Текст книги "И снова декабрь (СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

   Бывает день дороже года,

   Бывает год не стоит дня...

   Сергей Соколов

   Не торопясь, потому что спешить было уже некуда, Быстров сошел с поезда и вскоре уже шел по центральной улице Городка. Здесь все было по-прежнему узнаваемо и мило сердцу. Ближе к окраине двухэтажных домов становилось все меньше, и вскоре он уже шел по улице, сплошь застроенной частными домами. Разросшиеся деревья, высаженные по обеим сторонам широкой дороги, скрывали, как чрезмерный макияж стареющей женщины, истинный возраст потемневших от безжалостного времени и словно врастающих в землю серых деревянных построек. Однако Быстров этого, казалось, не замечал: Городок по-прежнему казался ему красивым. Иным он, разумеется, и не мог быть: здесь прошло детство Егора, отсюда ушел он во взрослую жизнь.

   Первые годы Быстров старался приезжать к деду как можно чаще, но после женитьбы и рождения ребенка отпуска стал проводить то на море, то у родителей жены, которые жили в Краснодарском крае и могли гарантировать его дочери солнце и фрукты в неограниченном количестве. В те годы жил Быстров на Урале, где хорошей погодой люди избалованы не были, поэтому считал своим долгом обеспечить семье полноценный отдых. Домой же предпочитал звонить, подолгу разговаривая с дедом обо всем и ни о чем. Пару раз дед приезжал к нему, но уже через пару-тройку дней начинал изнывать от безделья в двух комнатушках старой пятиэтажки и мечтал поскорее оказаться дома, где находил тысячи дел, чтобы занять не привыкшие к безделью руки.

   Свернув влево и поднявшись на горку, Быстров дошел до нужной улицы. Идти по ней, утопающей в зелени, в другое время было бы приятно, но ни о чем таком Егор не мог даже думать, потому что ему предстояло войти в дом, где его некому было ждать: дед был уже похоронен. А вот теперь чувство вины перед родным человеком, которому, по правде говоря, мог бы уделять и больше внимания, не покидало его. С такими невеселыми мыслями Быстров и остановился у небольшого домика с резными ставнями.

   Калитка не была закрыта на задвижку, но на двери дома висел старенький замок. Рука Егора привычно потянулась к потайному месту на знакомом до последнего гвоздика крыльце, где всегда лежал ключ. Он оказался на месте. В доме царил полумрак. Быстров поторопился открыть ставни, и поток солнечного света залил две небольшие комнаты и кухню с настоящей русской печью, на которой когда-то так хорошо спалось. Все было прибрано, полы вымыты, казалось, что дом еще не осознал смерти хозяина, поэтому спокойно ждал его шаркающих шагов и тихого покашливания заядлого курильщика.

   Быстров умылся холодной колодезной водой, переоделся, прилег на диван, и снова мысли о скоротечности жизни забродили в его голове. Казалось бы, совсем недавно вот в этой самой комнате он принял первое трудное решение. Мать Егора, дочь деда, всегда была женщиной болезненной, и когда врачи порекомендовали ей сменить климат, то на семейном совете было решено, что так тому и быть. Однако Егор ехать наотрез отказался, заявив, что без него родителям на первых порах будет легче, да и деда оставлять одного было негоже. А через год-два, если матери станет лучше на новом месте, то они с дедом продадут дом и приедут.

   После долгого обсуждения все согласились с доводами Егора, однако судьба распорядилась иначе. Мать на новом месте прожила чуть больше года, а отец после ее смерти возвращаться в Городок не захотел. Поначалу Егор раз в месяц получал от него письма, в которых родитель обещал в скором времени забрать их к себе, но потом письма стали приходить все реже и реже, да и о переезде в них уже не было ни строчки. Об этом как-то и решился Егор поговорить с дедом.

   Старик, не прерывая, внимательно выслушал внука и задумался.

   – Ты вот что, не суди его, я ведь не сужу, – наконец заговорил он, усаживаясь у печи и потирая ладонями постоянно ноющие колени. – Жизнь – она штука серьезная, иной раз сразу и не поймешь, что в ней хорошо, а что плохо.

   – Добрый ты, дед! Всех норовишь оправдать! Вот и сейчас будто не понимаешь, что он и тебя, и меня бросил, – рассердился Егор.

   – Так сразу и бросил! – ворчливо ответил дед. – Я есть у тебя, а ты – у меня, да и не на улице чай живем, угол свой имеем.

   – Прибился, наверно, там к какой-нибудь, а написать боится, – предположил Егор.

   – А если и так, то что? Он на доченьке моей по любви женился, знал, что больная, а все одно женился. И до последнего часа за ней ухаживал. Слова худого я о нем не скажу.

   – Дед! – едва не сорвался на крик внук. – Как ты не понимаешь? Он же маме о любви говорил, чего ж так быстро другую нашел?

   И как надо было ответить на этот вопрос? Где найти слова, чтобы объяснить почти ребенку хоть что-то о жизни, любви, цене слов и обещаний? Старик этого не знал. Он все ниже и ниже опускал голову, чтобы не было видно глаз, блестевших от непролитых слез, но Егор терпеливо ждал, и ему пришлось ответить:

   – Устал он, внучек, устал. Вот и захотел новой жизни. Без боли, без страданий, спокойной...

  Старик и сам понимал, что не такого ответа ждал Егор, но подсластить пилюлю не захотел, ведь только так можно было хоть что-то объяснить.

   – А мы, значит, в эту новую жизнь не вписываемся, потому что отец устал? – произнес каким-то неживым голосом внук и вышел из кухни.

   Дед знал, куда он пошел. На огороде, за сарайчиком, стояла скамейка, где Егор мог сидеть долго, зная, что старик его не потревожит. Своих слез они старались друг другу не показывать.

  В тот вечер Егор до темноты не возвращался домой, раздумывая над словами деда. Много из услышанного он понять так и не смог. Что это за любовь такая, если сегодня человек любит, а завтра о том и не вспоминает? А сам Егор? Разве он не дорог отцу? Почему же он с сыном не захотел обо всем поговорить, все объяснить? И как ему, Егору, жить дальше, чувствуя себя ненужной вещью, которую за ненадобностью и выбросить не жалко?

   Время подходило к обеду, пора было отправляться на кладбище. Быстрову не надо было ни у кого спрашивать, где находилась могила деда, потому что он мог лежать только в одном месте: возле своей любимой Машеньки. Бабушку Егор никогда не видел, она умерла задолго до его рождения. Врачи сказали, что у нее внезапно остановилось сердце, что так изредка случается и с молодыми людьми.

   Иногда поздним вечером, думая, что внук уже спит, дед, стоя в своей комнате перед портретом жены, вполголоса разговаривал с ней. Услышав это в первый раз, Егор был поражен тем, что старый уже человек говорит о любви. Он-то думал, что любовь – это удел молодых, что только они говорят разные глупости, когда зачем-то хотят друг другу понравиться.

   Подслушивать было нехорошо, подслушивать было стыдно, но Егор ничего не мог с собой поделать, потому что дедовы горькие слова завораживали его. В кино, где Егор ни один раз слышал любовные признания и клятвы героев, он понимал, что это была лишь игра, а здесь перед ним открывалось нечто иное: настоящее и очень-очень личное.

   – Машенька, – говорил дед, тяжело вздыхая, – как же тяжко без тебя! Столько лет уж прошло, а я все о тебе, любви моей единственной, думаю. Вспоминаю, как счастлив был. Сосед вон машину купил, говорит, что счастлив. А жена его на базаре в воскресенье две тысячи нашла. Тоже, видать, обсчастливилась. Да разве ж это счастье?

   Не понимаю я нынешних людей с их счастьем. Вот помню, как на первом свидании у тебя руки замерзли, зима тогда холодная была, а я их на груди своей отогревал. Помню, как любил тебе косу расплетать, волосы расчесывать, как утром просыпался и твое дыхание слушал. Вот это и было счастье, а другого у меня в жизни не случилось. Да и не надобно мне было больше ничего. Спасибо, Машенька, что во сне ко мне часто приходишь. Ты да внук – вот две мои радости. А я хоть сейчас готов к тебе пойти, только вот Егорку негоже сиротой оставлять, мал он еще, несмышленыш совсем.

   До конца речей деда Егор никогда выдержать не мог. Он укрывался одеялом с головой и нередко плакал от жалости к себе, деду, незнакомой ему бабушке. Да что ж это за любовь такая, вокруг которой все крутится? Нет, не надо ему никакой любви. Ни такой, как у отца, ни такой, как у деда. И от той, и от другой ничего не остается кроме душевной боли. Ему же хотелось лишь спокойствия, и он был уверен, что в его жизни оно будет.

   Хоть лето и подошло к концу, но солнце палило нещадно. Егор, вернувшись с кладбища домой и еле передвигая ноги от усталости, вошел в калитку. Все-таки тяжелое это дело – прощание с близким человеком. На кладбище Егор сел возле родных могил на скамеечку, которую они соорудили еще не так, казалось бы, давно вместе с дедом, и долго рассказывал ему о своем житье-бытье. Правда, рассказывать особо было и нечего, но Егор старался не упускать даже самых малых подробностей: дед всегда любил долгие обстоятельные разговоры с внуком.

   Гостей Егор не ждал, зато они, как оказалось, его ждали. На крылечке сидела соседка. Все ее звали теткой Аришей, была она значительно моложе деда, но с годами, в отличие от него, почти не менялась, оставаясь по-прежнему деятельной и говорливой. Рядом с ней сидел белобрысый мальчик лет семи и внимательно смотрел на Егора.

   – Ну, здравствуй, касатик, – заговорила тетка, вставая, – чего ж ты к деду один пошел? Мог бы и меня покликать, вместе бы сходили. Я ведь вам не чужая, всю жизнь рядом прожили.

   – Извини, тетка Ариша, – легко повинился Егор, – как-то не подумал. Дорога длинная была, устал очень. Еще сходим.

   Он подошел к старушке и обнял ее. Сделать это было нетрудно, потому что не так часто встречаешь в жизни людей, которые любят тебя только за то, что ты есть на этом свете. А тетка Ариша, он знал это наверняка, именно так его и любила.

   – Как только вижу тебя, – отстраняясь и внимательно осматривая Егора, проговорила старушка, – так мне и кажется, что еще немного подрос. А может, это уж я от старости вниз расту? Это ты в прадеда своего такой уродился. Вот был мужик так мужик, чистый гренадер! Сейчас таких редко встретишь. Все девки от него глаз отвести не могли.

   Егор грустно улыбнулся: эти самые слова от тетки Ариши он слышал при каждой встрече, поэтому и подыграл.

   – И ты тоже?

   – А как же, и я! Как родилась – так и влюбилась, – невеселым голосом закончила тетка свою часть их своеобразного ритуала. – Да не о том, Егорка, сегодня речь: такая беда пришла! Не стало деда твоего, а моего дорогого соседа.

   – Да, беда так беда, – уныло ответил Егор, – не ожидал я этого.

  Соседка вытерла уголком платка глаза. Оба надолго замолчали.

   – Что ж мы стоим? – спохватился, наконец, Егор. – Заходите в дом, правда, угостить нечем: до магазина еще не дошел.

   – Так мы же и пришли на обед позвать. Внука вот мне на лето дочь прислала, вдвоем и приглашаем. Приходи, дедушку помянем, посидим, поговорим.

  Егор согласно кивнул головой.

   – Через час ждите.

   Когда он появился на пороге дома соседки, то увидел, что стол уже накрыт. Егор протянул пакет с продуктами хозяйке, но она замахала руками.

   – Ишь, чего выдумал! Домой все заберешь. Садись уж, стынет все.

  Он не стал спорить и положил пакет на край стола, взяв из него лишь бутылку водки.

   – Наливай, тетка Ариша, помянем деда. Сама знаешь, был он для меня роднее всех родных.

   Хозяйка налила ему полную рюмку, а себе лишь плеснула на донышко. Выпили молча, и так же молча старушка подвинула ему тарелку с борщом. Егор принялся было есть, но тут же отложил ложку: аппетита не было.

   – Я так понимаю, что похоронами занималась ты? Спасибо тебе большое. Об этом завтра подробнее поговорим.

   – Я, – тетка согласно закивала и ласково погладила мальчика по голове, – да внук еще. Он и дом в порядок привел, и полы вымыл. Ему скажи спасибо. Он деда твоего любил. Свой-то отец семью бросил, вот Павлуша как летом приезжал, так к деду все и льнул.

  Егор серьезно посмотрел на мальчика и, как большому, протянул ему руку.

   – Спасибо, Паша!

  Потом тетка рассказала, как заволновалась, когда поняла, что дед второй день не выходит из дома. Врачи сказали, что старик умер легко, во сне. Лето, жара... Вот поэтому и похоронили, не дождавшись внука.

   Егор встал из-за стола.

   – Пойду я, тетка Ариша. Не обижайся, но не могу есть. Приду завтра, поговорим обо всем.

  Старушка, не отвечая, лишь жалостливо кивнула головой. Егор дошел до двери, хотел было выйти, но обернулся и обратился к внуку Ариши:

   – Послушай, Паша, у тебя есть мечта?

  Мальчик недоуменно вскинул на него глаза и растерянно пожал плечами.

   – Говори, не стесняйся, – подбодрил его Егор, – когда я был таким как ты, то тоже любил помечтать. Хотел поскорей вырасти и купить большой пароход, чтобы с дедом плавать по морям-океанам.

   – Нет, – мальчик несмело улыбнулся, – пароход не хочу. У нас и моря-то рядом нет. Я хочу велосипед. Самый красивый, чтоб ни у кого такого не было.

   – Хорошо, завтра же такой и купим, – пообещал Егор и вышел.

   На другой день он переделал много дел: с самого утра еще раз сходил на кладбище; щедро расплатился с теткой Аришей; купил Паше обещанный велосипед; заказал старушке дрова на целую зиму; заплатил, чтоб эти дрова распилили, накололи и уложили; подправил покосившуюся калитку. Последнее дело, посещение риэлтора, он отложил на утро следующего дня, потому что поезд уходил только вечером. Егору хотелось, чтобы дом был сдан квартирантам на один год, а по истечении этого срока он планировал приехать и в последний раз остановиться в нем, чтобы без спешки выбрать и поставить деду памятник. После этого дом можно будет продавать.

   День, оказавшийся таким долгим и тяжелым, наконец-то подходил к концу. Егор уже собирался лечь спать, когда услышал стук в дверь. Он открыл и увидел на пороге Пашу.

   – Вы не спите еще? – тихо спросил он и от смущения потупился. – Я поговорить хотел.

  Егор молча посторонился, пропуская его в комнату, потом сел на диван и жестом предложил мальчику занять место в кресле напротив.

   – Что-то с велосипедом? – спросил он, улыбаясь.

  Мальчик был излишне робок, хотя, может быть, он был таким только с Егором.

   – Я хотел спросить, можете ли Вы жениться на маме? Она хорошая, правда, – заторопился он, – очень хорошая, только горемычная. Это бабушка так говорит.

   Вот так вопрос! Егор закусил губу, боясь рассмеяться и тем самым обидеть мальчика. Но отвечать все-таки было надо.

   – А почему ты решил, что нам надо пожениться? Взрослые люди сначала влюбляются, а потом женятся. А мы с твоей мамой не любим и никогда не любили друг друга. Она любила твоего папу, а я – свою жену.

   – А вот и нет! – горячо возразил мальчик и уже без всякой робости посмотрел в глаза Егора. – Бабушка говорила, что мама Вас всегда любила, а Вы уехали учиться.

   Егор растерялся: хороша новость! А потом рассердился на тетку Аришу, которая забивает ребенку голову разными глупостями. Однако осторожно пожал плечами и ответил даже без намека на улыбку:

   – Прости, но она мне об этом никогда не говорила. Я и не знал ни о какой любви.

   – Видите, видите, – казалось, мальчика воодушевил его ответ, – Вы не знали, а теперь знаете! Можно, я позвоню маме и попрошу ее приехать? Вы на нее посмотрите и сразу полюбите.

   И как о таких вещах разговаривать с ребенком? Егор, как и дед в свое время, этого не знал, поэтому и ответил предельно честно:

   – Паша, друг ты мой милый! Мне жаль, что я в то время был настолько глуп, что ни о чем таком даже не догадывался. Только вот и сейчас ничего у нас с твоей мамой не получится: я завтра уезжаю. А твоя мама еще встретит хорошего человека. Она умная и очень красивая, я помню.

   Он и вправду помнил худенькую соседскую девчонку с тугими косичками, которая при случайной встрече опускала голову и старалась быстрее прошмыгнуть мимо. Егор и внимания не обращал на эту пигалицу: мало ли их подрастало у соседей. А она, по словам тетки, его любила. Вот так, ни больше, ни меньше...

   – Вы хороший, – расстроено пробормотал мальчик, – я думал...

  Он хотел еще сказать, но не смог и, не прощаясь, торопливо вышел из комнаты. Егор задумчиво покачал головой, закрыл дверь и лег. Спать совершенно расхотелось. Мысли снова вернули его в прошлое.

   * * *

   До окончания института оставался год. Учился Егор хорошо, с однокурсниками ладил, хотя очень близко так ни с кем и не сошелся. Отношениям с девушками большого значения не придавал, потому что из-за постоянных подработок свободного времени оставалось катастрофически мало. Однако молодость все же брала свое, и он пусть не так часто, как хотелось бы, но выкраивал часы для новых знакомств, встреч, при этом головы никогда не терял и ни о какой любви даже не задумывался. Многие из девушек, видя такое отношение и не желая тратить время попусту, молча отходили в сторону. Его это устраивало абсолютно. И лишь одна задержалась рядом с ним дольше, чем другие.

   – Хорошо, что ты такой спокойный, – сказала она Егору после пары месяцев редких встреч. – С тобой я поверила, что парень и девушка могут просто дружить.

   – Я, значит, спокойный... – протянул Егор, улыбаясь. – Это как?

   – А то ты не знаешь, как! Руки не распускаешь, глупых намеков не делаешь. И поговорить с тобой есть о чем.

   – В кино иногда водишь, мороженым угощаешь, – продолжил он. – Обыкновенный тюфяк, одним словом. Придется, видимо, нам с тобой раздружиться, а мне познакомиться с девушкой, которая будет смотреть на меня, как на парня.

   – Я ничего подобного не говорила. Откуда такие выводы?

  В голосе девушки звучало искреннее недоумение. Егора же этот разговор начинал забавлять все больше.

   – Если я ничем от подружек не отличаюсь, так зачем тебе такой?

  Она на минуту задумалась, но ответила честно:

   – Как зачем? Ты хороший, и мне нравишься.

  Егор хмыкнул и положил руки ей на плечи.

   – Все-таки, значит, нравлюсь. А ты знаешь, что делают парень и девушка, если друг другу нравятся? Не знаешь? – деланно удивился. – Для начала целуются.

  Он обнял ее и поцеловал. Она, как оказалось, совершенно не была против

   – Я глупая, да? Скажи! Скажи же! – шептала девушка, прижимаясь к нему, такому большому и сильному.

   – Совсем немного, – тут же, слегка усмехнувшись, успокоил он подругу и снова поцеловал ее.

   А еще через три месяца она сообщила, что беременна. Егор над ответом, казалось, и не раздумывал: казался таким же спокойным, каким и был всегда.

   – Ну что ж, – он взял девушку за руку и легонько сжал ее, – поженимся, раз такое дело. Не бойся, милая, я тебя не обману и своего ребенка не брошу.

  Она в знак согласия кивнула головой и заплакала.

   Девушка и сама не знала истинную причину своих слез. Может, это были слезы радости от осознания того, что их ребенок не будет расти без отца. А может, слезы горести, ведь даже в эти волнительные для каждой женщины минуты она не услышала от будущего мужа слов любви. Ни одного! Конечно, девушка знала, что Егор презрительно называет их любовным чириканьем и считает чепухой, что главным в жизни считает, как он ни единожды заявлял, не слова, а поступки. Наверно, так оно и есть на самом деле, но все же, все же... Ей, как и всем женщинам на этом белом свете, очень хотелось быть любимой, единственной и услышать слова, которые можно будет помнить всю жизнь. Как жаль, что он этого не понимал!

   А Егор молча обнимал будущую жену, осторожно вытирал ей слезы и убеждал сам себя, что все у них будет хорошо, потому что то, что они собирались сделать, было абсолютно правильным и честным по отношению друг к другу и будущему ребенку. А еще был рад, что сумел все решить без ненужных ему любовных страданий, сохранив ясную голову.

   Дочери исполнилось шесть лет, когда они разошлись. Причин было несколько. Во-первых, после переезда семьи на Урал, где Быстрову предложили хорошую должность и соответствующую зарплату, жена все больше времени стала проводить у своих родителей, а потом и вовсе отказалась вернуться, объяснив это тем, что ребенку нужен теплый климат. Во-вторых, она так и не смогла привыкнуть к жизни с Егором.

   Все у них было ровно, гладко, он и голоса на нее не повысил ни разу, и отцом хорошим был. Вот только молодой женщине хотелось особой теплоты в отношениях, ласковых слов, а ничего этого не было и в помине. Даже прибившаяся к ним кошка то и дело просила, чтоб ее по шерстке погладили, что уж говорить о молодой женщине... Иногда ей казалось, что исчезни она, муж о ней и не вспомнит. От таких мыслей становилось грустно и хотелось плакать.

   – Егор, – спрашивала она в такие минуты, – как ты думаешь, мы с тобой хорошо живем?

   Быстров вздыхал: в последнее время подобные разговоры случались все чаще и начинали его раздражать.

   – Я в чем-то виноват? Прости, исправлюсь, – бормотал он ставшие привычными слова и опять вздыхал.

   – Я не могу больше так жить! – взрывалась она. – Ты опять делаешь вид, что ничего не понимаешь! Скажи, можешь ты хоть иногда, хоть раз в неделю обнять меня просто так, а не по какому-нибудь поводу? А поцеловать? Нет, не можешь! У тебя желания такого как не было раньше, так нет и сейчас. Мне от телевизора больше радости. А ты чужим был, чужим и остаешься.

   Щеки жены быстро становились мокрыми, и Быстров, понимая, что хорошо бы было обнять ее и успокоить, но отчего-то этого не делая, вставал и начинал ходить по комнате из угла в угол. Потом, остановившись возле нее, плачущей, говорил тихо и устало:

   – Я такой, какой есть, и ты видела, за кого выходила замуж. Я забочусь о тебе и дочери, по ночам к соседу бегать, как мне кажется, тебе тоже не надо. Других женщин у меня не было, нет и в дальнейшем, уверяю тебя, не предвидится, живем без скандалов. Что же тебе еще нужно, милая?

   – Любви, – шептала она прерывающимся от слез голосом. – Хочу, чтоб ты меня любил. Хоть немного.

  Егор, не желая в очередной раз втягиваться в этот уже изрядно надоевший ему разговор, пожимал плечами и выходил из комнаты. Не извиняться же ему было за нелюбовь? Он на самом деле не понимал, почему нельзя жить без нее. Просто, доверительно и спокойно.

   Было в его семейной жизни одно маленькое светлое пятнышко – дочь Аленка. К ней он и направлялся, зная, что надо только немного подождать: через час-полтора жена обязательно подойдет к нему и извинится. И тогда он наконец-то сделает то, что для нее, по какой-то неведомой ему причине, было жизненно важным: обнимет без какого-то особого повода и молча погладит по волосам. А потом опять дома будет тихо и спокойно. До следующих слез.

   Спрашивается, откуда же им было взять эту самую любовь? Оба, вступая в брак, об этом подумать забыли. Все в точности, как в русских народных сказках: женился Иван-царевич на своей ненаглядной – и все, сказочке конец. Подразумевается и в сказке, и в жизни, что дальше все будет хорошо. А ничего хорошего, хоть жди, хоть не жди, может так и не случиться, потому что сказочке-то конец.

   И неизвестно еще, как Иван-царевич со своей Василисой ладил. У него хоть были пиры, охота, дружина верная; умел, наверно, душу отвести. А поскольку у Быстрова ничего кроме семьи и работы не было, то ему часто казалось, будто проживает он какую-то не свою жизнь. В ней и жена была чужой, и даже место, где он жил, тоже было чужим. Как бы то ни было, одно Егор знал точно: инициатором развода он не станет.

   Когда Быстров получил письмо, в котором жена просила дать ей развод, то нисколько не удивился: все к этому шло. После свадьбы они довольно долго и старательно пытались слепить то, что можно было бы с большой натяжкой назвать семьей, но ничего толкового из этого так и не получилось.

   Странно бывает в жизни: ни того, ни другого нельзя было назвать плохим человеком, а вот поди ж ты... Так и остались они в судьбе друг друга людьми случайными, у которых, по злой иронии судьбы, всего лишь оказались рядом места в театре, где шел очередной спектакль о чужой счастливой любви.

   А сейчас жена писала, что не держит на Егора зла; что во многом виновата сама; что с дочерью он может общаться столько, сколько захочет; что она откажется от алиментов, если он выплатит ей определенную сумму денег. Оказалось, что родители решили продать свой дом и купить более просторный, чтобы и для нее с дочерью было место. И хотя названная сумма очень даже впечатлила Быстрова, согласие им было дано сразу же. Пришлось, конечно же, влезть в огромные долги, но деньги для жены все же были собраны, а когда развод состоялся, то оба почувствовали облегчение.

   С дочерью Егор всегда находил общий язык, так было и сейчас.

   – Папочка, ты только не плачь, – говорила она так, как будто когда-то видела его слезы, – я на все лето буду к тебе приезжать. Я маме пока не говорила, но, когда вырасту, буду с тобой жить.

  Он согласно кивал головой и через силу улыбался, понимая, что пройдет какое-то время, и дочь уже не будет так в нем нуждаться, а ее слова – это всего лишь слова ребенка, тоскующего по своему отцу.

   – Мы можем уже сейчас поговорить о том, чем будем заниматься летом, – бодрым голосом ответил он.

  Дочь тут же начала увлеченно рассказывать о своих планах, а Быстров прикрыл глаза и слушал ее голос. Такой далекий, такой родной... Это было единственно ценное, что у него осталось после неудачной попытки создать семью.

   Получив развод, Быстров так и остался одиноким, не желая связывать себя второй раз семейными узами. Большая любовь, по которой он мог бы это сделать, так и не случилась, о чем Егор не жалел совершенно. Да и жалеть-то было не о чем: таких, как он, на свете проживало немало, и говорить о том, что жилось им плохо, было бы, по крайней мере, неразумно.

   Правда, одни без устали скакали из постели в постель, ища там эту самую любовь, пока не успокаивались в чьих-то объятьях, найдя, а может, и не найдя желаемое, а лишь устав от самого процесса поиска. Другие, к которым относил себя Егор, по этому поводу не расстраивались абсолютно и жили спокойной размеренной жизнью, принимая все уготованное судьбой, считая, что если что-то и должно будет случиться, то оно обязательно случится и без каких-либо усилий с их стороны.

   ***

   В последнее время Егор старался как можно меньше находиться дома, потому что одиночество порой становилось просто невыносимым. В такие минуты ему хотелось с кем-то поговорить, рассказать обо всем, что накопилось в душе, но такого человека, увы, не существовало. Нет, друзья-приятели были. Было кого пригласить в гости и к кому сходить в гости, но разговоров на личные темы Егор не любил и всегда старался избегать.

   Ближе всех он сошелся с Костей Лобановским, который нравился ему тем, что в душу с ненужными вопросами и советами не лез и своими тайнами делиться тоже не торопился. Был он холост, жениться не собирался. Девушки его любили за легкий нрав, да и он, кажется, любил их всех, но ни с одной не заводил хоть сколько-нибудь длительных и серьезных отношений.

   – Холостяком родился, холостяком и помру, – гордо заявлял Лобановский каждому, кто интересовался его сердечными делами.

   – Ничего, – смеялись женатые, – придет и твое время: раньше невесты в загс прибежишь.

   – Не бывать такому, – Лобановский картинно закатывал глаза. – Бабка моя любимая, Александра Гавриловна, говорила, что Бог не без милости, на его милость в этом деле только и уповаю. Верю, что минет меня горькая чаша сия. А бабке верю безоговорочно, она у меня таким философом была...

   И Константин начинал рассказывать очередную историю о своей бабке, которая, как уже давно все друзья знали, начинала любую ссору с дедом словами: «Повезло тебе, Ирод, с женой! Такая умница и красавица досталась, не то что твоя бывшая подружка Лизка, кура подслеповатая...» А так и не замоленный грех деда, по словам Лобановского, состоял лишь в том, что тот, еще будучи холостым, однажды в клубе, увлекшись и сам того не заметив, протанцевал с той самой Лизкой два танца подряд. Этого Александра Гавриловна простить ему так и не смогла, хотя ни на какую любовь между дедом и бабкой в то далекое время даже и намека не было.

   После таких слов дед, словно сбросивший от приятных воспоминаний пару десятков лет, как правило, улыбался, лихо подкручивал усы, заговорщически подмигивал внуку, вытянувшемуся выше него ростом, и шептал тому на ухо очень тихо, чтобы, не дай Бог, не услышала его не в меру разбушевавшаяся жена:

   – А она еще не знает, как меня эта самая Лизка после танцев возле речки целовала! Если б знала – точно не дожил бы я до сегодняшнего дня.

  В эти минуты дед и его уже кое-что понимающий в этой жизни внук чувствовали себя настоящими членами некой секретной организации, страшные тайны которой, конечно же, не предназначались для ушей Александры Гавриловны.

   Таких историй у Кости в запасе было много, и никто толком не знал, была ли в них хоть крупица правды.

   Осень в этом году стояла сухая и теплая. По вечерам в небольшом парке, который находился недалеко от дома Егора, было многолюдно: народ пытался насладиться последними ясными деньками. Слышались звуки музыки, по дорожкам неспешно прогуливались пары. Егор с Костей побродили возле танцплощадки, фонтана, потом решили посидеть в кафе. Свободных мест не оказалось, и они, не сговариваясь, направились к выходу.

   – Настроение ни к черту, – заговорил Костя. – Утром чашку разбил, с котом разругался. Он, паршивец, опять на кухонном столе спал. Позавтракал, потом зачем-то стал старые фотографии рассматривать. До этого было как-то не по себе, а тут совсем накрыло.

   – У меня та же история. Хотел с дочкой по скайпу поговорить, а она так и не позвонила. Хотя бы написала, предупредила, что ее не будет. Что за ребенок!

  Костя бросил удивленный взгляд на друга.

   – Думаешь, мы лучше были?

  Егор, не отвечая, пожал плечами.

   Какое-то время они шли молча, но вскоре Костя нарушил молчание.

   – Хочешь, пойдем ко мне, посидим, выпьем по наперсточку, как говорила моя незабвенная бабка Александра Гавриловна? Завтра свободны, можем себе позволить.

   – Что за радость со мной пить? – улыбнулся Егор. – Позвони какой-нибудь подружке и поправляй себе настроение хоть до утра.

   – Не могу, в сентябре я от них отдыхаю.

   Ну, конечно же... Услышав это, Егор тут же вспомнил, как когда-то давно один из приятелей в разговоре вскользь обронил фразу о том, что в этот месяц Костя с девушками не встречается, вечера, в основном, проводит дома, коротая время за бесконечными разговорами со своим толстым ленивым котом. Объявляет, так сказать, технический перерыв. Причиной такого поведения друга Егор не интересовался, считая, что у каждого свои тараканы в голове, что его тараканы ничем не лучше тараканов друга.