Текст книги "Рилла из Инглсайда"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

А Джем теперь лейтенант… его повысили в звании прямо на фронте. Он прислал мне фотографию, на которой он уже в своей новой военной форме. Он выглядит худым и старым… старым… мой юный брат Джем. Не могу забыть мамино лицо, когда я показала ей этот снимок.

–  Это… мой маленький Джем… малыш нашего Дома Мечты? – вот и все, что она сказала.

Пришло письмо и от Фейт. Она работает в добровольческом медицинском отряде в Англии и пишет обо всем с надеждой и радостью. Я думаю, она почти счастлива: ей удалось повидать Джема во время его последнего отпуска, и она так близко от него, что даже смогла бы приехать к нему, если бы он был ранен. Это так много значит для нее. Ах, если бы я только могла быть там вместе с ней! Но моя работа нужна здесь, дома. Я знаю, Уолтер не хотел бы, чтобы я покинула маму, а я стараюсь «держать слово», данное ему, во всем, вплоть до мелочей повседневной жизни. Уолтер погиб ради Канады – я должна жить ради нее. Об этом он просил меня.

28 января 1918 г.

– Я поставлю мою носимую ураганами душу на якорь британского флота и испеку печенье с отрубями, – сказала сегодня Сюзан, обращаясь к кузине Софии, которая пришла к нам с какой-то наводящей ужас историей о новой и непобедимой подводной лодке, только что спущенной на воду в Германии [113]113
  Речь идет о германских подводных лодках крейсерного типа (U-151), которые первоначально предназначались для доставки сырья и товаров в Германию в условиях британской морской блокады, но после вступления в войну США стали использоваться как боевые корабли в американских территориальных водах.


[Закрыть]. Сюзан сейчас не в духе из-за новых призывов экономить продукты. Ее верность коалиционному правительству подвергается жестокому испытанию. Первый удар она перенесла мужественно. Когда пришло распоряжение насчет муки, Сюзан сказала довольно бодро:

– Говорят, будто старую собаку новым фокусам не научишь, но я, хоть и стара, научусь печь «военный» хлеб, если это поможет разгромить гуннов.

Но последние предложения пришлись Сюзан «не по нутру». Если бы не папины требования, я думаю, она проигнорировала бы призывы сэра Роберта Бордена.

– Да это прямо как в Библии, миссис докторша, дорогая! Делайте кирпичи без соломы! Как мне печь пирог без масла или без сахара? Это невозможно! Это и пирогом-то не будет! Конечно, можно испечь что-нибудь совсем безвкусное и убитое, миссис докторша, дорогая. Но нам даже нельзя замаскировать то, что получится, чуточкой глазури! Подумать только! До чего я дожила! Правительство, сидящее в Оттаве, является в моюкухню и вводит для меня нормирование продуктов!

Сюзан отдала бы последнюю каплю крови за своего «короля и отечество», но отказаться от ее любимых кулинарных рецептов – это совсем другое и гораздо более серьезное дело.

От Нэн и Ди я тоже получила письма… или скорее записки. Они слишком заняты, чтобы писать письма: приближаются выпускные экзамены. Этой весной они получат дипломы бакалавров гуманитарных наук. Очевидно, я буду единственной «тупицей» в семье. Но почему-то у меня никогда не было желания получить высшее образование, и даже сейчас университет меня не привлекает. Боюсь, я лишена честолюбия. Есть только одноположение, которое я хотела бы занять… и я не знаю, суждено мне это или нет. Если нет… я не хочу никакого другого. Но я не напишу об этом здесь. Думать об этом можно; но было бы, вероятно, бесстыдством – как сказала бы кузина София – об этом писать.

И все же я напишу! Я не позволю условностям и кузине Софии меня запугать! Я хочу быть женой Кеннета Форда! Вот так!

Я только что посмотрела на себя в зеркало и не заметила никаких признаков краски стыда на моем лице. Вероятно, я девица, совершенно не соответствующая классическим нормам.

Сегодня я ходила проведать Понедельника. Суставы у него совсем одеревенели, но, когда я пришла, он, как всегда, сидел, ожидая поезда. Он похлопал хвостом по платформе и умоляюще взглянул мне в глаза. «Когда приедет Джем?» – казалось, спросил он. Ох, Понедельник, нет ответа на этот вопрос, как нет ответа на другой, который мы все постоянно задаем: «Что случится, когда Германия нанесет новый удар на Западном фронте… один, мощный, последний победный удар!»

1 марта 1918 г.

– Что принесет весна? – сказала сегодня Гертруда. – Я боюсь ее, как никогда прежде не боялась ни одной весны. Как вы думаете, наступит ли снова такое время, когда наша жизнь будет свободна от страха? Почти четыре года мы ложимся вечером в постель со страхом и со страхом поднимаемся поутру. Страх – нежеланный спутник, куда бы мы ни шли.

– Гинденбург говорит, что будет в Париже первого апреля, – вздохнула кузина София.

– Гинденбург! – невозможно пером и чернилами передать то презрение, которое Сюзан вложила в это слово. – Неужто он забыл, чейдень первое апреля?

– До сих пор Гинденбург всегда держал слово, – сказала Гертруда так же мрачно, как могла бы сказать это сама кузина София.

– Да, когда сражался против русских и румын, – возразила Сюзан. – Подождите, пока он столкнется с британцами и французами, не говоря уже о янки, которые стараются как можно скорее переправиться в Европу и, без сомнения, лицом в грязь не ударят.

– Сюзан, вы говорили то же самое в 1914 году накануне сражения за Монс, – напомнила я ей.

– Гинденбург говорит, что не пожалеет миллиона немецких жизней, чтобы прорвать фронт, – сказала Гертруда. – Такой ценой он, наверняка, добьется каких-то успехов, и как мы сможем пережить это время, даже если в конце концов его планы потерпят крах? Эти последние два месяца, когда мы, съежившись, ждем удара, показались мне такими же долгими, как все предыдущие месяцы войны, вместе взятые. Я хотела бы, чтобы в сутках не было такого часа, как три после полуночи. Именно тогда я каждую ночь вижу Гинденбурга в Париже, а Германию ликующей. Я никогда не вижу ничего подобного ни в какое другое время, кроме этого заслуживающего всех проклятий часа.

Сюзан с сомнением взглянула на Гертруду, но, очевидно, решила, что существительное «проклятие» – это все же не совсем то же самое, что однокоренное прилагательное.

– Я хотела бы, чтобы можно было принять какое-нибудь магическое снотворное и проспать следующие три месяца… а затем проснуться и узнать, что Армагеддон позади, – сказала мама, почти с раздражением.

Мама нечасто падает духом настолько, чтобы у нее возникло такое желание… или, во всяком случае, чтобы заявить об этом желании вслух. Мама очень изменилась с того ужасного сентябрьского дня, когда мы узнали, что Уолтер никогда не вернется; но она всегда оставалась мужественной и терпеливой. Теперь кажется даже она дошла до того, что уже не может терпеть.

Сюзан подошла к ней и коснулась ее плеча.

– Не бойтесь и не унывайте, миссис докторша, дорогая, – сказала она мягко. – У меня вчера вечером было такое же настроение, и я встала с кровати, зажгла лампу и открыла Библию… и как вы думаете, на какой стих сразу упал мой взгляд? «Они будут ратовать против тебя, но не превозмогут тебя; ибо Я с тобою, говорит Господь, чтоб избавлять тебя». Я не обладаю даром видеть пророческие сны, как мисс Оливер, но я сразу поняла, миссис докторша, дорогая, что это явное указание: не видать Гинденбургу Парижа. Так что я не стала читать дальше, а просто вернулась в постель и не проснулась ни в три, ни в другое время, а проспала до утра.

И я все повторяю и повторяю про себя этот стих, который прочитала Сюзан. Господь с нами… и все праведные люди сильны духом… и все армии и пушки, которые Германия подтягивает к Западному фронту, должныразбиться о такое препятствие. Так я думаю в отдельные минуты духовного подъема, но бывают другие минуты, когда я, как Гертруда, чувствую, что больше не могу выносить это ужасное и зловещее затишье перед приближающейся бурей.

23 марта 1918 г.

Армагеддон начался! «Последняя битва из битв»! Она ли это, спрашиваю я себя? Вчера я ходила на почту за письмами и газетами. День был мрачный, холодный. Снег сошел, но серая, безжизненная земля оставалась промерзлой, и дул пронизывающий ветер. Все в Глене и вокруг него было некрасивым и унылым.

Потом я взяла в руки газету с громадными черными заголовками. Германия начала наступление двадцать первого. Немцы утверждают, что захватили много артиллерийских орудий и пленных. Генерал Хейг докладывает, что «продолжаются ожесточенные бои». Не нравится мне эта последняя фраза.

Мы все чувствуем, что не можем выполнять никакую работу, требующую внимания и умственных усилий. Так что все мы яростно вяжем, так как это можно делать механически. Во всякой случае, мучительное ожидание позади… страшные думы о том, где и когда будет нанесен удар. Он нанесен… но они «не превозмогут нас»!

Ох, что-то происходит там, на Западном фронте, в нынешний вечер, когда я пишу эти строки в моем дневнике, сидя здесь, в моей комнате? Джимс спит в своей кроватке, а за окном завывает ветер. Над моим столом висит портрет Уолтера, и он смотрит на меня своими прекрасными, глубокими глазами. С одной стороны от портрета висит «Мона Лиза», которую он подарил мне в последний раз на Рождество, когда был дома, а с другой – вставленная в рамку копия «Волынщика». Мне кажется, я слышуголос Уолтера, читающего это стихотворение… это маленькое стихотворение, в которое он вложил свою душу и которое поэтому будет жить вечно, продолжая нести имя Уолтера новым поколениям нашей страны. Все вокруг меня такое спокойное, мирное, домашнее. И Уолтер кажется совсем близко… если бы я только могла отодвинуть тонкую колышущуюся завесу, что разделяет нас, я увиделабы его… так, как онвидел Крысолова в ночь перед сражением за Курселет.

А там во Франции в этот вечер… держится ли линия фронта?»

Глава 28
Черное воскресенье

В лето господне 1918 года, в марте, была одна неделя, которая вместила, должно быть, больше жесточайших человеческих страданий, чем любые семь дней когда-либо за всю историю этого мира. И в той неделе был один день, когда все человечество, казалось, было распято на кресте; в тот день вся планета, должно быть, стонала в конвульсиях; везде сердца людей замирали от страха.

В Инглсайде тот день начался спокойным, холодным, серым рассветом. Миссис Блайт, Рилла и мисс Оливер собирались в церковь, стараясь надеждой и верой умерить тревогу ожидания. Доктора дома не было: его вызвали вскоре после полуночи в Верхний Глен, в дом Марвудов, где юная солдатская жена мужественно сражалась в своей битве, чтобы принести в мир жизнь, а не смерть. Сюзан в это утро заявила, что останется дома. Она крайне редко принимала такое решение.

– Но сегодня мне лучше в церковь не ходить, миссис докторша, дорогая, – объяснила она. – Если там будет Луна с Бакенбардами и я увижу его благообразную, довольную физиономию, а он всегда выглядит так, когда думает, что гунны побеждают, боюсь, я потеряю терпение и всякое чувство приличия и швырну в него мою Библию или молитвенник, чем опозорю себя и оскорблю священное здание. Нет, миссис докторша, дорогая, я воздержусь от посещения церкви, пока ход событий не примет другой оборот, а пока буду усердно молиться дома.

– Я думаю, что вполне могла бы также остаться дома, хоть мне и полезно посетить сегодняшнюю службу, – сказала Рилле мисс Оливер, когда они шли по скованной морозом дороге к церкви. – Я не могу думать ни о чем, кроме одного: держится ли еще линия фронта?

– В следующее воскресенье пасха, – сказала Рилла. – Возвестит она нам смерть или жизнь?

Мистер Мередит выбрал в то утро для своей проповеди текст «Претерпевший же до конца – спасется», и его вдохновенные слова тоже дышали надеждой и верой. Рилла, взглянув на памятную табличку на стене над скамьей Блайтов «священной памяти Уолтера Касберта Блайта», почувствовала, что душа ее поднимается над страхом, а сердце вновь наполняется мужеством. Не может быть, чтобы Уолтер отдал свою жизнь напрасно. Он обладал даром провидца, и он предсказал победу. Она будет верить его пророчеству… линию фронта удастсяудержать.

Вернув себе прежнее бодрое расположение духа, она весело шагала домой из церкви. Остальные тоже прониклись надеждой, и все, улыбаясь, вернулись в Инглсайд. В гостиной не было никого, кроме уснувшего на диване Джимса и Дока, который сидел «в молчаньи суровом покоя» на коврике перед камином, с самым что ни на есть хайдовскимвидом. В столовой тоже никого не было… и, что показалось всем еще более невероятным, обед не стоял на столе… стол даже не был накрыт. Где же Сюзан?

– Не заболела ли она? – с тревогой воскликнула миссис Блайт. – Мне показалось странным, что она не захотела пойти в церковь сегодня утром.

Дверь кухни отворилась, и на пороге появилась Сюзан с таким мертвенно-бледным лицом, что миссис Блайт вскрикнула в испуге:

– Сюзан, что случилось?

– Британская линия обороны прорвана, и немецкие снаряды падают на Париж, – глухо сказала Сюзан.

Стоявшие перед ней три женщины в ужасе переглянулись.

– Это не правда… этого не может быть, – задыхаясь, произнесла Рилла.

– Это было бы… нелепо, – пробормотала Гертруда… и затем рассмеялась ужасным, горьким смехом.

– Сюзан, кто вам это сказал… когда пришли эти новости? – спросила миссис Блайт.

– Полчаса назад был телефонный звонок из Шарлоттауна, – сказала Сюзан. – Эти новости поступили в город вчера, поздно вечером. Звонил доктор Холланд, и он сказал, что, увы, это правда. С той минуты я ничего не делала, миссис докторша, дорогая. Мне очень жаль, что обед не готов. Это впервые я так оплошала. Если вы подождете, я быстренько приготовлю вам что-нибудь поесть. Но боюсь, картофель у меня совсем сгорел.

– Обед! Никто не хочет никакого обеда, Сюзан, – сказала миссис Блайт взволнованно. – О! Это невероятно… это, должно быть, страшный сон.

– Париж потерян… Франция потеряна… война проиграна, – с трудом дыша, бормотала Рилла, чувствуя, что окончательно лишилась всякой надежды и веры.

– О Боже! О Боже! – стонала Гертруда, расхаживая по комнате, заламывая руки. – О… Боже!

Лишь одно слово… и ничего больше… никаких других слов, ничего, кроме этого древнего, как мир, призыва, этого давнего стона муки и жалобы, рвущегося из человеческих душ, разуверившихся во всем человеческом…

– Бог умев? – спросил испуганный голосок с порога гостиной. Там стоял Джимс, румяный после сна, в его больших темных глазах застыл ужас. – Вилла!.. Ох, Вилла, Бог умев?

Мисс Оливер перестала расхаживать по комнате и вскрикивать. Она стояла, растерянно уставившись на Джимса, глаза которого начали наполняться слезами. Рилла подбежала к нему, чтобы поскорее его успокоить, а Сюзан вскочила со стула, на который перед тем безвольно упала.

– Нет, – сказала она оживленно, вдруг снова становясь прежней Сюзан. Нет, Бог жив… и Ллойд Джордж тоже. Мы забыли об этом, миссис докторша, дорогая. Не плачь, маленький Китченер. Как ни плохи дела, они могли быть еще хуже. Хотя британская линия обороны на суше прорвана, британский флот еще не разбит. Давайте помнить об этом. Я возьму себя в руки и приготовлю перекусить, так как нам нужно поддержать наши силы.

Они притворились, что «перекусывают»; но это было лишь притворство. Тот черный день навсегда остался в памяти каждого из обитателей Инглсайда. Гертруда расхаживала по комнате, не в силах усидеть на месте… они все расхаживали, кроме Сюзан, которая достала спицы и серый солдатский носок.

– Миссис докторша, дорогая, я должнавязать, хоть и воскресенье. Никогда прежде мне в голову не приходило работать в воскресенье. Что бы ни говорили другие, я всегда считала, что это нарушение третьей заповеди. Но нарушение это или не нарушение, сегодня я должна вязать, или я сойду с ума.

– Вяжите, Сюзан, если можете, – сказала миссис Блайт. Сама она была не в силах унять волнение. – Я бы тоже вязала, если бы могла… но я не могу… не могу.

– Если бы мы только знали все подробности, – стонала Рилла. – Может быть, нашлось бы что-то, что нас обнадежило бы… если бы мы знали всё.

– Мы знаем, что немцы обстреливают Париж, – сказала мисс Оливер с горечью. – А раз так, они, должно быть, прорвались со всех сторон и стоят на самых подступах к городу. Нет, мы потерпели поражение… давайте смотреть в лицо фактам, как вынуждены были делать это другие народы в прошлом. Другие нации, защищавшие правое дело, отдали своих лучших, храбрейших сыновей… и, несмотря на это, потерпели поражение.

– Я не хочу сдаваться просто так, – воскликнула Рилла, ее бледное лицо вдруг вспыхнуло ярким румянцем. – Я не стану отчаиваться. Даже если Германия завоюет всю Францию, нас она не поработит. Мне стыдно за то, что я вот уже целый час предаюсь отчаянию. Больше вы никогда не увидите меня в таком безвольном состоянии. Я собираюсь сейчас же позвонить в город и выяснить подробности.

Но дозвониться до города было невозможно. Телефонистка на центральной станции не могла справиться с лавиной подобных междугородных звонков, поступавших со всех концов обезумевшей от горя страны. В конце концов Рилла отказалась от своего намерения и тихонько ушла в Долину Радуг. Там, в том тихом уголке, где состоялся ее последний разговор с Уолтером, она опустилась на колени в прошлогоднюю серую траву и прислонилась склоненной головой к обомшелому стволу упавшего дерева. Солнце прорвалось сквозь черные тучи и залило долину бледным золотым сиянием. Бубенчики на Влюбленных Деревьях издавали волшебный, прерывистый звон, покачиваясь на резком мартовском ветру.

– О Боже, дай мне силу, – шептала Рилла. – Только силу… и мужество. – Затем она, словно ребенок, молитвенно сложила руки и сказала, так же просто, как мог бы сказать Джимс: – Пожалуйста, пошли нам завтра новости получше.

Она долго стояла на коленях, а когда пошла назад в Инглсайд, была спокойна и решительна. Доктор уже был дома, усталый, но торжествующий: маленький Дуглас Хейг Марвуд благополучно высадился на берегах времен. Гертруда все еще беспокойно расхаживала по комнате, но миссис Блайт и Сюзан немного оправились от шока, и Сюзан уже планировала новую линию обороны для северных французских портов.

– Я слышал, когда был у Марвудов, что фронт прорван, – сказал доктор, – но эта история насчет того, будто немцы обстреливают Париж, кажется мне неправдоподобной. Даже если им удалось прорваться через наши окопы, они не ближе, чем в пятидесяти милях от Парижа, да и как могли бы они в такой короткий срок подвезти свою артиллерию настолько близко, чтобы снаряды долетали до города? Уверяю вас, девочки, по меньшей мере эта часть сообщения не может соответствовать действительности.

Такая точка зрения позволила им немного ободриться и помогла продержаться до вечера. А в девять часов наконец удалось дозвониться в город, и то, что удалось узнать, помогло продержаться до утра.

– Линия фронта прорвана только в одном месте, возле Сен-Квентина [114]114
  Французский городок на реке Сомма.


[Закрыть], – сказал доктор, повесив телефонную трубку, – и британские войска отступают в боевом порядке. Это не так уж плохо. А что касается снарядов, которые падают на Париж, они долетают с расстояния семидесяти миль… Стреляют какие-то удивительные дальнобойные орудия, которые немцы недавно изобрели и пустили в ход в начале этой операции. Вот и все, что известно на сегодня, и доктор Холланд говорит, это надежные сведения.

– Вчера это известие привело бы нас в ужас, – сказала Гертруда, – но по сравнению с тем, что мы слышали сегодня утром, кажется, что это почти хорошие новости. Но все же, – добавила она, пытаясь улыбнуться, – боюсь, я плохо буду спать в эту ночь.

– Во всяком случае, одному мы можем радоваться, мисс Оливер, дорогая, – сказала Сюзан. – Тому, что кузина София не заходила к нам сегодня. Ее– в довершение всех неприятностей – я просто не вынесла бы.

Глава 29
«Ранен и пропал без вести»

«Потрепаны, но не разбиты», – гласил заголовок в газете, вышедшей в понедельник, и Сюзан твердила про себя эту фразу, пока занималась своей обычной работой. Прорыв под Сен-Квентином удалось вовремя ликвидировать, но линия обороны союзников неумолимо отодвигалась назад с территорий, завоеванных в 1917 году ценой полумиллиона жизней. В среду заголовок заверил: «Британцы и французы сдерживают немецкие атаки», но отступление продолжалось. Отступают… отступают… и отступают! Где же конец? Неужели фронт снова будет прорван… на этот раз с катастрофическими последствиями?

В субботу заголовок сообщил: «Даже Берлин признает, что германское наступление остановлено», и в первый раз на той ужасной неделе обитатели Инглсайда осмелились перевести дух.

– Ну, одна неделя позади… начинаем новую, – решительно сказала Сюзан.

– Я чувствую себя, как заключенный на дыбе, когда ее перестали поворачивать, – сказала мисс Оливер Рилле, когда в пасхальное воскресенье они отправились в церковь. – Но с дыбы меня не сняли. Пытка может снова начаться в любую минуту.

– В прошлое воскресенье я сомневалась в том, что Бог с нами, – сказала Рилла, – но сегодня не сомневаюсь. Зло не может одержать победу. Дух на нашей стороне, и он сильнее плоти.

И все же ее вера еще не раз подверглась суровому испытанию в ту мрачную весну. Армагеддон не стал, как они прежде надеялись, делом нескольких дней. Он растянулся на недели и месяцы. Снова и снова Гинденбург наносил неожиданные, беспощадные удары, добиваясь пугающего, хоть и не решающего, успеха. Снова и снова военные обозреватели объявляли ситуацию крайне опасной. Снова и снова кузина София соглашалась с ними.

– Если войска Антанты отступят еще на три мили, война проиграна, – причитала она.

– А что, без этих трех миль британскому флоту негде будет развернуться? – насмешливо спросила Сюзан.

– По моему мнению, немцы довольно скоро будут в Париже, и более того, Сюзан Бейкер, они будут в Канаде.

– Но не в нашей провинции. Гунны никогда не вступят на остров Принца Эдуарда, пока я могу держать в руках вилы, – заявила Сюзан; выглядела она при этом – да и чувствовала себя – так, словно в самом деле была вполне способна без посторонней помощи истребить целую германскую армию. – Нет, София Крофорд, скажу тебе прямо, мне до смерти надоели твои мрачные предсказания. Я не отрицаю, что ошибки были. Немцы никогда не взяли бы снова Пашендаль, если бы там так и оставались захватившие его в прошлом году канадцы; и было глупо доверять тем португальцам на реке Лис [115]115
  Во время так называемого Второго весеннего наступления (9-29 апреля 1918 г.) германским войскам удалось прорвать линию фронта в районе реки Лис, где оборону держали португальские подразделения.


[Закрыть]. Но это не причина для того, чтобы объявлять войну проигранной. Я не хочу ссориться с тобой, тем более в такое время, но наш боевой дух должен оставаться на высоте, и я намерена высказаться прямо и предупредить тебя, что если ты не можешь перестать пророчить несчастья, то тебе лучше оставаться дома и к нам не ходить.

Кузина София в глубоком возмущении отправилась домой переживать это публичное оскорбление и в следующие несколько недель не появлялась в кухне Сюзан, что, возможно, было к лучшему, так как эти недели оказались трудными: немцы продолжали атаковать то тут, то там, и казалось, что с каждым новым ударом под их контроль переходит очередной жизненно важный пункт линии обороны британцев. В один из дней в начале мая, когда солнце и ветер резвились в Долине Радуг, а кленовая роща стояла в золотисто-зеленом наряде, и гавань, вся голубая, была покрыта рябью и белыми барашками волн, пришли известия о Джеме.

Во время немецкой вылазки на канадском участке фронта – небольшой вылазки, настолько незначительной, что о ней даже не упоминалось в сводках военных действий, – лейтенант Джеймс Блайт, как сообщалось, был «ранен и пропал без вести».

– Я думаю, это даже хуже, чем если бы мы получили известие о его смерти, – простонала Рилла, почти не разжимая побелевших губ.

– Нет… нет, Рилла… «пропал без вести» оставляет пусть маленькую, но надежду, – убеждала ее Гертруда.

– Да… мучительную, изнуряющую надежду, которая никак не дает примириться с худшим, – сказала Рилла. – Ох, мисс Оливер… неужели нам придется жить недели и месяцы, не зная, жив Джем или мертв? Быть может, мы не узнаем этого никогда. Я… я не могувынести этого… не могу. Сначала Уолтер… а теперь Джем. Это убьет маму… посмотрите на ее лицо, мисс Оливер, и вы это поймете. А Фейт… бедная Фейт… как она сможет это вынести?

Гертруда содрогнулась от мучительной душевной боли, но сказала мягко:

– Нет, это не убьет твою маму. Не такая она женщина. У нее есть мужество. К тому же она отказывается верить, что Джем погиб. Она будет надеяться до конца, и мы все должны делать то же самое. Можешь быть уверена, Фейт поступит именно так.

– Я не могу, – стонала Рилла. – Джем ранен… есть ли у него шанс выжить? Даже если немцы найдут его… мы знаем, как они обращаются с ранеными пленными. Я хотела бынадеяться, мисс Оливер… наверное, это помогло бы мне. Но, похоже, надежда во мне мертва. Я не могу надеяться, если нет основанийдля надежды… а их нет.

Когда мисс Оливер ушла в свою комнату, а Рилла осталась лежать на залитой лунным светом кровати, в отчаянии молясь, чтобы Бог хоть немного укрепил ее дух, в комнату, словно мрачный призрак, вошла Сюзан и присела рядом с ней.

– Рилла, дорогая, не тревожься. Маленький Джем не убит.

– О, как вы можете верить в это, Сюзан?

– Потому что я знаю. Послушай, что я тебе скажу. Когда сегодня утром пришло это известие, я первым делом подумала про Понедельника. А вечером я, как только вымыла посуду после ужина и поставила тесто, сразу пошла на станцию. Понедельник сидел и ждал поезда, так же терпеливо, как всегда. Так вот, Рилла, дорогая, эта немецкая вылазка была четыре дня назад, в прошлый понедельник… и я спросила у начальника станции: «Вы могли бы сказать мне, выл этот пес или еще как-то волновался в понедельник вечером?» Он немного подумал и сказал: «Нет, ничего такого не было». – «Вы уверены? – уточнила я. – От вашего ответа зависит многое – больше, чем вы можете предположить!» – «Абсолютно уверен, – сказал он. – Я в понедельник всю ночь не ложился спать – кобыла у меня заболела – и не слыхал ни звука от этого пса. Я услышал бы, если бы что-нибудь было, потому как дверь конюшни все время была распахнута настежь, а его конура стоит прямо напротив!» Вот, Рилла, дорогая, именно это он мне сказал. А ты помнишь, как этот бедный пес выл всю ночь после битвы за Курселет. А ведь он любил Уолтера не так горячо, как любит Джема. Если он так оплакивал Уолтера, ты думаешь, он проспал бы ночь спокойно в своей конуре, после того как Джема убили? Нет, Рилла, дорогая, маленький Джем жив, и в этом ты можешь быть уверена. Если бы Джем погиб, Понедельник знал бы об этом, точно так же, как знал прежде о гибели Уолтера, и не стал бы ждать новых поездов.

Это было нелепо… и неразумно… и неправдоподобно. Но, несмотря на это, Рилла поверила; и миссис Блайт поверила; и даже доктор, хоть и слегка улыбнулся притворно-насмешливой улыбкой, почувствовал, как его отчаяние сменилось странной уверенностью; и, как ни казалось это глупо или нелепо, все они ободрились и набрались смелости, чтобы продолжать ждать и надеяться, только потому, что верный маленький песик на гленской железнодорожной станции по-прежнему ожидал возвращения своего хозяина.