Текст книги "Рилла из Инглсайда"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Глава 6
Сюзан, Рилла и Понедельник ставят перед собой новые цели

Большая гостиная в Инглсайде казалась снежно-белой от рулонов хлопчатой ткани. Из штаб-квартиры Красного Креста пришло сообщение о том, что потребуются простыни и перевязочный материал, и потому Нэн, Ди и Рилла были поглощены работой. Тем временем на втором этаже, в комнате мальчиков, миссис Блайт и Сюзан занимались более личным делом. С сухими, страдальческими глазами они упаковывали вещи Джема. На следующее утро он должен был отправиться в Валкартье. Приказа ожидали, и все же, когда он пришел, это стало ужасным ударом.

Рилла впервые в жизни подгибала и наметывала края простыней, которые предстояло подрубить. Когда пришло известие, что Джем должен явиться в лагерь, она выплакалась среди сосен в Долине Радуг, а затем пришла к матери.

– Мама, я хочу делать что-нибудь полезное. Я всего лишь девочка… я не могу сделать ничего, чтобы выиграть войну в Европе… но, находясь здесь, я должна чем-то помогать.

– Привезли ткань на простыни, – сказала миссис Блайт. – Помоги Нэн и Ди подшить их. А еще, Рилла… как ты думаешь, ты не могла бы организовать местное отделение молодежного Красного Креста? Я думаю, молоденьким девушкам больше понравится иметь свою организацию, и работать они будут лучше, чем если бы им пришлось делать все вместе со старшими.

– Но, мама… я никогда ничем таким не занималась.

– В предстоящие месяцы нам всем придется делать немало такого, чем мы никогда раньше не занимались.

– Ну… – Рилла отважилась на решительный шаг, – я попробую, мама… если ты скажешь, с чего начать. Я все обдумала и решила, что должна быть смелойи самоотверженной —быть настоящей героиней.

Ударение, сделанное Риллой на последнем слове, не вызывало улыбки у миссис Блайт. Быть может, ей было не до улыбок, а быть может, за романтической позой героини, которую приняла дочь, она сумела разглядеть драгоценную крупицу стремления к высокой цели. И вот Рилла уже наметывала простыни и, не переставая работать иглой, мысленно организовывала молодежное отделение Красного Креста; более того, это занятие доставляло ей удовольствие – не шитье, разумеется, а организация молодежного отделения. Работа обещала быть интересной, и Рилла – что удивило ее саму – обнаружила у себя нечто вроде природной склонности к организаторскому делу.

Кто же будет председателем? Только не она. Старшим девочкам это не понравилось бы. Ирен Хауард? Нет, почему-то Ирен не пользовалась среди девушек той популярностью, которой заслуживала. Марджори Дрю? Нет, Марджори не хватает твердости характера. Она вечно соглашается с последним из выступающих. Бетти Мид… спокойная, умелая, тактичная Бетти… она как раз подойдет! А Уну Мередит – в казначеи… ну, а если будут оченьнастаивать, то могут выбрать ее, Риллу, секретарем. Что же до разных комитетов, то их предстояло избрать после того, как будет создано молодежное отделение, но Рилла уже сейчас точно знала, кого куда следует назначить. Они будут встречаться поочередно в домах разных членов… и никакого угощения… Рилла знала, что по этому вопросу ей предстоит генеральное сражение с Олив Керк… но все должно быть обставлено исключительно по-деловому. А ее тетрадка для протоколов должна иметь белую обложку с изображением красного креста… И не стоит ли завести что-то вроде униформы, которую они все могли бы надевать на концерты, которые будут устраивать для сбора пожертвований… что-нибудь простенькое, но элегантное?

– Ты загнула и заметала один край простыни на лицевую сторону, а другой на изнаночную, – сказала Ди.

Рилла принялась распарывать только что сделанные стежки, думая о том, какое все-таки противное занятие – шитье. Руководить молодежным Красным Крестом будет гораздо интереснее.

А наверху миссис Блайт говорила:

– Сюзан, помните тот день, когда Джем протянул ко мне свои маленькие ручки и впервые назвал меня «маа»… самое первое слово, которое он попытался произнести?

– Нет ничего, связанного с этим благословенным младенцем, чего бы я не помнила, – мрачно отозвалась Сюзан.

– Сюзан, я сегодня весь день вспоминаю, как он однажды ночью плакал и звал меня. Ему было тогда всего несколько месяцев. Гилберт не хотел, чтобы я шла в детскую… говорил, что ребенок здоров, ему тепло и не следует потакать ему, поощряя дурные привычки. Но я пошла… и взяла его на руки… и до сих пор чувствую, как его маленькие ручки крепко обнимают меня за шею. Сюзан, если бы я не пошлав детскую в ту ночь, двадцать один год назад, и не взяла моего малютку на руки, когда он плакал, я не пережилабы завтрашнего утра.

– Не знаю, как мы, в любом случае, переживем его, миссис докторша, дорогая. Но не говорите мне, что это будет окончательное прощание. Джему еще дадут отпуск после военной подготовки, чтобы он простился с нами, прежде чем отправится в Европу, разве не так?

– Мы очень надеемся, что он получит отпуск, но полной уверенности в этом нет. Я примирилась с мыслью, что отпуска не будет, так что меня не ждет никакое разочарование. Сюзан, я твердо решила, что завтра провожу моего мальчика с улыбкой. Он не унесет с собой воспоминание о безвольной матери, у которой не хватило мужества проводить, когда у него хватило мужества пойти. Надеюсь, никто из нас не заплачет.

–  Яплакать не собираюсь, миссис докторша, дорогая, и в этом вы можете быть уверены, но вот сумею ли я улыбнуться или нет – это уж как решит Провидение… и в зависимости от того, какое у меня будет ощущение под ложечкой. Найдется тут еще местечко для этого фруктового пирога? А для песочного печенья? А для пирожка с изюмом? Этот благословенный мальчик не будет голодать, независимо от того, будут их кормить в этом квебекском местечке или нет. Все вокруг, как кажется, начало вдруг меняться, не правда ли? Даже старый кот, что жил в доме священника, умер. И я не стала бы горевать, миссис докторша, дорогая, если бы эта зверюга Хайд тоже околел. Он почти все время оставался Мистером Хайдом, с тех пор как Джем вернулся домой в военной форме, и я утверждаю, что этонеспроста. Не знаю, что будет делать Понедельник, когда Джем уедет. Эллен Уэст вечно поносила кайзера, и мы прежде считали ее сумасшедшей, но теперь я вижу, что была в ее безумии своя логика.

Джем Блайт и Джерри Мередит уехали на следующее утро. День был пасмурный, все предвещало дождь, небо затянули лежавшие тяжелыми серыми грядами облака, но почти все, кто жил в Глене, Четырех Ветрах, Харбор-Хед, Верхнем Глене и на другой стороне гавани – за исключением Луны с Бакенбардами, – пришли на станцию, чтобы проводить их. Все Блайты и Мередиты улыбались. Даже Сюзан – как предопределило Провидение – растянула губы в улыбке, хотя впечатление было, пожалуй, даже более тяжелым, чем если бы она плакала. Фейт и Нэн были очень бледны и держались очень мужественно. Рилла подумала, что тоже очень хорошо справилась бы со своей задачей, если бы что-то не сжимало ей горло и если бы ее губы не дрожали так временами. Присутствовал там и Понедельник. Джем попытался проститься с ним в Инглсайде, но в глазах Понедельника была такая красноречивая мольба, что Джем смягчился и позволил ему пойти на станцию. Пес крутился возле самых ног любимого хозяина и следил за каждым его движением.

– Не могу видеть глаз этой собаки, – сказала миссис Мередит.

– У животного куда больше здравого смысла, чем у большинства людей, – отозвалась Мэри Ванс. – У Миллера тоже эта блажь в голове завелась, насчет того, чтобы пойти добровольцем, но я живо его отговорила. Впервые в жизни я и Китти Дейвис придерживаемся одного мнения. Такое чудо вряд ли когда-нибудь повторится. Смотри, Рилла, вот и Кен.

Рилла знала, что Кен на станции. Она остро сознавала это с того самого момента, когда он соскочил с подъехавшей повозки Лео Уэста. Теперь он с улыбкой подошел к ней.

– Изображаешь, как вижу, мужественную улыбающуюся сестру. Куча народу тут, однако, по гленским меркам! Ну, я и сам через несколько дней уезжаю домой.

На Риллу вдруг повеяло странным ветром одиночества, которого не вызвал даже отъезд Джема.

– Почему? У тебя же еще целый месяц каникул.

– Да… но я не могу болтаться в Четырех Ветрах и развлекаться, когда мир горит в огне. В старом родном Торонто я найду какой-нибудь способ принять участие в общем деле, несмотря на эту проклятую ногу. Не могу смотреть на Джема и Джерри… прямо зеленею от зависти. Вы, девочки, молодцы… ни слез, ни мрачного страдальческого вида. Ребята уедут с приятным впечатлением. Надеюсь, Персис и мама будут держаться так же мужественно, когда придет мой черед.

– О, Кеннет… война закончится раньше, чем придет твой серед.

Ну вот! Опять она зашепелявила. Еще один великий момент в жизни испорчен! Что ж, такова ее судьба. Да и неважно это все. Кеннет уже отошел… он говорил теперь с Этель Риз, которая вырядилась – и это в семь утра! – в то платье, которое надевала на танцы, и заливалась слезами. О чем, скажите на милость, ей плакать? Ни один из Ризов не идет на войну. Рилле тоже захотелось заплакать… но нет, она незаплачет. Что там говорит маме эта отвратительная старая миссис Дрю своим вечно плаксивым тоном?

– Не знаю, как вы только это переносите, миссис Блайт. Яне перенесла бы, будь это мойбедный мальчик.

А мама… о, на маму всегда можно положиться! Как вспыхнули ее серые глаза на бледном лице!

– Могло быть хуже, миссис Дрю… в том случае, если бы мне пришлось уговариватьего пойти добровольцем.

Миссис Дрю не поняла, зато поняла Рилла. Она гордо вскинула голову. Ее брата не пришлось уговаривать пойти на фронт. Вскоре она обнаружила, что стоит в одиночестве и до нее доносятся обрывки разговоров проходящих мимо людей.

– Я сказала Марку, чтобы он подождал и посмотрел, не объявят ли второй призыв. Если объявят, я его отпущу… но, скорее всего, второго призыва не будет, – сказала миссис Бэрр.

– Думаю, я закажу его со сборчатым бархатным кушаком, – сказала Бесси Клоу.

– Мне страшно взглянуть в лицо мужу – вдруг я увижу, что он тоже хочет пойти на фронт, – сказала молоденькая новобрачная с другой стороны гавани.

– Я до смерти боюсь, – сказала эксцентричная супруга Джима Хауарда, – я до смерти боюсь, что Джим захочет записаться добровольцем… и до смерти боюсь, что не захочет.

– Война кончится еще до Рождества, – сказал Джо Викерс.

– Пусть эти европейцы сами между собой разбираются, – сказал Эбнер Риз.

– На карту поставлено существование Британской империи, – сказал методистский священник.

– Есть, несомненно, что-то такоев военной форме, – вздохнула Ирен Хауард.

– В конечном счете это война за коммерческие интересы, а они не стоят ни одной капли благородной канадской крови, – сказал какой-то незнакомый постоялец прибрежной гостиницы.

– Блайты не принимают отъезд их мальчика близко к сердцу, – сказала Кейт Дрю.

– Эти молодые дураки просто ищут приключений, – проворчал Натан Крофорд.

– Я твердо верю в Китченера, – сказал доктор с той стороны гавани.

За эти десять минут Рилла испытала головокружительную череду чувств – негодование, желание рассмеяться, презрение, уныние и воодушевление. Ох, люди были… забавны! Что они вообще понимали? «Не принимают близко к сердцу!» Надо же такое сказать, когда даже Сюзан глаз в эту ночь не сомкнула! Кейт Дрю всегда была противной девчонкой. Рилле казалось, что все это какой-то нелепый ночной кошмар.

И вот… поезд подходил все ближе… мама держала Джема за руку… Понедельник лизал другую его руку… все прощались… поезд подошел к платформе! Джем поцеловал Фейт на глазах у всех… старая миссис Дрю истерически вскрикнула… мужчины под руководством Кеннета хором прокричали «ура»… Рилла почувствовала, как Джем пожал ей руку… «До свиданья, Долгоножка»… кто-то поцеловал ее в щеку… кажется, это был Джерри, но точно она не знала… они вошли в вагон… поезд тронулся… Джем и Джерри махали всем… все махали им… мама и Нэн все еще улыбались, но так, словно просто забыли снять с лиц маски… Понедельник с отчаянным воем рвался вслед за поездом, и методистский священник с трудом удерживал его на месте… Сюзан махала своей лучшей шляпкой и кричала «ура», как мужчина… с ума она сошла, что ли? Поезд исчез за поворотом. Они уехали.

Рилла, с трудом вздохнув, пришла в себя. Внезапно наступила тишина. Теперь не оставалось ничего, кроме как идти домой… и ждать. Сначала никто не хватился Понедельника. Когда же о собаке вспомнили, Ширли вернулся на станцию. Он нашел Понедельника под одним из расположенных возле станции навесов для транспортных контейнеров и попытался увести его домой. Понедельник лежал, свернувшись клубочком. Он помахал хвостом, чтобы показать, что не испытывает враждебных чувств, но никакими уговорами невозможно было заставить его двинуться с места.

– Думаю, Понедельник решил ждать там возвращения Джема, – попытался рассмеяться Ширли, вновь присоединившись к остальным.

Именно такое решение и принял Понедельник. Его любимый хозяин уехал… он, Понедельник, был преднамеренно и по заранее обдуманному злому умыслу лишен возможности отправиться с ним, что стало делом рук дьявола, замаскировавшегося под методистского священника. А посему он, Понедельник, будет оставаться на этом самом месте и ждать, пока дымящее, пыхтящее чудище, которое увезло его героя, не привезет его обратно.

Да, ты будешь ждать на этом самом месте – маленький верный пес с выражением печали и недоумения в ласковых глазах. Но пройдет немало долгих мучительных дней, прежде чем твой веселый и озорной, как мальчишка, товарищ вернется к тебе.

Доктор в ту ночь уехал по вызову к больному, и Сюзан, перед тем как лечь спать, зашла в комнату миссис Блайт, чтобы убедиться, что ее обожаемой миссис докторше «удобно и покойно». Она торжественно остановилась в ногах кровати и изрекла:

– Миссис докторша, дорогая, я решила быть героиней.

«Миссис докторшу» охватило ужасное желание расхохотаться… что было явной несправедливостью, так как прежде у нее не вызвало смеха заявление Риллы о таком же стремлении проявить высокий героизм. Разумеется, Рилла была худенькой девушкой, в белом платье, со свежим, как цветок, лицом и похожими на звезды глазами, горевшими глубоким чувством, а Сюзан – пожилой женщиной в простой и узкой ночной рубашке из серой фланели с повязанной вокруг ее седой головы полоской красной шерстяной ткани – нечто вроде амулета от невралгии. Но это не должно было иметь существенного значения. Разве не дух был самым важным? Однако миссис Блайт лишь с большим трудом удалось удержаться от смеха.

– Впредь я не стану, – продолжила Сюзан твердо, – горевать или плакаться или сомневаться в мудрости Всевышнего, как делала это в последнее время. Нытье, попытки уклониться от исполнения долга или возложить вину на Провидение нам не помогут. Мы все должны просто решительно браться за любую стоящую перед нами задачу, будь то прополка лука или руководство правительством. Я буду стараться преодолеть все трудности. Эти благословенные мальчики ушли на войну, а мы, женщины, миссис докторша, дорогая, должны оставаться дома, поддерживать огонь в очаге и проявлять выдержку.

Глава 7
Младенец военного времени и фарфоровая супница

– Льеж и Намюр… а теперь еще и Брюссель [27]27
  Льеж, Намюр, Брюссель – бельгийские города, захваченные германской армией в августе 1914 г.


[Закрыть]! – Доктор Блайт покачал головой. – Не нравится мне это… не нравится.

– Не отчаивайтесь, доктор, дорогой: эти города защищали всего лишь иностранцы, – сказала Сюзан внушительно. – Подождите, пока германцы встретятся с британцами. Это будет совсем другая история, и в этом вы можете быть уверены.

Доктор снова покачал головой, но чуть менее мрачно; возможно, все они подсознательно разделяли убеждение Сюзан, что британская линия обороны не может быть прорвана, даже в ходе стремительного победного наступления миллионов поставленных под ружье немцев. Во всяком случае, когда пришел ужасный день – первый из множества ужасных дней – и принес весть о том, что британская армия отступает [28]28
  23–24 августа 1914 г. германская армия вынудила англичан оставить Монс, что открывало ей дорогу на Париж.


[Закрыть], они уставились друг на друга в растерянности и ужасе.

– Это… это неправда! – недоверчиво воскликнула Нэн, пытаясь хоть ненадолго утешиться тем, что сообщение может оказаться ошибочным.

– Я чувствовала, что сегодня придут дурные вести, – сказала Сюзан, – так как этот кот превратился сегодня утром ни с того ни с сего в Мистера Хайда, а такоеявно ничего хорошего предвещать не могло.

– «Отступающая, разбитая, но не деморализованная армия», – пробормотал доктор, цитируя лондонскую депешу. – Неужели это говорится об английской армии?

– Пройдет еще много времени, прежде чем закончится эта война, – сказала миссис Блайт с безысходностью в голосе.

Но вера Сюзан в победу, на миг ослабевшая, вновь восторжествовала.

– Помните, миссис докторша, дорогая, что британская армия это еще не британский флот. Никогда не забывайте об этом. И русские тоже на подходе [29]29
  17 августа 1914 г. русские войска вторглись в Восточную Пруссию, где им первоначально удалось развить успешное наступление.


[Закрыть], хотя о русских я не так уж много знаю и, следовательно, ручаться за них не могу.

– Русские не успеют подойти вовремя, чтобы спасти Париж, – заметил Уолтер мрачно. – Париж – сердце Франции, а дорога на него теперь открыта для немцев. О, как бы я хотел… – Он внезапно умолк и вышел из комнаты.

Проведя день в беспомощной растерянности, потрясенные обитатели Инглсайда нашли возможным «взять себя в руки», даже несмотря на всё более страшные новости, поступавшие из Европы. Сюзан с ожесточением трудилась в кухне, доктор совершал обходы пациентов, Нэн и Ди вернулись к работе в Красном Кресте; миссис Блайт отправилась в Шарлоттаун на съезд местных отделений Красного Креста; а Рилла – после того как отвела душу в бурном приступе слез, уединившись в Долине Радуг, и излила свои чувства на страницах дневника – вспомнила, что решила проявлять мужество и стойкость. И настоящим геройством с ее стороны – так она считала – было добровольно взять на себя тяжкий труд проехать по Глену и Четырем Ветрам на старой серой кобыле Эбнера Крофорда, чтобы собрать обещанные жителями разнообразные пожертвования для Красного Креста. Одна из инглсайдских лошадей захромала, на другой уехал к пациенту доктор, так что не оставалось ничего другого, кроме как одолжить у Крофорда его клячу, невозмутимую, неторопливую толстокожую животину с привычкой то и дело останавливаться на дороге, чтобы сбить муху с одной ноги копытом другой. Рилла чувствовала, что это – вместе с тем обстоятельством, что немцы всего в пятидесяти милях от Парижа, – почти невыносимо. Однако она смело отправилась исполнять поручение, результаты которого оказались совершенно неожиданными.

К концу дня она, в заполненной свертками повозке, проезжала мимо того места, где начиналась поросшая травой дорожка с глубокими колеями, ведущая на берег гавани, к дому Андерсонов. Андерсоны были крайне бедны, и вряд ли миссис Андерсон могла что-то пожертвовать Красному Кресту. С другой стороны, ее муж, англичанин по происхождению, находившийся в момент объявления войны на заработках в Кингспорте, немедленно отплыл в родную Англию, чтобы там записаться добровольцем (не удосужившись, как следует заметить, даже заехать домой или хотя бы прислать сколько-нибудь значительную сумму денег). Так что, пожалуй, миссис Андерсон, будучи женой солдата, могла обидеться, если бы ее обошли вниманием. Рилла решила все же заехать к ней. Впоследствии в ее жизни были отдельные моменты, когда она очень жалела об этом своем решении, но, в общем и целом, оставалась благодарна судьбе за случившееся.

Дом Андерсонов был маленьким, полуразвалившимся. Казалось, будто он присел на корточки у самого берега среди потрепанных ветрами елей, словно стыдился собственного вида и очень хотел от всех спрятаться. Рилла привязала свою серую клячу к шаткой изгороди и направилась к дому. То, что Рилла увидела с порога, на время лишило ее дара речи и заставило застыть на месте.

Дверь в небольшую спальню была открыта, и Рилла увидела миссис Андерсон, лежащую на неприбранной постели, и миссис Андерсон была мертва. В этом не могло быть никаких сомнений; не могло быть их и в том, что рослая, неопрятная, невероятно толстая женщина, сидящая возле дверной притолоки и преспокойно покуривающая трубку, была очень даже живой. Она лениво раскачивалась взад и вперед среди царившего в грязной комнате беспорядка и не обращала никакого внимания на пронзительные крики, которые неслись из стоявшей посреди комнаты колыбели.

Рилла знала эту женщину в лицо и слышала отзывы о ней от других людей. Звали ее миссис Коновер; она была двоюродной бабушкой миссис Андерсон, жила в рыбацкой деревушке и не только курила, но также частенько выпивала. Первым желанием Риллы было круто повернуться и убежать. Но не годилось поступать подобным образом. Возможно, эта женщина, какой бы отвратительной она ни была, нуждалась в помощи… хотя по ее виду никак нельзя было сказать, что отсутствие этой помощи ее сколько-нибудь тревожило.

– Заходите, – сказала миссис Коновер, вынимая трубку изо рта и глядя на Риллу своими маленькими крысиными глазками.

– Неужели… неужели миссис Андерсон мертва? – спросила Рилла робко, перешагнув через порог.

– Мертвее не бывает, – отвечала миссис Коновер бодро. – Полчаса назад концы отдала. Я послала Джен Коновер позвонить по телефону гробовщику да позвать кого-нибудь из нашей деревни, чтоб помогли. А вы докторская дочка, да?

– Это случилось… очень неожиданно?

– Да чахла-то она с тех самых пор, как этот ее никчемный Джим уплыл в Англию… уж лучше бы он, право слово, с самого начала оттуда не уезжал. Я думаю, она собралась помирать, как только услыхала такую новость. Этот вот мелкий родился две недели назад, и с тех пор она день ото дня все слабее становилась, а сегодня взяла да померла, когда никто этого от нее не ждал.

– Я могу что-нибудь сделать… чем-то помочь? – нерешительно спросила Рилла.

– Да чем тут поможешь… разве вот только коли знаешь, как с детишками обходиться. Яне знаю. Этот вот мелкий вопит день и ночь, не переставая. Я просто решила не обращать внимания.

Рилла на цыпочках осторожно подошла к колыбели и еще осторожнее приподняла верхний конец грязного одеяльца. Она не имела никакого намерения прикасаться к младенцу… онатоже не знала, как «обходиться с детишками». Перед ней, завернутое в кусок старой грязной фланели, лежало ужасно некрасивое крошечное существо с красным, искаженным от крика личиком. Более некрасивого младенца ей видеть не доводилось. Однако ею вдруг овладело чувство жалости к заброшенному, осиротевшему крошке.

– Что будет с младенцем? – спросила она.

– Один Господь ведает, – сказала миссис Коновер откровенно. – Мин ужасно тревожилась об этом перед смертью. Все причитала: «Ох, что будет с моим бедным малюткой», пока меня в конец не извела. Яне собираюсь вешать на себя эту обузу; это я могу вам точно сказать. Я сказала Мин, что придется отправить его в сиротский приют, а там видно будет, вернется ли вообще Джим, чтобы о сынке позаботиться. Ее это не обрадовало. Но больше тут говорить было не о чем.

– А кто будет ухаживать за ним, пока его не отправят в приют? – настаивала Рилла. Почему-то ее беспокоила судьба младенца.

– Мне, наверное, придется, – проворчала миссис Коновер. Она отложила трубку и с полнейшим бесстыдством сделала изрядный глоток из черной бутылки, которую достала с висевшей рядом полки. – Я считаю, что долго он все равно не протянет. Хилый. Мин всегда слабосильной была, и он, думаю, такой же. Скорее всего, он никому долго досаждать не будет, и тем лучше, скажу я вам.

Рилла еще чуть-чуть потянула одеяльце.

– Да на нем даже распашонки нет! – в ужасе воскликнула она.

– А кто должен был его наряжать, хотела бы я знать? – спросила миссис Коновер язвительным тоном. – У меняна это времени не было… я за Мин ухаживала. Старая миссис Крофорд – она была здесь, когда он родился, – выкупала его и запеленала в эту фланель, а потом Джен иногда им занималась. Не замерзнет. Жарища такая стоит, что все плавится.

Рилла молчала, глядя на плачущего младенца. Она никогда прежде не сталкивалась ни с одной трагедией, и эта поразила ее до глубины души. Ее сердце сжалось при мысли о бедной матери, которая брела в одиночестве через долину смертной тени, беспокоясь о своем младенце, и рядом с которой не было никого, кроме этой отвратительной старухи. Если бы только она, Рилла, пришла в этот дом чуть раньше! Но что она смогла бы сделать… что она может сделать сейчас? Она не знала, но чувствовала, что должна что-нибудьсделать. Она терпеть не могла младенцев… но было просто невозможно уйти и оставить это бедное маленькое существо с миссис Коновер… которая в эту минуту снова приложилась к своей черной бутылке… и будет, вероятно, мертвецки пьяна, прежде чем кто-нибудь придет.

«Остаться я не могу, – подумала Рилла. – Мистер Крофорд сказал, что я непременно должна вернуться домой к ужину, так как вечером лошадь понадобится ему самому. Ох, что же мне делать?»

И тут, поддавшись внутреннему порыву, она приняла отчаянное решение.

– Я возьму младенца с собой, – сказала она. – Можно?

– Конечно, коли хочешь, – сказала миссис Коновер любезно.

– Но я… я не смогу нести его на руках, – сказала Рилла. – Мне придется править лошадью, и я могу его уронить. Есть здесь… э-э… корзинка, в которую я могла бы его положить?

– Нет никакой, насколько я знаю. Тут, могу тебе сказать, почти ничегонет. Мин была такой же бедной и беспомощной, как Джим. Коли откроешь тот ящик, то найдешь там кое-какие вещички для младенца. Лучше тебе их тоже забрать.

Рилла взяла «вещички» – жалкие одежки из тонкой, дешевой материи, которые, как могла, постаралась приготовить бедная мать. Но они никак не помогли решить самую насущную проблему, а именно – как транспортировать младенца? Рилла беспомощно огляделась кругом. Ох, если бы тут была мама… или Сюзан! Ее взгляд упал на огромную синюю супницу, стоявшую на нижней полке буфета.

– Можно мне взять это… чтобы положить туда ребенка? – спросила она.

– Ну, супница не моя, но думаю, ты можешь ее взять. Только постарайся не разбить… Джим может поднять шум из-за нее, коли вернется домой живым, а он вернется – это как пить дать, потому как никому от него никакого проку. Он привез эту старую супницу с собой из Англии… говорил, у них в семье ее испокон веку по наследству передавали. Они с Мин ею не пользовались… супа у них никогда не было столько, чтоб в нее наливать… но Джим ею очень гордился. Насчет посуды он был изрядный привереда, но зато ничуть не тревожился, что еды в доме всегда маловато, так что нечего в эту посуду класть.

В первый раз в жизни Рилла коснулась младенца… взяла его на руки… завернула в одеяло, дрожа от страха, как бы не уронить его и… и не сломать. Затем она положила его в супницу.

– Не задохнется он там? – спросила она озабоченно.

– Коли и задохнется, невелика потеря, – сказала миссис Коновер.

В ужасе Рилла слегка отодвинула одеяло от лица младенца. Малютка перестал плакать и смотрел на нее, медленно мигая. У него были большие темные глаза, резко выделявшиеся на ужасно некрасивом маленьком личике.

– Лучше прикрой ему лицо, – предупредила миссис Коновер. – А то еще захлебнется ветром.

Вот так получилось, что Рилла Блайт, которая приехала к дому Андерсонов, испытывая, по ее собственному признанию, отвращение к маленьким детям, уехала из него, увозя с собой младенца в синей фарфоровой супнице, стоявшей у нее на коленях!

Рилле казалось, что она никогда не доберется домой. В супнице царила зловещая тишина. С одной стороны, она была рада, что младенец не плачет, но ей хотелось, чтобы он хоть изредка давал о себе знать. А вдруг он задохнулся? Развернуть одеяло и посмотреть Рилла не решалась, опасаясь, как бы младенец не «захлебнулся ветром» – что бы ни означало это выражение, – тем более что ветер усилился. Она вздохнула с глубоким облегчением, когда наконец добралась до Инглсайда.

Рилла внесла супницу в кухню и поставила на стол перед Сюзан. Сюзан заглянула в супницу и единственный раз в жизни была настолько ошеломлена, что не могла вымолвить ни слова.

– Что это у тебя, скажи на милость? – спросил, входя в кухню, доктор.

Рилла на одном дыхании рассказала всю историю.

– Я была просто вынужденапривезти его, папа, – заключила она. – Я не могла оставить его там.

– Что же ты собираешься с ним делать? – невозмутимо спросил доктор.

Такого вопроса Рилла, пожалуй, не ожидала.

– Мы… мы можем подержать его немного у себя… разве не так… пока не придумаем что-нибудь? – запинаясь, смущенно выговорила она.

Минуту или две доктор Блайт расхаживал взад и вперед по кухне, пока младенец таращил глаза на белые стенки супницы, а Сюзан проявляла первые признаки возвращения к жизни. Затем доктор остановился перед Риллой.

– Маленький ребенок означает массу дополнительной работы и беспокойства в доме. Нэн и Ди на следующей неделе уезжают в Редмонд, а ни твоя мать, ни Сюзан в нынешних обстоятельствах не могут взять на себя заботу о ребенке, у них и так хватает хлопот. Если ты хочешь, чтобы младенец остался здесь, тебе придется самой ухаживать за ним.

– Мне ухаживать! – Рилла была в таком ужасе, что забыла о правилах грамматики. – Что ты, папа… я… я не смогу!

– Многим девочкам моложе тебя приходится ухаживать за младенцами. Я и Сюзан всегда готовы помочь тебе советом. Но если ты считаешь, что не справишься, то младенец должен вернуться к Мег Коновер. В этом случае его жизнь будет недолгой, так как очевидно, что ребенок слабый и требует особого ухода. Я сомневаюсь, что он выживет, даже если его отправить в сиротский приют. Но я не могу перегружать работой твою мать и Сюзан.

Доктор вышел из кухни с весьма суровым и непреклонным видом. В глубине души он прекрасно знал, что маленький обитатель большой супницы в любом случае останется в Инглсайде, но ему хотелось посмотреть, можно ли вызвать у Риллы желание оказаться на высоте положения.

Рилла сидела, безучастно глядя на младенца. Было нелепо даже подумать, что онасможет заботиться о нем. Но… та несчастная молодая умершая мать, которая так беспокоилась о нем перед смертью… и та ужасная старая Мег Коновер…

– Сюзан, как ухаживают за младенцем? – спросила она печально.

– Ты должна следить, чтобы он не зяб, чтобы пеленка не была мокрой, и купать его каждый день, и проверять при этом, не слишком ли вода горячая или холодная, и кормить его каждые два часа, и, если у него колики, класть ему на живот бутылку с теплой водой, – сказала Сюзан, довольно вяло и невыразительно, что было на нее совсем не похоже.

Младенец снова заплакал.

– Он, должно быть, голодный… его все равно придется накормить, – сказала Рилла с безнадежностью в голосе. – Скажите мне, что для него приготовить, Сюзан, и я приготовлю.

Следуя указаниям Сюзан, она разбавила молоко водой, подогрела и налила в рожок, который принесла из кабинета доктора. Затем она вынула младенца из супницы и покормила. С чердака она принесла старую корзинку, в которой сама провела первые месяцы жизни, и положила в нее младенца, успевшего крепко уснуть. Супницу она убрала в кладовую. Затем она села, чтобы обдумать произошедшее.