Текст книги "Эмили из Молодого Месяца. Искания"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Люси Мод Монтгомери
Эмили из Молодого месяца
Искания

Глава 1

I

«Отныне – никакого жидкого чая с молоком!» – записала Эмили Берд Старр в своем дневнике после возвращения в Молодой Месяц из Шрузбури, когда школьные дни остались позади, а впереди была вечность.

Впредь ей предстояло пить только настоящий чай. И это было символично. Позволив Эмили пить крепкий чай без молока – пить каждый день, как нечто вполне обычное, а не изредка, по особым случаям, – тетя Элизабет Марри тем самым молчаливо признала, что Эмили становится взрослой. Другие уже считали Эмили взрослой – особенно ее кузен Эндрю Марри и друг Перри Миллер. Оба сделали ей предложение, и оба получили пренебрежительный отказ. Услышав об этом, тетя Элизабет поняла, что бесполезно продолжать заставлять племянницу пить разбавленный чай. Хотя, даже после такой домашней революции, Эмили все еще не смела надеяться, что когда-нибудь ей будет позволено носить шелковые чулки. Шелковая нижняя юбочка – куда ни шло, ее все-таки не видно, несмотря на обольстительное шуршание… но шелковые чулки – это поистине безнравственно!

Так что Эмили – о которой люди, ее знавшие, шепотом говорили людям, ее не знавшим: «Она пишет»– была признана одной из хозяек Молодого Месяца, где в остальном все оставалось точно таким, каким было, когда она приехала туда семь лет назад, и где резной орнамент крышки буфета отбрасывал все ту же забавную тень, похожую на профиль негра, на то же самое место на стене, где Эмили увидела ее в первый вечер по приезде. Старый дом давно прожил свою яркую жизнь и потому был очень молчаливым, мудрым и немного таинственным. А еще немножко суровым, но очень добрым. В Блэр-Уотер и в Шрузбури было немало людей, считавших его скучным местом без всяких перспектив для молодой девушки. Эти люди говорили, что со стороны Эмили было очень глупо отказаться от предложения мисс Ройал устроить ее на «штатную должность» в одном из нью-йоркских журналов. Упустить такую великолепную возможность сделать карьеру! Но Эмили, имевшая очень четкие представления о том, чего она хочет добиться в жизни, не думала, что существование в Молодом Месяце будет скучным для нее или что, решив остаться дома, она потеряла шанс подняться по «альпийской тропе» к заветной вершине славы.

По праву рождения Эмили принадлежала к славному древнему Ордену Рассказчиков. Родись она на тысячу лет раньше, сидела бы вместе с членами своего племени у костра и завораживала бы слушателей своими историями. Рожденная в двадцатом веке, она должна была обращаться к своей аудитории, пользуясь новейшими, доступными рассказчикам средствами.

Но материал, на основе которого создаются рассказы, остается одним и тем же во все века и во всех уголках земли. Рождения, смерти, свадьбы, скандалы – вот единственные по-настоящему интересные вещи на свете. Так что Эмили пустилась, очень решительно и с удовольствием, в погоню за славой и богатством… и за чем-то еще, не имевшим отношения ни к первому, ни ко второму. Что касалось писательства, для Эмили Берд Старр оно не было в первую очередь связано с жаждой материальной прибыли или лаврового венка. Творчество было чем-то таким, чем она просто не могла не заниматься. Жизненная история… мысль… идея… будь она прекрасной или отвратительной, терзала ее, пока не оказывалась записана пером на бумаге. Комедия и трагедия жизни зачаровывали Эмили и требовали, чтобы она отдала им должное в своих произведениях. Незримый, но бессмертный мир, лежащий где-то рядом, за завесой реальности, взывал к ней, требуя воплощения и истолкования – взывал голосом, которого она не могла, не смела ослушаться.

Она была полна простой юношеской радости существования. Жизнь постоянно манила и звала ее вперед. Она знала, что ей предстоит трудная борьба, знала, что будет вызывать недовольство жителей Блэр-Уотер, которые пожелают, чтобы она писала для них некрологи, и которые, если она употребит незнакомое им слово, скажут с презрением, что она «выражается высокопарно». Знала, что извещения об отказах будут приходить из журналов в большом количестве, знала, что будут дни, когда ей, совсем отчаявшейся, покажется, будто она не способна писать и бесполезно даже пытаться… Дни, когда редакторская фраза «не подвергая сомнению достоинства произведения» будет действовать на нервы до такой степени, что ей захочется – в подражание Марии Башкирцевой [1]1
  Башкирцева, Мария Константиновна (1860–1884) – русская писательница и художница; с 1870 г. жила за границей. В 1887 г. по-французски, а в 1892 г. в русском переводе был опубликован ее «Дневник», в котором содержатся описания ее путешествий по Италии и Испании. Она вела дневник с 12 лет, и последняя запись сделана за одиннадцать дней до ее смерти.


[Закрыть]– выбросить из окна гостиной насмешливые, безжалостные, вечно тикающие часы… Дни, когда все, что она создала или попыталась создать, покажется заурядным и заслуживающим лишь презрения… Дни, когда у нее возникнет искушение отказаться от ее фундаментального убеждения, что поэзия так же правдива и точна, как проза… Дни, когда эхо «случайного слова» богов, в ожидании которого она так жадно вслушивалась во все звуки жизни, лишь поманит ее намеком на совершенство и красоту, недостижимые для слуха или пера смертного.

Она знала, что с ее манией водить пером по бумаге тетя Элизабет примирилась весьма неохотно и никогда не одобрит этого занятия. За последние два года, которые Эмили провела в Шрузбурской средней школе, некоторые из ее стихов и рассказов принесли ей немного денег – к огромному удивлению тети Элизабет. Только это заставило тетю стать более терпимой. Но ее раздражение не проходило: ведь никто из их рода никогда не занимался ничем подобным прежде, да и постоянно ощущать, что существуют сферы, куда ей, почтенной Элизабет Марри, закрыт доступ, тоже было неприятно. Тетю Элизабет крайне возмущало то обстоятельство, что у Эмили есть свой мир, непохожий на мир Молодого Месяца и Блэр-Уотер, свое королевство, звездное и безграничное, в которое она может войти по своему желанию и в которое даже самая решительная и недоверчивая из теток не может за ней последовать. Пожалуй, если бы глаза Эмили не так часто были устремлены с мечтательным, чарующим и таинственным выражением на что-то невидимое, тетя Элизабет, возможно, отнеслась бы к ее амбициям с большим сочувствием… Ведь никому из нас, даже самодостаточным Марри из Молодого Месяца, не нравится, когда нас куда-то не впускают.

II

Те из вас, кто следил за судьбой Эмили в годы, проведенные ею в Молодом Месяце и Шрузбури, должно быть, неплохо представляют себе, как она выглядела. Для тех же, к кому она пришла на этих страницах незнакомкой, я нарисую ее портрет. Вы увидите ее такой, какой она предстала бы перед посторонним наблюдателем в чарующую пору юности, накануне своего семнадцатилетия, среди золотистых хризантем в осеннем саду на берегу моря. Какое тихое, спокойное место, этот старый сад Молодого Месяца! Большой, волшебный, полный сочных, радующих глаз красок и чудесных призрачных теней, запаха сосен и роз, жужжания пчел и печального пения ветра, бормотания голубого Атлантического океана и нежного пения елей к северу от него, в роще Надменного Джона Салливана… Эмили любила каждый цветок, каждую тень, каждый звук в этом саду, каждое прекрасное старое дерево в нем самом и поблизости от него. Особенно дороги ее сердцу были несколько диких вишен в юго-западном уголке, три пирамидальных тополя у калитки – она назвала их Тремя Принцессами, – похожая на стройную девушку дикая слива на тропинке у ручья, большая ель в центре, серебристый клен, высокая сосна поодаль, осинка в другом уголке, вечно кокетничающая с веселыми легкими ветерками, и длинный ряд величественных белых берез в роще Надменного Джона.

Эмили всегда радовалась, что вокруг так много деревьев – старых деревьев, переживших не одно поколение ее родственников, деревьев, которые посадили и за которыми ухаживали руки давно умерших, деревьев, помнящих радости и печали тех, кто гулял в их тени.

И вот она перед нами – Эмили. Стройная и простодушная юная девушка. Волосы как черный шелк. Лиловато-серые глаза, а под ними сиреневые тени, которые всегда казались темнее и придавали особое очарование глазам после того, как Эмили засиживалась за своим столом до какого-нибудь ужасно позднего, по мнению тети Элизабет, часа, дописывая рассказ или разрабатывая сюжетную канву. Алые губы с характерными для Марри складками в уголках, ушки с чуть заостренными, как у эльфов, кончиками. Возможно, именно эти складки в уголках губ и остренькие ушки заставляли некоторых людей считать ее отчасти кокеткой. Совершенная линия подбородка и шеи, улыбка с секретом – медленно расцветающая и неожиданно становящаяся лучезарной. И щиколотки, которые так хвалила эта возмутительно бесстыдная старая тетя Нэнси Прист из Прист-Понд. Нежно-розовый румянец на округлых щеках, который иногда неожиданно превращался в густой темно-красный. Требовалось совсем немного, чтобы вызвать это преображение – порыв морского ветра, неожиданно мелькнувшие вдали голубые холмы, огненно-красный мак, белые паруса, выплывающие из гавани в розовое чудо раннего утра, серебрящиеся в лунном свете воды залива, фарфорово-синие водосборы в старом саду или знакомый свист в роще Надменного Джона.

При всем этом можно ли было назвать ее хорошенькой? Не знаю. Эмили никогда не фигурировала в списках красавиц Блэр-Уотер. Но никто, хоть раз видевший ее лицо, не мог его забыть. Никому, встречая Эмили во второй раз, не приходилось говорить: «Э-э… ваше лицо кажется мне знакомым, но…» У нее в роду было немало прелестных женщин, и она унаследовала что-то от личности каждой из них. Она обладала грацией бегущей воды. И чем-то, напоминающим блеск и прозрачность ручья. Мысль могла покачнуть ее, словно могучий порыв ветра, а чувство сотрясти, как буря сотрясает розу. Она была одним из тех полных жизни существ, о которых, когда они все же умирают, мы говорим: даже не верится, что они мертвы. На фоне практичных, житейски мудрых представителей ее клана она сияла блеском бриллианта. Многим она нравилась, многим – нет. Но никто никогда не оставался к ней совершенно равнодушен.

Однажды, когда Эмили была еще совсем маленькой и жила со своим отцом в старом домике в Мейвуде, она отправилась искать конец радуги. По длинным мокрым полям и холмам бежала она, полная надежды и ожидания. Но пока она бежала, чудесная яркая арка поблекла… потускнела… исчезла. Эмили остановилась – одна, в незнакомой долине, не зная точно, в каком направлении искать дом. На миг ее губы задрожали, глаза наполнились слезами. Затем, подняв лицо к опустевшему небу, она храбро улыбнулась и сказала:

– Будут и другие радуги!

Жизнь Эмили всегда была погоней за радугами.

III

Жизнь в Молодом Месяце стала иной, и Эмили должна была приспособиться к переменам. Пришлось примириться с одиночеством: ее верная подруга на протяжении семи лет, сумасбродная и горячая Илзи Бернли уехала в Монреаль, в Школу драматического мастерства [2]2
  Речь, скорее всего, идет о существовавшем с 1901 по 1942 год в Торонто (не Монреале, как указано у Монтгомери) учебном заведении для девушек (School of Literature and Expression), в котором уделялось особое внимание таким предметам, как декламация, драматическое искусство, балет, физическое воспитание. С 1906 г. школа получила в свое распоряжение здание в Торонто, деньги на постройку которого были предоставлены известной общественной деятельницей Маргарет Итон, супругой крупного канадского финансиста. Из стен школы вышли многие знаменитые деятельницы канадского театра; большинство выпускниц работали школьными учительницами и преподавательницами физической культуры для девочек и девушек.


[Закрыть]. Расставались девочки в слезах и много раз заверили друг друга в вечной верности дружбе. Но никогда больше не довелось им испытать подобные чувства при встрече – ибо (как бы мы ни желали скрыть этот факт от самих себя), когда друзья, даже самые близкие, снова встречаются после разлуки, в их отношениях всегда чувствуется холодок. Возможно, это ощущение тем сильнее, чем теснее были их отношения в прошлом. Ни один не находит другого совершеннотем же самым. Это естественно и неизбежно. Человеческая натура постоянно развивается, становясь лучше или хуже; она никогда не остается неизменной. Но все же, при всем нашем философском отношении к жизни, кто из нас мог подавить легкое чувство растерянности и разочарования, когда осознавал, что друг уже не тот и никогда не будет точно таким, как прежде, пусть даже он изменился к лучшему? Эмили, с ее удивительной интуицией, которая заменяла ей жизненный опыт, чувствовала это – в отличие от Илзи – и понимала, что, в определенном смысле, прощается навсегда с той Илзи, которая была рядом с ней в Молодом Месяце и в Шрузбури.

Перри Миллер – прежде батрак в Молодом Месяце, а ныне медалист Шрузбурской средней школы, отвергнутый, хотя и не до конца потерявший надежду на взаимность, поклонник Эмили и мишень яростных нападок Илзи – тоже уехал. Ему предстояло изучать право в адвокатской конторе в Шарлоттауне, и он был твердо намерен сделать блестящую юридическую карьеру. Перри не искал никаких радуг, никаких сказочных кубышек с золотом. Цель его желаний оставалась неизменной, и он шел к ней прямым путем. Окружающие уже начинали верить, что он своего добьется. В конце концов, пропасть между клерком адвокатской конторы мистера Эбела и судьей Верховного Суда Канады не больше, чем между тем же клерком и босоногим беспризорным мальчишкой из маленького рыбацкого поселка.

Гораздо больше от искателя радуг было в Тедди Кенте из Пижмового Холма. Он также уезжал в Монреаль – в Высшую школу дизайна. Тедди тоже знал – знал с детских лет – восторг, и очарование, и отчаяние, и душевные муки погони за радугой.

– Даже если мы никогда не найдем ее, – сказал он Эмили в последний вечер перед, отъездом, когда они задержались в саду Молодого Месяца под сиреневым небом долгих, чудесных северных сумерек, – есть в этих поисках нечто такое, что даже лучше, чем сама находка.

– Но мы непременнонайдем ее, – сказала Эмили, возведя глаза к звезде, блестевшей почти на самой верхушке одной из Трех Принцесс. Что-то в этом «мы», произнесенном Тедди, вызвало в ее душе трепет – это «мы» могло означать так много. Эмили всегда была очень честна сама с собой и никогда не пыталась закрыть глаза на то, что Тедди Кент значил для нее больше, чем любой другой человек на свете. В то время как она… Что она значила для него? Мало? Много? Или ничего?

В тот вечер Эмили вышла на прогулку с непокрытой головой и вколола в волосы похожую на звезду веточку крошечных желтых хризантем. Она долго обдумывала свой наряд, прежде чем решила надеть шелковое платье лимонного цвета. Ей казалось, что в нем она выглядит великолепно, но какое это имело значение, если Тедди ничего не заметил? Он всегда принимал все, связанное с ней, как нечто само собой разумеющееся, – подумала она с мятежным чувством в душе. А вот Дин Прист непременно обратил бы внимание на ее наряд и сделал какой-нибудь изысканный комплимент.

– Не знаю, – сказал Тедди, угрюмо и сердито глядя на серого с темно-желтыми глазами Рома, кота Эмили, который воображал себя тигром, притаившимся в зарослях таволги. – Не знаю. Теперь, когда я действительно поднимаю паруса, у меня такое чувство… подавленности. В конце концов, возможно, я никогда не смогу создать ничего стоящего. Небольшое умение рисовать… какое оно имеет значение? Особенно, когда лежишь без сна глубокой ночью и думаешь об этом?

– О, я знаю это чувство, – согласилась Эмили. – Вчера вечером я несколько часов обдумывала рассказ и в отчаянии заключила, что никогда не научусь писать, что бесполезно пытаться… что мне никогда не создать ничего значительного. Я легла спать с этим чувством и промочила слезами подушку. В третьем часу ночи снова проснулась и не смогла даже заплакать. Слезы казались такой же глупостью, как смех… или честолюбие. Это был полный крах надежды и веры. А потом… Потом я встала с первыми лучами промозглого серого рассвета и начала новый рассказ! Не позволяй этому чувству, приходящему в третьем часу ночи, печалить твою душу.

– К несчастью, третий час есть в каждой ночи, – вздохнул Тедди. – В этот ужасный час я всегда убежден, что, если хочешь чего-то слишком сильно, вряд ли когда-нибудь получишь желаемое. А есть две вещи, которых я хочу ужасно сильно. Одна, разумеется, стать великим художником. Я никогда не считал себя трусом, Эмили, но сейчас мне страшно. Что, если я не добьюсь успеха? Все будут смеяться надо мной. Мама скажет, что она так и знала. Ей страшно не хочется, чтобы я уезжал – ты же знаешь. Уехать и потерпеть неудачу! Тогда уж лучше и вовсе не уезжать.

– Нет, не лучше! – сказала Эмили страстно, в то же время пытаясь угадать, что это за другая «вещь», которой Тедди хочет так сильно. – Ты не должен бояться. Папа сказал мне, чтобы я никогда ничего не боялась – сказал во время того разговора, который был у нас с ним в ночь накануне его смерти. И кто это – не Эмерсон [3]3
  Эмерсон, Ральф Уолдо (1803–1882) – американский поэт и эссеист.


[Закрыть]ли – написал: «Всегда делай то, что боишься сделать»?

– Готов побиться об заклад, что Эмерсон сказал это, уже покончив со всеми своими страхами. Легко быть смелым, когда битва позади.

– Ты же знаешь, Тедди, я в тебя верю, – сказала Эмили мягко.

– Да, знаю. Ты и мистер Карпентер. Только вы двое действительно верите в меня. Даже Илзи считает, что у Перри гораздо больше шансов сделать карьеру.

– Но ведь ты стремишься не к карьере. Ты отправляешься в путь за золотом радуги.

– Но… если я не сумею найти его и разочарую тебя… Это будет хуже всего.

– Ты найдешьего. Посмотри на ту звезду, Тедди, на самой верхушке младшей из Принцесс. Это Вега из созвездия Лиры. Я всегда любила ее. Она мне дороже всех звезд. Помнишь, как много лет назад ты, Илзи и я сидели в саду по вечерам, когда кузен Джимми варил картофель для свиней? Ты рассказывал нам чудесные истории об этой звезде и о жизни, которую вел на ней, прежде чем пришел в наш мир. На той звезде не было никакого ужасного третьего часа ночи.

– Какими счастливыми, беззаботными детишками мы были, – сказал Тедди задумчивым тоном мужчины средних лет, угнетенного заботами и с грустью вспоминающего юношескую беспечность.

– Обещай мне, – сказала Эмили, – что всякий раз, увидев эту звезду, будешь вспоминать, как я верю в тебя… крепко верю.

– А ты, пожалуйста, обещай мне,что всякий раз, посмотрев на эту звезду, будешь вспоминать обо мне, – сказал Тедди. – Или, вернее, давай пообещаем друг другу, что, глядя на эту звезду, мы всегдабудем думать друг о друге, всегда. Везде и всегда – пока живы.

– Обещаю, – сказала Эмили с трепетом, ей очень понравилось, что Тедди смотрит на нее вот так.

Романтический уговор, означающий… что? Эмили не знала. Она знала лишь, что Тедди уезжает, что жизнь вдруг стала очень пустой и холодной, что ветер с залива, вздыхающий среди деревьев в роще Надменного Джона, очень печален, что лето прошло и наступила осень… и что кубышка с золотом на конце радуги лежит на каком-то очень далеком холме.

Почему она заговорила об этой звезде? Почему сумерки, запах елей и последние отблески осеннего заката заставляют людей говорить глупости?

Глава 2

I

«Молодой Месяц

18 ноября, 19

Сегодня вышел декабрьский номер „Марчвуда“, и в нем напечатано мое стихотворение „Летучее золото“. Я считаю это событие заслуживающим упоминания в моем дневнике, так как стихам отвели отдельную страницу и сделали иллюстрацию – впервые мое стихотворение удостоилось такой чести. Сами по себе стихи, как я полагаю, довольно пустые: мистер Карпентер только фыркнул, когда я прочитала их ему, и отказался выразить свое мнение. Мистер Карпентер никогда не хвалит обидно-снисходительным тоном, однако своим молчанием может совершенно убить. Но мое стихотворение выгляделотак достойно, что невнимательный читатель мог вообразить, будто в нем есть некий глубокий смысл. Благословение доброму редактору, которому пришло в голову заказать иллюстрацию! Он существенно укрепил мое чувство самоуважения.

Но сама иллюстрация мне не очень понравилась. Художник совершенно не уловил идею моего стихотворения. Тедди нарисовал бы лучше.

Тедди делает громадные успехи в Школе дизайна. А Вега ярко сияет каждую ночь. Интересно, он действительно всегда думает обо мне, когда видит ее? И видит ли он ее вообще? Возможно, в Монреале такое яркое электрическое освещение, что на небе не видно никаких звезд. Похоже, он часто встречается с Илзи. Им повезло, что они знают друг друга в этом большом городе, где все им чужие».

II

«26 ноября, 19

Сегодня был великолепный ноябрьский день – по-летнему теплый и по-осеннему душистый. Я долго сидела и читала на кладбище возле пруда. Тетя Элизабет считает, что это слишком неприятное место, чтобы проводить там так много времени, и высказывает тете Лоре свои опасения насчет моих „нездоровых склонностей“. Но я не вижу ничего нездорового в прогулках по кладбищу. Это красивое место, куда блуждающие ветерки доносят сладкие лесные запахи с другой стороны пруда. Так тихо и мирно там, со всеми этими старыми могилами, окружающими меня – небольшими зелеными холмиками, усеянными маленькими, тронутыми морозом папоротничками. Там лежат мужчины и женщины моего клана. Мужчины и женщины, которые одержали победу, мужчины и женщины, которые потерпели поражение, но их победа и поражение теперь едины. В этом месте я никогда не испытываю ни бурной радости, ни глубокого уныния. И обида, и восторг там угасают. Мне нравятся эти старые-престарые плиты из красного песчаника, особенно плита Мэри Марри с ее решительным „здесь я и останусь“ – надписью, в которую ее муж вложил весь яд тайных обид, накопившихся за годы их совместной жизни. Его могила прямо рядом с ее могилой, и я уверена, что они давным-давно простили друг друга. И быть может, иногда они возвращаются сюда в лунные ночи и смеются, глядя на эту надпись. Год от года она все хуже видна под крошечными лишайниками. Кузен Джимми бросил их отчищать. Когда-нибудь они разрастутся так, что вместо надписи на старом красном камне будет видна лишь просвечивающая красным зеленовато-серебристая полоска».

«20 декабря, 19

Сегодня произошло чудесное событие, и я испытываю приятное волнение. Журнал „Мадисон“ принял мой рассказ – „Ошибка обвинения“!!! Да, этот факт действительно заслуживает нескольких восклицательных знаков. Если бы не мистер Карпентер, я бы эту строчку еще и подчеркнула. И не просто подчеркнула! Я написала бы ее заглавными буквами. В этот журнал очень трудно пробиться. Мне ли этого не знать! Разве не пыталась я много раз и разве не получала за все мои труды лишь богатый урожай разных „к сожалению“? И наконец он открыл мне свои двери. Публикация в „Мадисон“ – ясный и безошибочный признак успешного продвижения по „альпийской тропе“. Дорогой редактор оказался настолько добр, что в своем ответе назвал мой рассказ „очаровательным“.

Славный человек!

Он прислал мне чек на пятьдесят долларов. Скоро я смогу начать возвращать тете Рут и дяде Уоллесу то, что они потратили на меня за годы моей учебы в Шрузбури. Тетя Элизабет как всегда посмотрела на чек с подозрением, но впервые не усомнилась вслух, что банк действительно выплатит по нему деньги. Прекрасные голубые глаза тети Лоры лучились гордостью. Глаза тети Лоры по-настоящему лучатся. Она из викторианской эпохи. Глаза представителей эдвардианской эпохи [4]4
  Викторианская эпоха – период правления королевы Виктории (1837–1901); эдвардианская эпоха – период правления сына королевы Виктории, короля Эдуарда VII (1901–1910).


[Закрыть]блестят, и сверкают, и манят, но никогда не лучатся. А я почему-то люблю лучистые глаза, особенно, когда они лучатся гордостью за меня.

Кузен Джимми говорит, что, по егомнению, „Мадисон“ стоит всех других американских журналов вместе взятых.

Интересно, понравится ли „Ошибка обвинения“ Дину Присту? И скажет ли он мне об этом? Он теперь никогдане хвалит мои произведения. А мне так хочется вынудитьего это сделать. Я чувствую, что его похвала – если не считать похвалы мистера Карпентера – бесценна.

С Дином вообще все как-то странно. По какой-то таинственной причине он, похоже, становится моложе. Несколько лет назад я считала его совсем старым. Теперь он кажется лишь среднего возраста. Если так пойдет и дальше, он скоро будет совсем юным. Вероятно, дело в том, что мой ум начинает созревать и я догоняю Дина в интеллектуальном отношении. Тетя Элизабет по-прежнему не одобряет нашу с ним дружбу. У нее явная антипатия ко всем Пристам. Но даже не знаю, что я делала бы без дружбы Дина. Она соль жизни».

«15 января, 19

Сегодня штормит. Я провела бессонную ночь из-за четырех отказов, с которыми вернулись мои рукописи. Ведь я считала, что эти рассказы особенно хороши. Как и предсказывала мисс Ройал, я чувствовала, что сделала ужасную глупость, когда не воспользовалась возможностью поехать в Нью-Йорк. О, меня не удивляет, что младенцы всегда плачут, когда просыпаются среди ночи. Мне тоже часто хочется поплакать в темноте. Все тогда тяготит мою душу, и не верится, что „нет худа без добра“. Все утро я ходила унылая и раздраженная и ждала прихода почты как единственного возможного спасения от хандры. С почтой всегда связаны чарующая неизвестность и предвкушение чуда. Я думала о том, что она принесет мне. Письмо от Тедди? (Тедди пишет совершенно восхитительные письма.) Славный тонкий конверт с чеком? Еще один пухлый – печально и красноречиво говорящий о новых отвергнутых рукописях? Одну из прелестных, наспех нацарапанных записок Илзи? Ничего подобного. Я получила всего лишь гневное послание от троюродной кузины Бьюлы Грант из Дерри-Понд. Она в ярости, так как уверена, что я „изобразила“ ее в моем рассказе „Жертвы привычки“, который только что попал в популярную канадскую фермерскую газету. Она написала мне письмо, полное горьких упреков. На ее взгляд, я „могла бы не подвергать такомустарого друга, который всегда желал мне добра“. Она „не привыкла, чтобы ее высмеивали в газетах“, и просит меня воздержаться от попыток сделать ее мишенью моего „так называемого остроумия“… Троюродная кузина Бьюла, если уж на то пошло, сама неплохо владеет пером: одни пассажи ее письма задели меня, другие привели в ярость. Я даже не думалао кузине Бьюле, когда писала этот рассказ. Тетушка Кейт – полностью вымышленный персонаж. А если бы я подумала о кузине Бьюле, то наверняка не вставила бы еени в какое произведение. Она так глупа и банальна. И ни капли не похожа на тетушку Кейт, которая – я льщу себя надеждой – живая, остроумная старая леди с чувством юмора.

Но кузина Бьюла написала и тете Элизабет, и у нас вышла семейная ссора. Тетя Элизабет не желает верить, что я невиновна. Она утверждает, что тетушка Кейт – точный портрет кузины Бьюлы, и вежливо просит меня – вежливые просьбы тети Элизабет внушают благоговейный трепет – невставлять карикатурные изображения моих родственников в будущие произведения.

„Ни однойМарри, – сказала тетя Элизабет в своей величественной манере, – не следует зарабатывать деньги на особенностях внешности и характера ее друзей“.

Еще одно предсказание мисс Ройал исполнилось в точности. Ох, неужели она окажется так же права во всем остальном? Если так, то…

Но самое тяжкое оскорбление я услышала от кузена Джимми, который посмеивался, читая „Жертв привычки“.

– Не обращай внимания на старую Бьюлу, киска, – шепнул он. – Все вышло замечательно. Ты отлично ее изобразила. Тетушка Кейт – вылитая Бьюла. Я узнал ее, не прочитав и страницы. Узнал по носу.

Вот вам, пожалуйста! К несчастью, я случайно наградила тетушку Кейт „длинным, крючковатым носом“. Хотя невозможно отрицать, что у кузины Бьюлы нос длинный и крючковатый. Порой людей отправляли на виселицу, опираясь на столь же неубедительные косвенные улики. Было бесполезно в отчаянии причитать, что я даже не думала о кузине Бьюле, когда писала. Кузен Джимми только кивал и посмеивался.

– Конечно. Лучше об этом помалкивать. Гораздо лучше насчет таких вещей помалкивать.

Но самое досадное во всей этой истории то, что если тетушка Кейт действительно так похожа на кузину Бьюлу Грант, то я оказалась совершенно неспособна создать образ, который хотела.

Однако мне гораздо легче теперь, чем когда я начинала эту запись в моем дневнике. Я освободилась от обиды, негодования и горечи.

Думаю, в этом главная польза такого дневника».