Текст книги "Славные ребята"

Автор книги: Люси Фор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Глава вторая

«Надо бы уйти из номера. Да поскорее. Тоже мне номер. Гроб какой-то. А ведь не настал час еще заснуть навеки в деревянном ящике. Выйти из номера… делать вполне определенное дело – писать так, как подскажет фантазия. Ни при каких обстоятельствах не задержать статьи в газету. „Катманду. От нашего специального корреспондента Марка Н.“ Смехотища! А что, если попросить путеводитель, а самому спокойно остаться в постели, за закрытыми ставнями… все равно никто не заметит».

Он понаслаждался с минуту этой мыслью, хотя отлично знал, что на такой цинизм не пойдет. Просто из глупейшей добросовестности. Он испытывал священный ужас перед разбазариванием денег и отлично знал, сколько стоит билет на самолет. Конечно, платит не он, и газета, как известно, вообще сорит деньгами, но в данном случае именно на него была потрачена известная сумма. Чужие деньги – тоже деньги. Остатки буржуазного воспитания – уверяли сыновья. Они-то считали себя свободными от подобных предрассудков. Потому что носили шерстяные пуловеры, которые покупали в Лондоне, где шерсть дешевле. Так по крайней мере они утверждали. И они правы, раз папа оплачивает их поездки в Англию.

Поднявшись наконец с постели, Марк вяло проделал несколько гимнастических упражнений. Ночь… именно такую ночь он и предвидел: разве все не получается так, как он предвидел? Проклятье какое-то. Видимо, такова его судьба – ничего неожиданного, ни хорошего, ни плохого. Он знал, угадывал, чуял. Чисто женская интуиция. А почему женская? Почему, в сущности? Короче, ночь… шум, скотство – правда, безобидное, но надоедливое, – всего будет в избытке. Заснул он только на заре.

Накануне он так и не поужинал. Только выпил в баре виски и поднялся к себе в номер, где, как он надеялся, почему неизвестно, сразу же забудется сном. Но, как он и предвидел… Теперь ему следовало бы уже пуститься на поиски новых открытий, да-да, следовало бы, однако все получалось наоборот. Надо мужественно в этом признаться.

Он снова лег. Свернулся калачиком и заснул.

Он проснулся через час. Совсем другим человеком. Стал собой, вернулась яростная жажда узнавать, действовать, снова жить. Не мешкая ни минуты, соприкоснуться с городом. Он наспех принял душ, но так и не смог управиться с кранами, – то ледяные, то горячие струи окончательно привели его в чувство. Надел рубашку. Внизу плотно позавтракал. Чтобы до вечера не думать ни о своем теле, ни о предъявляемых им требованиях. Быть свободным, открытым для восприятия.

Город – это как бы незнакомый человек, и открывается он лишь опытному или обходительному гостю, умеющему прибегнуть к мелким хитростям. Лучше и обходительному и опытному разом. Надо угадать, действовать ли силой личного обаяния или же можно, напротив, ему нахамить, самое главное – понять, что больше подходит. Причем методы меняются в зависимости от географических широт и даже от часа дня. А ночь – так та вовсе иное дело. Чтобы застращать незнакомца, требуется особый талант, а также известная доля донжуанства. Некоторые слишком форсируют события или же тонут в куче подробностей, а подробности потом помешают синтезу. Город… Необходимо еще уметь бережно, как с самим собой, обращаться с ним, а то, чего доброго, испортишь первую встречу – беда непоправимая! По собственной неловкости можешь безнадежно все погубить. От этого первого знакомства зависит ваша будущая близость, ваша взаимная радость.

Вот для деревни годны совсем иные методы. Не требуется той тонкости. Пейзажем начинаешь восхищаться сразу же, без задних мыслей, без оговорок. Он отдается вам гораздо скорее, без всяких штучек, без кокетства, без чего не обходится ни один город. Пейзаж или принимаешь или нет… При вторичном посещении он ведет себя полукавее, зато обогащает, и знакомство идет как по нотам; ты, как старый любовник, ведешь с ним бесконечный монолог, где только подробности – зато какие важные – имеют значение. А в случае с городом определяет интуиция. Вроде как с девственницами. В самом слове «открытие» таится какой-то особый смак, что-то волнующее, вот оно-то и погнало Марка на улицу.

Короткий разговор с портье. Просто узнать, не лежат ли на его имя письма. Увы, не лежат. А также попросить план города. Ему тут же предложили гида, а так как роль гида могла сыграть и книга, Марк отверг это предложение. Обойдемся планом. Главное – попасть в старый город, где Марк надеялся затеряться. Ему уже виделось, как его захватывает, точно осьминог, некое чудовище. Читатели, без сомнения, считают, что журналист путешествует не так, как они, а как-то по-другому. Рискованные приключения, но лишь для избранных. Возможно, это и верно в отношении кое-кого из его коллег, сам же он предпочитал импровизацию. Разве не мечталось ему, и не раз мечталось, быть настоящим путешественником без багажа? А для этого необходимо покупать и бросать. Роскошь высшего класса. В кармане только чековая книжка и ничего больше. Беда в том, что книжка должна быть по-царски неисчерпаема. А ведь и впрямь блестящая идея, особенно для репортера: путешественник без багажа. А кто платить будет, газета? Если вдуматься хорошенько, не следует особенно на это рассчитывать. Разглядывая план, Марк пытался составить маршрут… Внезапное озарение… вдруг ему вспомнился его первый приезд в Нью-Йорк. Ужасно глупо, что в голову лезут ненужные воспоминания, однако их не так-то легко отогнать… Ну ладно, от багажа еще можно отделаться, ну а как быть с воспоминаниями? Полностью отдаться настоящему. А его сегодняшнее настоящее – это пыльная дорога. Иное дело Нью-Йорк. Привез с собой десятка два рекомендательных писем. Адресов! Адресов! Адреса корреспондентов, коллег, старых забытых друзей, обосновавшихся в Америке. А друзья подняли по тревоге своих друзей. Таких оказалось большинство. Огромная паутина, и он в зависимости от настроения то соглашался запутаться в ней, то поглядывал на нее с опаской. Первую неделю с утра до вечера он слонялся по городу. А подчас и с вечера до утра. Один. Вкушая то подлинное одиночество, которое человек познает в гуще толпы. Только там. Его влекла за собой людская волна, он был счастлив, напряженно живя чужой жизнью, обогащавшей его неожиданными дарами. Так постепенно, без усилий, даже сам того не желая, он овладел тайной города, как овладевают любимой женщиной, только бы, ради всего святого, не оскорбить ее, ждать, когда она разделит твое наслаждение, вести себя так, чтобы наслаждение это не кончалось, не кончалось никогда.

Он заговаривал с незнакомыми людьми, нелюбопытными, но болтливыми, не особенно стеснявшимися в разговоре с иностранцем. В ту ночь рухнули все барьеры. После стаканчика в «Виллдж», или где-нибудь на Сорок второй авеню, или на разноцветной от огней реклам Тайм-сквер. Каждый рассказывал ему свою историю. Все одну и ту же, но совсем особую. Даже не слишком внимательно вслушиваясь, можно было найти все то же убожество человеческое, те же страхи и у жалкого бродяги и на шикарной Парк-авеню: менялась только одежда.

И хоть он это уже знал, все равно удивлялся. А какие статьи посылал он тогда в газету! О них до сих пор говорили в редакции и каждому новичку-журналисту показывали как образец «Заметки Марка Н. о Нью-Йорке». И при этом уважительно понижали голос.

А потом в один прекрасный день он вынырнул на поверхность. Поиски были закончены. Тогда он разослал письма, звонил по телефону, вошел в роль, как влезают во фрак. Друзья друзей устраивали встречи, женщины к нему льнули: холостой француз – а любой женатый мужчина все равно что холостяк, если при нем нет жены, – и Марк широко пользовался этим преимуществом, тем более что оно было ему на руку; репутация соблазнителя облетела континенты и упрочилась вопреки хмурой физиономии Марка. Короче, началась привычная жизнь.

Ясно, здесь его ничего подобного не ждет.

Он широко шагал, упрекая себя за то, что позволил мыслям отклониться от прямой цели: быть там, где есть. Но мало-помалу в нем проснулась страсть охотника, и Нью-Йорк заволокло туманом. Чего ради пережевывать былые подвиги? Таланта он не растерял, сейчас главное подтвердить это делом. Особенно если он собрался поменять должность. Кончить мастерским ударом! Отказаться от того, чем владеешь. Потускнел ли за двадцать лет его талант? Нет, скорее выиграл в силе. Значит, стоит присмотреться к Катманду. Чтобы подглядеть, что скрывается за мифом о Катманду. Все воспринять, все вобрать в себя. Особенно то, что покоробит. Не старик же он в конце концов. Они увидят, каков он. Даже сыновья признают это, конечно в те дни, когда в семье царит мир, а это значит, когда они, образующие втроем некий паровой каток, не крушат все напропалую, даже не догадываясь о причиняемом ими ущербе. Иной раз ущерб был столь велик, что Дельфина с Марком теряли терпение. В наши дни кое-кто склонен видеть в этом конфликт поколений, по крайней мере в так называемых передовых кругах. Впрочем, обычно такие столкновения вменяют в вину родителям. Но Дельфина… Сыновья… Сейчас не время и не место о них беспокоиться. До возвращения домой это бессмысленно. Надеюсь, там у них все должно быть в порядке.

Уже четвертый раз ему попадался этот высоченный парень с лицом Христа. Долговязый, разболтанный, бродящий явно без цели, как и сам Марк, он кружил по городу, но, похоже, уже обжился здесь! Это сразу угадывалось по его усталой походке, по вежливо-равнодушным, но меланхолическим повадкам.

Зато Марк был начеку, настороже. Он и сам не знал, что собирается взять в полон, просто был готов к любому случаю, если…

Лихорадочный блеск в глазах долговязого тревожил и в то же время влек его – хотя сам Марк в этом себе не признался бы, уж очень ему не приглянулся внешний вид незнакомца. Сказать «неухоженный» – значит ничего не сказать. А слово «нищий» как-то не подходило. «Грязный»… Марку не хотелось прибегать к таким вульгарным эпитетам, тем более что этот мальчик – очевидно, ровесник его младшего сына – чем-то завораживал. Если быть вполне откровенным… ему чудилось в мальчике что-то близкое, и, кроме того, он испытывал к нему чуть ли не отцовскую нежность… Людей, разделенных рвом поколений, может связывать дружба, а мешают близости узы крови, та мера ответственности, рубежи которой человек сам себе намечает и верит, что придерживается их. А вот возраст не мешает. Марку хотелось бы помочь этому мальчику, но тот, конечно, откажется от всякой помощи. Молодые желают чувствовать себя свободными. И так как они мудрее Марка, они знают – никто не может никому помочь. Ни при каких обстоятельствах. Очевидно, этот мальчик «из хорошей семьи», но ясно, он оскорбился бы, услышав такое определение. Француз? Похоже… А может, бельгиец или швейцарец? Как он здесь живет? Один? Очевидно, ушел от семьи. Хиппи? Мальчик не подходил ни под какую категорию. В дни юности Марка любили потолковать о поэтах-бунтарях. Теперь мода на них прошла. Разве сейчас все таланты не идут в дело? Двусмысленное выражение, подходит и к политическим деятелям и к старой железяке. Так или иначе, Марк был заинтригован.

Может, взять такси? Только не сразу после приезда он решился бы на это – тут были свои причины, и немаловажные. Расстояние, климат… А сейчас о таком и речи быть не могло. Все равно что ласкать женщину, не сняв перчаток.

Ходить. Вот он и будет ходить до вечера. А если сдуру забредет слишком далеко, наймет рикшу, коляску, остановит грузовик, уж как-нибудь найдет способ добраться до города не пешком. Конечно, проще всего взять такси; воображение уже разыгралось, он забыл, что туристов сейчас немного. К счастью, сезон еще не начался, о чем ему с грустью сообщил портье, выходец из Европы, который жил от одной волны туристов до другой, в дни великой суеты, когда клиенты суют огромные чаевые, лишь бы устроиться в номере, хоть и заказанном заранее, но по восточной беспечности отданном другому. Таково было наиболее надежное средство округлить капиталец, собрать требуемую для покупки загородного домика сумму: «Ведь каждый к этому стремится, разве нет?»

Еще десять лет назад страна не была связана с остальным миром ни одним способом сообщения, без которых люди теперь уже не могут обходиться. Так что при удачном стечении обстоятельств Марк мог бы еще увидеть, как трясется на муле какой-нибудь посол, направляясь во дворец вручать королю свои верительные грамоты. Но сейчас Марк словно бы находился в Китае, в Чили или еще где-нибудь. Возможно, даже в самом Париже.

Теперь Марк, зоркий, внимательный, настороженный, как щупальцами, вбирал и себя окружающее. Наконец-то Катманду ожил для него. Молчаливо и сосредоточенно он вступал в близость с его домами, его храмами. Каждый из этих памятников старины был подлинным произведением искусства. Любой такой памятник, перенесенный на чужую землю, стал бы центром паломничества, объектом изучения. А здесь, когда их такое множество, не знаешь, которому отдать предпочтение. Они стоят чуть ли не впритык друг к другу, так что порой трудно, а то и просто невозможно, обойти какой-нибудь один кругом. Марк глядел во все глаза, как будто перед ним открылся ларец, откуда струей полились драгоценные каменья. На Западе их бы в оправу вставили, а здесь – черпай полными пригоршнями.

Сказочно-бряцающий сплав камней, дерева, меди, куда подмешаны люди и звери. Впрочем, любой дом с забранными решеткой окнами тоже заслуживал подобного осмотра. Нищета оставляла на милость природы и непогоды даже свои жилища. Возможно, нищета теряла смысл из-за этого обилия богатства. Высеченные из камня львы, слоны, черепахи окружали Марка, и он совсем растерялся среди этих серых, застывших навеки джунглей. Хаос великолепия подавлял.

Однако время от времени городские власти спохватывались. Что-то срабатывало, и вдруг начинали реставрировать. Плохо. В кричащих тонах. Кто дал им право выступать в роли знатоков искусства? Но в большинстве случаев оставляли с миром гнить эти деревянные серо-черные скульптуры, выделявшиеся на фоне ярко-красного кирпича, куда краснее, чем на Западе. Марк даже расстроился.

На священных ступах были намалеваны гигантские глаза, следившие за ним, видевшие его насквозь, и, конечно, когда он придет к себе в номер, они и там от него не отстанут. Как бы от них скрыться? Куда бы вы ни пошли, они подсматривали за вами. Марк зашагал дальше. Сегодня он еще не собирался отправляться за город, полюбоваться охряными полями, изрезанными нежно-зелеными рисовыми плантациями. И только завтра, при вторичном посещении этого своеобразного квартала, он узнает, изменится ли его самый первый взгляд.

А сейчас, смешавшись с пестрой толпой, он приобщался к жизни храма. Что изменилось в этом уголке земли за пять столетий? Извечное братство людей и животных. Козы, козлы, коровы, куры мирно расхаживали под благожелательными взглядами людей: вот оно ежедневное зрелище. Ремесленники, устроившись прямо на земле, тачали, пели, занимались своей коммерцией. Портные, продавцы жемчуга, головных уборов – словом, сплошной базар.

У фонтана смеялись и стрекотали женщины. Наполнив доверху медный кувшин, они с библейским достоинством, горделиво вышагивая, несли его на голове.

А эти эротические изваяния – да сколько, оказывается, их! – вроде как водосточные трубы по углам храма, ими, по-видимому, никто особенно не интересовался. Еще не так давно дети за мелочь показывали их туристам. Даже доныне деньги для них оставались некоей тайной, в которой они и не пытаются разобраться.

Вдруг Марк чуть не наткнулся на корзину, стоявшую тут же на тротуаре и полную каких-то непонятных вещиц из обожженной глины. Когда он взял одну такую вещицу в руки, торговец жестами объяснил ему, что эту штуку нужно вставить в чубук и получится трубка. Трубка? Ах, да. Он совсем забыл о наркотиках. Он шел и пытался разобраться в памятниках старины. Так густо здесь перемешаны религии, что трудно отнести к какой-нибудь определенной тот или иной храм. Перед этим мирком разбегаются глаза, становится в тупик житель Запада, мучимый смехотворной претензией: все понимать. А к чему тут понимать? Жить, жить, как живется, и тебя осенит. Чудо, имеющее ответ; а может, никакого ответа и не будет, и нечего о нем печалиться. Сесть вот так, скрестив ноги, глядеть на небо, курить и ждать, слушая песни, и сам рано или поздно тоже начнешь подпевать. Учиться мудрости…

Однако с такой мудростью материала в газету не напишешь, тем, в Париже, подавай факты, пережитое – на худой конец сойдет и так называемое пережитое, – и в заключение несколько выводов. Но ведь для выводов годы потребовались бы. Как им это втолковать? «Катманду. От нашего специального корреспондента». «Знаменитый репортер». В последний раз?.. Теперь разговор с патроном уже не казался столь срочным. Пока-то он здесь, в Катманду, а не в Париже. Следовательно, срочно или не срочно…

Марк все шел и шел. Шел, принюхиваясь к воздуху, который возле иных храмов приобретал странный запах незнакомой сладости. Наркотики?.. Так или иначе, воздух не был «расцвечен всеми цветами радуги», не был он и прозрачным, и толпа… толпа просто была толпой. Его обгоняли, его толкали с неизменно равнодушной улыбкой. Священные коровы, подлинные владычицы улиц, с подчеркнутым презрением распихивали боками прохожих а, толкнув, шли дальше, сжевывая на ходу то газету, то горстку салата, разложенного на лотке, и купец ни разу не выразил ни негодования, ни даже удивления.

Тот незнакомый мальчик с растревожившим Марка лицом не появлялся. Проходили хиппи – уже, очевидно, привычное для здешних мест зрелище. Пока еще их маловато, а вот когда начнется жара, они нахлынут. Пока что они в Индии; подобно скоту, перегоняемому на летние пастбища, они стараются пользоваться солнечным светом в течение всего года.

Хиппи… Не затем Марк сюда приехал, чтобы ими заниматься. Пусть над этим вопросом ломают голову другие журналисты. Его задача разгадать тайну этой древней страны, открытой для мира всего какой-нибудь десяток лет назад.

«Ограниченная демократия»… Вот Марку и следует совлечь покровы с этого термина, угадать, что под ним скрывается. Десять миллионов жителей, зажатые между двумя гигантами. Страна, опоясанная цепью высочайших гор, без морских границ, ведущая политику, в которой предстоит разобраться.

И все-таки Марк дал себе день побродяжничать. А там за работу.

Глава третья

«Если я его встречу… Ну просто игры ради… ну как дотрагиваются до чего-нибудь деревянного. Из самого низкопробного суеверия. Конечно же, я еще встречу его. Центр Катманду или, во всяком случае, то, что считается здесь центром, просто квадрат довольно скромных размеров, где и затеряться-то невозможно. Может, мальчик уже уехал? Нет, непохоже, чтобы он куда-то отсюда двинулся. Я делаю заключения, я все подстраиваю по мерке своего собственного мирка, где главное – это складывать чемоданы и брать билеты на самолет. А вдруг он – тот,настоящий пассажир без багажа… А если тотпросто не желает выходить из дома? Но почему бы ему и не выйти? Если судить по одежде, то вряд ли живет он в таком доме, где хочется посидеть и помечтать. Достаточно посмотреть, как он шляется по улицам, чтобы задать себе вполне уместный вопрос, что же именно влечет его из дома? Определить его легче всего так: отсутствующий. Не смотрит, не видит ничего вокруг. Что ему город, когда он обращен внутрь себя, ищет себя самого? Была минута, когда я почувствовал на себе его взгляд. И…»

Странный взгляд, одновременно и нежный и жесткий, взгляд этот до сих пор преследовал Марка, мешал ему уснуть после сумасшедшего дня, окончившегося предусмотренным расписанием взбрыком.

Если завтра он опять встретит этого мальчика, он к нему подойдет. Вот еще одно отвратительное словечко, в нем заключено что-то неуловимо-двусмысленное, и не следует примешивать его к, возможно, уже зарождающейся симпатии.

Мало-помалу Катманду со своими храмами, животными и пестрой толпой заволокло туманом. Красные кирпичи полиловели, и вскоре весь город сжался до размеров таинственного кадра, необходимого, чтобы вызвать к жизни того юношу с грустным лицом и шкиперской бородкой. Когда сознание Марка уже перестало бороться с дремотой, лицо это вдруг непомерно увеличилось. Нечто вроде Эль Греко, почти фантастического. Краски, наложенные живописцем, превратили одежонку мальчика в сказочно богатый наряд. Получилось нечто пышно разукрашенное, призрачное, но взгляд, преследовавший Марка даже на грани сна, оставался все тем же.

Проснувшись, Марк уже знал, что сегодняшний день будет не похож на все прочие.

Совсем особый. Образ, хотя он уже ждал его, еще не вынырнул из потемок сна. И вот вновь возникло лицо того мальчика. Марк понял, что они встретятся. Именно сегодня. С ощущением счастья он потянулся в постели, позвонил, заказал завтрак. Незачем торопить события. Лицу этому нечего делать в утренние часы. Безделье не терпит раннего вставания. Марк уже подчинялся ритму того незнакомца, проснувшись позднее обычного: до заката ему не о чем беспокоиться. Нет сомнения, что этот юноша – ночная птица, чей прихотливый полет подчинен пока еще неведомым для Марка законам, а сам Марк тем временем, пытаясь обмануть нетерпение, торопился повидать нужных людей. И совесть у него была чиста, так как существует все-таки их газета, статьи, которые придется туда послать. Не забыть бы написать сыну. Но почему это его вдруг разобрала охота поболтать с сыном – подразумевалось с младшим, а не двумя старшими? Даже больше того, именно с ним, а не с Дельфиной, хотя обычно переписывался он только с женой… Что бы то ни было, главное – это она. Сколько раз его упрекали в том, что он-де муж, а не отец. Вот-то обрадовалась бы Дельфина: наконец он вспомнил о мальчиках. О самом молодом. Вообще-то он отвергал общепринятую концепцию молодости. Будто молодежь представляет собой какой-то особый класс, класс привилегированный. Неужели сам он никогда не был молодым? Был, но совсем по-другому. Сначала просто ничем не примечательный мальчишка, а потом вдруг сразу взрослый мужчина. В мак и. Разве в то время говорили о власти молодых, о власти студентов? Глупость какая. Еще совсем недавно он утверждал, что все это выдумки нашего общества, склонного к различным неврозам. А теперь мнение его изменилось. Скоро он заговорит с тем, с юным рыцарем. Где? Как? Что ему скажет? Он старался прогнать из головы такие вопросы. Тут важна импровизация. Пусть все решит случай, и Марк не сомневался, что случай будет удачным.

После более чем скромного завтрака он скрепя сердце решил устроить настоящую сиесту. Разделся и лег в постель. Берег силы для будущей встречи, которая обещала быть забавной. Впервые в жизни с ним случилось такое. Не из тех он мужчин, которые преследуют на улице женщин, пристают к ним. А уж тем паче к мальчикам… Даже не то чтобы это его отталкивало, а просто было чуждо. Да и не имело никакого отношения к сегодняшнему свиданию. Встреча с судьбой. А это совсем другое дело.

В пять часов Марк вышел из отеля и удивился, что в Катманду так рано темнеет. Скоро спустится настоящая ночь.

Некоторое время он кружил по лабиринту улочек – вряд ли даже улочек, – немощеных, с коровьими лепешками. Возможно, и тот, другой, кружил в том же направлении, и едва ли им удастся встретиться при этой дурацкой карусели.

Марк повернул обратно и наткнулся на юношу. Показалось ли ему, или впрямь по печальному лицу незнакомца проскользнула улыбка, и оно на мгновение стало совсем ребяческим. И каждый зашагал своей дорогой. Той дорогой, что разведет их до новой встречи, но что они непременно встретятся, Марк не сомневался. Между ними словно бы установилось какое-то сообщничество.

И вот, когда они встретились снова, Марк чуть было не упустил его. Последний шанс. Мальчик поглядел на него довольно насмешливо. Он тоже выжидал, но первого шага ни за что не сделает. Марк знал это так точно, как будто в книге прочел. Поэтому-то приходилось начинать самому Марку. Ведь тот еще совсем ребенок. Вот он опять появился, под длинным до земли плащом – светлое одеяние, как у туземцев.

– Добрый вечер…

Наконец-то Марку удалось победить робость. Мальчик выглядел еще моложе, чем казалось поначалу.

– Добрый вечер…

– Прогуливаетесь?

– Как видите…

Француз, даже парижанин, судя по тому, как он насмешливо растягивал слова.

– Вы здесь живете?

– Ясно…

– И давно?

– А вас это очень интересует?

– Простите, пожалуйста, я, очевидно, задал нескромный вопрос.

– Да нет, я просто так сказал…

– Выпьем по стаканчику?

– Здесь? Где мы, по-вашему, находимся?

– Неужели во всем городе не найдется где выпить?

– А по-вашему, это город?

– Не знаю, но…

Марк в замешательстве взглянул на мальчика, тот улыбался.

– Разве что в отеле. Если не ошибаюсь, вы остановились в нашем дворце?

Они шагали бок о бок. В молчании. Марк был смущен, ужасно смущен.

В отеле он сразу направился в бар. Портье кинул на мальчика явно неодобрительный взгляд. Будь он один, его, разумеется, просто не впустили бы.

– Виски?

– Нет, я спиртного не пью.

– Соку?

– Не знаю…

Бармен ждал, а Марк нервничал.

– Что же вам тогда?

– Видите ли, обычно я, – голос прозвучал неуверенно, – я пью только молоко. А здесь, по-моему… но если вам угодно… я просто подумал, – голос его перешел в несвязное бормотание, – вот если бы сандвич.

– Ну конечно же.

У Марка сжалось сердце. Оказывается, мальчик голоден.

Через минуту бармен нодал виски для Марка, стакан молока и тарелку с сандвичами.

Мальчик обвел взглядом бар.

– Странно, что я здесь!

– Вы никогда в баре не были?

– Не в том дело… Словно я вернулся к прежней жизни.

– Вы жили в отеле?

– Да, в родительском отеле.

– Они держали отель?

– Нет. Не поэтому…

Тарелка опустела.

– Хотите еще сандвичей?

– Нет, спасибо.

Марк позвал гарсона.

– Еще сандвичей.

– Мне ужасно неприятно… что вы обо мне можете подумать?

– Ничего, кроме того, что вы голодны. Я, знаете ли, привык. У меня три сына.

– A-а, у вас сыновья… И вы женаты?

– Ясно, женат.

– И не разведены?

Марк вздрогнул.

– А почему это я должен разводиться?

– Не знаю, просто подумал…

– Что подумали?

– Вы здесь один… И потом, все, кого я знал раньше, обязательно разводятся.

– Как видите, я не развелся.

– Тогда почему же вы так со мной милы? – Потом вдруг выпалил одним духом: – Вы, очевидно, хотите, чтобы я поднялся к вам в номер?

Марк удивился:

– Ко мне в номер? Это еще зачем?

– Ну, я думал…

Марк побагровел и, не сдержавшись, крикнул:

– Что вы думали?

– Сам не знаю, но раз вы заказали мне столько сандвичей, ну я и подумал…

Оказывается, всего лишь юный педерастик! Мальчик безусловно красивый. Как Марк не сообразил раньше. Надо же быть таким дураком.

– Старичков заманиваешь?

Ответ прозвучал почти как крик:

– Никогда в жизни!..

Сомневаться в его искренности не приходилось.

– Тогда почему же?

– Сегодня я ничего не ел. Нет ни гроша. А парни мне говорили…

– Что тебе твои парни говорили?

– Что бывают такие типы… В сущности, это ни к чему не обязывает. Плоть – дело последнее… Лучше тело продавить, чем душу, разве не так? Буржуи – они ничего не понимают. – И устало добавил: – И ничего-то это не меняет. Мир полон слов. Только слов. И всегда одних и тех же: деньги, секс. А здесь по крайней мере молчишь. Это же гораздо лучше.

…Разочарованный? Рассерженный? Марк продолжал:

– Значит, ты решил… И ты бы согласился?

При этой мысли ему стало не по себе.

– Я же вам объяснил. Большое вам спасибо, скажите, что я могу для вас сделать?

– Дружки у тебя есть?

– А как же…

– Можно с ними повидаться?

Мальчик сразу окаменел.

– У нас не зоопарк, чего вы от них хотите? По всему видно, что вам они вовсе не интересны.

– А просто поговорить с ними нельзя?

– Вот именно нельзя. Мы и приехали сюда, чтобы быть подальше от таких типов, как вы. Поэтому, сами понимаете…

– А что ты подразумеваешь под такими типами, как я?

– Ну… буржуа… Кстати, что вы здесь делаете? Чем занимаетесь? Шпионите за кем?

– Нет, я не шпион, я журналист.

– Будто журналист лучше шпиона. Хороша же ваша пресса. Только за деньги пишут… Сами понимаете, что парни, которые автостопом прибыли сюда из Берлина, Парижа, Стокгольма… а то и откуда подальше, приехали не для того, чтобы с журналистами встречаться! От журналистов мы в первую очередь и бежим. Сплошная сволочь!

Он поднялся с места.

– Но мы-то вдвоем все-таки можем поговорить…

– Нет, я приехал сюда молчать и не собираюсь нарушать молчание ради беседы с магнитофоном.

– У меня никакого магнитофона нет.

– Есть, только в голове. Впрочем, так оно и должно быть, ведь вам за это платят.

– Значит, больше не увидимся? Так?

– Ну, если встретимся, тогда, пожалуй… Ладно! Чао! И спасибо вам. С виду вы человек порядочный, но, если таким делом занимаетесь, вы, конечно, не лучше всех прочих.

Мальчик ушел, и Марк остался в одиночестве. Он кликнул бармена и потребовал счет.

Человек порядочный… Который не лучше всех прочих. Но, если вдуматься… Разумеется, если бы он мог, он выбрал бы себе иной путь. В молодости, как и все юноши, он тоже мечтал… Конечно, мечталось и о славе… но он взял и женился. Молодым. В те времена брак в буржуазных условиях требовал немедленной оседлости; пошли дети, и, значит, нужны стали деньги, потянуло на семейный уют, а там и пошло… Словом, попал в зубчатую передачу… Разве этого избежишь и как? Дельфина… вечно на нее ссылаться, вечно ею себя оправдывать. Зубчатая передача и ловушка, откуда не выберешься. Слава… Правда, оставался талант. Как журналист он бы еще мог сбежать, но как человеку это ему не подходило. Еще вчера ему мерещилась в воображении тихая домашняя заводь, новая жизнь у семейного очага, куда нет доступа посторонним. А сейчас ему хотелось иного – убежать куда глаза глядят, начать все сначала. Неужели он уступит этому бредовому порыву? Где же его правда? Как до нее докопаться? Почему он – человек взрослый – с трудом разбирается в собственных потаенных желаниях? В силу непостоянства? Он даже поморщился: до того неприятно прозвучало это слово. Однако не может же человек хотеть сегодня одного, а завтра совсем другого? Кто возьмется это утверждать? Ясно, он обязан сделать выбор, упорствовать в своем выборе, но, как видно, выдержка не самая сильная его сторона.

«Неужели меня так возмутили слова этого мальчишки? Ведь должен же я был понять, что все это говорилось только ради денег. А почему, в сущности, я так вознегодовал? Впервые я настолько растерялся в присутствии щенка. И даже это мое возмущение… Разобраться в противоречиях. Выбрать. Все вообще сводится к этому.

До сих пор мальчики были для меня, так сказать, абстракцией. И вдруг в один прекрасный день тебя берет соблазн, ну не совсем соблазн, скажем мягче, ты допускаешь возможность… Наверно, на одно мгновение я понял, что такое вполне может произойти – конечно, с другими, – и не возмутился. Такой же акт, как и все прочие, ни хуже, ни лучше. Просто-напросто человеческий! Всякая любовь заслуживает уважения: тот, кто любит, – господин, а равнодушный – вассал».