Текст книги "Алая магнолия (ЛП)"

Автор книги: Люси Холден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Спасибо.

Я выхожу вслед за ним.

– Насчет прошлой ночи, – говорю я, когда мы садимся в пикап. – Я сожалею о том, в каком виде я вернулась домой. На вечеринке было несколько парней из-за границы штата. Антуан высаживал своего племянника и увидел, что они пристают ко мне. Если честно, мне повезло, что он был там.

По крайней мере, эта часть не ложь. Мне повезло, что он был там. Если бы его не было, могло быть испорчено больше, чем мое платье.

– Он не совсем тот, кого я бы выбрал в качестве героя, – сухо говорит Коннор.

– Нет.

Я вспоминаю безжалостную эффективность, с которой он уничтожены раскидал нападавших, как они в страхе попятились, когда Антуан столкнулся с ними лицом к лицу. – Я подозреваю, что он скорее меркантилен, чем герой.

Коннор прочищает горло. – Он немного, э-э, старше, чем обычная толпа, которую я ожидал бы увидеть на школьной вечеринке.

– Я понятия не имею, сколько ему лет.

Я смотрю прямо перед собой.

– Ну, если ты планируешь увидеть его еще раз, возможно, тебе захочется это выяснить. Я не хочу быть твоим хранителем, Харпер.

Коннор выглядит смущенным. – Но как бы мне ни было неприятно это признавать, Мариньи был прав. Может быть, в следующий раз, когда ты планируешь пойти на такую вечеринку, нам стоит поговорить об этом. По крайней мере, найти соглашение, чтобы, если ты окажешься в беде, я мог тебе помочь.

– Это справедливо.

Он кивает, и на этом все заканчивается. Мне нравится это в нас с Коннором, то, как мы можем решать проблемы без драмы. Я немного подождала. – Эй, Коннор. У тебя были какие-нибудь странные сны с тех пор, как мы переехали в этот дом?

– Сны? Уголки его рта опускаются, и он качает головой. – Я никогда по-настоящему не помню своих снов. А что?

Он бросает на меня обеспокоенный взгляд. – У тебя проблемы со сном?

– Нет, – быстро говорю я, желая сменить тему. – Вовсе нет. У меня просто была пара беспокойных ночей.

К счастью, он не допрашивает меня до конца пути в город.

Мы въезжаем на склад пиломатериалов, и я остаюсь в пикапе, пока Коннор разговаривает с бригадиром. Рядом со мной останавливается среднего размера машина с номерами Луизианы. Когда пассажиры выходят, я чуть не падаю в обморок от шока.

Это парни из берега с прошлой ночи, и они выглядят ужасно.

Они морщатся, когда спускаются вниз. Двое парней, которые швырнули меня между собой, хватаются за ребра, их лица так распухли и зашиты, что их едва можно узнать. – Что с вами случилось?

Я слышу, как бригадир спрашивает, глядя на них с удивлением.

– Автомобильная авария, – бормочет парень, который первым преградил мне путь, опустив глаза. – С трудом могу это вспомнить.

– Автомобильная авария!

Один из парней в пикапе, лицо которого я не узнаю со вчерашнего вечера, заливается смехом. – Моя сестра работает по ночам в отделении скорой помощи. Как я слышал, вас, мальчики, нашли сидящими посреди дороги, голыми, как в тот день, когда вы родились, и потерянными, как прошлогоднее пасхальное яйцо. Даже не хочу знать, как вы все оказались в автокатастрофе без одежды.

– Это просто сплетни, – угрюмо сказал первый парень. – Или у кого-то больная идея пошутить. Полиция сказала мне, что они получили анонимный звонок в 911, иначе у нас были бы настоящие проблемы. Не помню ничего, кроме как того что проснулся в отделении скорой помощи и обнаружил, что мой пикап врезался в дерево.

Я помню приглушенный разговор, когда Антуан проезжал мимо Джереми по дороге, и направление, в котором двигались его фары, когда он покинул наш дом прошлой ночью. У меня есть смутное подозрение, что то, что их нашли голыми по посреди дороги, в точности соответствует представлению Антуана о шутке. И я бы поставила деньги на то, что эти парни не имели никакого отношения к тому, что их пикап врезался в дерево. Но наверняка они вспомнят Антуана – и меня?

Странное безрассудство овладевает мной. Я выхожу из машины и иду к Коннору, прямо мимо парней из Луизианы. – Доброе утро, – вежливо говорю я, проходя мимо них, чтобы убедиться, что они хорошо разглядели мое лицо.

– Доброе утро.

Они отвечают на приветствие без малейшего признака узнавания. Осмелев, я смотрю прямо на них. – Ух ты. Вы, ребята, выглядите так, будто у вас была тяжелая ночка.

– Да.

Парень, который первоначально столкнулся со мной, выглядит немного пристыженным. – В последний раз, когда мы пили и садились за руль, парни, разве мы не так договорились?

Раздается общий ропот согласия, но опять же, ни намека на узнавание.

– Ну, – говорю я через плечо, пока Коннор расплачивается за пиломатериалы. – Не хворайте.

Я бросаю на них последний взгляд. Нет. Ничего.

У меня кружится голова. Когда Коннор высаживает меня у дома Эйвери, я почти радуюсь, что в доме тихо, и она все еще не ответила на мое сообщение. Она явно спит, а мне совершенно неинтересно разговаривать. Я рада, что вчера вечером у меня были с собой ключи от машины. Я говорю Коннору, что вернусь домой позже, и еду по Мейн-стрит, затем на Запад, пока не останавливаюсь у величественного старого дома с вывеской «Историческое общество Дипуотер Холлоу».

Мне нужны некоторые ответы.

Дама за стойкой очень услужлива. – Я уже передала твоему брату все, что у меня есть по первоначальному плану особняка, – говорит она после того, как я представлюсь. – Такое великолепное здание. Мы все очень рады, что его удалось спасти. Оно так долго стояло в руинах.

Она неодобрительно качает головой.

– На самом деле, меня больше интересовала семейная история. Я подумала, что у вас может быть информация о самих Мариньи. Они всегда владели домом?

– Оу, сейчас посмотрю.

Леди выглядит абсолютно взволнованной этим вызовом. – Мариньи были одной из первых семей, поселившихся здесь, ну знаешь, еще в те времена, когда Миссисипи была французской колонией. Они упоминаются во всех ранних записях, особенно в связи с переговорами с жителями Натчеза в этом районе.

Она прикрывает рот рукой и оглядывается по сторонам, как будто собирается сказать что-то скандальное. – На самом деле, ходят слухи, что один из самых ранних членов семьи сделал переговоры немного личными, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Она подмигивает слишком явно, чтобы ее смысл можно было не заметить. Она ведет меня в заднюю комнату. – Мы храним архив всех подлинных документов, относящихся к первым семьям. Большая часть его, конечно, уже оцифрована, так что, если не возражаешь против беспорядка, то можешь просмотреть сама, как только я открою для папку.

Я благодарю ее и сажусь, чтобы пролистать ее. Многие документы являются титулами и бумагами, показывающими масштабы владений Мариньи, которые были грандиозны по любым стандартам. Я нахожу первоначальный грант на землю, на которой стоит наш дом, и обнаруживаю, что это была хлопковая плантация. Похоже, Мариньи приложили руку к каждой битве или деловой сделке, которые происходили в Дипуотер. Леди была права – во всех переговорах с натчезом всплывает имя Мариньи. Я подхожу к документу, датированному 1731 годом, и замираю. Это перемирие между местным вождем Натчезов, известным как Великое Солнце, и Антуаном Мариньи. Но не имя заставляет мое сердце останавливаться. Этот символ под подписями: квадрат с петлями в каждом углу и солнцем в центре. Точно такой же, как на двери у входа в подвал.

Перемирие написано на старомодном французском, и мои руки так сильно дрожат, что мне требуется некоторое время, чтобы понять его смысл, но в конце концов я поняла, что Антуан Жак Мариньи пообещал победить «Великого врага» натчезов. Взамен он был принят в само племя и получил «тотем».

Я фотографирую символ на свой телефон.

Я просматриваю остальные документы, но не могу найти ничего, что упоминало бы какое-либо проклятие или какое-либо другое упоминание о тотеме. Антуан могло быть семейным именем, говорю я себе. Семья Мариньи, похоже, имела смешанное состояние, приходящее в упадок, как и большинство на Юге, я полагаю, после Гражданской войны. Дом остался в семье, но богатство, которым он когда-то обладал, исчезло вместе со славными днями хлопка и табака.

Я нахожу только один другой документ, который может помочь. Это письмо французского офицера своему начальнику, датированное несколькими неделями после перемирия, все еще в 1731 году. В нем описывается восстание рабов в поместье Мариньи. – Была ужасная болезнь, и рабы умирали десятками, – говорится в нем. – Когда они, наконец, восстали против своих хозяев, они совершили ужасную месть.

Я хмурюсь, используя онлайн-переводчик, когда мой собственный очень простой французский терпит неудачу. – Огонь поглотил поля, – читаю я, – и люди в ужасе бежали от демонов, которые пришли, чтобы убить их. Земля вокруг была обуглена до черноты, и в течение нескольких месяцев в воздухе стоял ужасный холод.

Я думаю о темной лестнице, ведущей в подвал под нашим домом, обугленном запахе старого костра и ужасном холоде, который я почувствовала через дверь. Язык страха лижет мой позвоночник.

Что, если демоны, пришедшие убить Мариньи, те же самые, что шепчут мне по ночам? Я отодвигаю стул, внезапно почувствовав желание поскорее убраться оттуда. Что, если предупреждения Антуана Мариньи все-таки что-то значат?

Я толкаю дверь, закрываю глаза и вдыхаю теплый, ароматный летний воздух с облегчением, которое длится до тех пор, пока я не открываю глаза и не вижу Антуана Мариньи, стоящего прямо передо мной.

Глава 11

Миф

– Внезапный интерес к истории?

Антуан держит в руках две чашки кофе. Он протягивает мне одну, затем прислоняется к водительской стороне моей машины, скрестив руки на груди, как он, кажется, делает всякий раз, когда мы разговариваем.

– Мы теперь приятели по кофе?

Он поднимает брови, глядя на меня, с той полуулыбкой, которая начинает по-настоящему действовать мне на нервы.

– Чисто по-соседски.

Я свирепо смотрю на него и тянусь к двери, но он наклоняется так, чтобы держать ее закрытой. На нем голубая хлопчатобумажная рубашка, которая делает его глаза яркими и бесконечными, как Мексиканский залив, и то, как на нем сидят джинсы, начинает меня беспокоить.

– Двинься, – коротко говорю я.

– Грубо.

Он скользит в сторону ровно настолько, чтобы мне пришлось прижаться к нему, чтобы вставить ключ в дверь. Я стараюсь не обращать внимания на то, как он прижимается ко мне, стройный и напряженный, как горный лев, готовый к прыжку.

– Я видела твоих дружков с вечеринки на складе этим утром.

Я бросаю на него многозначительный взгляд. – Очевидно, их нашли голыми на дороге. Их машина врезалась в дерево, и они очнулись в отделении скорой помощи после того, как кто-то позвонил в 911.

Антуан неторопливо делает глоток кофе.

– Жаль, – бормочет он.

– Жаль, что они врезались в дерево или что кто-то позвонил 911?

– Жаль, что они очнулись.

Я закатываю глаза. Он потягивает кофе и смотрит на меня с той же сводящей с ума улыбкой.

– Я упустила самую интересную часть.

Я скрещиваю руки на груди и смотрю на него, между нами открытая дверь машины. – Ни один из них не показал даже малейшего признака того, что знает, кто я.

– А ты была в таком прекрасном платье. Он морщится. – Quelle horreur! (Какое безобразие! на франц.)

– Ого.

Я хватаюсь за это. – А вот это интересно.

Он бросает на меня невинный взгляд. – Ты говоришь по-французски.

– Одна фраза не говорит об этом.

Но его глаза слегка прищуриваются. Он разворачивается и отходит от машины, и я улыбаюсь про себя. Я приближаюсь к истине. – Я собираюсь получить ответы, – говорю я, садясь на водительское сиденье и глядя на него снизу вверх. – Хочешь ты этого, или нет.

На мгновение я подумываю рассказать ему о своей бессонной ночи и шепотах в подвале, но потом думаю о парнях, которых я видела этим утром, о том, как они вообще не узнали меня, и передумываю. Я докопаюсь до сути тайны, которая заключается в Антуане Мариньи. Но я не собираюсь давать ему ни малейшего шанса вмешиваться в мои мысли. Что бы он ни сделал с теми людьми, я не хочу, чтобы это случилось со мной. Насколько я знаю, он мог бы убедить меня поверить, что я вообще никогда не владела особняком.

Я начинаю разворачиваться, и он поднимает руку. Я высовываю голову из окна и бросаю на него свой самый властный взгляд. – Что?

Он указывает на землю.

– У твоего «Мустанга» утечка масла. Это обычная проблема в этой модели.

– Утечка масла. Серьезно?

– Эта машина – классика. Мне больно видеть, как она страдает.

Он беспомощно разводит руками.

– Ты невыносим, знаешь да?

Он ухмыляется, на этот раз открыто, и я поворачиваю голову и разворачиваю машину задним ходом.

– Куда теперь, Нэнси Дрю? – зовет он, когда я выравниваюсь.

– Не твое дело.

Я ускоряюсь с чуть большей силой, чем необходимо, и оставляю его стоять на дороге, что было бы намного приятнее, если бы он все еще не ухмылялся мне. Я еду по Главной и сворачиваю на Третью улицу. Магазин мамы Касс находится справа, милое маленькое заведение с колокольчиками на ветру и огромным хрустальным шаром в витрине. На табличке в окне написано «Путь ведьмы». Игра слов не может быть более подходящей, мрачно думаю я, открывая дверь. Я поворачиваюсь, чтобы закрыть ее, и Антуан Мариньи машет мне с другой стороны улицы.

Он никак не мог добраться сюда так быстро пешком. Он даже больше не пытается притворяться нормальным. Эта мысль должна быть ужасающей. Вместо этого я заинтригована и совершенно не в состоянии прекратить свои поиски. У меня такое чувство, что я на беглом поезде, направляюсь к месту назначения, которое я одновременно хочу найти и боюсь прибыть. Это странно волнующе и в равной степени расстраивает.

Я подавляю детское желание показать ему язык и вместо этого довольствуюсь свирепым взглядом.

Колокольчики, висящие над дверью, звенят приятным звуком, когда я захожу в «Путь ведьмы», улыбаясь даме за прилавком, которая, как я предполагаю, является мамой Касс.

– Харпер.

Маму Касс можно представить как Касс через двадцать лет в будущем, ее улыбка такая же открытая и приветливая, как у ее дочери. – Я Селена.

Копна косичек на ее голове даже выше, чем у Касс, и обернута ярко-оранжевым шарфом, под которым она носит свисающие серебряные серьги. Она указывает на мою машину. – Касс сказала мне, что ты водишь розовый Мустанг с откидным верхом. – говорит она, объясняя, почему она знает мое имя. – Она также сказала, что ты придешь повидаться со мной.

Она смотрит мимо меня в окно и хмурится. – Антуан Мариньи пришел сюда с тобой?

– Нет. Просто игнорируйте его.

Она бросает на меня любопытный взгляд.

– Он хочет купить мой дом. Мы на самом деле не сходимся во взглядах на этот счёт.

– Я понимаю, – говорит она таким тоном, что похоже она действительно не понимает. Решив, что разумно сменить тему, я говорю: – Касс сказала мне, что вы могли бы помочь с проклятием особняка Мариньи.

– Ах.

Она смотрит на меня так, словно говорит, что больше ничего не скажет, пока я не заговорю.

– На самом деле я не знаю, что это за проклятие, – говорю я. – Но с тех пор, как я переехала в этот дом, мне стали сниться очень плохие сны.

Она пристально смотрит на меня, и я опускаю глаза. – Это один и тот же сон, – говорю я. – Женское лицо. Она просит меня о помощи.

– И это все?

Я нерешительно пожимаю плечами и отвожу взгляд. – Более или менее.

– Я понимаю.

Селена наблюдает за мной. – Ну, многие старые дома здесь связаны с магией. Ты знала, что когда-то это была территория Натчезов?

– Я только что узнала об этом.

– Верно. Что ж, натчезы были одной из самых могущественных индейских наций с захватывающей историей. Их вожди были известны как Великое Солнце. Каждый из них был рожден дочерью последнего Великого Солнца, так что это была матрилинейная культура.

Она делает паузу. – Ты должна остановить меня, если я начну надоедать, Харпер. Касс наверное уже сказала тебе, что я могу говорить об этом весь день.

– Все в порядке.

Я хочу сказать ей, что облегчение от разговора с кем-то, кто не считает мои сны сумасшедшими или даже необычными, похоже на прохладную воду в пустыне. – Пожалуйста, говорите дальше. Теперь это мой дом, и я приму любой совет, который вы, возможно, предложите.

– Ладно. Но останови меня, если я заговорюсь.

Она опирается на стеклянную столешницу. – Натчезы верили, что брак за пределами их собственного племени укрепляет их кровь, поэтому они заключали союзы с чужаками – даже с белыми людьми. В первые дни Дипуотер было много браков между французскими поселенцами и натчезами. Всякий раз, когда это случалось, как гласят легенды, натчезы направляли свою собственную магию в земли, захваченные французами. Потом, позже, пришли рабы и принесли свою собственную магию. Итак, эта часть Миссисипи стала местом, где пересеклась вся эта магия.

Она пожимает плечами. – Большинство людей думают, что это просто фантазии и суеверия. Но то были жестокие дни. Пролилась кровь, и ставки были высоки. Такие времена оставляют след на земле, как и те, чьи истории переплетены с ней. Проклятие на твоем доме ведёт к тем временам.

– Но в чем собственно заключается проклятие?

Она поджимает губы, и у меня такое чувство, что она тщательно взвешивает свои слова.

– Иногда магия дается для обладания определенному человеку или определенной семье. Давным-давно на земле Мариньи произошло нечто ужасное.

Я киваю. – Чума, – говорю я. – Я читала об этом в историческом обществе. Погибли десятки людей, и произошло восстание рабов против их хозяев.

– Это была не чума.

Голос Селены звучит жестко. – Резня. Мариньи были садистами. Они были известны как бессердечные хозяева, которые ужасно издевались над своими рабами. Возможно, так повлияла изоляция, возможно, они просто обезумели от власти, но, судя по всему, они впали в безумие настолько, что заставляли некоторых рабов пытать и убивать своих же. По ночам в особняке устраивались дикие, варварские вечеринки. Хаос. Кровь на полях. Рабы боялись, что все они станут жертвами безумия или, что еще хуже, сами станут его порождениями. Они восстали против семьи, намереваясь убить их всех. Но где-то посреди хаоса семья Мариньи или так называемые демоны, которые работали на них, совершили ошибку, убив жителей поселения Натчез. Вот тогда-то и вмешались натчезы.

– Соглашение?

Она кивает. – Женщина Натчез утверждала, что Мариньи пострадали от проклятия, формы безумия, которое будет продолжать распространяться и заражать других, если его не сдерживать. Она сказала, что может остановить убийства, но только связав проклятие с самой семьей. С Антуаном Мариньи, сыном владельца плантации, была заключена сделка: семье будет позволено жить, если они примут проклятие в свое тело. В историях говорится, что у сына были тесные связи с натчезами, которые заставили их доверять ему, хотя, конечно, это всего лишь истории. Какова бы ни была правда, в историях говорится, что Натчезы планировали, чтобы проклятие было привязано к нему, чтобы демоны не могли причинить вред кому-либо еще. Женщина Натчез создала могущественный тотем, символ, чтобы связать проклятие, и соглашение было подписано. Мариньи были спасены.

Символ, который я видела ранее на бумаге, описывающей соглашение, приходит мне в голову. Я достаю свой телефон и показываю Селене фотографию, которую сделала.

– Такой тотем, как этот?

– Точно такой же тотем.

Она медленно кивает, глядя на него. – Где ты это взяла?

– Историческое общество. Там есть копия соглашения о перемирии.

Лицо Селены загорается, как будто я сказала самую интересную вещь, которую она слышала за весь год. – Мне даже в голову не пришло проверить наличие реальных записей. Я должна сходить глянуть.

Однако меня меньше интересуют исторические записи, чем то, что же за проклятие лежит на моем доме.

– Но если убийства были остановлены, как получилось, что дом все еще проклят?

– Женщина Натчез запечатлела магию внутри самого мальчика Мариньи, но она не была уничтожена. В историях говорится, что это свело его с ума, сделало его худшим из всех.

Селена смотрит на меня. – Демонов нужно было сдерживать, запирать. Вот тут-то и вмешались мои люди.

– Твой народ?

Она криво улыбается мне.

– Моя семья начала свою жизнь здесь в качестве рабов в поместье Мариньи. В наших историях говорится, что мой предок, Сэмюэль, был знахарем на Карибах. Он знал магию, отличную от магии натчезов. В некотором смысле темнее. Магия крови. То, что люди в наши дни могли бы назвать вуду – хотя мы никогда это так не называли. Это сила, связанная с водой, разделяемая всеми существами.

– Так вы знаете, что случилось? Что они сделали?

Я чувствую прилив возбуждения оттого, что у меня наконец-то могут быть какие-то ответы, которые развеиваются, когда Селена качает головой.

– Не совсем. Мне жаль разочаровывать тебя, Харпер, но, несмотря на весь мой интерес к собственной истории, я очень мало знаю на самом деле. И любые ритуалы, которые я могла бы практиковать сейчас, – это всего лишь эксперименты, беззаботное развлечение.

Она разводит руки в двусмысленном жесте. – Все, что я знаю, – это истории, которые были переданы из поколения в поколение. На самом деле сейчас они не более чем миф. В историях говорится, что без определенных тотемов демоны не смогли бы выжить при солнечном свете. Все знали, что они предпочитают ночи. Ходили слухи, что большую часть дневного времени они спали под самим особняком. История гласит, что мой предок использовал свою магию, чтобы украсть тотемы незадолго до рассвета, когда демоны были отвлечены, безрассудные после ночи дикого разврата. Он подождал, пока они спрячутся под домом, чтоб спать, затем он и женщина Натчез применили магию крови, связующее заклинание, которое связало проклятие не только с телами демонов, но и с землей Мариньи и с самим домом, связав его внутри этого здания, пока им владеет живой Мариньи, и кровь Натчеза запечатывает его.

Я впитываю картину, которую рисуют в моем сознании ее слова, пытаясь игнорировать удушающий страх, разворачивающийся в моем животе. Когда я говорю, мой голос звучит слегка сдавленно: – А если живой Мариньи больше не владеет им?

Она серьезно смотрит на меня. – Тогда не останется ничего, что могло бы удержать тьму в плену. Она свободна, чтобы сбежать.

– И убивать людей, – шепчу я. – Как родителей Джереми.

– Возможно.

Селена перегибается через стойку и берет меня за руки. – Но, Харпер, – мягко говорит она, – это старые истории. Мифы. Я знаю, как пугающе они звучат, но, в конце концов, это все, что они есть – истории.

Она отпускает мои руки.

– Я рассказала тебе все, что знаю о проклятии, потому что думаю, что если ты владеешь особняком, ты имеешь право знать. Но это не значит, что я в это верю, – она мягко улыбается. – И иногда сны – это просто сны. Не все имеет глубокий смысл.

Я медленно киваю. – Что случилось с остальными членами семьи?

– У большинства хватило ума уехать.

Она пожимает плечами. – Те, кто остался, держались особняка. В семье Мариньи всегда ходили слухи о безумии, будь то правда или суеверие. Семейные состояния приходили и уходили, как и у большинства на Юге. В конце концов то, что осталось от богатства, исчезло, а вместе с ним исчезли и все признаки былой славы. Но какими бы бедными они ни были, до родителей Джереми, Мариньи никогда не продавали сам дом. В конце концов, это же Глубокий Юг.

Она пожимает плечами.

– Древние суеверия бессмертны. Старый налоговый фонд каждый год платил земельные налоги, и хотя на его восстановление никогда не хватало средств, особняк оставался в семье Мариньи.

– До меня.

– Да, – тихо говорит Селена. – До тебя.

Я слегка улыбаюсь ей.

– Спасибо, – говорю я, искренне. – Я думаю, что, по крайней мере, хорошо знать правду.

Я иду к двери и свету снаружи, пытаясь игнорировать холодный страх, бурлящий внутри.

Глава 12

шрамы

Когда я выхожу на улицу, капот Мустанга поднят, и Антуан засунул руки в двигатель. Я резко вдыхаю, не желая, чтобы он видел мой дискомфорт.

– Что, по-твоему, ты делаешь?

Теперь моя очередь скрестить руки на груди.

Он поворачивает голову набок и криво улыбается. – Как я уже сказал, эта машина классика. Когда ей плохо, мне тоже плохо. Я мог бы исправить эту утечку для тебя, если хочешь.

Он сбрасывает капюшон.

– Почему это мы вдруг стали друзьями? – спрашиваю я. Мне больше не хочется быть беззаботной. Не после истории Селены.

Тени прогоняют веселье с его лица.

– Потому что мне нужно, чтобы ты мне доверяла, – тихо говорит он. – И, судя по твоим утренним визитам, я думаю, что, возможно, ты начинаешь понимать, почему.

– Что я начинаю понимать, так это то, что у тебя много секретов. Все это было бы намного проще, если бы ты просто сказал мне правду.

– Ах. Правду.

Его тон насмешливый, глаза прикрыты. Я вздыхаю и тянусь, чтобы положить сумку на заднее сиденье.

Когда я оборачиваюсь, он встает прямо передо мной, положив одну руку на крышу машины, так что я почти в его объятиях.

– И в чем же заключается правда?

– Ты задаешь много вопросов.

Он слишком близко, его глаза темные и тревожные. От него пахнет кедром и кипарисом, и я едва могу дышать.

– А ты не отвечаешь ни на один из них.

– Возможно, это потому, что я думаю, что для тебя будет безопаснее, если я этого не сделаю.

– Мне не нужно, чтобы ты оберегал меня.

Свободной рукой он касается шрама на моем торсе, слегка проводя по нему через футболку. Я замираю, едва в состоянии дышать, невыносимо ощущая его прикосновение через хлопчатобумажный топ. – Я бы поспорил с этим.

Его рука замирает, и он смотрит мне в глаза. – Пожалуйста, Харпер, на этот раз просто доверься мне. Самое безопасное для тебя – оставить всё и продать мне особняк.

Я качаю головой и поворачиваюсь, так что он вынужден отступить. Когда он убирает руку с Мустанга и поворачивается, его рубашка слегка приподнимается, открывая татуировку прямо у основания позвоночника. Я останавливаюсь с поднятой рукой в воздухе, в шоке уставившись на нее. Он оглядывается и хмурится, когда видит мое лицо.

– В чем дело?

– Твоя татуировка.

Мой голос дрожит.

– Фигня. Глупая подростковая выходка, – коротко говорит он. Его лицо закрылось, как выключенный экран.

– Нет.

Я поднимаю свой телефон, чтобы он мог увидеть снимок экрана, который я сделала ранее. – Это тотем, который натчезы подарили твоей семье.

– Ты реально сделала свою домашнюю работу, – говорит он категорично.

– Что это значит?

Он на мгновение отворачивается, как бы собираясь с мыслями. Когда он снова встречается со мной взглядом, его лицо безучастно. – Это значит, что раньше я был идиотом, который хотел произвести впечатление на девушек, с семьей, которая, как оказалось, определенно не стоила таких хлопот.

Он улыбается с легким весельем, все следы беспокойства исчезли. – И если ты реально заинтересована в истории, библиотека – лучший выбор, чем местный магазин хиппи.

Он подмигивает мне, и я чувствую себя полной дурой. С пылающим лицом я рывком открываю дверцу машины и сажусь на водительское сиденье. Он закрывает ее за мной. Даже несмотря на то, что я не смотрю на него, я чувствую его веселье, и это приводит меня в ярость.

– Хорошо, – говорю я, держа обе руки на руле и не глядя на него. – Смейся, если хочешь. Но те парни на вечеринке не стали бы врезаться в дерево без твоей помощи. И не может быть, чтобы все они получили какое-то групповое сотрясение мозга, которое заставило их забыть, кто я.

Я пристально смотрю на него и испытываю удовлетворение, видя, как исчезает его улыбка. – Тебе разбили бутылку о голову, – продолжаю я низким и сердитым голосом, – но у тебя нет ни единой царапины. Пешком ты передвигаешься так же быстро, как я на машине. И почти три столетия назад ваша семья получила какую-то магию в тотеме, которую ты вытатуировал у себя на спине. Тотем, который должен защищать людей от того, что ты спрятал в моем подвале. Я становлюсь еще ближе?

Он задумчиво смотрит на меня. – Ты думаешь, что у тебя все получилось, не так ли, Харпер?

– Почему двери подвала зацементированы и закрыты?

Его лицо напрягается. – Не ищи там больше ответов. Ты не найдешь ничего, что имело бы для тебя смысл.

– Ты говоришь, что пытаешься уберечь меня.

Я раздраженно качаю головой. – Но я буквально живу над тем, что опасно, и ты не говоришь мне, что я могу сделать, чтобы защитить себя.

– Я уже говорил тебе.

Он больше не притворяется веселым. Глаза Антуана блестят, а рот сжат в жесткую линию. – Продай дом и уходи. Вот и все, Харпер. Это единственное, что ты можешь сделать

– И что я должна сказать своему брату? Что мне придётся продать его мечту, потому что какая-то женщина, которой не существует, шепчет мне из-за стальной двери в конце секретного прохода?

В следующее мгновение он хватается за дверцу машины и наклоняется, его лицо мрачно и яростно. – Скажи мне, что ты не спускалась туда.

– Конечно, я спустилась туда!

Я так расстроена, что готова закричать. – Ты знал, что я могу ее слышать. Это она, то лицо, которое я нарисовала, не так ли? Чей шёпот я слышу?

Его пальцы сжаты, и я могу поклясться, что металл действительно прогибается под его хваткой. Он смотрит вниз и резко отпускает пальцы, как будто только что понял то же самое. Я смотрю на то место, где только что была его рука. Есть четкий отпечаток его пальцев, вдавленных в металл так аккуратно, как будто это было сделано на заводе.

Мое сердце замирает, время, кажется, замедляется вокруг меня. Я не могу сразу понять, что означает этот отпечаток, только то, что он подтверждает, что я не сумасшедшая. Антуан Мариньи – это нечто большее, чем просто фасад, который он представляет миру. Эти отпечатки – неопровержимое доказательство.

– Это ничего, да?

Я поднимаю на него глаза. Я не уверена, чего я ожидаю, но когда он просто мрачно смотрит на меня, я поворачиваю ключ в двигателе. – У меня нет на это времени.

Я включила задний ход, слишком расстроенная и злая, чтобы слушать еще одну ложь.

– Подожди.

В том, как он это говорит, есть что-то такое, что заставляет меня остановиться. – Почка, которую ты отдала своей сестре. Тесса.

Каким-то образом тот факт, что он помнит ее имя, трогает меня. Костяшки моих пальцев сжимают руль. Я не отвечаю ему, но и не уезжаю.

– Это не спасло ее.

Он говорит это как утверждение, а не как вопрос.

– Не спасло.

Мое сердце сжимается. – Никогда не было шанса, что это поможет.

– Она хотела, чтобы ты пожертвовала ее?

Я сглатываю. – Нет. Она не хотела.

– Но ты все равно это сделала.

– Да.

Он медленно кивает. Он смотрит на отпечаток своих пальцев, затем снова на меня.

– Давать тебе ответы, – тихо говорит он, – это как та почка. Они не помогут. Не станут лекарством от того, что неправильно. Это такое знание, которое принесет только боль, и я думаю, что у тебя уже было достаточно боли в твоей жизни. Я не хочу причинять тебе больше.