Текст книги "И снова декабрь (СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

  Потом вилкой погонял по тарелке кусочек колбасы и, задумчиво глядя на него, произнес:

   – Ты вот что, Костя, не жалей, что рассказал. Знаю, иногда просто надо выговориться. А я – могила.

  Лобановский ничего не ответил. Выпили молча. На том и расстались.

   ***

   Кроме Лобановского имелась в жизни Егора еще одна отдушина. Он никогда и никому о ней не рассказывал, хотя не исключал, что когда-нибудь сделать это придется, потому что мог встретить знакомых, появляясь в театре, на выставке или в кафе вместе с очень интересной пожилой дамой.

   Познакомились они случайно. Как-то, возвращаясь вечером пешком из качалки, Егор попал под сильный дождь. Впереди остановился автобус. Выходившие торопливо прятались под зонтами, и лишь у одной пассажирки такового не оказалось. И тем не менее она, не раздумывая, смело шагнула навстречу дождю. Женщина была явно немолода, и Быстрову стало ее жаль. У вымокшего под дождем здоровья не прибавится, решил он, а уж этому-то Божьему одуванчику поберечься стоило подавно.

   Егор, не раздумывая долго, догнал ее и предложил свой зонт. Она отказывалась, он настаивал. Кончилось все тем, что попытались укрыться под ним оба. Так и пошли рядом, иногда касаясь друг друга плечами, поэтому со стороны их легко можно было принять за бабушку и внука. Жила она недалеко, и вскоре они уже стояли под козырьком ее подъезда.

   – Молодой человек, если Вы никуда не торопитесь, то можете подняться ко мне и немного обсохнуть. Я даже настаиваю на этом, ведь Вы промокли по моей вине, – предложила женщина, бросив внимательный взгляд на его одежду.

  Быстров отказывался, но отказывался как-то вяло, потому, наверно, что в своей пустой квартире его никто не ждал. Еще и затяжные дожди всегда нагоняли на него скуку и вызывали сонливость, а тут было хоть и маленькое, но приключение.

   – Вы меня совсем не знаете, а приглашаете в гости, – в качестве последнего аргумента укоризненно произнес он.

  Она улыбнулась.

   – Думаете, я не отличаю хороших людей от плохих? Нет, абы кого я в гости не приглашаю. Кстати, молодой человек, а Вы плов любите? Я сегодня готовила. Настоящий, узбекский...

   – Против плова никто бы не устоял не то что я, грешный, – пробормотал Егор и отправился вслед за женщиной.

   В лифте она сообщила, что зовут ее Татьяной Петровной, а он, назвав свое имя, попросил обращаться к нему на ты. Она согласно кивнула. Через полчаса Егор, закутанный в плед, сидел в мягком кресле и уплетал вкуснейший плов, а она, тоже закутанная в толстый шерстяной платок, сидела напротив и подливала ему в пиалу зеленый чай.

   – Моя подруга жила в прошлом столетии, – женщина смешливо фыркнула, – в Узбекистане, вот и научила меня готовить это блюдо. Вкусно, правда?

   Быстров согласно кивнул головой. Ему было так тепло и уютно, как, казалось, никогда и не было. Хотя, конечно же, было, но только давным-давно, когда он, еще ничего не знавший про обиды, горе, потери жил с родителями и дедом в родном доме. Зимними вечерами, наигравшись на улице с такими же мальчишками и продрогнув до костей, отогревался под толстым одеялом на теплой печи, слушая вполуха ворчание деда.

   – Знаете, я бабушку и не знал совсем, а мама долго болела, а потом умерла. Я с дедушкой рос, недавно и его не стало, – зачем-то сказал он.

   После его слов Татьяна Петровна, как показалось Быстрову, заметно сникла, поплотнее закуталась в платок и отвела в сторону глаза. Не стоило, конечно, этого говорить, незачем другому человеку знать о чужих проблемах.

   – Простите, – растерянно произнес он, – не хотел испортить Вам настроение. Простите бестолкового, пожалуйста.

   – Ты ничего не испортил, – грустно ответила она, по-прежнему не глядя на Егора, – я хорошо понимаю тебя, потому что знаю, что такое потери и одиночество. Муж мой умер, двое детей давно живут в другой стране, помнят еще обо мне, поздравляют по праздникам. Внуки выросли без бабушки, живут своей жизнью и со мной почти не общаются.

   С вечера я придумываю разные дела, чтобы занять день. Есть у меня две подруги, такие же старые, одинокие и никому ненужные клячи. Мы когда-то работали в издательстве вместе, с тех пор и дружим. Вот скажи, в этом последнем отрезке жизни, где постоянно что-то теряешь и очень редко находишь, есть хоть какой-то смысл? Почему так случается, что постаревший человек чаще всего одиноко доживает свой век? Доживает на обломках того, что столько лет усердно строил. Вот и выходит, что об одиночестве я знаю все и еще немного.

  Она замолчала, молчал и Егор, кляня себя за несдержанность.

   – Еще раз простите, – сказал он, наконец. – Спасибо за плов. Мне пора. Я, наверно, пойду.

   Она проводила его до двери. Старая женщина, уставшая от одиночества, которая сейчас закроет за ним дверь, положит до утра на прикроватную тумбочку маску счастливого и довольного жизнью человека, а потом останется наедине со своими невеселыми мыслями. Быстрову стало ее искренне жаль.

   – Татьяна Петровна, а не будет большой наглостью с моей стороны напроситься к Вам в гости? Мне очень понравились Вы и Ваш дом. Вы не бойтесь: я самый обыкновенный и безобидный человек.

  Егор чувствовал, что его заносит, но остановиться не смог. Он кратко рассказал о себе, назвал место работы, адрес.

   – Если хотите, я покажу свой паспорт, – голос его совсем упал. – Если же нет, пойму.

  Он замер в ожидании ответа.

   – Ты меня опередил. Я и сама хотела предложить это. Буду рада снова видеть тебя, – услышал он спокойный и доброжелательный голос. – Скажем, раз или два в месяц. Предварительно позвонишь, и мы договоримся. Кстати, ты играешь в шахматы?

   – Неплохо. И в картах тоже знаю толк, – счастливым голосом сообщил Егор.

   Татьяна Петровна написала на листочке бумаги свой номер телефона и протянула ему. Он же задержал ее руку и неожиданно для себя поцеловал маленький сухонький кулачок. Когда дверь за гостем закрылась, улыбка доброжелательной хозяйки медленно сошла с лица женщины, и теперь на нем явно можно было увидеть не только растерянность, но и испуг. Татьяна Петровна, прижав руки к груди, устало прислонилась к стене и замерла. Простояла она так довольно долго, не в силах отвести взгляда от двери, за которой скрылся гость.

   Всю дорогу до дома Егор раздумывал над тем, откуда и почему появилось необъяснимое желание еще хоть раз побывать в этом доме? Для чего надо было напрашиваться в гости к незнакомому человеку? Да еще так настойчиво...

   Может, ему хотелось иметь такой вот уютный дом, где бы его любили и ждали? Например, мама, бабушка или дед. Или, так было бы еще лучше, все вместе. А он бы был лучшим на свете сыном и внуком. Никогда раньше Егор не задумывался об этом, но правильно говорил дед, что жизнь во все носом ткнет. И в хорошее, и в плохое. Наверно, ткнула и его. А может, дело было в чем-то ином? Он на самом деле этого не знал.

   Ничего дельного Быстров так и не придумал, махнул рукой и решил, что все пусть идет своим чередом, а он сделал то, что хотел. В любом случае, последнее слово остается за ней. Как скажет – так и будет.

   Вот так началась дружба двух одиноких людей. Было Татьяне Петровне тогда далеко за семьдесят, но даже подумать о ней, как о древней старушке, казалось невозможным. Она была из тех, кого в народе чаще всего называют женщинами в возрасте. Из тех, кто, не накрасив губы, не выйдет из дома. Из тех, кто щеголяет в модных брючках. Из тех, кто не забывает зайти в парикмахерскую и сделать модную стрижку. Из тех, кто живо интересуется всем происходящим в этом мире, не скатываясь до бесконечных воспоминаний о почти прожитой жизни и так раздражающего окружающих нытья.

   ***

   Прошло уже больше недели с того памятного разговора с Костей. Егор пару раз порывался ему позвонить, но так и не решился. Все это время он часто размышлял об услышанном. Права была отказавшаяся от лечения Дина или нет, Быстров судить не брался, но понимал, что рассказанная другом история была неординарной, одной из тех, которые оставляют заметный след в жизни человека. И Костя был тому примером. В ней опять же любовь и горе были рядом, как еще одно подтверждение его, Егора, правоты.

   Татьяна Петровна звонила редко, и сердце Егора сжалось от дурного предчувствия, когда он ответил на звонок. Однако ничего страшного не случилось. Она пригласила его на воскресный праздничный обед, который устраивала по случаю дня рождения своих мальчишек, а потом неожиданно попросила отвезти ее на набережную. После работы он выполнил просьбу приятельницы, и сейчас они стояли у парапета и смотрели на темную воду, подсвеченную редкими фонарями, ровной шеренгой выстроившимися вдоль берега. Оба молчали. Она, потому что о чем-то задумалась, а он, потому что просто не хотел мешать.

   Вечер был холодным, ветреным, и Егор забеспокоился.

   – Татьяна Петровна, надо бы вернуться в машину, тут Вам и простыть недолго.

  Она с трудом отвела взгляд от воды.

   – Давай побудем еще минуточку. Зима будет холодной, река быстро встанет. Раньше, когда надо было о чем-то хорошо подумать и принять правильное решение, я приходила сюда и долго смотрела на воду. Ты заметил, что все вечное, будь то вода или небо, приводит в порядок мысли? По правде говоря, и воды я боюсь, и плавать даже по-собачьи не умею, но она каким-то странным образом успокаивает меня и словно дает силы жить дальше.

   Он, соглашаясь, кивнул головой, потому что и сам в тяжелые минуты любил побыть один или у воды, или где-то в поле, чтобы можно было лечь на землю, положить руки под голову и смотреть, не отрываясь, в вечность, которая завораживала своим спокойствием и своей невозмутимостью. После этого все плохое, что накопилось на сердце, словно куда-то уходило, и становилось легче дышать.

   До машины шли медленно, Татьяна Петровна то и дело оглядывалась, словно прощаясь с этим местом. Егор ее не торопил, чувствуя, что вскоре услышит то, ради чего его доброй приятельницей и была задумана эта встреча.

   – Егорушка, дай слово, что похоронишь меня, если со мной что-то неожиданно случится. Боюсь, мои подружки сами не справятся. Хотя нет... Умирать, по правде говоря, в ближайшее время я не планирую, поэтому просто забудь об этом.

   Она не произнесла всем знакомое страшное слово, видимо, просто не смогла, но и без него смысл сказанного был более чем ясен. Он взял ее руку в пушистой перчатке и легонько сжал пальцы.

   – Вы хотите меня одного оставить? Не выйдет, я категорически против! С настроением все ясно, поэтому предлагаю на выбор кафе, ресторан, музей, театр, кино, на худой конец. А хотите, отправимся куда-нибудь прямо сейчас?

   Он говорил и почему-то никак не мог остановиться. Сама мысль остаться и без бабули, как он ласково называл ее про себя, страшила, потому что людей вокруг великое множество, а душой прикипаешь лишь к избранным и только рядом с ними чувствуешь себя человеком. Говорят, что искренняя душевная привязанность во все времена встречается так же редко, как и настоящая любовь.

   – Егорушка, хватит! Прости, сама не знаю, зачем я это сказала, – Татьяна Петровна наконец-то сумела остановить этот поток речи. – Просто в последнее время какие-то странные сны замучили, разные мысли... Не беспокойся, с нами, старушками, такое иногда случатся. Скажи, а не мог бы ты пригласить меня к себе в гости?

   Предложение было неожиданным, и Егор даже на миг растерялся от мысли, что подобное ему никогда не приходило в голову.

   – Если и вправду есть такое желание, то едем. У меня и бутылочка Вашего любимого найдется, – ответил он, радуясь в душе, что разговор свернул в иное русло.

   – Желание есть, – подтвердила Татьяна Петровна.

   – Решено, едем.

   Гостья недолго осматривала квартиру Егора, потому что и осматривать особо было нечего: обычное скромное жилье холостяка.

   – Съемная? – спросила она.

   – Так на свою еще не накопил, – пожал плечами Егор.

   – Пора бы уже.

   – Пора, – согласился он. – Вот выплачу кредит за машину, тогда о жилье и подумаю.

  Татьяна Петровна ничего не ответила.

   Егор принес бутылку вина, открыл специально купленную для такого вот нежданного случая коробку конфет.

   – Так за что выпьем? – спросил он, наполняя фужеры.

  Гостья не раздумывала ни одной минуты.

   – За жизнь, конечно, – она едва пригубила вино и отставила фужер. – Знаешь, мне недавно пришла в голову мысль о том, как много возможностей быть счастливыми нам дает жизнь. А мы так мало их используем, порой просто не замечая и проходя мимо.

   – Совсем в этом не уверен, – произнес Егор, удобнее устраиваясь в кресле. Фужер он, конечно, в руках подержал, но пить не стал: за рулем.

  Подобные разговоры с Татьяной Петровной Быстров любил. Продолжение вечера обещало быть хорошим, а если не вспоминать его начало, то хорошим очень.

   Уже стоя на пороге своей квартиры, Татьяна Петровна все же заговорила о том, что ее тревожило в последнее время и ради чего, собственно, ей и была задумана эта встреча.

   – Егорушка, у меня к тебе будет одна просьба. Обещай, когда придет время, непременно ее выполнить. Я больше никогда не буду напоминать об этом, но ты ведь не нарушишь данное обещание?

  Видимо, его согласие по какой-то неведомой для Егора причине было для нее действительно важным, поэтому и ответил Быстров, не отводя взгляда:

   – Не беспокойтесь, я обещаю для Вас сделать все.

   Дома Егор отчего-то долго не мог успокоиться. Наверно, он все-таки поторопился назвать вечер хорошим.

  ***

   Вскоре после встречи с Татьяной Петровной Егору позвонила женщина, представившаяся ее подругой, и попросила о встрече. Они встретились. Старушка сообщила, что Татьяна Петровна уехала из города навсегда, Егору же просила передать письмо и ключи от своей квартиры. Озадаченный таким известием, он попытался было задать какие-то вопросы, но старушка неожиданно заплакала и, так ничего не объяснив, быстро ушла. Егор не стал ее догонять: вероятно, для слез у женщины были веские причины, но она не хотела ими делиться. Что же, на это имеет право каждый.

   В машине Быстров хотел было открыть довольно увесистый запечатанный конверт, но передумал, рассудив, что машина – место для этого неподходящее. Что в письме говорилось о чем-то очень серьезном, он уже не сомневался. Так и оказалось.

   " Егор, – писала Татьяна Петровна, – я долго думала над тем, что скажу тебе при прощании, но прежде, чем это сделать, должна буду рассказать о многом из своего прошлого. А это, как ты знаешь, не такое простое дело, когда жизнь почти прошла, а похвастаться-то особо и нечем. Наберись терпения, прочти и все поймешь сам.

   Я вышла замуж, когда училась на последнем курсе института. С будущим мужем знакомы мы были очень давно: учились в одной школе, потом в одном вузе. Он был вхож в наш дом, поэтому родители, долго не раздумывая, дали согласие на этот брак. О том, что младшая сестра была влюблена в моего тогда еще жениха, знали, наверно, все. Но кто всерьез воспринимает чувства шестнадцатилетних неуравновешенных девиц?

   Мой молодой человек отнесся к ее детской влюбленности серьезно и ни разу не позволил себе ни словом, ни взглядом показать хоть какую-нибудь в этом заинтересованность. А я, собственно, считала это очередным чудачеством младшей сестры, поэтому происходящее с ней всерьез не воспринимала: была счастлива, и мне до всего этого не было никакого дела.

   Целый год до окончания института мы прожили с моими родителями. Потом случился переезд в этот город. Дальний родственник предложил мужу хорошую работу, обещал помочь с жильем. Мы, конечно же, с радостью согласились. Отъезд прошел как-то быстро, в спешке. Теперь многое из происходившего тогда уже стерлось из памяти. Запомнила только, что на вокзале мама перекрестила меня, обняла в последний раз и тихо, чтобы не слышал больше никто, прошептала: «Прости, что не прошу тебя остаться, но ты ведь знаешь, что так будет лучше для всех». Я кивнула головой, хотя ничего из ее последних слов не поняла.

   Сестра на вокзал не пришла. Она коротко попрощалась с нами еще дома и убежала по каким-то своим делам. Я не обиделась, потому что на странные выходки сестры уже давно не обращала никакого внимания. Однако в поезде слова мамы вдруг вспомнились. Я долго раздумывала над ними и не нашла ничего лучшего, как рассказать об этом мужу. Сказать, что он отреагировал на мой рассказ как-то по-особенному, не могу. Мы оба в то время были взволнованы ожиданием грядущих перемен, и это волнение каждый из нас переживал по-разному.

   Я, например, лежала на своей полке и под монотонный стук колес мечтала о самостоятельной жизни, своей квартире, детях. А муж подолгу курил в тамбуре, был каким-то задумчивым и неразговорчивым. Я списывала все на усталость из-за суматохи последних дней, жалела его и не приставала с пустыми разговорами. А что я еще могла для него сделать?

   На новом месте для мужа все складывалось хорошо. Повезло и мне: довольно быстро нашла работу по специальности. А потом начались будни. Муж оставался по-прежнему лучшим из мужей, близнецы в школе были на хорошем счету. Многие будущие отцы с нетерпением ждут появления младенцев, радуются им. О муже этого я сказать не могу. У нас дети родились, потому что появление в браке нового человечка – явление обычное. Он радовался, конечно, но как-то очень и очень сдержанно.

   Любил ли он наших мальчишек? Конечно, любил, но довольно редкие проявления этой самой любви дозировал, словно провизор в аптеке, боявшийся ошибиться хоть на десятую долю миллиграмма. Дети в этом отношении росли похожими на него: минимум проявления каких-либо эмоций, максимум во всех делах не только здравого смысла, но и предельной на них сосредоточенности. И опять я не задумывалась над тем, хорошо это или плохо. Муж и дети меня никогда не огорчали, и это казалось главным.

   Лишь два раза мы приезжали в родной город. И оба повода для приезда были печальными: родители очень быстро ушли один за другим. За время, проведенное рядом с сестрой, я так и не нашла свободной минутки для обстоятельного с ней разговора: после похорон торопилась домой, потому что там ждали дети и работа. Она же на все вопросы отвечала коротко, а на некоторые не отвечала вовсе: пожимала плечами и выходила из комнаты.

   Правда, о ее жизни я кое-что знала из писем родителей и разговоров с ними по телефону: мы старались поддерживать постоянную связь. Сестра была одинока. Ни друзей, ни близких подруг так и не завела, сторонилась людей, не стремилась заводить новые знакомства, что было бы вполне естественным в ее возрасте. Вместо этого с головой ушла в работу и учебу. Родителям иногда казалось, что в ее образе жизни было нечто странное и даже болезненное, но предпринять что-либо или хотя бы серьезно поговорить с кем-нибудь из специалистов они так и не решились. Вот и со мной в последний приезд разговаривать сестра явно не хотела, а вот с мужем ...

   Наутро после похорон я проснулась в своей бывшей комнате на своей бывшей кровати одна. Муж, видимо, встал раньше и ушел, чтобы дать мне возможность поспать подольше. Это было кстати: чувствовала я себя совершенно разбитой. Воспоминания о детских годах, проведенных вместе с родными в этом доме, заставили меня в очередной раз всплакнуть. Я вытерла слезы, полежала еще какое-то время, но облегчения так и не почувствовала. Однако пора было подниматься.

   Сестра и мой муж стояли у кухонного окна, он держал ее за руку и о чем-то тихо и быстро говорил. Она же, опустив голову, плакала. А мне вдруг стало до боли обидно, что эти слезы по ушедшим родителям пролиты не со мной, не с самым близким по крови человеком. Я еще немного постояла в коридоре, постаралась справиться со своими чувствами, а потом вошла и спокойно пожелала им доброго утра. От неожиданности оба вздрогнули, сестра почему-то испуганно посмотрела на меня, а я увидела, как муж торопливо опустил ее руку. Потом сестра вытерла ладонями мокрые щеки и каким-то неживым голосом сказала, что через полчаса ждет нас к завтраку. Муж вышел из кухни первым, я – вслед за ним.

   Уезжали мы вечером, а в ожидании такси сидели втроем за столом и вели какой-то вялый и никому из нас не нужный разговор. Говорил, в основном, муж, сестра же, как обычно, почти все время молчала. А я сидела и кожей чувствовала, как веет холодом от той стены отчуждения, которую она возвела между собой и мной, поэтому нервничала и часто смотрела на часы. Я, глупая, все еще не понимала истинных мотивов того, что происходило между нами, поэтому в душе надеялась, что когда-нибудь это изменится. Разумеется, само собой. Разумеется, чудесным образом. Вот поэтому удивилась и обрадовалась, когда сестра попросила у меня разрешения приехать к нам в гости. Может быть, когда-нибудь потом...

   Обрадованная, я выскочила из-за стола, подбежала к ней и обняла, а когда немного успокоилась, то произнесла пылкую речь. Суть ее состояла в том, что приезжать сестра может в любое время, потому что я всегда любила и по-прежнему ее люблю. Договорились созваниваться и постараться не терять друг друга. Мне тогда казалось, что сестра так же счастлива нашему примирению, как и я.

   Однако прошло еще несколько лет, прежде чем мы увиделись. В нашей же жизни все оставалось по-прежнему. Дети уже были в выпускном классе, много занимались с репетиторами, мечтали поступить в московский вуз. Муж успешно и довольно быстро продвигался по службе. Минусом было лишь одно: иногда приходилось выезжать в длительные командировки. Работа отнимала много сил, он стал еще более замкнутым и неразговорчивым, а по вечерам все чаще и чаще рано ложился спать. Явное невнимание ко мне в то время я готова была оправдывать до бесконечности, потому что любила его по-прежнему. Но несколько месяцев назад в нашей жизни все чудесным образом изменилось, потому что произошло нечто очень и очень важное.

   В то время только стали появляться так называемые лесные школы для детей. Все, желающие пожить хоть пару недель в новой обстановке, почувствовать себя самостоятельными и, самое главное, освободиться от часто назойливой опеки родителей, мечтали туда попасть. В этих школах ребята не только учились, но и набирались здоровья, проводя большую часть свободного времени на свежем воздухе.

   Наши дети исключением не были. Мы с мужем тоже посчитали, что отдых от репетиторов и дополнительных занятий им не повредит, поэтому двухнедельные путевки были приобретены. За пару дней до их отъезда неожиданно позвонила сестра. Она сообщила, что у нее неожиданного образовался отпуск, и спрашивала, может ли приехать. Я с радостью согласилась.

   Такой милой и спокойной я не видела сестру никогда. Она тут же пресекла мои попытки как-то развлечь ее, помочь сориентироваться в культурной жизни города, заявив, что с этим пустяковым делом справится сама. А я была и рада, потому что, будучи на шестом месяце беременности, чувствовала себя не всегда хорошо. Эта беременность была особенной: муж сам попросил родить еще одного ребенка. Сначала я очень удивилась, а потом обрадовалась, решив, что он повзрослел, возмужал, понял, осознал и, наконец-то, захотел...

   Эти месяцы были счастливейшими за все время нашего благополучного, в общем-то, брака: муж, как и в первые месяцы совместной жизни, демонстрировал чудеса заботы и внимания, а мои любимые мальчики взяли на себя большую часть работы по дому. И чудо: за это время у мужа не случилось ни одной командировки.

   До сих пор не знаю, чем на самом деле была вызвана эта просьба. Спросить так никогда и не решилась: боялась, видимо, услышать то, что могло окончательно меня добить. Хотя, по правде говоря, после всего произошедшего с нами добивать было уже некого: меня прежней просто не стало.

   Через несколько дней после приезда сестры мне пришлось среди рабочего дня вернуться домой за документами, которые брала, чтобы подготовиться к совещанию, и которые второпях забыла утром. Я спокойно зашла в квартиру, еще не зная, что за порогом остается вся моя прежняя жизнь. Новая началась с тихих звуков нежной и завораживающей музыки, которая никогда раньше не звучала в этом доме.

   Я подошла к двери кабинета и приоткрыла ее. Мой муж и моя сестра лежали на диване и были настолько поглощены друг другом, что сразу и не заметили моего появления. Он, облокотившись на диванную подушку и положив голову на руку, смотрел на лежащую перед ним женщину и просто светился от счастья. Другая рука по-хозяйски расположилась на ее груди. А на одном из пальцев тускло поблескивало когда-то давно надетое мной кольцо.

   Такими жадными глазами муж на меня не смотрел никогда, я поняла это сразу. Потом приоткрытая дверь все же привлекла его внимание. От неожиданности он сначала замер в той же позе, потом поднял голову и, не стирая с лица свою проклятую улыбку, целую долгую минуту смотрел уже в мои глаза. Смотрел и по-прежнему улыбался...

   Не знаю, откуда появились силы, чтобы молча прикрыть дверь, забрать оставленную в коридоре папку и выйти. Не совсем ясно помню, как добралась до работы, отчитывалась на совещании, отвечала на чьи-то вопросы, а после ухода сотрудников долго-долго сидела в своем кабинете, пытаясь осознать случившееся. Домой вернулась поздно, но не застала там ни мужа, ни сестры. Он пришел под утро и, не заходя ко мне, сразу же прошел в кабинет. А я, без сна промаявшись в пустой комнате детей, утром встала и на подкашивающихся от усталости ногах отправилась на работу, откуда через два часа меня и увезла скорая. Ребенка спасти не удалось.

   Из одного отделения больницы я плавно перекочевала в другое, где и пробыла достаточно долго. Муж и дети навещали меня часто. Дети о чем-то рассказывали, а он молча сидел в стороне, стараясь не встречаться со мной взглядом. Незадолго до выписки муж все же пришел один. Говорил долго и убедительно, вспоминая все хорошее, что было в нашей жизни. Потом сказал, что эта неделя ровным счетом ничего не стоит, поэтому и не сможет перечеркнуть нашу долгую и счастливую семейную жизнь.

   В это время я, укрытая до подбородка одеялом, лежала на узкой больничной кровати и внимательно вглядывалась в идеально белый потолок, пытаясь найти там несуществующие пятна и трещинки. Посмотреть в глаза стоящего рядом человека было выше моих сил. А думала я, что, наверно, он, как всегда, прав, что измену надо простить и постараться как можно скорее забыть о ней, потому что надо помнить о мальчиках и не испытывать на прочность еще неустойчивую детскую психику. В конце концов, безгрешных людей нет, а сестра сама могла подтолкнуть его к этому. Я, по уже давно устоявшейся привычке, искала очередное оправдание поступку моего идеального во всех отношениях мужа и, конечно же, находила.

   Но тут мое, видимо, все еще больное сознание из потока его слов вычленило лишь одно: неделя. Я повторила его вслух несколько раз, даже покатала языком, пытаясь вникнуть с суть, а когда вникла... Ох, не зря говорят, что молчание – золото. Лучше бы он молчал! В один миг память услужливо подкинула мысли и о его длительных командировках, и о неожиданном появлении сестры именно в то время, когда детей не оказалось дома. А его неожиданная просьба родить еще одного ребенка? И это случилось, когда он окончательно охладел ко мне! Значит, все это время... мой третий мальчик... я перед тобой виновата... Мысли, цепляясь одна за другую, путались в голове, и не было сил остановить это безумие. Вдруг стало невыносимо холодно, я задрожала. О том, что произошло позднее, лучше не вспоминать.

   Не знаю, что из всего, пришедшего мне на ум в эти минуты, было правдой, а что нет, но мысль, из-за которой я и попала в это отделение, мысль о ребенке, смерть которого лежит на моей совести, вновь вылилась в жестокую истерику. О том, что это был именно мальчик, мы уже знали. И мои переживания, и мои слезы, и бессонная ночь, и нежелание взять себя в руки и тем самым защитить живущее во мне дитя – все это привело к легко предсказуемым последствиям. И в этом виновата была только я, не сумевшая вовремя отбросить вмиг ставшее ненужным прошлое и понять, что же в этом мире является истинно ценным. И это был явно не муж, не сумевший или не захотевший оградить меня, носившую его ребенка, от нестерпимой боли. Когда-то казалось, что за долгие годы я хорошо узнала человека, называвшегося моим мужем, теперь же была уверена, что не знаю о нем ровным счетом ничего.

   Он больше не появлялся до самого дня выписки. А я, хоть вскоре и покинула больницу, еще долгое-долгое время не могла избавиться от этих мыслей. Они, казалось, навсегда поселились в моей больной и грешной голове. Муж так и не оставил меня ради сестры, хотя это было первым, что я ему предложила. Мы несколько раз пытались начать семейную жизнь заново, но из этого ничего не получилось: я так и не смогла заставить себя лечь в одну постель со ставшим вдруг чужим человеком. Войти в его кабинет так и не смогла тоже. Он остался жить там, а я окончательно перебралась в общую когда-то спальню и врезала в дверь замок. Так мне было спокойнее, хотя на мое спокойствие никто и не покушался.

   Со временем мы научились жить рядом, но не вместе. Он по-прежнему оставлял деньги в вазочке на кухне, я по-прежнему готовила завтраки и ужины, но за одним столом мы больше не сидели никогда. Дети отлично окончили школу, поступили в московский вуз и поторопились перебраться на снятую мужем квартиру. Каждое лето они находили какие-то занятия вне дома, поэтому виделись мы крайне редко. Видимо, мальчикам тоже было тяжело находиться на развалинах того, что считалось некогда счастливой семьей. Бывали дни, когда и мужа я видела только утром из окна. Он неторопливо выходил из подъезда, садился в машину, и теперь у него никогда не возникало желания обернуться и помахать рукой мне на прощание. Наше время прошло.

   Я лечилась у того же доктора еще несколько раз. Лечилась и у других. На какое-то время мысли о моей вине и нерожденном сыне отступали, но потом все начиналось сначала. Дети окончили с красными дипломами вуз и тут же уехали, приняв предложение работать в другой стране. С нами, конечно же, не посоветовались даже ради приличия, просто поставили перед фактом. Обижаться было глупо: они, казалось, всегда знали, как и что надо делать, и чуть ли не с детского сада были самостоятельными в принятии решений. Когда-то я этим даже гордилась.

   Так безрадостно прошло несколько лет. И мы оба, кажется, с этим смирились. Потом заболел муж, ему предложили сделать операцию, он согласился. Мне же об этом сухо и буквально на ходу сообщил в самый последний момент. В это нелегкое для него время я заставила себя забыть обо всех обидах, ежедневно навещала, даже осмелилась несколько раз погладить его руку. Помню, как было трудно в первый раз начать разговор. Я часто замолкала, а он смотрел на меня измученными болью глазами, виновато улыбался и тоже молчал.