Текст книги "Славные ребята"

Автор книги: Люси Фор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Даже сейчас?

– Могу же я дать себе неделю передышки, тем паче что у тебя уже полгода есть… – И вдруг рассвирепел: – Это твой первый?

– Ты бы еще с Адама начал.

Марк схватил ее за руку, грубо дернул к себе.

– Отвечай сейчас же! При теперешних наших отношениях я должен знать всю правду.

«Сейчас он меня наверняка побьет». Дельфина была даже не прочь, пожалуй, забавно получится.

– Ну, отвечай же!

Она нерешительно молчала. Переигрывать тоже не стоит.

– Да, первый.

Гнев его сразу упал.

«Значит, для него важен только вопрос количества. Один любовник – это еще полбеды, а вот десяток… Странная все-таки штука мужская честь!»

Ясно, он еще соглашался на страстную любовь, но не допускал, чтобы она вступала в случайные связи.

«Никогда не угадаешь их реакции, в жизни не угадаешь».

– А как же наш семейный очаг?

– Очаг! Его уже нет. Неужели ты забыл, что хочешь быть свободным? Ты первый запросил свободы.

– Долг женщины – охранять семейный очаг…

Вот он весь арсенал буржуазных условностей: брак, дети, семья. Даже любовь. Все мифы воскресли, были оправлены в золотые ризы, хоть молись на них.

Дельфина выдумала свой роман вовсе не в надежде подогреть уснувшую ревность. Уж что-что, а расчет никак не вписывался в ее характер. Ее вдруг подхватило воображение. Поначалу просто игры ради.

Спокойным голоском она продолжала свои небылицы:

– Ребятишки прелесть. Они меня очень любят, по крайней мере, пока любят. Вот если я поселюсь вместе с ними, тут уж не знаю, что будет. Я иллюзий себе не строю.

– Потому, что изучила характер его детей?

Она изумленно взглянула на мужа.

– Ну, конечно. Ладить с ними мне просто необходимо. Отец не желает их травмировать.

«Мы куем наше прошлое так же умело, если только не лучше, чем будущее». Внезапно она наткнулась на эту истину.

Марк чуть не опустил глаза под ее прямодушным взглядом.

– Что же, в сущности, ты намерена делать?

– Я сказала: подумать. Как ты, так и я.

– И для этих самых раздумий ты и приехала сюда?

– Нет. Хотела узнать, на каком мы с тобой свете.

– И официально сообщить, что наставила мне рога!

– Нельзя ли без вульгарных выражений?

– Я просто выражаю словами то, что ты так красноречиво, но беспощадно описывала. – И, помолчав, сказал: – Неужели ты не понимаешь, какой жестокий удар ты мне нанесла?

Дельфина недоверчиво слушала мужа.

– Короче, ты готов был бросить верную жену, но не жену изменившую… тут еще нужно подумать. Я-то об этом не подумала. Напротив, хотела облегчить тебе разрыв. А раз так проще, то пусть тебя не мучает совесть.

– Прошу тебя, без этих шуток. Дело идет о нашей жизни. А это серьезно. С чувствами не играют.

– А кто тебе предлагает играть? Ты сам превращаешь, увы, слишком обычную ситуацию в водевиль какой-то.

Мало-помалу Дельфине стало ясно, что она все равно выбрала бы именно эту тактику, если бы заранее решила «отобрать» мужа. Такого рода хитрости были не в ее стиле, но подсознательно она с редкостным искусством провела сложную операцию. И в то же самое время ее охватывала печаль о том, чего не было, но быть могло бы. Она уже начинала любить этого австрийского графа. Нежный, любящий друг. А также восхитительный любовник. Ей представились зимние вечера в замке, огромный камин, где потрескивают поленья. Одно плохо, она не знала, где эта самая Солонь. И не сумела бы точно указать ее местонахождение на карте.

И ей уже представилось, как она уйдет из дома. Как воспримут это мальчики? Она перетревожилась так, будто ее небылица стала былью. Ей-богу, она с ума сходит!

Марк тяжело поднялся со стула.

– Прости меня, я должен пройтись.

– Пожалуйста.

– Мне необходимо походить… Я должен привыкнуть. Для меня все это так неожиданно. Любовник… И я должен смириться с этой мыслью, откровенно говоря, я не совсем тебе верю, уж очень все это странно.

– Странно? Ты так на самом деле думаешь?

– Применительно к тому представлению, какое у меня было о тебе, – это странно. Я считал тебя не похожей на других… на всех других. Почему? Несомненно, из гордости, коль скоро ты была моей женой.

Дельфина еле удержалась, чтобы не броситься ему на шею, сказать, что все это она насочиняла… но, нет, еще рано – лучше попозже! Возможно, нынче вечером. Она заметила только:

– Я и сейчас еще твоя жена.

– Никогда не следует считать себя каким-то исключением, наверняка ошибешься. Мужчины, женщины, все сволочи. Никому от этого не уйти. Ну, пока.

– Ты вернешься?

– Ясно, вернусь, я не собираюсь ночевать под открытым небом или у женщины. Сейчас мне не до баб… И успокойся, руки я тоже на себя не наложу.

Он вышел.

Как же ей выбраться из этого осиного гнезда? Как сказать Марку, что она наврала? Но почему теперь он обязан ей верить? Ведь если даже она будет клясться, что выдумала от корки до корки весь этот роман, она и тогда, возможно, солжет? Что привести себе в оправдание? Как объяснить ему столь неожиданный поворот, мысли? И как выбрать наиболее подходящую минуту, чтобы облегчить душу, потому что рано или поздно придется ему во всем признаться. И все-таки этот обаятельный австрийский граф станет отныне частью ее жизни. Сладостное убежище в те вечера, когда она почувствует себя особенно ранимой.

Ночь выдалась ледяная. Дул резкий ветер. Еще издали Марк заметил развевающийся плащ. Тоже еще встреча! Теперь уже видно было лицо, насмешливая ухмылка. Ален с трудом вытащил из-под плаща руку.

– Вы один?

– Как видите.

– Можно с вами?

– Как вам будет угодно.

С минуту они шагали бок о бок. В молчании.

– Вы что-то не слишком красноречивы.

– У меня неприятности.

– У вас?

– А что тут такого?

– К вам же супруга приехала.

– Ну и что?

– Надеюсь, я вам ничего худого не сделал?

– Вы – нет.

– Однако мы перестали встречаться.

– Возможно…

– Это потому, что ваша жена здесь?

– Не вмешивайте, пожалуйста, мою жену…

– Вы же сами уверяли, что даже в Париже ничего не изменится, что мы останемся друзьями. А достаточно было ей приехать, и сразу все разладилось. Но заметьте, я и не верил вашим обещаниям.

– Оставьте меня, Ален, мне не по себе. – И почти шепотом докончил: – Я несчастлив.

– Несчастливы, вы? Вы, взрослый мужчина?

– А вы воображаете, что только молодые могут быть несчастны?

– В какой-то мере да. Молодые и дети. А взрослые – народ рассудительный, по большей части. И потом они привыкли.

– Привыкли? К чему привыкли? Вы думаете, значит, что можно привыкнуть?

– Думаю…

– Так вот, мой милый, привыкнуть нельзя. Случится горе, все равно страдаешь, как в первый раз, как в первый раз, мучаешься. Опыт, мудрость и прочее просто не существуют. Ты один открываешь для себя мир, получаешь удары. Никто тебе и руки не протянет. Никогда не протянет.

Глава шестая

Марк вернулся уже глубокой ночью. И сразу же лег. Молча. Словом, вел себя так, как если бы находился один в номере. Мерное дыхание, которое он не мог не слышать, оставляло его вроде бы равнодушным. Ничто отныне, думал он, не способно его взволновать; слишком уж жесток полученный удар.

Та самая супружеская любовь, которую он так легкомысленно готовился поставить под сомнение, та самая любовь, когда на нее посягнул чужой, когда она гибла на его глазах, стала теперь смыслом его жизни. В голове упрямо кружились все одни и те же слова, без начала, без конца, и он почему-то называл это «размышлять». Даже сон не смягчил печаль, казавшуюся ему столь же несправедливой, сколь и неправдоподобной.

Проснувшись утром после ночи, когда даже их страсть оборачивалась неприязнью, Дельфина по-прежнему не знала, какой тактики держаться. По-настоящему она не угрызалась. Но совсем иное дело иметь чистую совесть.

«Нужно выбрать час, час благоприятный, чтобы признаться ему во лжи… В сущности, торопиться некуда! Любовника временно прибережем, а там видно будет, что с ним делать».

Дельфина отлично сознавала, что благодаря этой своей выдумке она занимает позицию силы, которую не желала оставлять, как не желала ее добиваться.

Оба они дошли уже до такой точки, что любое столкновение стало бы им отрадой.

Дельфина только что поднялась с постели, когда в дверь постучал рассыльный и вручил ей письмо. С первого взгляда она узнала аккуратный умный почерк Даниэля. «Благородный почерк». Торопливо вскрывая конверт, она все-таки успела так про себя подумать. Уняв нервную дрожь в руках, она вынула листок. Послание оказалось довольно лаконичным. Даниэль выражал удивление, почему это родители пишут так загадочно. А также беспокоился, почему она задержалась. Но с каких это пор родители должны оправдываться перед детьми? Чуть ли не угрожающим тоном он требовал, чтобы ему как можно скорее сообщили предполагаемую дату приезда, потому что надо же возвращаться в Париж. Все это было изложено в сдержанных тонах, вполне уважительно, пожалуй даже слишком уважительно. И тем не менее письмо можно было уложить в немногих словах: «Вы что, с ума посходили? Хватит дурачиться! Ваше присутствие необходимо дома».

Прочитав письмо, Дельфина со вздохом протянула листок Марку.

– Что ему ответить?

– Мы не обязаны давать им отчет.

– Да ты прочти сначала.

– Ладно… ладно.

Через минуту Марк бросил письмо на стол. Без комментариев.

– Ну?

– Очевидно…

– Что очевидно?

– Тут дело не только в одном этом письме, а во всем вообще. – И устало выдохнул: – Сначала надо нам что-то решить.

– Конечно.

– Но так-то легко будет объяснить им.

– Давай сначала решим мы сами.

– Хорошо… но время терпит.

Вечная мужская трусость. Но определение это подходило вполне и к ней самой. Во всяком случае, на сей раз.

Еще одна ночь. Часы тянулись бесконечно. Уныло… «Все это ужасно глупо, до слез глупо», – не могла не сознаться себе Дельфина.

Иногда ей становилось стыдно, но только минутами.

Ведь единственно подлинный виновник – это Марк. Разве не его поведение побудило ее выдумать себе этого прелестного и смехотворного любовника. Любой другой мужчина, более умудренный, на месте Марка не принял бы на веру этот не выдерживающий критики роман. Он стал бы расспрашивать, и очень скоро обман был бы разоблачен.

Тут пришло второе письмо. На этот раз от Давида и адресованное Марку. Совсем в ином тоне. Почти деловое письмо. Своего рода отчет: родители должны знать о том, что произошло в Париже. Дени угнал машину. Его задержали. Но скоро выпустили, и он вернулся домой на набережную Флёр. Даниэль всячески старается замять дело.

Они обратились к адвокату, мэтру Версану. Родители, без сомнения, одобрят их выбор. Но, увы, отношения Дени с братьями окончательно разладились. Хотя они всячески стараются их наладить, к Дени не подступишься, сидит, как дикий лев в клетке, и злится. Засим шли кое-какие деловые замечания.

Марк рухнул на кушетку.

– Этого только недоставало!

– Действительно, очень неприятно.

– Неприятно? Странная манера выражаться.

– А что, по-твоему, я должна была сказать? Что это трагедия, что мы обесчещены?

– Во всяком случае, это было бы ближе к истине.

– Не надо преувеличивать.

Он в бешенстве вскочил с кушетки.

– Преувеличивать! Значит, по-твоему, здесь есть что преувеличивать. Достаточно самих фактов, даже более чем достаточно.

– Хорошо… я сказала глупость, если так тебе легче.

Дельфина казалась совсем спокойной, даже улыбнулась, словно разразившаяся буря очистила атмосферу. Наконец-то вполне определенная неприятность, неприятность, какую можно выразить словами…

– Легче… Нет, ей-богу, что ни слово, то… Будто речь об этом идет. В такие минуты… – И помолчав, спросил: – Ну, что будем делать?

– Сама не знаю… Мы должны принять решение…

– Да, но эта кража все меняет.

– Как так?

– Не понимаешь, нет? Вот уж воистину, женщины…

– Что женщины? Пока что речь идет не о женщинах, а о молодом мужчине. Терпеть не могу твоих расистских штучек: женщины, дети, негры…

– Сейчас не время философствовать.

– Для того чтобы честно мыслить – всегда время.

– Только сбила меня. О чем это мы говорили? Ах, да! Я сказал, что эта кража все меняет. Приходится возвращаться. Я не могу рисковать, не могу допустить, чтобы моего сына осудили, а я при этом буду сидеть сложа руки и даже не попытаюсь ему помочь.

Молчание.

– А ты, Дельфина, что ты собираешься предпринять?

– Видишь ли… Сама еще не знаю.

– Иные решения, иные поступки идут прямо из сердца. Размышления порой даже неуместны. Хотя, конечно… Каждый реагирует по-своему.

– Совершенно верно…

– Послушай, Дельфина, очнись. Ты сама отлично понимаешь, что надо возвращаться. Поскорее увидеть сына.

– Тебе, возможно, и надо. А я… я еще посмотрю. Сейчас самое главное, чтобы ты был с детьми.

– Тебе решать. Но и мать тоже в подобных обстоятельствах…

– Мать!.. Отец отлично все уладит и без матери.

– Как тебе угодно, но не скрою, что я весьма и весьма удивлен. Впрочем, решай сама. Пойду к портье, узнаю, когда ближайший рейс. Пока я буду договариваться, ты тут подумай и скажи.

– Хорошо.

Конечно же, она поедет домой! Угон машины встревожил ее так же, как и Марка, возможно, даже больше, но со дня своего приезда в Катманду Дельфина не разрешала себе никаких необдуманных действий; не может она плыть по течению, как прежде. Теперь она некий выдуманный персонаж, и персонаж этот обязан вести себя сообразно своей роли. Приходится действовать, как действовала бы та, другая Дельфина. Необходимо каждое движение, каждое слово подгонять как можно точнее к предыдущим.

Вернулся Марк. Первым делом Дельфина спросила:

– Ну, как?

– Пока ничего. Возможно, Дельфина, ты и права. В конце концов, время терпит.

– Этого как раз я и не говорила.

Он замолчал.

«Время терпит… Особенно сейчас, когда они попали в такую переделку. Чуть раньше, чуть позже: мой сын – вор, у моей жены – любовник. А я? Какова моя роль во всем этом? Так вот, я сам за все в ответе: хотя бы частично, но в ответе. Все смешалось, а я не сумел вовремя положить этому конец. Прозевал. От невнимания. Дельфина, целых полгода… а я и не догадывался. Мчался вслед уходящей своей молодости. На старости лет за бабочками гоняюсь…

Ну, а теперь? Возвращаться домой! Безусловно, но что я скажу? Что сделаю? Версан прекрасный адвокат, мое присутствие ничего не изменит. Ссоры, крики, ругань. Даже сейчас представляю все эти дикие сцены».

Вышел из игры. К чему это отрицать? А жизнь? Не удалась! Он предчувствовал это, еще не полностью осознав, как тогда, когда решил начать все сначала. С нуля. Зачем? Если уж он не добился успеха в тот, первый раз, когда на руках были все козыри, и старший среди них – молодость, как же можно рассчитывать, что теперь улыбнется ему удача? Да, наивности у него хоть отбавляй.

И так же внезапно он открыл, что по-настоящему-то никого не любил – любил в подлинном смысле этого слова. Условные чувства, и только. Ни разу не переступил их рубежа. Вот в этом-то пункте и постигло его подлинное поражение: у него оказалась врожденная неспособность отдавать себя, и поэтому порой дружбы у него завязывались быстро и горячо, но ненадолго. Жена, дети, их он любил как раз в той мере, в какой получал от них отдачу. Угон машины? Конечно, удар, доказательство нового провала, но никак не горе. По правде говоря, глубоко его затрагивало лишь то, что случалось с ним самим.

Единственный дар… но никогда он ни с кем им не делился. Эти хиппи лишь катализаторы, не более того. Правда, есть еще Ален. Не стоит слишком обольщаться этим образом, а то непременно зайдешь и тупик…

В Париж вылетели оба. Через три дня. Дельфина еще поломалась. Для проформы. Она рассчитывала скинуть с себя груз лжи во время перелета. В Париже ей не избавиться от такого ярма. В самолете люди обычно разговаривают. Вот она и надеялась.

Однако за целую ночь она так и не нашла подходящего случая ликвидировать австрийского графа. Он проторчал у нее перед глазами весь перелет, спокойно втиснувшись между ней и Марком. Пришлось смириться, значит, она притащит и на набережную Флёр этот призрак. А дома Марк будет вести себя с подчеркнутой сдержанностью, чему она заранее ужасалась. Будет разыгрывать из себя прекрасно воспитанного человека, еще бы – его коронная роль. Короче, эта достославная любовная авантюра до чрезвычайности стесняла Дельфину. Обычно такая сдержанная на слова, она вдруг распустила язык, расписывая свой выдуманный роман. Странно, что подобная нескромность с ее стороны не насторожила Марка. Несомненно, внутренне он был готов выслушать такое признание, – хоть и больно, зато совесть его отныне может быть спокойной.

То, что Дельфина рассказывала о своих сомнительных любовных похождениях, ничуть его не поразило. А ее это в равной мере и оскорбляло и разочаровывало. Выходит, Марк – обыкновенный буржуа, и роман его жены был и будет буржуазным романом, и он принимал его именно в этом качестве.

«Ненавижу этих людей, но я-то чем от них отличаюсь? Да отличаюсь ли? Я из их клана. Они такие же, как я, однако я ничуть на них не похожа. И себя я ненавижу, так сказать, через них, потому что они погрязли в несокрушимом самодовольстве, в их пресловутой, но весьма агрессивной чистой совести. Они гордятся собой. А на самом деле унылые людишки».

Даниэль с Давидом встретили родителей в аэропорту. В машине каждый без лишних слов занял то место, которое числилось за ним уже годами: Марк за рулем, Дельфина рядом с мужем, сыновья на заднем сиденье. Казалось, так ничто и не нарушило твердо установленного семейного порядка. Говорили об утомительном перелете, о часовом поясе, о приготовленном дома завтраке. Все старались сделать вид, что не замечают отсутствия Дени. Впрочем, впятером в машине, пожалуй, было бы тесновато. Словом, ничто не заедало в хорошо смазанном общественном механизме. Однако, вылезая из машины, Дельфина спросила:

– А Дени? Будет он с нами завтракать?

Но Марк сказал, как отрезал:

– Если уж ты так настаиваешь, поговорим позже, дома. – Потом с наигранно-веселым видом повернулся к сыновьям: – Ну как учеба, идет?

– Идет, – ответил Даниэль без особого энтузиазма. – Ходим на лекции.

А Давид тот даже бровью не повел.

Первое, что увидела, войдя в квартиру, Дельфина, был стол, накрытый, как для торжественных случаев. Но только на четыре персоны.

Селина хлопотала вокруг Дельфины:

– Чего я вам расскажу, мадам!

– Очень хорошо, Селина. Еще успеется.

Служанка ушла на кухню, ворча себе под нос:

– Ну чистый скандал, такое в доме делается! И Дени даже не соизволил вернуться к возвращению мсье и мадам. Все прахом пошло, уж поверьте мне.

Дельфина переоделась и в изящном домашнем платье присоединилась к мужу и сыновьям, ждавшим ее, чтобы сесть за стол. Казалось, никто не замечал золотистых бликов, игравших на камчатной скатерти. В воздухе веяло какой-то чувственной радостью, не слишком-то вязавшейся с настроением сотрапезников. И все же Дельфина была счастлива вернуться домой, быть вместе со «своими мужчинами». В них она видела себе защиту, пусть даже один не явился на перекличку.

– К столу, детки! Селина…

С общего согласия было решено поговорить о деле сразу после завтрака, потому что сейчас Селина шмыгала все время вокруг стола.

Наконец подали кофе. Тут заговорил Марк. Это был единственный способ нарушить ледяное молчание.

– А теперь, Даниэль, расскажи нам как можно подробнее об этом деле. Я имею в виду Дени.

Даниэль весьма обстоятельно сообщил о том, что было ему известно, и в конце добавил, что Дени регулярно ночует дома, на набережной Флёр, но, где питается, неизвестно. И хотя он знал о приезде родителей, он даже не подумал изменить свой распорядок дня.

Селине впервые удалось поговорить с ним нынче утром – она хотела узнать, будет ли он завтракать дома. В ответ он только плечами пожал и, отстранив ее с дороги, ушел.

Каждый выслушал рассказ Даниэля одинаково внимательно, но каждый думал при этом свою думу. Дельфина первая нарушила молчание:

– Большое тебе спасибо, милый. Ты вел себя великолепно. Впрочем, это меня ничуть не удивляет, – ласково добавила она. – Отец пойдет повидаться с мэтром Версаном, а с Дени поговорю я. Не может же вечно длиться такое положение, с каждым днем его все труднее выправить. Но уж это мое дело. – И шепнула, словно для себя одной: – Дени займусь я. – Помолчав, она заметила: – А какое все-таки счастье снова очутиться всем вместе.

– Это да, – подтвердил Даниэль, а Давид вздохнул:

– Только очень уж долго ждать пришлось.

Мальчики вскоре ушли, и Марк с Дельфиной остались вдвоем.

– Ты позвонишь Версану? Лучше встретиться с ним как можно скорее.

– Конечно.

– Как ты думаешь, все утрясется?

– Надеюсь.

Марк рассеянно отвечал на вопросы жены.

И вдруг повернулся к ней:

– Остаются еще наши личные проблемы. Как ты намерена поступить?

– Давай об этом потом. Сейчас главное – сыновья. А нашими проблемами мы займемся попозже. Может или нет твоя свобода подождать еще несколько дней?

– Моя свобода! А ты?

– Я тоже подожду.

Он робко спросил:

– Ты уходишь?

– Нет, почему это ты решил?

Она удивленно взглянула на мужа. И вдруг все поняла. «Ах, вот оно что, он решил, что я сейчас же помчусь к любовнику. Дурачок!»

И сказала сухо:

– Нет, я никуда не пойду. У меня и здесь есть дела.

Пробило полночь. Лежа в гостиной на кушетке, Дельфина ждала, ждала терпеливо, готовая ждать, сколько понадобится. Пусть целую ночь, и этим ее не напугаешь. Не будет же Дени грубить ей, как Даниэлю или как Давиду. И не оттолкнет же ее, как Селину; с ней ему хочешь не хочешь придется объясниться.

Хотя она почти не спала в самолете, она чувствовала себя на редкость спокойной, отдохнувшей, готовой к любым схваткам. Человеческое тело отлично повинуется некоей воле, если только воля эта уверена в самой себе.

Час… В сущности, время идет довольно быстро. Еще несколько минут, и она услышала, как в замке входной двери щелкнул ключ.

Дельфина сразу же включила люстру. Она не желала вносить в их будущую беседу элемент внезапности.

Дени приоткрыл дверь и тут же отступил назад.

Но Дельфина, улыбаясь, уже шла ему навстречу.

– Дени, дорогой мой…

Он сурово глядел на мать. Но уже попался в ловушку.

Дельфина ласково проговорила:

– Иди, сядь.

Произнесла она это таким естественным, таким лишенным всякой приподнятости тоном, что он подошел к ней.

– Не хочешь даже меня поцеловать…

Дени неохотно коснулся губами подставленного ему лба.

– Вернулась!

Чувствовалось, что ему очень хочется произнести эти слова насмешливо-развязным тоном.

– А разве тебя не предупредили? Мы же прислали телеграмму.

– Да, да, предупреждали…

Она весело перебила его:

– А теперь рассказывай… Как дела? Насколько я понимаю, здесь у вас в наше отсутствие получился хорошенький тарарам.

– То есть… Ты все знаешь?

– Конечно, знаю. А ты как думал?

– Ладно… Тогда спокойной ночи.

Он направился к двери.

– Не хочешь со мной поговорить?

– Мне нечего тебе сказать…

– Да не упрямься ты, дорогой ты мой мальчик…

– Я вовсе не упрямлюсь, я спать хочу. – И добавил вызывающе: – Я ведь работаю.

– Все работают.

– Нет, не все, некоторые разъезжают по всему свету и живут себе припеваючи.

– Это ты обо мне говоришь?

– Но тебе, в числе прочих. Ты не одна такая…

– Ну ладно, до завтра.

– Ты сердишься?

– Нет, скорее, хочу понять.

– Ого! Понять!

– Считаешь, что я неспособна?

– Так же, как и все прочие. Родители… да было бы тебе известно…

– Не будь расистом, совсем как отец говоришь!

– Нашла время острить!

– Присядь-ка на минуточку.

Он пожал плечами, но сел.

Наклонившись к нему. Дельфина ласково спросила:

– Тебе хотелось бы иметь машину? Поэтому, да?

Он удивленно ответил:

– Нет…

– Тогда почему же?

– Ах вот оно что, ты подумала, мне захотелось иметь машину и поэтому… нет, тут совсем другое.

– Не понимаю.

– Не в машине дело.

– Тогда в чем же?

– Это гораздо сложнее.

– Сложнее…

– Трудно объяснить. Особенно тебе. Я был в бешенстве.

– Почему в бешенстве?

– Тьт уехала… Так вот сразу… И надо сказать, при весьма странных обстоятельствах.

– Я поехала к твоему отцу. Что же тут необыкновенного?

– Правильно. Ничего. – Помолчав, он пояснил: – Ты нас бросила.

– Да, я вас бросила. Бросила троих малолеток. Подкинула на паперть! Да оставь ты! Наоборот, вы должны были бы радоваться! Наконец-то! Стали свободными. Бы мне все уши прожужжали с вашей свободой. И ты в первую очередь.

– Когда вдруг получаешь то, чего долго желал, не чувствуешь себя удовлетворенным.

– Занятное открытие. Это ты сам додумался?

– Да, вообрази, сам.

Наступило молчание, потом он сердито и с вызовом спросил:

– Видела в Катманду хиппи?

– Конечно.

– Какие они там?

– Когда я с ними говорила, я думала о вас. Пыталась вас понять.

– Нас понять! Снова здорово! Прямо мания какая-то. Да к чему нас понимать? Кто вас об этом просит?

– Ты… Во всяком случае, раньше просил.

Он ворчливо отозвался:

– Родители созданы не для того, чтобы понимать.

– Все-таки они же не круглые дураки.

– Не об этом речь.

– Тогда о чем же? Сам-то ты хоть знаешь о чем?

Он вышел, неслышно закрыв за собой дверь.

С минуту Дельфина сидела задумавшись, потом тоже поднялась.

Через несколько минут, проходя через буфетную, она увидела сына – он сидел, склонившись над полной тарелкой.

– Смотри-ка, и ты здесь?

Дени смущенно пробормотал:

– Я сегодня не обедал.

– Ну и чудесно. Ешь, мой милый.

Но ей захотелось оправдать свое появление здесь.

– Пришла за бутылкой минеральной воды.

Она нерешительно подсела к столу. Дени угрюмо жевал и, видимо, не собирался начинать разговор.

Тогда заговорила Дельфина:

– Ты действительно считаешь, что родители не могут ничего сделать для детей?

Он ответил, подумав:

– Трудно сказать.

– А все-таки…

– Одно ясно, родители должны быть родителями. А вы ставите себя на наше место, и получается фальшь. Вы не для того существуете. Вы должны нам давать другое.

– Значит, мы все-таки можем вам что-то дать?

– Да, мы в вас еще нуждаемся. Даже если не вопим об этом на каждом перекрестке. Поэтому, когда вы смываетесь, мы протестуем.

– Угоняя, к примеру, машину?

– Да, угоняя машину. Ну а что? Или чего-нибудь другое делаем…

– Не понимаю.

– Вы, когда молодые были, играли в родителей. Ладно. А теперь вы играете в молодых, в молодых, которые в курсе всего, все понимают. А от вас не это же требуется! Когда же вы, черт побери, прекратите ваши игры? Ну и поколеньице!

– Это уж слишком.

– Ничуть не слишком. Попытайтесь нас выслушать. Постарайтесь понять нас… в тихую, а главное, не будьте «понимающими». Друзья… Только не это, ради господа бога. Друзей можно иметь сколько душе угодно. А вы будьте сами собой: будьте родителями. А не юнцами. – И помолчав, прибавил: – Если мы перестанем с вами бороться, мы погибнем, ко дну пойдем. И зачем только я тебе все это рассказываю.

– И в самом деле, зачем…

– Не смейся, мама, то, что я сейчас говорю, очень, очень важно. Раз ты хочешь понять, так слушай, нам необходимы барьеры, чтобы было что опрокидывать. А если вообще нет законов, как же их нарушить? Тристан, Изольда есть, а короля Марка нету… Жалкая историйка.

Дени ходил взад и вперед по буфетной.

– Поверь мне, понимающих родителей не существует. Они или все время лезут к нам, или недостаточно лезут. Впрочем, никто никого не понимает. Тогда почему они? Почему мы?

Потом, внезапно успокоившись, он договорил с видимым удовольствием:

– А знаешь, я той даме за машину цветы послал… Только никому об этом не рассказывал.

Послал цветы! Угнав сначала машину. И признание это он преподнес ей одной, как бесценный дар! Цветы!

– Ну, ладно, иди ложись. Встретимся завтра утром за завтраком, как и обычно.

– Возможно… там видно будет, но не слишком рассчитывай.

Вернувшись в спальню, Дельфина сразу догадалась, что Марк еще не спит.

– Ну?

– Хороший он мальчик.

– Хороший?

– Утром вместе будем завтракать, словом, жизнь начинается заново. По крайней мере я на это надеюсь.

Когда она уже легла в постель, Марк подошел к ней.

– А ты?

– Что я?

– Что будешь делать?

– А ты что будешь?

– О, я…

– Тебе же хочется вернуть себе свободу.

– Завтра иду в газету. Поговорю с шефом и попрошу оставить меня в Париже. Там увидим. Ну а ты, Дельфина?

– Ты веришь в эту историю?

– Конечно.

– Тогда спокойной ночи.

Она подождала, не скажет ли он еще чего. Он тоже, видать, дурачок.

Марк снова заговорил:

– Все-таки сволочь малый! Я виделся с Версаном, дело достаточно грязное. Слава богу, та женщина оказалась хорошая. Дени повезло. Она возьмет свою жалобу обратно, это решено. Но не исключен шантаж… И потом, забыл тебе сказать еще вот что: Даниэль ходил советоваться с шефом. Ужасно приятно! Когда подумаешь…

– О чем подумаешь?

– Надрываешься, воспитываешь…

– Ты действительно так уж надрывался?

– Прошу тебя… Без этой иронии. Да, надрывался.

– И это вполне нормально. Впрочем, можно выбирать: или все нормально, или ничего нормального нет. Другой альтернативы не существует, поверь мне.

* * *

Всего несколько дней прошло с тех пор, как Марк расстался с Аленом, Матье, Сержем и другими своими новыми друзьями, которые, непонятно каким образом, привели его, человека вполне уравновешенного, к тому, что он стал задумываться над смыслом своего существования или по крайней мере над тем, что считал смыслом. Пришлось вернуться во Францию, но он поклялся себе, что отныне будет вести себя иначе и с Дельфиной и с мальчиками. Будет внимателен к ним, будет уважать их свободу, чему, конечно, они удивятся, но таково было его твердое решение.

И вот при первой же неурядице он повел себя, следуя устарелым нормам, совсем как старомодный буржуа.

«И к чему же тогда волноваться, каяться? Верность самому себе – единственная форма созидательной верности. Долг – просто уловка.

Дельфина легкомысленно относится к фактам, не понимает их важности… Но это еще не довод. Мне, как главе семьи, надлежит устанавливать порядок в недрах клана. И я установлю».

Понятно, он ничего не сделал. И снова потекла жизнь. Ни шатко ни валко.

Ален пойдет своим путем, тем, который он себе выбрал. Но можно ли говорить о выборе, когда налицо холодный отказ, с великолепным презрением отстраняющий от себя жизнь? Марк станет частью его галлюцинации, навязчивым образом… Отец?.. Друг?.. Возлюбленный?.. Во всяком случае, хоть какое-то прибежище. Семья? Страшный мир… чудовищная смесь денег и лжи. Так и забьется в свое одиночество этот юноша с лицом Христа, и марихуана станет единственным его прибежищем. Неизлечимый наркоман? Допустим. Возможно, любовь… но это позже, много позже. Пока что он не может на нее решиться; он еще не встретил «другого», того, кого мог бы назвать богом, человеком, женщиной или демоном. Он не свободен.

Постепенно все забудут – кто свою мечту, кто свои дурачества. Но случится многое другое… и оно забудется тоже.

Марк не отыщет второй молодости. И свободы не отыщет, если говорить о внешней свободе, а не о той, что живет внутри нас.

Ален воплотит для него искушение, которое он, Марк, будет всячески отгонять прочь, некую форму возможности, путь, куда он не осмелился вступить. В сущности, свидетель его трусости! Еще долго он будет ждать встречи, надеясь на случай, который он сам зовет необходимостью. Но как отнесется он к этому обломку? Сумеет ли не отозваться на зов, скрыть жалость?