Текст книги "Алая магнолия (ЛП)"

Автор книги: Люси Холден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Люси Холден

Алая магнолия

Перевод группы https://vk.com/byatlanta

Копировать и распространять строго запрещено!

Посвящается

Для великолепных девчонок из Янди, которые слушали мои рассказы о саге «Полуночный сад», стоя по колено в почве Пилбары.

Пролог

Дипуотер Холлоу

Дорогая Тесса,

Сегодня исполнился год с тех пор, как ты умерла. Если еще кто-то скажет мне не чувствовать себя виноватой, я действительно сойду с ума. Пока мы все еще были близняшками Эллори, почему-то казалось не так уж плохо, что остались только мы и Коннор. Но я одна – совсем другое.

Одинокая, сирота.

Я никогда не чувствовала себя так раньше, хотя технически, думаю, мы обе были такими после смерти мамы.

Коннор скучает по тебе. Он мало что говорит, но я вижу. Теперь он мой законный опекун, что на самом деле странно, так как ему едва исполнился двадцать один год. Думаю, кто-то должен был это сделать. Перед переездом мы сменили его фамилию на Эллори. Мы оба знаем, что его отец никогда не вернется. И хотя он никогда ничего не говорил, я знаю, что он ненавидел объяснять, кто он такой, учителям или врачам, каждый раз, когда нужно было подписать юридическую бумагу.

В последнее время было слишком много бумаг.

Сегодня я иду в новую школу. Не могла смириться с возвращением в старую после твоей смерти. Я была на домашнем обучением до конца учебного года, и мы переехали летом. Коннор заставил меня поехать в тот лагерь, в который мы с тобой подали заявление на две недели, думаю, просто чтобы вытащить меня из дома, пока он будет собирать твои вещи. Я уверена, что не смогла бы этого сделать. Я никому в лагере не сказала, что ты умерла, просто что ты передумала приезжать. Так казалось проще. На самом деле я все время говорила о тебе, как будто ты все еще жива, что довольно запутанно, я знаю, но намного проще, чем рассказывать людям, что твоя сестра-близнец умерла. Никто не знает, что на это ответить, включая меня.

Я знаю, что должна была написать все это раньше. Но сегодня первый день, когда я почувствовала, что могу поговорить с тобой напрямую. Или, по крайней мере, писать. Я не могу смириться с мыслью о «ведении дневника», как назвал это терапевт. Это кажется потворством своим желаниям и пафосом. Но писать тебе легко. Ты всегда знала, о чем я думаю, еще до того, как я это высказывала.

Моя новая школа находится в Дипуотер Холлоу, штат Миссисипи. Это маленький городок примерно в часе езды вверх по реке от Батон-Ружа, не больше точки на карте. Я рада, что уезжаю из города. Уезжаю из Луизианы. Все в нашем старом доме напоминало мне о тебе.

Я хочу, чтобы Коннор не переживал насчёт этого. Там больше разрушенных старых плантаций, чем где-либо еще в континентальной части США, и, по-видимому, много грантов на их восстановление. Мы использовали мамины страховые деньги, чтобы купить огромный, ветхий довоенный дом в Миссисипи после того, как Коннор разработал для него выгодное предложение. Если он осуществит свои планы, а я знаю, что он это сделает, он сможет предложить больше. Он говорит, что для нас это новое начало. Я хочу верить в это, даже если руины прошлого – странное место для поиска нового начала.

Это место действительно безумно. Тебе бы понравилось. Большие старые дубы, увешанные испанским мхом, скрывают дом от дороги, а позади небольшой деревянный причал выходит на реку. Алые магнолии, которые ты так любила, растут у крыльца и тянутся вдоль задней лужайки. Их запах напоминает мне о тебе.

С потолка осыпается штукатурка, и мы используем керосиновые фонари и холодильный шкаф, пока Коннор не починит проводку. Такое чувство, что Мисс Хавершем живет на чердаке, хотя до сих пор здесь только жуки и мы.

Я пишу это со школьной парковки в первый день выпускного года. Я все еще езжу на старом розовом Мустанге с откидным верхом, который мы с тобой купили вместе. Кристалл, который ты нацепила на зеркало заднего вида, ловит свет, бирюза в нем напоминает мне о твоих глазах. Что странно, когда думаешь, что на самом деле я вижу твои глаза каждый раз, когда смотрюсь в зеркало. Но в том-то и дело, ты – идентичный близнец. Почти все в нас выглядит одинаково, но как бы я ни старалась, я не могу сделать свои глаза похожими на твои. Иногда я смотрю на них в зеркало до боли, просто надеясь увидеть в них тебя.

Потому что я скучаю по тебе, Тесса. Правда в том, что это и есть причина, по которой я не писала. Потому что, если я позволю себе думать о том, как сильно скучаю по тебе, все во мне начнет рушиться, если я позволю упасть хотя бы одному кусочку, вся я рухну так, что даже DIY Коннора не сможет починить меня.

Новая школа не сможет вернуть тебя обратно. Но, может быть, если я буду достаточно стараться, это вернет меня обратно.

Зазвенел звонок. Я должна идти. Пожелай мне удачи.

Твоя близняшка, Харпер.

Глава 1

Проклятие

В Дипуотерской средней школе меньше лиц во всем школьном сообществе, чем в выпускном классе моей старой школы, но я почти уверена, что каждый из них пялится на меня в коридоре. Я ожидала обычный беглый осмотр, но это похоже на целую презентацию, и к тому времени, когда я засвечусь у секретарши и найду свой новый урок английского, я начинаю скучать по Батон-Ружу. Все остальные уже расселись.

– А, – говорит мистер Корбин, делая насмешливый поклон. – Мисс Эллори. Новый жилец любимого готического особняка Дипуотер удостаивает нас своим присутствием.

Я должна пройти неловкую, позорную прогулку новичка через еще один шквал любопытных глаз, к столу, втиснутому между высоким бледным парнем с распущенными каштановыми волосами, падающими на его лицо, и темноволосой девушкой, которая опустила голову и пишет заметки. Я сажусь на свое место, лицо горит.

– Мистер Мариньи, – обращается мистер Корбин к бледному парню, который настороженно смотрит вверх. – Возможно, вы могли бы показать своему новому соседу, на какой мы странице в учебнике. Он снова поворачивается к доске. Парень наклоняется через проход и открывает мою книгу.

– Вот, – говорит он, указывая на страницу. Он не смотрит на меня, когда говорит. Когда он снова поворачивается к своей книге, я вижу, как румянец поднимается у него на шее, и понимаю, что он не груб, просто застенчив. Я знаю, что он чувствует. Я бросаю взгляд на его бумагу и вижу его имя вверху: Джереми Мариньи.

Я почти слышу, как Тесса рядом со мной хихикает над этим именем. Наша мама любила старые рок-песни, и когда мы были детьми, она включала одну песню на повтор, когда мы ездили по городу. В ней есть строчка, которая вертится у меня в голове: «Джереми был жабой». Я пишу это на боковой стороне страницы, делая из букв закрученные узоры, теряясь в тонкостях, так что голос мистера Корбина затихает. Слова становятся виноградной лозой на полях моей книги. Виноградная лоза становится рамой для окна. Я рисую деревянный причал в задней части нашего нового дома, как будто сижу у окна и смотрю на улицу, затем добавляю сияющую полную луну. Я так увлеклась рисованием, что вздрагиваю, когда грохот стульев сигнализирует об окончании урока. Я хватаю свою сумку и слишком поздно понимаю, что Джереми увидел слова на полях. Даже сделанные в виде виноградной лозы, они безошибочны. Его глаза встречаются с моими, широко раскрытыми, темными и какими-то глубокими, как будто он уже знает, сколько боли причинит ему мир.

– Прости, – бормочу я.

Это все, о чем я могу думать. Он наклоняет голову и пожимает плечами, почти улыбаясь, затем перекидывает сумку через плечо и уходит. Для долговязого парня он двигается быстро. Он выходит из класса еще до того, как я встаю.

– Не беспокойся о Джереми, – говорит девушка, которая сидела по другую сторону от меня. – Он застенчивый, вот и все.

Ее кожа загорела в лучах утреннего солнца, глаза тёмные. Она так прекрасна, что кажется, будто стоишь в галерее и просто смотришь на нее. Мои пальцы чешутся нарисовать ее лицо. – Я Эйвери.

– Привет, Эйвери.

Я указываю на оскорбительные слова на странице передо мной. – Я ничего такого не имела в виду. Это просто название, понимаешь? Я не могла не думать об этой песне.

– Как я уже сказала, не парься.

Она одаривает меня такой дружелюбной улыбкой, что я могла бы буквально обнять ее примерно сейчас. – Мы издевались над Джереми из-за этого имени с начальной школы. Он не будет возражать.

Она бросает взгляд на мое расписание занятий и карту. – Я могу проводить тебя в художественный зал, если хочешь. Мой класс недалеко отсюда.

– Спасибо, – говорю я с благодарностью. Чтение карт никогда не было моей сильной стороной. Мы направляемся по проходу, и я стараюсь не обращать внимания на все любопытные взгляды. – Что ж, мистер Корбин упомянул, что Джереми – наш сосед. – говорю я, больше для того, чтобы завязать разговор, чем из любопытства. – Я не заметила никого, кто жил бы поблизости.

– Он больше не твой сосед. Не уверена, что он когда-либо был на самом деле. В том, как она это говорит, есть что-то такое, что заставляет меня искоса взглянуть на нее. – Дом, который вы купили, – особняк Мариньи. Он принадлежал его семье.

Мне требуется время, чтобы переварить это. Коннор занимался документами на дом. Я никогда не обращала пристального внимания на имена, о которых шла речь. Кроме того, особняк настолько обветшал, что мне и в голову не приходило, что в последние годы кто-то мог попытаться действительно жить в нем. Коннор работал все лето, пока я была в лагере, просто чтобы было безопасно заходить внутрь.

– Ты хочешь сказать, что он раньше там жил?

Я представляю себе жизнь среди осыпающейся штукатурки, отсутствия электричества и ржавой ванны и думаю, что неудивительно, что Джереми выглядит таким грустным.

– Не совсем так. Он и его родители жили в трейлере. Иногда они парковались там на территории.

Эйвери закусывает губу, явно сдерживаясь.

Обычно я была слишком застенчива, чтобы спрашивать дальше. Но моя естественная интроверсия подавляется воспоминанием об обиженных глазах Джереми и страхом, что я ненароком сделаю или скажу что-нибудь еще обидное.

– Эм, Эйвери?

Мы почти пересекли наклонную лужайку, ведущую к художественному залу. – Если есть какая-то история о нашем доме, было бы действительно полезно узнать об этом, чтобы я не сделала еще чего-нибудь глупого, что могло бы кого-то расстроить.

Эйвери пожимает плечами.

– На самом деле, ничего особенного. У всех старых мест в округе есть своя история, ты знаешь? Ее взгляд скользит в сторону.

– Итак, что за история с моим?

Она смотрит на меня так, словно предпочла бы промолчать, но знает, что я этого не оставлю. – Твой дом принадлежал семье Мариньи с тех пор, как кто-либо помнит, но он уже несколько десятилетий находится в руинах, и даже дольше, чем кто-либо жил в нем.

Она оглядывается, как будто хочет убедиться, что никто не слышит, затем наклоняется и понижает голос. – Дело в том, что несколько месяцев назад родители Джереми оба погибли в автокатастрофе. Это было ужасно. Моя тетя работает медсестрой в больнице, и она сказала, что тела были так изуродованы, что их едва могли опознать. У Джереми нет ни братьев, ни сестер, а у его родителей никогда не было много денег. Продажа особняка Мариньи – это все деньги, которые у него остались.

Я чувствую, как унижение ползет по моему позвоночнику, как жук-ванька-встанька.

– Получается, я просто посмеялась над мальчиком сиротой, чей дом я украла.

Она мгновение смотрит на меня, затем разражается смехом.

– Ну, – говорит она, – если посмотреть с этой точки зрения.

– По крайней мере, это объясняет, почему все так смотрят на меня. Спасибо, что сказала мне, Эйвери.

Я улыбаюсь ей и поворачиваюсь к художественному залу.

– Харпер, подожди.

Когда я поворачиваюсь, она переминается с ноги на ногу, как будто пытается решить, говорить или нет. – Ты должна знать. История с особняком Мариньи связана не только с автокатастрофой или погибшими родителями.

– Тогда с чем ещё?

Она неловко наклоняет голову и снова переминается с ноги на ногу. – Ты же знаешь, что Дипуотер реально древний городок, верно? Например, тот особняк, который вы купили – он такой старый, что здесь никто даже не знает правды о нем больше.

– Конечно.

Я смотрю на нее в ожидании.

– Так вот, эта история просто то, что все слышат, знаешь ли, в детстве. Говорят, что там давным-давно случилось что-то плохое. Погибли люди. И что после этого на дом было наложено проклятие, как древнее вуду.

Мои глаза немного выпучиваются.

– Древнее вуду? Серьезно?

Она кивает.

– История гласит, что до тех пор, пока особняк Мариньи останется семье, проклятие будет сдерживаться, и никто больше не умрет. Но если бы он был продан… – Ее голос замолкает, и она извиняющимся жестом пожимает плечами.

– О, прикольно.

Я стараюсь сохранять легкомысленный тон, но я бы солгала, если бы сказала, что мое сердце немного не остановилось при этом. У меня было достаточно смертей, чтобы хватило на целую вечность. – Ну, я думаю, что у каждого старого места здесь есть своя история, как ты и сказала.

– Может быть.

Я реально не хочу больше слушать никаких историй, но мы зашли так далеко, и что-то в ее голосе говорит о том, что она еще не совсем закончила. – Тогда продолжай. Расскажи мне до конца.

Эйвери встречается со мной взглядом, и теперь на ее лице нет и намека на смех.

– Это не Джереми решил продать дом. Это были его родители. Они тоже были очень рады этому. В тот вечер, когда они подписали бумаги, они отправились в местную придорожную закусочную. Купили выпивку на весь бар. Они сказали всем, что вносят первый взнос за квартиру в Билокси. Время оставить прошлое позади, сказали они, и двигаться дальше.

Я чувствую холод в спине.

– Они даже не добрались до дома.

Слова Эйвери ощущаются, как первое холодное прикосновение зимы. – Они выехали из придорожной закусочной и разбились, не проехав и мили по дороге. Это случилось в тот самый день, когда они передали особняк Мариньи твоей семье. Вот и все, Харпер. Вот и вся история. Вот почему все так смотрят на тебя. Они думают, что ты живешь в проклятом доме, и им всем интересно, что будет дальше.

Глава 2

Вуали

Настоящее облегчение – войти в тихий художественный зал. У учительницы милое лицо и чудаковатый вид, и она, к счастью, не замечает моего статуса новичка.

– Я мисс Кэлун, – говорит она тихим голосом, ведя меня мимо других студентов к мольберту. – Мы работаем над техникой наслоения, которая станет фоном для нового произведения. Выбери акварель и нанеси ее слоями, как вуаль.

Она демонстрирует, затем окидывает меня беглым взглядом. – Возможно, ты захочешь завязать волосы.

Я краснею и роюсь в сумке в поисках резники для волос. У нас с Тессой были одинаковые медные волосы, такие густые и вьющиеся, что мама бросила попытки уложить их, когда мы были детьми, и просто позволила им расти. Они были мне по пояс, сколько я себя помню. Я заворачиваю их в большой узел и затягиваю вокруг него резинку для волос. Я знаю, что теперь выгляжу так, будто я королева улья, но я уже и так смущена, и думаю, что нет смысла пытаться притворяться элегантной, коей я определенно не являюсь. Мама всегда говорила, что наши волосы и цвет были подарком от далекого предка. Может быть, если бы мы жили в Европе, она была бы права, но по-моему, бледная кожа и длинные медные локоны не являются большим преимуществом в южной части Миссисипи.

Я приступаю к работе, радуясь успокаивающим движениям моей кисти и мечтательной музыке, которая играет на заднем плане. В классе нас всего несколько человек. Один из них – Джереми. Я бросаю на него взгляд, но он, кажется, погружен в свою картину и не смотрит на меня.

Моя кисть скользит по странице, и постепенно слои образуют ту же сцену, которую я рисовала ранее, с призрачной луной, отражающейся в воде. Мне нравится, как вуали создают образ, как будто сцена создается сама собой, а не я ее рисую. Я удивляюсь, когда урок подходит к концу. Мисс Кэлун стоит у меня за спиной, пока я собираю вещи.

– Я знаю этот вид, – говорит она, улыбаясь. – Вид на реку из дома Мариньи. После своих слов она краснеет и бросает взгляд на Джереми, но он уже выходит за дверь и поднимается на холм. – О, дорогая, – вздыхает она. – Это было неуместно с моей стороны.

– Не волнуйтесь.

Я чувствую на себе любопытные взгляды всего класса. – По крайней мере, вы в нем не живете.

– Оу! – мисс Кэлун машет рукой в не совсем обнадеживающей попытке уйти. – Не обращай внимания на эти старые истории.

Я одариваю ее, как я надеюсь, убедительной улыбкой. – Честно говоря, меня больше беспокоит, действительно ли мой сводный брат Коннор заставит водопроводный кран работать.

Это, по крайней мере, вызывает взрыв смеха.

За обедом я сижу с Эйвери и ее друзьями и пытаюсь вспомнить их имена. Я замечаю, что Джереми Мариньи сидит один за столиком немного поодаль от нашего.

– Может, нам пригласить его поесть с нами? – спрашиваю я Эйвери под прикрытием разговора.

– Можешь попробовать, – говорит она так же тихо. – Но Джереми на самом деле не из тех, кто любит поболтать, особенно сейчас, после смерти его родителей.

Я знаю, каково это. Это не имело такого большого значения после смерти мамы. Остались Тесса и я, и, поскольку мы были нашим собственным маленьким пузырем дружбы, люди не боялись разговаривать с нами. А Тесса всегда была жизнерадостной. Людей тянуло к ней. Мама говорила, что Тесса говорила за нас обеих, а я слушала. Я знаю, она сказала это, потому что беспокоилась, что Тесса затмила меня, но, по правде говоря, это не так. Я могла бы легко слушать ее болтовню весь день и никогда не скучать. Только после ее смерти я поняла, что на самом деле совсем не знаю, как разговаривать, – и к тому времени никто тоже не знал, как со мной разговаривать. В конце концов, было легче учиться на дому и общаться с Коннором односложно и спокойно.

Остаток дня проходит в череде лиц, имен и неловких входов в классы. Когда звенит последний звонок, я замечаю, как Джереми выходит из здания, и иду быстрее, чтобы догнать его. Он реально высокий и двигается так быстро, что мне приходится почти бежать. – Привет, – говорю я, слегка отдышавшись, когда мы приближаемся к парковке. – Джереми. Я просто хотела сказать, что мне очень жаль, что я высмеивала твое имя сегодня утром.

Я улыбаюсь, но он не смотрит на меня, и, возможно, это мое воображение, но он, кажется, еще больше ускорил шаг. Он беспокойно смотрит в сторону парковки, как будто кого-то ждет. – На самом деле я не шутила над этим, – говорю я. – Я много рисую.

– Я знаю.

Он останавливается и поворачивается ко мне лицом. – Я видел тебя в художественном зале.

– Я не знала, что мы купили твой дом.

Он смотрит на что-то через мое плечо и не особо приветлив, но я продолжаю, несмотря ни на что. – Или о твоих родителях.

Это чертовски неловко, но если у кого-то и есть опыт неловких разговоров о мертвых семьях, так это у меня, поэтому я продолжаю. – Мои родители тоже умерли.

Я не могу заставить себя упомянуть Тессу. – В общем, думаю, я просто хотела сказать, что мне жаль.

Он кивает, но все еще не улыбается.

– В любом случае.

Теперь я определенно смущена. – Это всё, что я хотела сказать.

Я начинаю уходить, чувствуя себя полной дурой, когда он берет меня за руку и останавливает. Его лицо искажено болью, как будто он уже сожалеет о своем решении поговорить со мной.

– Если ты действительно сожалеешь о доме, – говорит он, – может быть, ты могла бы попросить своего брата продать его мне обратно.

– Продать тебе?

Я пристально смотрю на него. – Зачем? И на документах моя фамилия, а не Коннора.

Его глаза расширяются. – Он принадлежит тебе?

Я киваю.

– У моего брата есть доверенность, потому что я несовершеннолетняя, но он на мое имя. Коннор получил грант на его ремонт. Мне действительно жаль, Джереми. Я знаю, что это должно много значить для тебя, но я не могу просто продать его обратно.

– Нет. Ты не понимаешь.

Если его волнение еще не было достаточно очевидным, он сжимает мою руку достаточно сильно, чтобы причинить боль. – Тебе нужно продать этот дом, Харпер. Там небезопасно ни для тебя, ни для твоего брата. Он снова смотрит через мое плечо, и его лицо напрягается, как будто он боится.

– Ах, Джереми. Ты делаешь мне больно.

Я убираю руку и оглядываюсь. На стоянку заезжает старый пикап Шевроле бирюзового цвета, типа как у парней, которые всегда говорят, что хотят купить и отремонтировать, но никогда этого не делают. Я не вижу, кто за рулем, но Джереми смотрит на него так, словно он едет за ним. Я понижаю голос. – Эйвери рассказала мне историю о доме, но ты, конечно, не веришь, что он на самом деле проклят?

Я чувствую себя глупо, даже произнося эти слова.

Он смеется, но не от веселья. Это больше похоже на смех, который кто-то издает, когда знает что-то, чего не знаешь ты, немного дикий и неуправляемый. Мне не нравится, как он напряжен, и я отступаю в сторону, когда он протискивается мимо меня к Шевроле.

– Ты ничего не знаешь о проклятии, – говорит он, и теперь в его голосе звучит усталость, почти отчаяние. – Пожалуйста, Харпер. Я уже отправил письмо адвоката на почту в дом. Оно должен быть там, когда ты сегодня вернешься домой. По крайней мере, взгляни на это и обдумай предложение.

– Хорошо, – говорю я. – Я посмотрю. Но должна сказать тебе, Джереми – даже если бы я хотела продать дом, я не думаю, что мой брат будет рад отказаться от гранта, ради которого он работал все лето. Мне жаль, правда жаль, особенно из-за твоих родителей. Я просто не вижу, как продажа дома обратно тебе может чем-то помочь.

Он уже идет к стоянке и не отвечает. Там парень, прислонившийся к решетке Шевроле, скрестив руки на груди, наблюдает за нами. Он выглядит ровесником Коннора, может быть, немного старше, лет двадцать с небольшим. На нем выцветшие джинсы, которые выглядят так, будто он в них родился, и майка с V-образным вырезом на тон темнее его пикапа. Он выше Джереми, но худощавый и крепкий, а не долговязый, и загорелый от приключений на свежем воздухе. На его лице трехдневная щетина, которая выглядит так, как будто это образ жизни, а не случайность. У него взъерошенные темные волосы, а черты лица кажутся вырезанными из полированного дерева, неподатливыми и неподвластными времени. Затем его глаза встретились с моими, и, несмотря на расстояние между нами, они были такими же ясными, как если бы он стоял прямо передо мной.

Они насыщенного сланцевого цвета, как темные грозовые тучи, накатывающие на воду. Но именно то, как они смотрят на меня, а не их поразительная глубина, останавливает меня на полпути. Он пугающе спокоен, на его лице нет улыбки. Даже с другого конца стоянки на меня накатывает враждебность, как будто тропический шторм в его глазах вот-вот обрушится на землю.

Джереми открывает дверцу грузовика и оглядывается, его взгляд перемещается между парнем и мной, и я понимаю, что это не было неприязнью, которую я видела на его лице раньше.

Это был страх.

Глаза парня отводятся от меня, и я чувствую, как они уходят, как будто освобождается невидимая нить. Должно быть, я на мгновение отвела взгляд, потому что, когда я оглядываюсь, Шевроле уже поворачивает задним ходом.

Джереми смотрит на меня через окно, и я не могу сказать, злится он больше или боится. Шевроле отъезжает, и я смотрю ему вслед, чувствуя себя еще более встревоженной, чем когда Эйвери впервые рассказала мне о проклятии на моем доме.

Глава 3

Особняк

– Так это тот родственник, который заботится о Джереми.

Машина Эйвери припаркована рядом с моей, и она наблюдает, как бирюзовый шевроле выезжает со стоянки почти с таким же интересом, как и я.

– Его зовут Антуан Мариньи.

У девушки с Эйвери кожа цвета жидкой карамели и масса косичек, скрученных в рулон, почти такой же огромный, как у меня. Ее зовут Касс, насколько я помню. Она сидела с нами за обедом. – Он кузен или дядя что-то в этом роде, который приехал к Джереми после несчастного случая.

Она бросает на Эйвери злую усмешку. – Будем надеяться, что он решит остаться здесь навсегда.

Они обе хихикают, и я пытаюсь смеяться вместе с ними, потому что пытаться объяснить, что только что произошло, невозможно, и в любом случае, к тому времени, когда я открываю свою машину, я уверена, что, должно быть, ошиблась в том, как он посмотрел на меня.

– Эй, Харпер.

Касс улыбается. Я помню, она была милой за обедом, болтала без скрытых маленьких колкостей, которые некоторые другие девушки вставляли в разговор, просто чтобы дать мне понять, что я нахожусь на их территории и не должна забывать свое место. – В эти выходные в старом месте на заливе Пьерду будет вечеринка. Ты должна прийти.

– Спасибо.

Я улыбаюсь ей в ответ. – Мне надо будет спросить своего брата, но звучит здорово.

Я сажусь в машину и спрашиваю. – Вы, девчонки, знаете Джереми с начальной школы, верно?

Они кивают. – Мне просто интересно, какой он обычно. Я знаю, что он только недавно потерял своих родителей, но он казался немного… ну, странным, я думаю.

– Джереми в порядке. О Мариньи всегда ходила слава в городе, и после несчастного случая все стало еще хуже. Дипуотер – один из старейших городов Миссисипи.

Эйвери пожимает плечами. – Есть много старых предрассудков, знаешь?

– Например, что? – говорю я, переводя взгляд с одной на другую. Эйвери и Касс обмениваются понимающими взглядами.

– Ну, ты могла бы заметить, что мы с Касс не совсем подходим для традиционных южных красавиц.

Я сохраняю нейтральное выражение лица, не совсем уверенная, что на это ответить. – Семья Касс ведет обратно к временам повозок – прямо говорит Эйвери.

Касс усмехается моему шоку. – А семья Эйвери из Натчеза. Они называли эту землю домом еще до того, как появились белые люди

– Если когда-нибудь захочешь посмотреть, как корчится учитель, – заговорщически говорит Эйвери, – понаблюдай, как мы с Касс рассказываем о наших семейных историях. Гарантированно сделает класс тихим за считанные секунды. Мы как ходячее свидетельство плохих, старых времен, в которых никто не любит признаваться

– Вау.

Я смотрю между ними. – Уважаю.

– Короче, я думаю, что у нас это общее. Тот момент, когда никто не знает, что сказать.

Касс наклоняет голову набок. – Ну, за исключением проклятого дома, и, ты знаешь.

Она неловко замолкает.

– Умерших родителях?

Я заканчиваю за нее.

– Да. Мы могли бы считать каждого лучшим средством для прекращения разговоров.

Я снова оставляю Тессу в стороне. Я делаю это так часто, что теперь почти не замечаю. – Спасибо, девочки, – говорю я, и это действительно так. – Сегодня было бы реально паршиво без вас.

– Крут, крут, – говорит Эйвери.

Я слышала, как она делала это сегодня дважды, как будто эти два слова на самом деле одно, но каждый раз опускала букву «о», так что это звучит как круткрут. Они обе улыбаются и садятся в машину Эйвери. – И насчет Джереми, – говорит Эйвери, ю – Не обращай на него внимания, правда. Он хороший парень. Просто у него сейчас действительно трудные времена.

Я киваю. – Конечно.

Но когда они поворачивают в сторону города, и я выезжаю на дорогу вдоль реки, которая ведет меня домой, я задаюсь вопросом, говорят ли они о том же Джереми, что и я. Потому что что-то подсказывает мне, что в историях старого города о семье Мариньи больше правды, чем люди могут подумать.

Пикап Коннора стоит у входа, когда я возвращаюсь домой, что странно, так как он все лето работал очень долго. Дверь открыта, но это неудивительно. Она такая огромная и тяжелая, что на самом деле не закрывается должным образом, поэтому мы почти каждый день оставляем ее широко открытой. В любом случае, здесь все равно нечего красть. Большая часть наших вещей все еще находится на складе в Батон-Руже. Коннор сидит на кухне за старым деревянным столом, который мы купили на гаражной распродаже в нашу первую неделю здесь. Он что-то читает, сидя ко мне спиной. Мое сердце немного замирает. Я почти уверена, что знаю, что это.

– Как прошел твой первый день? – спрашивает он, не оборачиваясь.

– Прекрасно. Я хорошо поладила с другими.

Я бросаю сумку у двери и сажусь напротив него. У Коннора оливковая кожа, темные волосы, и голубые глаза, спокойные и ясные. Обычно он довольно тихий, особенно с тех пор, как умерла Тесса, но сегодня он кажется еще более сдержанным, чем обычно. – Дай угадаю, – говорю я, кивая на бумагу в его руке. – Предложение купить дом?

– Да. И не просто предложение.

Он протягивает его мне, и мои глаза расширяются от суммы на нем. – Как ты узнала?

– Сегодня в школе я встретила Джереми Мариньи. Он сказал, что его адвокаты прислали предложение, но я не думала, что оно будет таким крупным.

– Это почти вдвое больше, чем мы заплатили.

Коннор хмурится.

– Где такой мальчик, как Джереми Мариньи, берет такие деньги?

Я думаю о стройном, крепком теле Антуана Мариньи, его глазах, пристально смотрящих на меня сверху вниз, и легкая дрожь пробегает по моей коже.

– Есть родственник.

Надеюсь, мой голос звучит тверже, чем я себя чувствую. – Думаю, его зовут Антуан. Сегодня он забрал Джереми из школы.

– В позолоченном Мерседесе, я полагаю, если у него такой денежный поток.

– Не совсем. Его пикап был старым Шевроле, одним из тех классических. И выглядел так, как будто его полностью восстановили, понимаешь? Это не было показным или что-то в этом роде. Просто… В нем было что-то такое. Я могла бы сказать, что у него водятся деньги. У него был такой взгляд.

Когда я это говорю, я понимаю, что это правда. Какой бы небрежной ни была его одежда, и как бы Антуан ни выглядел, он мог с такой же легкостью находиться под Шевроле, ремонтируя его, как и управляя им, в том, как он держался, было что-то такое, что говорило о том, что мир принадлежит ему. – Он показался мне парнем, который не любит, когда что-то встает у него на пути.

– Ну, независимо от того, откуда это пришло, это солидное предложение. Что ты хочешь сделать?

Коннор достает пиво из холодильного шкафа, которым мы пользуемся, пока не починят проводку, так что я не вижу его лица. Он бросает мне банку содовой, не оборачиваясь.

– Это не только мое решение, Коннор.

Неудобная тема.

– Это и твои деньги тоже.

– Твоя мама оставила эти деньги тебе и Тессе.

Его голос немного грубеет при имени моей сестры, и я понимаю, что, наверное, впервые слышу, как он произносит его вслух с того дня, как мы закопали ее прах. Мне вдруг становится трудно глотать. – Это предложение даст тебе достаточно, чтобы поступить в колледж, даже купить квартиру. Это намного больше, чем стоит это место, даже восстановленное.

Я оглядываю гниющую штукатурку, старую люстру, свисающую под сумасшедшим углом из трещины в крыше, величественные лестницы, которые выглядят так, как будто Скарлетт О'Хара спустилась бы вниз в широком бальном платье. – Но тебе здесь нравится, правда? – говорю я в спину Коннору. – Эта реставрация – твоя мечта. Ты работал над планами этого предложения каждую свободную минуту, которая у тебя была в течение последнего года.