существование Вильгельма Телля как исторического лица.


[Закрыть]. Убери эту фотографию с глаз долой. Пожалуйста,Эмили.

Эмили бросила изуродованную фотографию в ящик письменного стола. Ее недолгий гнев остыл. Она поняла… по меньшей мере то, почему глаза были выколоты. Понять, как может Илзи столь сильно и неизменно любить Перри Миллера, было труднее. А еще в сердце Эмили была легкая жалость… снисходительная жалость к Илзи, которая так горячо любила мужчину, который даже не думал о ней.

– Надеюсь, это излечит меня, – сказала Илзи свирепо. – Я не могу, я не стану любить перебежчика. Слепой, как летучая мышь, идиот от рождения – вот он кто! Тьфу, я покончила с ним! Эмили, удивляюсь, почему я не испытываю к тебе ненависти. Отказаться с презрением от того, чего я так сильно хочу. О, ты, холодная как лед, ты когда-нибудь действительно любила что-нибудь или кого-нибудь, кроме своего пера?

– Перри меня по-настоящему ничуть не любил и не любит, – уклонилась от прямого ответа Эмили. – Он всего лишь воображает, будто любит.

– Ну, я была бы довольна, если бы он только вообразил, будто любит меня. До чего бесстыдно я об этом говорю! Ты единственное существо на свете, которому я могу признаться в таких чувствах и тем облегчить душу. Вот почему я все-таки не испытываю к тебе ненависти. Смею думать, что на самом деле я далеко не так несчастна, как это мне кажется. Человек никогда не знает, что может ожидать его на очередном повороте судьбы. А теперь я намерена высверлить самого Перри Миллера из моей жизни и мыслей, точно так, как я высверлила его глаза… Эмили, – она вдруг изменила тон и позу, – знаешь, в это лето Тедди Кент нравится мне гораздо больше, чем когда-либо прежде.

– О! – Этот односложный возглас прозвучал весьма выразительно, но Илзи была глуха ко всему, что он мог означать.

– Да. Он просто очарователен. Годы, проведенные в Европе, дали ему многое. Хотя, возможно, он всего лишь научился лучше маскировать свой эгоизм.

– Тедди Кент не эгоистичен. Почему ты называешь его эгоистом? Посмотри, как он предан своей матери.

– Только потому что она его обожает. Тедди нравится, когда его обожают. Именно поэтому он никогда ни в кого не влюбляется. Именно поэтому… и, возможно, потому, что за ним так бегают девушки. В Монреале это было нечто тошнотворное. Они делали из себя таких идиоток, ожидая его внимания, как собачонки с высунутым языком, так что мне хотелось нарядиться мужчиной и заявить под присягой, что я не одного с ними пола. Наверняка то же самое было и в Европе. Ни один мужчина не может прожить шесть лет в такой атмосфере и не стать испорченным… и не проникнуться презрением к женщинам. С намиТедди ведет себя нормально, он знает, что мы старые приятели, которые видят его насквозь и не потерпят никаких глупостей. Но я наблюдала, как он принимал дань восхищения, милостиво удостаивая улыбки, взгляда, прикосновения – словно награды, и говорил при этом каждой, именно то, что она, по его мнению, хотела услышать. Когда я наблюдала это, мне всегда ужасно хотелось сказать ему что-нибудь такое, о чем бы он думал из года в год, из ночи в ночь, когда будет просыпаться в третьем часу.

Солнце утонуло в громоздящихся за Отрадной Горой пурпурных облаках; прохлада и тень стремительно спустились с холма на росистые клеверные поля и налетели на Молодой Месяц. В маленькой комнате вдруг потемнело, а отблески с поверхности пруда в конце просеки, ведущей к дому и саду, окрасили все вокруг в серовато-синий цвет.

Вечер для Эмили был испорчен. Но она чувствовала, знала, что Илзи во многом ошибается. Было, впрочем, и одно утешение: очевидно, она хорошо хранила свой секрет. Даже Илзи о нем не подозревала. И это было приятно Эмили – и как Марри, и как Старр.

IV

Но Эмили еще долго сидела у окна, глядя в черную ночь, которая медленно превращалась в бледно-серебристую под лучами восходящей луны. Значит, девушки «бегали» за Тедди.

Она пожалела, что побежала к нему так быстро, когда он позвал ее из рощи Надменного Джона. «Ты свистни, себя не заставлю я ждать» [46]46
  Цитата из стихотворения Р. Бернса «Дженни».


[Закрыть]– это все очень хорошо в песне. Но человек живет не в шотландской балладе. И эта перемена в голосе Илзи, этот почти доверительный тон. Неужели Илзи хотела сказать… Как прелестно она выглядела в этот вечер! В этом изящном, без рукавов, зеленом платье, усыпанном крошечными золотистыми бабочками, с зелеными бусами, которые обвивали ее шею и спускались до бедер, как длинная громадная змея, в зеленых туфельках с золотыми пряжками… Илзи всегда носила такие восхитительные туфельки. Неужели Илзи хотела сказать…А если да…

После завтрака тетя Лора в разговоре с кузеном Джимми заметила, что дорогое дитя явно что-то тревожит.

Глава 14

I

– Кто рано встает, того… счастливая встреча ждет, – сказал Тедди, присаживаясь рядом с Эмили в высоких шелковистых бледно-зеленых травах на берегу Блэр-Уотер.

Он подошел так тихо, что Эмили не слышала его, пока он не произнес эти слова. Подняв глаза, она вздрогнула и покраснела – горячо надеясь, что он этого не заметил. Она рано проснулась и ощутила желание – которое ее клан, без сомнения, назвал бы проявлением «темпераментности» – увидеть восход солнца и заново познакомиться с земным раем. Так что она тихонько спустилась по лестнице Молодого Месяца и прошла через все еще спящий сад и рощу Надменного Джона к пруду, чтобы узнать тайну рассвета. Ей не приходило в голову, что Тедди тоже бродит по берегу.

– Я люблю приходить сюда иногда на рассвете, – сказал он. – Это единственная возможность для меня побыть несколько минут одному. Все наши вечера и дни отданы безумному веселью, а утром я постоянно с мамой – ей приятно, когда я рядом… Она провела без меня шесть таких ужасно долгих лет.

– Мне жаль, что я нарушила твое драгоценное уединение, – сказала Эмили чопорно, в ужасе от того, что он может подумать, будто она знала о его привычках и пришла нарочно, чтобы встретиться с ним.

Тедди засмеялся:

– Ни к чему пугать меня величественными манерами Молодого Месяца, Эмили Берд Старр. Ты отлично знаешь, что для меня найти тебя здесь – верх удовольствия. У меня всегда была безумная надежда, что это может произойти. И вот произошло. Давай просто посидим здесь и помечтаем вместе. Бог создал это утро для нас… только нас двоих. Даже разговор испортил бы эти минуты.

Эмили молча согласилась. Как приятно было сидеть рядом с Тедди на берегах Блэр-Уотер, под коралловым утренним небом и мечтать… просто мечтать… О, какие безумные, сладкие, тайные, незабываемые, глупые мечты! Наедине с Тедди, пока все спят. О, если бы этот необыкновенный, украденный у судьбы миг мог длиться вечно! Строка из стихотворения Марджори Пиктал [47]47
  Пиктал, Марджори (1883–1922) – канадская писательница и поэтесса.


[Закрыть]звучала в ее голове как музыкальный аккорд: «О, пусть будет вечно рассвет».

Она прошептала эти слова чуть слышно, как молитву.

Все было так красиво в этот волшебный момент перед рассветом. Дикие голубые ирисы вокруг пруда, фиолетовые тени в изгибах дюн, белая прозрачная дымка, висящая над полной лютиков долиной за прудом, ромашковый луг, похожий на громадное покрывало из золота и серебра, восхитительный прохладный ветерок с залива, голубизна далеких островов за гаванью, колонны фиолетового и розовато-лилового дыма, поднимающиеся в неподвижном, золотистом воздухе из труб Стоувпайптауна, где рыбаки вставали рано. И Тедди, сцепив за головой изящные смуглые руки, лежал в траве у ее ног. Она снова ощущала магнетическое притяжение его личности, от которого не убежать. Ощущала так сильно, что не смела встретиться с ним взглядом… хотя с тайной искренностью, которая ужаснула бы тетю Элизабет, признавалась себе, что ей хочется провести пальцами по его гладким черным волосам, почувствовать, как его руки обнимают ее, прижаться лицом к его нежному смуглому лицу, почувствовать его губы на своих губах…

Тедди вынул одну руку из-под головы и положил на ее руки.

На мгновение она подчинилась, но затем в ее памяти вспыхнули и, как огненный кинжал, обожгли сознание слова Илзи. «Я видела, как он принимал дань восхищения», «милостиво удостаивая прикосновения», «говоря при этом каждой именно то, что она, по его мнению, хотела услышать». Неужели Тедди угадал, о чем она думала? Ее мысленные образы казались ей невероятно яркими, и у нее было такое чувство, будто любой человек, оказавшийся рядом, мог их видеть.Невыносимо! Она резко вскочила, стряхнув его пальцы:

– Мне пора домой.

Ужасно резко. Почему-то она не смогла сделать это мягче. Он не должен думать… пусть не смеет думать… Тедди тоже встал. Его голос и выражение лица изменились. Чудесные мгновения остались позади.

– Мне тоже пора. Мама будет скучать обо мне. Она всегда встает рано. Бедная мамочка! Все такая же, как прежде. Она не гордится моими успехами… они ей ненавистны. Она думает, что карьера отнимает меня у нее. За прошедшие годы ей ничуть не стало легче. Я хотел бы, чтобы она переехала ко мне в Монреаль, но она отказывается. Думаю, отчасти потому, что ей жаль покидать старый Пижмовый Холм, а отчасти потому, что для нее невыносимо видеть, как я закрываюсь в своей студии и работаю, невыносимо видеть, как что-то отгораживает ее от меня. Я все спрашиваю себя, откуда это у нее. Я всегда знал ее именно такой, но думаю, когда-то она, должно быть, была другой. Странно, что сын так мало знает о жизни матери. Я даже не знаю, откуда этот шрам у нее на лице. Я почти ничего не знаю о моем отце… и абсолютно ничего о его родне. Она не хочет говорить о том, что было до того, как мы приехали в Блэр-Уотер.

– В прошлом что-то причинило ей ужасную боль. Такую ужасную, что она так и не смогла оправиться, – сказала Эмили.

– Может быть, смерть моего отца?

– Нет. Во всяком случае, не сама смерть. Было что-то еще, что-то ядовитое, отравляющее жизнь. Ну… всего хорошего.

– Ты будешь завтра вечером на обеде с танцами у миссис Чидлоу?

– Да. Она пришлет за мной свою машину.

– Ого! В таком случае нет смысла приглашать тебя в мою одноконную повозку, и к тому же взятую напрокат. Что ж, придется в таком случае пригласить Илзи. Перри там будет?

– Нет. Он написал мне, что не сможет приехать. Ему нужно готовиться к его первому судебному заседанию. Оно состоится на следующий день.

– Перри идет в гору, не так ли? У него бульдожья хватка: если уж он во что-то вцепился зубами, ни за что не выпустит. Он разбогатеет, когда мы все еще будем бедны как церковные мыши. Но с другой стороны, мы гонимся за другим золотом – золотом радуги, не правда ли?

Она не хотела задерживаться, ведь он мог бы подумать, будто ей хочется задержаться, «ожидая его внимания, как собачонка с высунутым языком», и она отвернулась – почти невежливо. К тому же он был готов, без всяких сожалений, «в таком случае пригласить Илзи» – словно для него не так уж много значило, с кем он поедет. Однако она по-прежнему ощущала тепло его прикосновения на своей руке. В это мимолетное мгновение, этой короткой лаской, он сделал ее целиком своей, тогда как даже долгие годы супружеской жизни никогда не смогли бы заставить ее почувствовать себя целиком принадлежащей Дину. Она не могла думать ни о чем другом весь день. Она снова и снова переживала тот момент, когда позволила его руке лечь на ее руки. Ей казалось таким нелепым, что все в Молодом Месяце остается по-прежнему и что кузена Джимми тревожат красные паучки на его астрах.