Текст книги "Рилла из Инглсайда"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава 19
«Они не пройдут»

В одно холодное, серое февральское утро Гертруда Оливер проснулась, чувствуя, что дрожит, вскочила с постели, пробежала в комнату Риллы и присела рядом с ней на кровать.

– Рилла… я испугана… испугана, как маленький ребенок… я снова видела странный сон. Нас ждет что-то страшное… я знаю.

– Что за сон? – спросила Рилла.

– Я снова стояла на ступенях веранды… так же, как в том сне накануне танцев на маяке, а по небу с востока надвигалась громадная черная грозовая туча. Я видела, как ее тень несется впереди нее, и, когда эта тень надвинулась на меня, я задрожала от ужасного холода. Потом разразилась буря… страшная буря… одна слепящая вспышка молнии за другой, один оглушительный раскат грома за другим, неистовые потоки дождя. В панике я обернулась и хотела бежать, чтобы где-нибудь спрятаться, и в этот миг мужчина в форме французского офицера взбежал по ступенькам и остановился рядом со мной на пороге дома. Его одежда была пропитана кровью, струившейся из раны в груди; он казался измученным, выбившимся из сил, но его бледное лицо выражало решимость, и глаза горели огнем над ввалившимися щеками. «Они не пройдут», – сказал он негромко и страстно. Я отчетливо услышала эти слова, несмотря на рев бури. И тут я проснулась. Рилла, мне страшно… Весна не принесет того Большого Наступления, на которое мы все так надеемся… вместо него она принесет какой-то ужасное несчастье Франции. Я в этом уверена. Немцы попытаются где-то нанести сокрушительный удар.

– Но он же сказал тебе, что они не пройдут, – серьезно возразила Рилла. Она, в отличие от доктора, никогда не смеялась над пророческими снами Гертруды.

– Я не знаю, Рилла, было ли это пророчество или слова отчаяния; этот сон все еще держит меня в ледяных тисках ужаса. Скоро нам потребуется все наше мужество…

Доктор Блайт действительно посмеялся за завтраком… но больше он никогда не смеялся над снами мисс Оливер, так как в тот же день пришли новости о начале наступления под Верденом [88]88
  Германские войска, не располагая силами для наступления по всему фронту, сосредоточили крупные боевые соединения для атаки на город Верден, где находился французский укрепленный район, закрывавший дорогу на Париж.


[Закрыть], и после этого на протяжении всех прекрасных весенних месяцев обитатели Инглсайда жили в оцепенении смертельного страха. Это были дни, когда они в отчаянии ждали конца, пока шаг за шагом немцы продвигались все ближе и ближе к последнему оборонительному рубежу несчастной Франции.

– Если немцы захватят Верден, дух Франции будет сломлен, – с горечью сказала мисс Оливер.

– Но они его не захватят, – твердо заявила Сюзан, которая в тот день не могла даже есть за обедом от страха, что именно это немцы и сделают. – Во-первых, вы видели во сне, что у них ничего не выйдет… вам снилось именно то, что с самого начала говорили и говорят французы: «Они не пройдут». Уверяю вас, мисс Оливер, дорогая, когда я прочитала новости в газете и вспомнила ваш сон, я вся похолодела. Мне это показалось возвращением библейских времен, когда люди довольно часто видели вещие сны.

– Я знаю… знаю, – сказала Гертруда, беспокойно расхаживая по комнате. – Я тоже упорно стараюсь верить в свой сон… но каждый раз, когда приходят плохие новости, эта вера изменяет мне. Тогда я говорю себе о «простом совпадении»… о «подсознательной памяти» и прочем.

– Я не понимаю, как в какой бы то ни было памяти могут всплыть слова, которые еще даже не произносились, – упорствовала Сюзан, – хотя, разумеется, я не такая образованная, как вы с доктором. И я, пожалуй, предпочитаю не иметь образования, если с ним становится настолько трудно понять самые очевидные вещи. Но, в любом случае, нам ни к чему тревожиться из-за Вердена, даже если гунны его захватят. Жоффр говорит, что город не имеет никакого стратегического значения.

– Это знакомое утешение, которым нас уже потчевали слишком часто, когда наши войска терпели поражения, – возразила Гертруда. – Оно потеряло свою способность зачаровывать.

– Была ли когда-либо в истории человечества подобная битва? – задумчиво спросил мистер Мередит, когда в один из апрельских вечеров зашел в Инглсайд, чтобы обсудить новости.

– Масштабы происходящего колоссальны, – сказал доктор. – Описанные Гомером битвы в сравнении с нашими временами всего лишь мелкие стычки между несколькими горстками греческих воинов. Вся Троянская война могла быть боевым столкновением вокруг какого-нибудь форта Вердена, и военный корреспондент посвятил бы ей не более одного предложения в своем сообщении в газету. Я не верю в оккультные силы… – доктор бросил взгляд на Гертруду, – но у меня предчувствие, что исход всей войны зависит от результатов Верденской битвы. Как говорят Сюзан и Жоффр, город не имеет стратегического значения; но то, что происходит, имеет громадное значение, как битва за Идею. Если Германия победит, она выиграет всю войну. Если она потерпит поражение под Верденом, дальнейший ход событий станет неблагоприятным для нее.

– Она потерпит поражение, – сказал мистер Мередит с глубоким чувством. – Невозможно победить Идею. Франция совершает настоящие чудеса. Мне кажется, что в ней я вижу светлые силы цивилизации, оказывающие решительное сопротивление черным силам варварства. Я думаю, что весь наш мир сознает это и поэтому мы все, затаив дыхание, ждем исхода битвы. Речь идет не просто о том, в чьих руках окажутся несколько фортов или кто захватит несколько квадратных миль пропитанной кровью земли.

– Я все спрашиваю себя, – сказала Гертруда, словно во сне, – будет ли какое-то великое благо – настолько великое, чтобы стоить такой страшной цены – наградой за все наши страдания? Муки, в которых содрогается сейчас мир, – это муки рождения какой-то замечательной новой эры? Или это всего лишь никчемная возня каких-то жалких «муравьев в сияньи мириадов солнц» [89]89
  Цитата из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона «Безбрежность» («Vastness»).


[Закрыть]? Мы очень легко относимся, мистер Мередит, к какому-нибудь бедствию, которое приводит к разрушению муравейника и гибели половины его обитателей. Неужели Сила, которая управляет вселенной, считает настакими же незначительными, какими мы считаем муравьев?

– Вы забываете, – сказал мистер Мередит, и его темные глаза вспыхнули, – что бесконечная Сила потому и бесконечна, что проявляется как в бесконечно великом, так и в бесконечно малом. Мыже ни то, ни другое, а потому для нашего восприятия недоступно ни слишком великое, ни слишком малое. Для бесконечно малого муравей имеет такое же значение, как мастодонт. Мы свидетели мук, в которых рождается новая эпоха… но она появится на свет слабой, плачущей, как любой новорожденный. Я не принадлежу к числу тех, кто ожидает, что прямым результатом этой войны станет совершенно новый мир. Не так действует Бог. Но Он действует, мисс Оливер, и в конце концов Его замысел будет осуществлен.

– Здравый и традиционный взгляд… здравый и традиционный, – одобрительно пробормотала Сюзан, трудившаяся в кухне.

Ей было приятно, что мисс Оливер время от времени получает подобный нагоняй от священника. Сюзан очень любила мисс Оливер, но, на ее взгляд, та слишком уж часто позволяла себе еретические речи в присутствии священника и потому заслуживала периодических напоминаний о том, что подобные вопросы вне ее компетенции.

В мае Уолтер прислал письмо, в котором сообщил, что получил медаль «За безупречную службу». Он не сказал, за что его наградили, но другие позаботились о том, чтобы весь Глен узнал, какой подвиг совершил Уолтер. «На любой другой войне, – писал домой Джерри Мередит, – за это наградили бы Крестом Виктории. Однако командование не может сделать Крест Виктории таким же обычным делом, как те подвиги, которые совершаются здесь ежедневно».

– Все равно ему должны были дать Крест Виктории, – заявила Сюзан.

Она была очень возмущена этой несправедливостью. Было не вполне понятно, кто виноват, но если решение принимал генерал Хейг, то у Сюзан впервые возникли серьезные сомнения насчет его пригодности к должности главнокомандующего.

Рилла была вне себя от восторга. Это он, ее дорогой Уолтер, совершил подвиг… Уолтер, которому в Редмонде кто-то прислал белое перо. Это он, вернувшись в окоп после атаки, вновь выскочил под вражеский огонь, чтобы втащить в безопасное укрытие раненого товарища, упавшего на нейтральной полосе. О, ей казалось, она видит перед собой его прекрасное бледное лицо и чудесные глаза, какими они были в ту минуту! Как приятно быть сестрой героя! И он даже не нашел нужным написать об этом родным. В письме, которое он прислал Рилле, говорилось совсем о другом – о дорогих сердцу мелочах, которые оба они знали и любили когда-то, сто лет назад, в прежние чудесные, безоблачные дни.

«Я вспоминаю нарциссы в саду Инглсайда, – писал он. – Когда ты получишь это письмо, они уже будут цвести под прекрасным розоватым небом. Неужели они такие же яркие и золотистые, как всегда, Рилла? Мне кажется, что они должны быть окрашены в кровавый цвет… как маки, которые мы видим здесь. А с каждым новым, чуть слышным звуком весны будет появляться новая фиалка в Долине Радуг.

Сегодня на небе молодой месяц – тонкий, серебряный, прелестный, он висит над этими адскими траншеями. Увидишь ли ты его в этот вечер над нашей кленовой рощей?

Я вкладываю в это письмо вырезку из журнала с моим стихотворением. Я написал его в один из вечеров в блиндаже при свете огарка свечи… или, вернее, оно пришлоко мне там… у меня не было ощущения, что я пишу его… казалось, какая-то сила использовала меня как инструмент, чтобы записать эти строки. Такое чувство возникало у меня и раньше, но очень редко, и никогда оно не было таким сильным, как на этот раз. Вот почему я отправил его в лондонский «Спектейтор». Его напечатали, и сегодня я получил этот номер. Надеюсь, тебе оно понравится. Это единственное стихотворение, которое я написал со времени моего отъезда в Европу».

Стихотворение было коротким, проникновенным, берущим за душу. Благодаря ему имя Уолтера за месяц облетело весь мир, до самых отдаленных уголков. Его перепечатывали повсюду – в столичных ежедневных газетах и маленьких сельских еженедельниках; цитировали в содержательных рецензиях и в колонках объявлений о пропавших родственниках, в обращениях Красного Креста и в правительственных призывах вступать в армию. Матери и сестры плакали над ним; оно вызывало трепет в душах юношей; все громадное единое сердце человечества восприняло его как выражение в трех кратких бессмертных строфах всей боли, надежды, ужаса и смысла этого грандиозного конфликта. Канадский юноша в окопах Фландрии создал величайшее произведение этой войны. Стихотворение «Волынщик», написанное рядовым Уолтером Блайтом, стало классикой с момента первого появления в печати.

Рилла переписала его в свой дневник, начав им запись, в которой излагала события только что прошедшей трудной недели.

«Это были такие ужасные семь дней, – писала она, – и, хотя они уже позади и мы знаем, что произошла ошибка, горький след ее чувствуется до сих пор. И вместе с тем это была в некоторых отношениях совершенно удивительная неделя, и мне на миг было дано увидеть то, чего я никогда не осознавала прежде, – какими прекрасными и мужественными могут быть люди даже среди ужаснейших страданий. Думаю, что я никогда не смогла бы держаться так замечательно, как держалась мисс Оливер.

Ровно неделю назад она получила письмо из Шарлоттауна от матери мистера Гранта. И в этом письме говорилось, что накануне пришла телеграмма, сообщавшая страшную новость: за несколько дней до этого майор Роберт Грант погиб в бою.

Бедная Гертруда! Сначала она была убита горем, потом, спустя всего лишь день, взяла себя в руки и снова начала вести уроки в школе. Она не плакала… я ни разу не видела, чтобы она пролила хоть одну слезу… но ох, какое у нее было лицо… и какие глаза!

– Я должна продолжать работать, – сказала она. – Это мой долг.

Яникогда не смогла бы подняться до таких высот духа.

Она не говорила никаких горьких слов, если не считать одного раза, когда Сюзан сказала что-то насчет того, что весна наконец-то пришла, а Гертруда пробормотала:

– Неужели весна может прийти в этом году?

Затем она рассмеялась – таким ужасным коротким смехом, каким мог бы, наверное, рассмеяться человек перед лицом смерти, – и добавила:

– Обратите внимание, до чего я эгоистична. Я, Гертруда Оливер, потеряла близкого человека, и поэтому мне кажется невероятным, что, как обычно, наступит весна. Весна не преминет прийти, несмотря на мучения миллионов других людей… но вот моимучения… о, как может мир продолжать существовать?

– Не осуждай себя, дорогая, – мягко сказала мама. – Вполне естественно чувствовать, что жизнь не можетбыть такой, какой была, после того как тяжкий удар изменил для нас весь мир. Мы все испытываем это чувство.

И тут вмешалась эта отвратительная старая кузина София. Она сидела в гостиной с вязаньем и каркала точь-в-точь как дряхлый «ворон, пророчащий беды» так ее раньше называл Уолтер.

– Вы, мисс Оливер, не в таком тяжелом положении, как другие, – сказала она, – и вам не следует принимать случившееся слишком близко к сердцу. Некоторые потеряли мужей… вот это действительно тяжелый удар; а некоторые потеряли сыновей. Вы же не потеряли ни мужа, ни сына.

– Нет, – сказала Гертруда, с еще большей горечью. – Это правда, что я не потеряла мужа… я лишь потеряла человека, который стал бы моим мужем. Я не потеряла сына… только тех сыновей и дочерей, которые могли бы родиться у меня… тех, которые теперь никогда не родятся.

– Неприлично так говорить, – сказала кузина София с возмущением, и тогда Гертруда рассмеялась вслух, таким исступленным смехом, что кузина София не на шутку испугалась.

А когда бедная Гертруда, не в силах больше выносить эту пытку, торопливо покинула комнату, кузина София спросила у мамы, не повлияло ли несчастье на рассудок мисс Оливер.

– Я пережила потерю двух прекрасных, добрых супругов, – сказала она, – но это не оказало на меня такого ужасного действия.

Да уж, разумеется, не оказало! Эти бедные мужчины, должно быть, были рады умереть.

Почти всю ночь я слышала, как Гертруда ходила взад и вперед по своей комнате. Она и прежде каждый вечер так ходила. Но никогда до такого позднего часа, как в ту ночь. А один раз я услышала, как у нее вырвался ужасный короткий крик, словно ее ударили ножом. Я не могла спать, так как страдала вместе с ней, но ничем не могла помочь. Мне казалось, эта ночь никогда не кончится. Но она кончилась, и «наутро водворилась радость», как говорится в Библии. Только это случилось не с самого утра, а ближе к вечеру. Раздался телефонный звонок, и я взяла трубку. Звонила старая миссис Грант из Шарлоттауна, чтобы сообщить, что все это была ошибка и Роберт жив; он только получил небольшое ранение в руку и находится в госпитале, так что ему – во всяком случае, пока – ничто не грозит. Ей пока не удалось выяснить, как произошла такая ошибка, но она полагает, что, вероятно, погиб какой-то другой Роберт Грант. Я повесила телефонную трубку и полетела в Долину Радуг. Я уверена, что летела– не помню, чтобы мои ноги хоть раз коснулись земли. Гертруду, возвращавшуюся домой из школы, я встретила на опушке ельника, где мы часто играли в детстве, и тут же, задыхаясь, выпалила ей все. Разумеется, мне следовало быть осторожнее. Но я совсем с ума сошла от радости, так что даже не задумалась о том, как лучше сообщить новость. Гертруда, словно подстреленная, упала прямо на землю среди молоденьких золотистых папоротничков. Я так перепугалась, что, вероятно, стану теперь более осмотрительной – по меньшей мере в этом отношении – на всю оставшуюся жизнь. Я решила, что убила ее… мне сразу вспомнилось, что ее мать скоропостижно скончалась от сердечного приступа, когда была еще совсем молодой женщиной. Мне показалось, прошли годы, прежде чем я обнаружила, что ее сердце все еще бьется. Ну и натерпелась же я страху! Прежде я никогда не видела человека, потерявшего сознание; к тому же я знала, что в доме никого нет и помочь некому, так как все ушли на станцию встречать Ди и Нэн – учебный год кончился, и они приехали домой из Редмонда. Но я знала – чисто теоретически, – как следует помогать упавшему в обморок, а теперь у меня есть и практический опыт. К счастью, поблизости был ручей, и после того, как я довольно долго изо всех сил хлопотала вокруг Гертруды, она наконец вернулась к жизни. Она не сказала ни слова о поразительном известии, которое я ей сообщила, а я не осмелилась упомянуть о нем во второй раз. Я помогла ей дойти до дома и подняться в ее комнату, и тогда она сказала: «Роб… жив», словно эти слова вырвали у нее, а потом бросилась на кровать и заплакала… и все плакала, плакала и плакала. Я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так плакал. Все слезы, которые она непролила в предыдущую неделю, хлынули из ее глаз. Она проплакала, как я думаю, почти всю прошлую ночь, но сегодня утром лицо у нее было такое, словно она испытала чудесное видение, и мы все были так счастливы, что нам было почти страшно.

Ди и Нэн пробудут дома пару недель. Потом они вернутся в Кингспорт, где их ждет работа в тренировочном лагере Красного Креста. Я им завидую. Конечно, папа говорит, что я выполняю столь же важную работу здесь, занимаясь Джимсом и моим отделением молодежного Красного Креста… Но эти мои занятия лишены романтики, которая есть в их работе.

Кут пал [90]90
  13 апреля 1916 г. английский гарнизон в Кут-Эль-Амаре капитулировал; город заняли турецкие войска.


[Закрыть]. Мы испытали чуть ли не облегчение, когда он действительно пал, – мы так долго этого боялись. Известие о его падении лишило нас присутствия духа на целый день, а потом мы оправились и перестали думать об этой потере. Кузина София, как всегда, была мрачна. Она пришла к нам и принялась стонать, что британцы везде терпят поражение.

– Они умеют стойко переносить неудачи, – мрачно сказала Сюзан. – Потеряв какие-нибудь позиции, они продолжают бороться, пока не вернут их себе снова! Во всяком случае, сейчас мой король и моя страна нуждаются в том, чтобы я нарезала картофель на посадку, так что, София Крофорд, бери-ка нож и помоги мне. Это изменит ход твоих мыслей, и ты перестанешь тревожиться насчет хода военной кампании, руководить которой тебя не пригласили.

Сюзан – молодчина; приятно смотреть, как она всякий раз приводит своими репликами в замешательство бедную кузину Софию.

Что же до Верденской битвы, то она все продолжается, и мы мечемся между надеждой и страхом. Но я знаю, что «они не пройдут». Странный сон мисс Оливер предвещает победу Франции».

Глава 20
Норман Дуглас высказывается на церковном собрании

– Где ты бродишь, моя девочка Аня? – спросил доктор, который все еще, после двадцати четырех лет супружеской жизни, иногда обращался так к жене, когда никого не было поблизости.

Аня сидела на ступенях веранды, рассеянно глядя на чудесный мир в белом свадебном уборе весеннего цветения. За белым садом среди темно-зеленых молодых елей и кремовых диких вишен неистово насвистывали малиновки. На мир опускался вечер, и над кленовой рощей зажегся огонь первых звезд.

Аня с легким вздохом вернулась из мира грез.

– Я бежала от невыносимой реальности, Гилберт, и пыталась найти утешение в призрачной мечте… мечте, что все наши дети снова дома… что все они снова маленькие… играют в Долине Радуг. Там теперь всегда так тихо… но я вообразила, что слышу, как прежде, звонкие голоса и веселые звуки детских игр. Я слышала свист Джема и пение Уолтера, подражающего альпийским горцам, и смех близнецов. На несколько блаженных минут я забыла о пушках на Западном фронте, и ко мне пришло маленькое, ненастоящее, но сладкое счастье.

Доктор не ответил. Иногда работа заставляла его на некоторое время забыть о Западном фронте, но это случалось нечасто. За последние месяцы в его волосах появилось немало седины, которой не было и в помине два года назад. Однако он улыбнулся глядя в сияющие, как звезды, глаза, которые любил… глаза, которые прежде были полны смеха, а теперь всегда казались полными непролитых слез.

Сюзан, проходившая мимо в своей будничной шляпке и с тяпкой в руке, приостановилась рядом с ними.

– Я только что прочитала в «Энтерпрайз», что одна пара обвенчалась в аэроплане. Как вы думаете, доктор, дорогой, этот брак будет считаться законным? – озабоченно спросила она.

– Думаю, что да, – отвечал доктор со всей серьезностью.

– Ну, не знаю, – сказала Сюзан с сомнением в голосе, – мне кажется, что бракосочетание слишком серьезное дело для того, чтобы связывать его с чем-то таким неустойчивым, как летящий аэроплан. Но теперь все не так, как прежде. Ну, остается еще полчаса до начала молитвенного собрания, так что схожу-ка я в огород немного повоевать с сорняками. Но все время, пока я буду яростно атаковать их, мои мысли будут заняты этой новой неприятностью в Трентино [91]91
  После нескольких неудачных наступлений итальянцев на позиции австро-венгерских войск в 1915 г. и начале 1916 г. обе стороны перешли к позиционной войне. Однако уже 30 апреля 1916 г. австро-венгерские соединения перешли через Альпы и начали успешное наступление в районе Трентино.


[Закрыть]. Не нравится мне эта последняя проделка австрийцев, миссис докторша, дорогая.

– Мне тоже, – печально сказала миссис Блайт. – Сегодня всю первую половину дня, пока я варила ревенное варенье и мои руки были заняты делом, моя душа ждала новостей с фронта. Когда они пришли, я съежилась от страха. Ну, наверное, мне надо тоже пойти и приготовиться к этому молитвенному собранию.

Каждая деревня ведет свою собственную неписаную хронику, передаваемую из уст в уста, от поколения к поколению, в которой есть трагические, забавные и драматические события. О них рассказывают на свадьбах и других торжествах, о них вспоминают зимой у камелька. Истории о совместном молитвенном собрании всех конфессий, проходившем в тот вечер в методистской церкви, было суждено остаться навеки.

Идею провести совместное молитвенное собрание подал мистер Арнольд. Вскоре в Европу предстояло отбыть батальону, который состоял из местных добровольцев, всю зиму проходивших военную подготовку в Шарлоттауне. Входившие в этот батальон юноши из окрестностей гавани Четырех Ветров приехали домой, чтобы провести с родными последний отпуск, и мистер Арнольд, вполне обоснованно, счел, что будет уместным провести общее молитвенное собрание в их честь, прежде чем они покинут родные края. Мистер Мередит согласился, и было объявлено, что собрание состоится в методистской церкви. Прихожане не особенно регулярно посещали молитвенные собрания в Глене, но в этот вечер в методистской церкви яблоку негде было упасть. Пришли все, кто только мог ходить. Пришла даже мисс Корнелия; это был первый случай в ее жизни, когда она переступила порог методистской церкви. Чтобы такое произошло, потребовался конфликт мирового масштаба.

– Прежде я испытывала отвращение к методистам, – спокойно сказала мисс Корнелия мужу, когда он выразил удивление, что она решилась пойти на это собрание, – но теперь не испытываю. Бессмысленно ненавидеть методистов, когда в мире есть кайзеры и Гинденбурги [92]92
  Пауль Гинденбург (1847–1934) – немецкий генерал-фельдмаршал.


[Закрыть].

Итак, мисс Корнелия пошла на собрание. Пошел на него и Норман Дуглас с женой. И Луна с Бакенбардами важно прошествовал по проходу к передней скамье, словно целиком и полностью отдавал себе отчет в том, какую честь оказывает он методистской церкви своим присутствием. Люди были несколько удивлены его появлением, так как он обычно избегал любых собраний, имеющих хоть какое-то отношение к войне. Но мистер Мередит не раз выражал надежду, что его конфессия будет широко представлена на собрании, и, очевидно, мистер Прайор отнесся к этой просьбе очень серьезно. Он надел свой лучший черный костюм; его густые, гладкие, с проседью волосы были аккуратно причесаны, а выражение широкого, круглого, красного лица казалось, как без всякого снисхождения подумала Сюзан, еще более ханжеским, чем обычно.

– Как только я увидела этого человека, входящего в церковь с таким видом, я почувствовала, что затевается недоброе, миссис докторша, дорогая, – говорила она впоследствии. – Во что это выльется, я не могла сказать, но по его лицу было видно, что он пришел с дурными намерениями.

Молитвенное собрание началось как обычно и продолжалось спокойно. Сначала говорил мистер Мередит, с присущим ему красноречием и очень прочувствованно. Затем выступил мистер Арнольд. Его обращение к присутствующим – как пришлось признать даже мисс Корнелии – было безупречным по стилю и содержанию.

А затем мистер Арнольд попросил мистера Прайора начать общую молитву.

Мисс Корнелия всегда утверждала, что мистеру Арнольду не хватает практической сметки. Мисс Корнелия никогда не грешила особой снисходительностью, составляя свое мнение о методистских священниках, но в данном случае нельзя сказать, что она слишком уж сильно преувеличила. Достопочтенный мистер Арнольд явно не обладал в достаточной мере этим превосходным, не поддающимся четкому определению качеством, известным как «практическая сметка»; иначе он никогда не попросил бы Луну с Бакенбардами начать общую молитву на собрании, посвященном отправке добровольцев на фронт. Он думал, что отвечает любезностью на любезность мистера Мередита, который, завершив свое обращение к прихожанам, попросил методистского дьякона руководить общей молитвой.

Многие ожидали, что мистер Прайор брюзгливо откажется… даже этовызвало бы изрядный скандал. Но мистер Прайор бодро вскочил на ноги, благочестиво воскликнул: «Помолимся!» и приступил к молитве. Зычным голосом, отдававшимся во всех углах переполненного зала, мистер Прайор принялся сыпать цветистыми фразами и успел произнести добрую половину своей молитвы, прежде чем ошеломленная и шокированная аудитория осознала, что слушает пацифистский призыв самого циничного свойства. Надо отдать должное мистеру Прайору: он не боялся открыто высказывать свои убеждения… или, быть может, как впоследствии говорили прихожане, просто решил, что в церкви ему ничто не угрожает и представляется отличная возможность пространно изложить те идеи, которые он не осмеливался открыто провозглашать в других места, опасаясь подвергнуться нападению толпы. Он молился о том, чтобы эта позорная война кончилась… чтобы у введенных в заблуждение армий, отправленных на бойню Западного фронта, открылись глаза на творящееся беззаконие… чтобы они раскаялись, пока еще есть время… чтобы еще удалось спасти присутствующих в зале молодых мужчин в военной форме, которых заставили вступить на путь убийства и заразили милитаризмом…

Мистер Прайор беспрепятственно добрался до этого места своей речи; и так парализованы ужасом были его слушатели, и так глубоко укоренилось в душе каждого из них убеждение о необходимости – ни при каких, даже самых провоцирующих обстоятельствах – не допускать никакого нарушения порядка в церкви, что он, вероятно, так же беспрепятственно продолжал бы ее до самого конца. Но по меньшей мере одному человеку в зале не мешало никакое унаследованное или благоприобретенное почтение к священному зданию. Норман Дуглас был, как часто торжественно заверяла Сюзан, сущим язычником. Но он был неистово патриотичным язычником, и, когда смысл речи мистера Прайора полностью дошел до него, Норман Дуглас внезапно пришел в неистовство. С настоящим ревом он вскочил на ноги с боковой скамьи, где сидел, и, глядя на присутствующих в зале, закричал голосом, в котором звучали громовые раскаты:

– Прекратите… прекратите… ПРЕКРАТИТЕ эту гнусную молитву! Что за гнусная молитва!

Все склоненные головы в церкви внезапно поднялись. Юноша в военной форме в заднем ряду невнятно крикнул «ура». Мистер Мередит протестующе поднял руку, но Нормана уже было не остановить никакими жестами. Ускользнув от жены, попытавшейся схватить его за руку, он одним бешеным прыжком перенесся к передней скамье и схватил за шиворот Луну с Бакенбардами. Мистер Прайор не «прекратил», когда ему было приказано, но ему пришлось волей-неволей сделать это теперь, так как рыжебородый Норман, буквально ощетинившийся яростью, принялся трясти его так, что у несчастного почти застучали кости. Эти встряхивания Норман перемежал потрясающе разнообразными оскорбительными эпитетами.

– Ты наглая скотина! (Рывок за шиворот.)Ты злобная падаль! (Рывок за шиворот.)Ты тупоголовая тварь! (Рывок за шиворот.)Ты вонючий щенок! (Рывок за шиворот.)Ты чумная зараза! (Рывок за шиворот.)Ты… немецкая мразь! (Рывок за шиворот.)Ты гад ползучий!.. Ты… ты…

Норман на миг задохнулся. Все были уверены, что далее, несмотря на присутствие священников, прозвучит нечто непечатное, но в этот момент Норман перехватил взгляд жены и неожиданно прибег к словам из Священного Писания.

– Ты гроб повапленный! – заревел он и, в последний раз встряхнув Луну с Бакенбардами, отшвырнул его от себя с такой силой, что несчастный пацифист отлетел к входной двери клироса. Обычно красное лицо мистера Прайора было в эту минуту мертвенно-бледным. Но, загнанный в угол, он продолжал защищаться.

– Я на тебя в суд подам! – выкрикнул он, задыхаясь.

– Подавай… подавай, – заревел Норман, снова бросаясь к нему.

Но мистер Прайор уже исчез. Он не имел никакого желания во второй раз попасть в лапы этого мстительного милитариста. На одну минуту Норман неуклюже, с торжеством обернулся к церковной кафедре.

– Не смотрите вы так ошарашенно, пасторы, – проревел он. – Выне могли сделать этого… никто и не может ожидать ничего подобного от служителей церкви… но кто-то долженбыл это сделать. Вы ведь и сами рады, что я его выбросил отсюда… нельзя было позволить ему продолжать ныть, выть и тявкать, подстрекая к мятежу и измене – да, к мятежу и измене… так что кто-то должен был принять меры. Я был рожден для этого часа… пришло наконец мое время сказать нужное слово в церкви. Теперь я смогу сидеть тихо еще шестьдесят лет! Продолжайте ваше собрание, пасторы. Я думаю, вам больше не досадят никакими пацифистскими молитвами.

Но дух набожности и благоговения уже исчез. Оба священника осознали это, а также и то, что у них нет другого выхода, кроме как тихо завершить собрание и позволить возбужденным людям разойтись по домам. Мистер Мередит обратился с несколькими серьезными словами напутствия к юношам в военной форме, а мистер Арнольд произнес несвязное благословение – по меньшей мере сам он чувствовал, что оно было несвязным, так как он все еще видел мысленным взором громадного Нормана Дугласа, трясущего за шиворот толстого, самодовольного, маленького Луну с Бакенбардами, как громадный мастифф мог бы трясти щенка-переростка. И мистер Арнольд знал, что та же самая картина стоит перед мысленным взором каждого из присутствующих. В целом, едва ли можно было однозначно утверждать, что совместное молитвенное собрание прошло удачно. Но его вспоминали в Глене св. Марии и тогда, когда десятки других собраний, прошедших мирно и с соблюдением всех традиций, были совершенно забыты.

– Никогда, нет, никогда, миссис докторша, дорогая, не назову я Нормана Дугласа язычником, – заявила Сюзан по возвращении домой из церкви. – Эллен Дуглас вполне может гордиться мужем в этот вечер.

– Поступку Нормана Дугласа не может быть никакого оправдания, – сказал доктор. – Прайора следовало сурово игнорировать до конца собрания. Потом с ним разобрались бы его собственный священник и прихожане. Это было бы правильно и разумно. То, что учинил Норман, было совершенно неприлично, скандально и возмутительно, но… честное слово, – доктор вскинул голову и негромко рассмеялся, – честное слово, Аня, он доставил всем такое удовольствие!