Текст книги "Рилла из Инглсайда"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 15
Пока не убегут тени

– Немцы снова захватили Перемышль [69]69
  Германские войска вновь захватили Перемышль 2 июня 1915 г.


[Закрыть], – с безнадежностью в голосе сказала Сюзан, поднимая глаза от газеты, которую читала, – и теперь, я полагаю, нам придется снова употреблять его прежнее варварское название. Кузина София была здесь, когда пришла сегодняшняя почта, и, едва лишь услышала эту новость, издала вздох, который исходил из самых глубин ее желудка, миссис докторша, дорогая, а затем простонала: «Ах, я не сомневаюсь, что скоро они захватят Петроград». А ясказала ей: «У меня не настолько обширные познания в географии, как мне хотелось бы, но мне представляется, что от Перемышля до Петрограда довольно далеко». Тогда кузина София снова вздохнула и простонала: «Я разочаровалась в великом князе Николае» [70]70
  Великий князь Николай Николаевич (1856–1929) – главнокомандующий российской армией.


[Закрыть]. – «Постарайся, чтобы он об этом не узнал, – сказала я. – Он, вероятно, очень расстроился бы, а у него и без того сейчас полно неприятностей». Но сколько ни вкладывай сарказма в свои слова, подбодрить кузину Софию невозможно, миссис докторша, дорогая. Она вздохнула в третий раз и простонала: «Но русские стремительно отступают», а ясказала: «Ну и что из того? Им есть куда отступать, разве не так?» Но все равно, миссис докторша, дорогая, хоть я никогда и не призн аюсь в этом кузине Софии, положение на восточном фронте мне ненравится.

Оно не нравилось никому, но все лето русские продолжали отступать… это выглядело как затянувшаяся агония.

– Я все спрашиваю себя, настанет ли такой день, когда я снова смогу ожидать прихода почты спокойно… о том, чтобы ожидать его с удовольствием, не может быть и речи, – сказала Гертруда Оливер. – Мысль, которая преследует меня днем и ночью, – удастся ли немцам полностью разгромить русских, чтобы затем бросить всю их восточную армию, окрыленную победой, на Западный фронт?

– Не удастся, мисс Оливер, дорогая, – ответила Сюзан, выступая в роли провидицы. – Во-первых, Всевышний не допустит этого, а во-вторых, великий князь Николай, хоть он и разочаровал нас в некоторых отношениях, умеет отступать как следует и организованно, а это весьма полезное умение, когда вас преследует германская армия. Норман Дуглас уверяет, что великий князь просто заманивает немцев в ловушку, и на одного убитого русского приходится десяток убитых немцев. Но, по моему мнению, у великого князя нет выхода, и он просто делает все, что в его силах, учитывая сложившиеся обстоятельства, точно так же, как делал любой из нас. Так что не надо ходить далеко и искать себе новые неприятности раньше времени, мисс Оливер, когда их и так уже полно возле самого нашего порога.

Уолтер уехал в Кингспорт первого июня. Нэн, Ди и Фейт также уехали, чтобы поработать в каникулы в городском отделении Красного Креста. В середине июля Уолтер вернулся домой – ему дали недельный отпуск перед отправкой в Европу. Все то время, пока брат отсутствовал, Рилла жила надеждой на эту неделю, и теперь, когда долгожданный отпуск начался, упивалась каждой его минутой, сожалея даже о тех часах, которые приходилось отдавать сну, – ей казалось, что множество драгоценных мгновений пропадает зря. Хоть и печальная, эта неделя была прекрасной, полной дорогих сердцу, незабываемых часов, когда они вдвоем с Уолтером подолгу гуляли, беседовали и молчали вместе. В эти дни он всецело принадлежал ей, и она знала, что он черпает силу и находит утешение в ее сочувствии и понимании. Было приятно знать, что она так много значит для него… сознание этого очень помогало ей в некоторые минуты, которые иначе были бы невыносимы, и давало ей силы улыбаться… и даже иногда смеяться. Когда Уолтер уедет, она, возможно, позволит себе искать утешение в слезах, но не сейчас, пока он здесь. Она даже не разрешит себе поплакать ночью, чтобы утром ее не выдали красные глаза.

В последний вечер отпуска они пошли вместе в Долину Радуг и сели на берегу ручья, под ветвями Белой Леди, где в давние безоблачные годы устраивались веселые пиршества. В тот вечер над Долиной Радуг раскинулся шатер необыкновенно великолепного заката; его сменил чудесный серый сумрак, слегка окрашенный светом звезд; а затем мир преобразило лунное сияние, скрывая одни предметы, обнажая другие, лишь намекая на третьи, ярко освещая одни маленькие лощинки и оставляя другие в густой, бархатистой тени.

– Когда я буду «где-то во Франции» [71]71
  «Где-то во Франции» – популярная канадская песня времен Первой мировой войны (автор Херберт Айви).


[Закрыть], – сказал Уолтер, глядя влюбленными глазами на всю эту, дорогую его душе красоту, – я буду вспоминать эти места, тихие, росистые, насквозь пропитанные лунным светом. Смолистый запах елей, покой этих серебристых заводей лунного сияния, «мощь холмов»… до чего красиво это сказано в Библии. Рилла! Взгляни на эти привычные холмы вокруг нас… холмы, глядя на которые в детстве мы пытались угадать, что ждет нас в мире, раскинувшемся за ними. Как они спокойны и могучи… как терпеливы и неизменны… как сердце женщины. Рилла-моя-Рилла, знаешь ли ты, чем ты была для меня в этот минувший год? Я хочу сказать тебе, прежде чем уеду. Я не пережил бы это время, если бы не ты – маленькое, любящее, верящее в меня сердце.

Рилла не решилась заговорить; она лишь осторожно взяла руку Уолтера и крепко сжала ее.

– И когда я буду там, Рилла, в том аду на земле, который создали люди, забывшие Бога, мысль о тебе будет помогать мне больше всего. Я знаю, ты будешь такой же смелой и терпеливой, какой проявила себя в этот последний год… Я не боюсь за тебя. Я знаю, что бы ни случилось, ты будешь Риллой– моей-Риллой… что бы ни случилось.

Рилла подавила слезы и вздох, но не смогла подавить легкую дрожь, и Уолтер понял, что сказанного достаточно. С минуту они молчали, давая друг другу обещание без слов, а затем он сказал:

– Ну, а теперь мы забудем о рассудительности. Мы заглянем в будущее… в то время, когда война кончится, когда Джем, Джерри и я вернемся походным порядком домой и когда все мы снова будем счастливы.

– Мы не будем… счастливы… так, как прежде, – сказала Рилла.

– Нет, не так. Никто, кого затронула эта война, никогда не будет счастлив точно так, как прежде. Но, я думаю, это будет счастье, которое мы заслужили. Ведь мы были очень счастливы, прежде чем началась война, правда? В таком чудесном родном доме, как Инглсайд, с такими папой и мамой, как наши, мы не могли не чувствовать себя счастливыми. Но то счастье было даром жизни и любви; оно не принадлежало нам по-настоящему… жизнь могла в любое время отобрать его у нас. Она никогда не может отобрать у нас то счастье, которое мы завоевываем сами, исполняя свой долг. Я осознал это с тех пор, как надел военную форму. Несмотря на то что порой я впадаю в прежнюю ошибку, заранее переживая еще не случившееся, и тогда меня осаждают мои прежние страхи, я чувствую себя счастливым с того майского вечера, когда сделал решительный шаг. Рилла, я прошу тебя очень заботиться о маме, пока меня не будет здесь. Ужасно, я думаю, быть матерью в эту войну… для матерей, сестер, жен и невест это самое тяжелое время. Рилла, моя маленькая красавица, тытоже чья-нибудь невеста? Если так, скажи мне об этом, прежде чем я уеду.

– Нет, – сказала Рилла. Затем, стремясь быть абсолютно искренней с Уолтером в этом разговоре, который могбыть последним в их жизни, она добавила, отчаянно краснея в лунном свете: – Но если бы… Кеннет Форд… захотел, чтобы я…

– Понимаю, – сказал Уолтер. – А Кен тоже в военной форме. Бедная девочка, нелегко тебе во всех отношениях. Ну, а я ухожу, не оставляя здесь никакой девушки горевать обо мне… слава Богу.

Рилла бросила взгляд в сторону дома священника на соседнем холме. Ей было видно огонек в окошке Уны Мередит. У нее возникло искушение сказать что-нибудь… однако она тут же почувствовала, что делать этого не следует. Это был чужойсекрет; к тому же она ничего не знала точно… только догадывалась.

Уолтер с грустью и любовью смотрел на все, что окружало его. Это место всегда было особенно дорого ему. Как весело было всем им здесь в доброе старое время. Призраки былого, казалось, ходили по тропинкам, испещренным пятнами лунного света, и весело выглядывали из-за покачивающихся еловых лап… Джем и Джерри, загорелые школьники, закатав штанины, удили рыбу в ручье и жарили ее на огне; Нэн, Ди и Фейт, очаровательные в своей улыбчивой, быстроглазой детской красоте; Уна, милая и робкая; Карл, сосредоточенно изучающий муравьев и жуков; грубоватая, острая на язык, добросердечная Мэри Ванс… и сам прежний Уолтер, что, лежа на траве, читал стихи или бродил по дворцам, созданным его фантазией. Все они были там вокруг него… он мог видеть их почти так же ясно, как видел Риллу… так же ясно, как видел однажды в последнем свете сумерек Крысолова, спускающегося со своей дудочкой в долину. И они, эти веселые маленькие призраки прежних дней, говорили ему: «Мыбыли детьми вчера, Уолтер… тебе предстоит сражаться за детей сегодняшнего и завтрашнего дня».

– Где ты, Уолтер? – с легким смехом воскликнула Рилла. – Вернись… вернись.

И Уолтер, с долгим вздохом, вернулся. Он встал и медленно обвел взглядом прекрасную, освещенную луной долину, словно для того, чтобы навсегда запечатлеть в уме и сердце все ее очарование… громадные темные конусы елей на фоне серебристого неба, величественную Белую Леди, верные Влюбленные Деревья, волшебство танцующего ручья, манящие к себе извилистые тропинки.

– Я буду видеть ее такой в мечтах, – сказал он и отвернулся.

Они возвратились в Инглсайд. Там уже были мистер и миссис Мередит и Гертруда Оливер, приехавшая из Лоубриджа, чтобы попрощаться с Уолтером. Все казались довольно бодрыми и оживленными, но в отличие от тех дней, когда на фронт уходил Джем, никто теперь не говорил о скором окончании войны. Они вообще не говорили о войне… хотя думали только о ней. Наконец они собрались вокруг фортепьяно и запели торжественный старый гимн:

 
– Бог – наш оплот из рода в род,
Надежды свет благой,
Убежище во дни невзгод,
За гробом – дом родной.
 

– Мы все возвращаемся к Богу в эти дни переоценки наших ценностей, – сказала Гертруда, обращаясь к Джону Мередиту. – В прошлом мне не раз казалось, что я не верю в Бога… как в Бога… верю только в безличную Великую Первопричину, признаваемую учеными. Теперь я верю в Него… не могу не верить… нам не на что положиться, кроме Бога… положиться смиренно, полностью и безоговорочно.

– «Наш оплот из рода в род»… все тот же вчера, сегодня и во веки веков, – мягко отозвался священник. – Когда мы забываем Бога… Он помнит о нас.

На следующее утро на станции Глена не было толпы желающих проводить Уолтера. Это становилось обычным делом: одетый в военную форму молодой человек, чей последний отпуск кончился, уезжал первым утренним поездом. Кроме родных Уолтера, присутствовала только семья священника и Мэри Ванс. За неделю до этого Мэри, с застывшей на лице решительной улыбкой, проводила на фронт своего Миллера и теперь считала себя авторитетом по части того, как следует вести себя при прощании с солдатом.

– Главное – это улыбаться и вести себя так, будто ничего особенного не происходит, – наставляла она обитателей Инглсайда. – Все парни терпеть не могут, когда кто-нибудь распускает нюни. Миллер сказал мне, чтобы я даже не появлялась возле станции, если буду реветь. Так что я заранее выплакалась, а под конец только сказала ему: «Удачи, Миллер! Если ты вернешься, то найдешь меня прежней, а если не вернешься, я всегда буду гордиться, что ты пошел на войну, и, что бы ни случилось, смотри, не влюбись там в какую-нибудь француженку». Миллер торжественно обещал, что не влюбится. Во всяком случае, когда он в последний раз видел меня, я улыбалась – шире некуда. Право слово, у меня потом до конца дня было такое ощущение, словно мое лицо накрахмалили, заложили на нем, как складку, улыбку и выгладили.

Несмотря на советы и пример Мэри, миссис Блайт, проводившей Джема с улыбкой, не удалось изобразить на лице такую же при прощании с Уолтером. Но хорошо было уже то, что никто не заплакал. Понедельник вышел из своей конуры и сидел у ног Уолтера, энергично постукивая хвостом по доскам платформы всякий раз, когда Уолтер обращался к нему, и доверчиво глядя в его лицо, словно говоря: «Я знаю, ты найдешь Джема и привезешь ко мне».

– Пока, старина! – бодро сказал Карл Мередит, когда настало время для последних прощальных слов. – Передай им там, чтобы держались и не унывали – скоро и яподоспею на подмогу.

– Я тоже, – немногословно добавил Ширли, протягивая брату свою смуглую, крепкую ладонь. Сюзан услышала его, и ее лицо вдруг сделалось очень бледным.

Уна спокойно пожала руку Уолтеру, глядя на него печальными, задумчивыми темно-голубыми глазами. Впрочем, глаза Уны всегда казались печальными. Уолтер склонил красивую черноволосую голову в фуражке и поцеловал Уну теплым, дружеским поцелуем брата. Он никогда не целовал ее прежде, и на один миг лицо Уны дрогнуло. Оно непременно выдало бы ее, если бы кто-нибудь обратил на нее внимание. Но никто ничего не заметил; проводник кричал: «Посадка окончена!» и все старались выглядеть радостными. Уолтер обернулся к Рилле. Она больше не увидит его, пока не начнет день дышать прохладою и не убегут тени… [72]72
  Библия, Песнь Песней Соломона, гл. 2, стих 17.


[Закрыть]и она не знала, настанет желанный миг в этом мире или в том, что ждет за гробом.

– До свидания, – сказала она.

В ее устах эти слова были лишены той горечи, которую они обрели за века печальных расставаний, но обладали сладостью любви всех женщин, которые когда-либо любили и молились за любимого.

– Пиши мне почаще и расти Джимса в полном соответствии с учением Моргана, – сказал Уолтер шутливо, так как все серьезное было сказано накануне вечером в Долине Радуг. Но в последний момент он взял ее лицо в свои ладони и глубоко заглянул в ее полные отваги глаза. – Благослови тебя Господь, Рилла -моя-Рилла, – произнес он мягко и нежно. – Не так уж трудно сражаться за страну, у которой такие дочери.

Он вышел на заднюю площадку вагона и махал им все время, пока поезд отъезжал. Рилла осталась в одиночестве, но к ней подошла Уна Мередит, и две девушки, которым он был дорог, стояли рядом, крепко сжимая холодные руки друг друга и следя, как поезд удаляется, огибая лесистый холм.

Затем Рилла провела час в Долине Радуг – час, о котором никому никогда потом не рассказывала; она даже не записала ничего о нем в своем дневнике… а когда этот час истек, просто пошла домой шить ползунки для Джимса. Вечером она отправилась на собрание одного из комитетов молодежного Красного Креста и держалась весьма деловито.

– Глядя на нее, ни за что не подумаешь, что Уолтер ушел на фронт только сегодня утром, – сказала Ирен Хауард, обращаясь к Олив Керк, когда они возвращались с собрания. – Но некоторые люди неспособны на глубокие чувства. Хотела бы я обладать умением Риллы Блайт не принимать ничего близко к сердцу.

Глава 16
Реализм и романтика

– Варшава пала [73]73
  4 августа 1915 г. русские войска, чтобы не оказаться в окружении, без боя оставили Варшаву наступающим германским войскам.


[Закрыть], – с видом покорности судьбе сказал доктор Блайт, когда в один из теплых августовских дней принес домой почту.

Гертруда и миссис Блайт с ужасом переглянулись, а Рилла, кормившая Джимса по моргановской диете заботливо простерилизованной ложкой, опустила эту ложку прямо на поднос, совершенно забыв о микробах, и воскликнула: «Ох, какой ужас!» таким трагическим тоном, как будто новость была громом среди ясного неба, а не естественным следствием событий, сообщения о которых приходили всю последнюю неделю. До этого им казалось, что они совершенно смирились с предстоящим падением Варшавы, но теперь каждый понял, что, как всегда, надеялся на чудо.

– Что ж, давайте возьмем себя в руки, – призвала Сюзан. – Скорее всего, это не так ужасно, как мы думаем. Вчера я читала сообщение в монреальской газете «Геральд» – оно занимало три колонки… так вот там доказывалось, что Варшава не имеет никакого значения с военной точки зрения. Так что, доктор, дорогой, давайте встанем на военную точку зрения.

– Я тоже читала это сообщение, и оно меня чрезвычайно ободрило, – сказала Гертруда. – Я знала, когда читала, и знаю сейчас, что все в нем ложь от начала и до конца. Но я в таком душевном состоянии, что даже ложь улучшает настроение, если только это ободряющая ложь.

– В таком случае, мисс Оливер, дорогая, лучшее чтение для вас – официальные рапорты германского командования, – саркастически заявила Сюзан. – Я никогда не читаю их теперь, так как они меня страшно злят. После порции такого чтива я не могу как следует сосредоточиться на моей работе. Даже это известие о взятии Варшавы охладило мой трудовой пыл, так что я не смогу сделать все дела, которые наметила на сегодняшний день. Беда никогда не приходит одна. У меня сегодня пригорел хлеб… и теперь вот Варшава пала… а наш маленький Китченер хочет подавиться этой ложкой.

Джимс явно пытался проглотить свою ложку. Рилла машинально спасла его от гибели и собиралась продолжить кормление, когда случайно оброненные слова отца вызвали такой трепет в ее душе, что она во второй раз уронила злополучную ложку.

– Кеннет Форд приехал. Остановился, как обычно, у Мартина Уэста, – говорил доктор. – Его полк отправляют на фронт, но по какой-то причине им пришлось задержаться в Кингспорте, и Кен получил отпуск, чтобы проститься с родственниками матери на нашем острове.

– Надеюсь, он зайдет повидать нас! – воскликнула миссис Блайт.

– Он здесь, как я думаю, всего на день или два, – сказал доктор рассеянно.

Никто не заметил, как вспыхнуло лицо и задрожали руки Риллы. Даже самые заботливые и бдительные из родителей не видят всего, что происходит под самым их носом. Рилла предприняла третью попытку накормить многострадального Джимса, но на уме у нее был лишь вопрос: придет ли Кен повидать ее перед отъездом? Она давно ничего не слышала о нем. Неужели он совсем забыл ее? Она будет знать, что это так, если он не появится в Инглсайде. Возможно, есть даже… какая-нибудь другая девушка в Торонто. Наверняка есть. Она была маленькой дурочкой, что вообще думала о нем. Она не будетдумать о нем. Придет – хорошо. Будет лишь жестом вежливости с его стороны нанести прощальный визит в Инглсайд, где он прежде был частым гостем. Не придет – тоже хорошо. Это не имеет особого значения. Никто не собирается досадовать из-за этого. Эти рассуждения ее полностью успокоили… она была совершенно равнодушна… но тем временем кормила Джимса с такой поспешностью и небрежностью, что, если бы ее видел Морган, он пришел бы в ужас. Самому Джимсу это тоже не понравилось: он был методичным ребенком, привыкшим глотать еду по одной ложке и получать достаточный промежуток времени между ними, чтобы перевести дух. Он протестовал, но ничего не добился. Рилла, насколько это касалось ухода за младенцами и их кормления, была совершенно деморализована.

И тут зазвонил телефон. В этом не было ничего необычного. Телефонные звонки, как правило, раздавались в Инглсайде каждые десять минут. Но Рилла снова уронила ложку Джимса – теперь уже прямо на ковер – и бросилась к телефону, словно ее жизнь зависела от того, подскочит ли она к нему раньше, чем кто-либо другой. Джимс, чье терпение истощилось, возвысил свой голос и заревел.

– Алло, это Инглсайд?

– Да.

– Это ты, Рилла?

–  Т-та… т-та. – Ох, ну почему Джимс не может перестать завывать хоть на одну минуточку? Ну почемуникто не войдет и не заткнет ему рот?

– Знаешь, кто звонит?

Ох, ей ли не знать! Она узнала бы этот голос где угодно… когда угодно!

– Это Кен, да?

– Точно. Я тут ненадолго. Можно мне зайти сегодня вечером в Инглсайд? Хотел бы повидаться.

–  Ештештвенно.

Имел ли он в виду, что хочет повидаться с ней или со всеми домашними? Она охотно свернула бы Джимсу шею… ох, чтоговорит Кен?

– Слушай, Рилла, ты не можешь устроить так, чтобы присутствовало не больше нескольких десятков человек? Понимаешь? Выразиться яснее не могу: наверняка не меньше десятка трубок сняты сейчас на этой идиотской деревенской линии.

Поняла ли она? Да, она поняла.

– Я постараюсь, – сказала она.

Тогда я буду у вас около восьми. Пока.

Рилла повесила телефонную трубку и бросилась к Джимсу. Она взяла его на руки, крепко прижалась лицом к его лицу, поцеловала с восторгом прямо в измазанные молоком губы и, держа его в руках, затанцевала с ним по комнате. После этого Джимс с облегчением понял, что она вновь обрела здравомыслие: он был как следует докормлен и уложен поспать после обеда, причем ему была пропета коротенькая колыбельная, которую он особенно любил. Потом она до самого вечера шила рубашки для Красного Креста и строила хрустальный замок своей мечты, переливающийся всеми цветами радуги. Кен хотел видеть ее… видеть ее наедине. Это легко можно было устроить. Ширли не будет их беспокоить, папа и мама идут вечером в гости к Мередитам, мисс Оливер никогда не захочет стать «третьей лишней», а Джимс всегда спит, не просыпаясь, с семи вечера до семи утра. Она примет Кена на веранде… в лунном свете… она наденет свое белое жоржетовое платье и сделает высокуюприческу… да, сделает… хотя бы заколет волосы узлом сзади над шеей. Против такойпрически мама, наверняка, не стала бы возражать. О, как это будет чудесно и романтично! Скажет ли Кен что-нибудь… он, должно быть, собирается что-тосказать, а иначе зачем бы ему так стремиться увидеться с ней наедине? А вдруг пойдет дождь… Сюзан жаловалась утром на Мистера Хайда! А вдруг какая-нибудь надоедливая особа из молодежного Красного Креста явится, чтобы поговорить о бельгийцах и о рубашках? Или, что хуже всего, вдруг в гости зайдет Фред Арнольд? Он иногда заходит.

Наконец наступил вечер и оказался именно таким, какого только можно было желать. Доктор с женой ушли в дом священника, Ширли и мисс Оливер куда-то удалились, каждый по своим делам, Сюзан отправилась в магазин за продуктами, а Джимс уплыл в Страну Сновидений. Рилла надела свое жоржетовое платье, уложила волосы в узел, который обвила двойной ниткой жемчуга. Затем она приколола к поясу букетик маленьких бледно-розовых розочек. Может быть, Кен попросит у нее розочку на память? Она знала, что Джем увез с собой в окопы Фландрии увядшую розу, которую Фейт Мередит поцеловала и дала ему вечером накануне его отъезда.

Рилла выглядела очень мило, когда встретила Кена на большой веранде, где пятна лунного света перемежались с кружевными тенями плюща. Поданная Кену рука была холодна, к тому же Рилла так отчаянно старалась не шепелявить, что ее приветствие оказалось чопорным и произнесенным чрезвычайно отчетливо. Каким красивым и высоким выглядел Кеннет в своей лейтенантской форме! Вдобавок в ней он казался старше своих лет… настолько старше, что Рилла почувствовала себя неловко. Разве не было верхом нелепости с ее стороны предполагать, что этот великолепный молодой офицер хочет сказать что-то особенное ей, маленькой Рилле Блайт из Глена св. Марии? Вероятно, она все-таки неправильно его поняла… он имел в виду лишь то, что не хочет присутствия толпы людей, которые стали бы суетиться вокруг него и носиться с ним как со знаменитостью – это, вероятно, уже надоело ему на той стороне гавани. Да, конечно, только это он имел в виду… а она, маленькая дурочка, ни с того ни с сего вообразила, что он хочет видеть ее, и только ее. Наверняка, ему придет в голову, будто она интригами устранила всех домашних, чтобы остаться с ним наедине, и он посмеется над ней про себя.

– Похоже, мне повезло больше, чем я мог надеяться, – сказал Кен, откидываясь на спинку стула и глядя на нее с нескрываемым восхищением в выразительных глазах. – Я был уверен, что кто-нибудь непременно будет торчать поблизости, а я хотел видеть именно тебя, Рилла-моя-Рилла.

Хрустальный замок мечты мгновенно вновь вспыхнул перед Риллой во всей его красе. Ошибиться насчет смысла слов Кена было невозможно… никаких сомнений в том, что он имел в виду на этотраз.

– Нас здесь теперь… не так много… как прежде, – сказала она негромко.

– Это правда, – согласился Кен мягко. – Джема, Уолтера и девочек нет… ощущается пустота, да? Но… – он подался вперед, так что его темные волосы почти коснулись ее кудрей, – не пытается ли Фред Арнольд время от времени заполнять эту пустоту? Мне об этом рассказывали.

В этот момент, прежде чем Рилла успела ответить, в комнате, открытое окно которой располагалось прямо над верандой, заревел Джимс… Джимс, почти никогдане плакавший по вечерам. Более того, в этом реве звучали настойчивость и решительность, свидетельствовавшие – как было известно Рилле из опыта, – что какое-то время Джимс уже хныкал потихоньку и теперь дошел до полного отчаяния. Когда Джимс начинал так плакать, он доводил дело до конца. Рилла знала: бесполезно сидеть сложа руки и делать вид, будто ничего не слышишь. Он не остановится; а когда такие визги и завывания раздаются у вас над головой, никакой разговор невозможен. К тому же она боялась, как бы Кеннет не подумал, что она совершенно бесчувственная, если сидит на месте и не пытается утешить так горько плачущего младенца. Он вряд ли был знаком с бесценным трудом Моргана… Она встала.

– Думаю, Джимсу приснилось что-то страшное. С ним иногда это случается, и он всегда бывает ужасно напуган. Я отлучусь на минутку.

Рилла взлетела на второй этаж, искренне жалея о том, что кто-то когда-то изобрел супницы. Но, когда Джимс, по щекам которого катились слезы, при виде ее умоляюще протянул ручки и проглотил несколько рыданий, все ее раздражение исчезло. В конце концов, бедному крошке действительно было страшно. Она нежно взяла его на руки и затем успокаивающе качала, пока всхлипывания не прекратились и он не закрыл глаза. После этого она попыталась положить его назад в кроватку. Но Джимс снова открыл глаза и протестующе завизжал. Это повторилось дважды. Риллу охватило отчаяние. Нельзя было так долго заставлять Кена ждать в одиночестве… она и так отсутствовала уже почти полчаса. С видом покорности судьбе она решительно спустилась вниз по лестнице с Джимсом на руках и села на веранде. Без сомнения, было нелепо сидеть и держать в объятиях упрямого младенца, когда ваш самый желанный поклонник пришел проститься перед отъездом на фронт, но ничего другого Рилле не оставалось.

Джимс был на верху блаженства. Он в восторге задрыгал маленькими ножками, торчавшими из-под белой рубашонки, и засмеялся, что с ним редко бывало. В последнее время он начал становиться очень хорошеньким младенцем: его золотистые волосики завились в шелковистые колечки по всей его круглой головке, и глаза у него были красивые.

– Малыш что надо; красавчик, а? – сказал Кен.

– Внешность у него приятная, – сказала Рилла с горечью, словно подразумевая, что больше ничего хорошего о нем сказать нельзя.

Джимс, весьма проницательный младенец, почувствовал напряженность атмосферы и осознал, что должен ее разрядить. Он поднял личико к Рилле, очаровательно улыбнулся и сказал, отчетливо и обворожительно: «Вил-Вил!»

До этого он не сказал ни одного слова и никогда даже не пытался заговорить. Рилла пришла в такое восхищение, что даже перестала злиться на него. Она простила его, обняла и поцеловала. Джимс понял, что ему снова благоволят, и прижался к ней, а свет горевшей в гостиной лампы, падая через открытую дверь прямо на его волосы, превратил их в золотой венчик.

Кеннет сидел неподвижно и молча, глядя на Риллу… на стройную девичью фигуру, длинные ресницы, ямочку над верхней губой, прелестный подбородок. Она сидела, в неярком лунном свете, слегка склонив голову над Джимсом. Этот образ Риллы он унес в своем сердце во Францию, где его ждали ужасы сражений. Он считал, что не на шутку влюблен в Риллу с того самого вечера, когда они встретились на танцах на маяке Четырех Ветров; но только в эту минуту, увидев ее на инглсайдской веранде с маленьким Джимсом на руках, полюбил ее по-настоящему и сразу осознал это. А бедная Рилла все это время сидела, испытывая страшное разочарование и унижение. Ей казалось, что этот последний вечер, проведенный с Кеном, безнадежно испорчен, и она горестно спрашивала себя, почему в жизни все всегда происходит не так, как в книжках. Она чувствовала себя слишком глупо, чтобы даже попытаться заговорить. Очевидно, Кен тоже был раздосадован – он сидел в таком каменном молчании.

Надежда на миг ожила в ее сердце, когда Джимс так крепко уснул, что она сочла возможным отнести его в гостиную и положить на кушетку. Но, когда она вернулась, на веранде сидела Сюзан, развязывая ленты шляпы с видом особы, намеренной задержаться там, где она находится.

– Ты уложила своего младенца спать? – спросила она добродушно.

Своегомладенца! Право же, Сюзан могла бы быть тактичнее.

– Да, – коротко ответила Рилла.

Сюзан положила свои покупки на плетеный столик и уселась поудобнее, чтобы исполнить то, что считала своим долгом. Конечно, она очень устала, но надо же было выручить Риллу. Кеннет Форд зашел навестить семью, а дома, к несчастью, никого, и занимать гостя разговором приходится одному «бедному ребенку». Но Сюзан пришла ей на помощь… Сюзан сделает свое дело, какой бы усталой ни была.

– Ну и ну, как ты вырос! – сказала она, глядя на рослого Кена в военной форме без малейшего почтения. Сюзан успела привыкнуть к виду военной формы, а в шестьдесят четыре даже форма лейтенанта – всего лишь одежда и ничего больше. – Удивительное дело, до чего быстро дети растут. Вот и нашей Рилле почти пятнадцать.

– Мне скоро семнадцать, Сюзан, – воскликнула Рилла почти с гневом.

Прошел целый месяц с того дня, как ей исполнилось шестнадцать. Сюзан была невыносима.

– А кажется еще вчера вы все были малышней, – сказала Сюзан, не обращая внимания на возражение Риллы. – Ты, Кен, был, право же, самым хорошеньким младенцем, какого я только видела, хотя твоей матери лишь с огромным трудом удалось отучить тебя сосать большой палец. Помнишь тот день, когда я тебя отшлепала?

– Нет, – сказал Кен.

– Ну да, я полагаю, ты был еще слишком мал… около четырех тебе было. Ты приехал к нам со своей матерью и упорно дразнил Нэн, пока она не разревелась. Я разными способами пыталась тебя угомонить, но ничто не помогало, и я решила, что отшлепать тебя – единственный выход. Так что я положила тебя поперек своей коленки и надавала тебе как следует по заду. Ты вопил во всю глотку, но после этого оставил Нэн в покое.

Рилла терзалась от стыда. Неужели Сюзан не отдает себе никакогоотчета в том, что обращается к офицеру канадской армии? Явно не отдает. Ох, что подумает Кен?

– Ты, должно быть, не помнишь и того случая, когда твоя мать тебя тут у нас отшлепала, – продолжила Сюзан, которая, похоже, твердо решила воскресить в памяти все подобные деликатные ситуации. – Никогда, нет, никогда, мне этого не забыть! Она вместе с тобой была однажды вечером у нас в гостях – тебе тогда было около трех. Ты и Уолтер играли на заднем дворе с котенком. У меня под водосточной трубой стояла большая бочка с дождевой водой – я ее запасла, чтобы мыла наварить. А вы с Уолтером начали ссориться из-за котенка. Уолтер стоял на стуле по одну сторону от бочки с котенком в руках, а ты, тоже на стуле, по другую. Ты перегнулся через бочку, схватил котенка и потянул к себе. Ты всегда был горазд загребать себе все, что хотел, без лишних церемоний. Уолтер не отпускал, а ты тянул изо всех сил, пока вы оба не потеряли равновесие и не свалились в эту бочку вместе с котенком. Если бы меня не оказалось поблизости, вы все утонули бы. Я подлетела и вытащила вас троих, прежде чем вы наглотались воды, а твоя мать, наблюдавшая за происходящим из окна второго этажа, спустилась и хорошенько тебя отшлепала. Ах, – сказала Сюзан со вздохом, – счастливые тогда были деньки в Инглсайде.