Текст книги "Рассказы веера"

Автор книги: Людмила Третьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

«Полюбить – так королеву, проиграть – так миллион». Шутки шутками, но, похоже, князь Лобанов-Ростовский, сам того не ведая, жил по этому принципу. Во всяком случае, именно русская королева Франции Анна Ярославна могла оспаривать у Марии Стюарт первое место в душе и мыслях князя, но никак не вполне живая, милая, но все-таки очень уж заурядная Клеопатра Ильинична.

Но все будет напрасно – их любовь устоит и лишь окрепнет. А за десять лет счастья и согласия можно заплатить многим: это не станут отрицать ни те, кто нашел своего человека в жизни, ни те, кто с ним разминулся.

...Многое обнаружил Лобанов-Ростовский такого в биографии Анны Ярославны, что раньше не было никому известно. Но дата ее смерти так и осталась невыясненной. По одной из версий, русскую княгиню, потомки которой в восьми поколениях были королями Франции, похоронили в местечке Серии. Там находилось аббатство, где и окончила свои дни удивительная дочь Ярослава Мудрого.

Разумеется, Лобанов-Ростовский ездил туда, расспрашивал монахов, не сохранилось ли каких бумаг, способных документально подтвердить легенды. Но увы! Он узнал только, что надгробие Анны-королевы, как называли ее во Франции, действительно было на территории аббатства. Однако в годы революции чернь, испепеляемая ненавистью не только к живым, но даже к тем, кто ушел в вечность, все сравняла с землей.

...Vestigia semper adora. Чти всегда следы прошлого. Странно, думал князь, это высказывание поэта Публия Папиния Стация датируется концом первого века новой эры. Невозможно даже представить себе, какая бездна времени разделяет нас! Но и тогда, выходит, умные люди понимали: события, маленькие и большие, их связь – это та невидимая, но живая нить, которая связывает поколение с поколением, не давая людям ощущать себя сиротами в мироздании. Откуда мы пришли? Куда уйдем? Нет, любой из нас есть крохотное звено в бесконечной веренице жизней, каждая из которых в назначенный срок передает эстафету другой. Не потому ли мы в этой цепочке будней обнаруживаем тех, кто нам почти по-родственному близок и симпатичен?

                         

Лобанов-Ростовский обожал эту женщину. Как не похожа была она ни на одну из прелестниц, с кем сводила его судьба! И сколько бы пугающих слухов не ходило о ней, князь только посмеивался: это все от зависти, от сознания своей незначительности перед такой красотой и таким характером. Эта Мария стоила князю уйму денег, да и Бог с ними – хорошо, что на них можно купить лишний листок пожелтевшей бумаги, исписанный дорогой ему рукой. Беда в другом, Мария Стюарт, королева Шотландская, старше его ровно на 262 года. «Мы не совпали с ней в веках – не наша в том вина...».

Раздумывая над трагической судьбой Марии Стюарт, русский князь Лобанов-Ростовский не считал, что она жила слишком давно. Каких-нибудь три сотни лет назад он ничего бы не пожалел, чтобы быть ей представленным! Что же такое было в этой женщине, если и сейчас звук ее имени волнует его – здорового и очень даже ловкого с дамами мужчину? Почему всякий разговор с более чем живой и даже очаровательной женой Клеопатрой уже через полчаса заканчивался либо ее истерикой, либо его бешенством? На эти вопросы ответы туманны и уклончивы, но факт остается фактом: ему очень нравится другая женщина – Мария Стюарт.

Александр Яковлевич решил отправиться на ее родину в Шотландию и там искать документы, которые позволят подробнее разобраться в трагической судьбе этой женщины.

Добившись разрешения быть допущенным к самым ценным архивам, он день за днем просматривал старые бумаги с выцветшими, трудно читаемыми строчками. Выручали блестящее знание языка, за столетия, конечно, весьма изменившегося, да чутье азартного охотника, которым князь, видимо, обладал в высшей степени.

«Самоучкам всегда везет», – сказали бы опытные архивариусы. Думайте как угодно! Только Лобанову-Ростовскому из груды слежавшейся бумаги удалось извлечь несколько подлинных, не известных англичанам писем казненной королевы. Вы это как-то можете объяснить?

Трагедия эта случилась столь давно, что ее подробности волновали только странного русского князя, последнего, надо думать, поклонника прекрасной Марии.

...Казалось, все самое тяжелое и мучительное, что только может произойти с женщиной на этой земле, выпало на долю Марии Стюарт: ненависть, предательство, гнетущий выбор между жизнью и смертью.

О ней говорили и писали разное, часто весьма нелестное. Многие современники и историки считали ее дерзкой интриганкой, разжигавшей страсти, заводившей смуту ради достижения собственной заветной цели – короны Англии. Не она ли сама неуемной гордыней и неуступчивостью подписала себе смертный приговор?

Слыша подобные речи от собеседников, с которыми Лобанов-Ростовский делился мыслями о своем идеале, он страшно кипятился и нервничал. Князь защищал шотландскую королеву с такой страстью, словно речь шла о живом человеке, судьба которого висит на волоске, и только его оправдательная речь может помешать случиться непоправимому.

Друзья-соотечественники, зная о «даме сердца» Александра Яковлевича, называли его «четвертым мужем Марии Стюарт».

Шутки шутками, но Лобанов-Ростовский издал на свои средства три тома писем Марии Стюарт, Он собрал большую коллекцию ее портретов, среди которых оказались редчайшие, каких нет в британских музеях. Поистине, это ли не чудо? Через несколько веков после гибели Марии под топором палача к ней были обращены такая мужская преданность и поклонение, каких она не знала при жизни.

...Разумеется, приобретение подобных редкостей требовало и большого времени, и огромных средств. Азарт охотника и сознание ценности находок заставляли Лобанова-Ростовского платить и переплачивать архивариусам, коллекционерам, всякого рода чиновникам, лишая иных претендентов малейших надежд.

Деньги, надо думать, утекали рекой, и мало-помалу она обмелела. Забегая вперед, следует сказать, что Мария Стюарт, находясь за гранью бытия, как будто оценила старания русского поклонника: хотя князь завещал свои находки, в том числе и ее знаменитый портрет, Эрмитажу совершенно бескорыстно, ему была назначена пожизненная пенсия. И эта, вероятно, не столь уж большая сумма стала существенным подспорьем.

Но к разорению как Лобанов-Ростовский, так и его супруга шли давно.

Почти десятилетнее пребывание князя за границей, путешествие по Европе, коллекционирование редкостей всякого рода, ставшее его страстью, поистощили кошелек. Без денег в чужих краях делать нечего – Александр Яковлевич решил возвратиться домой. Тем более это казалось резонным, что Клеопатра Ильинична, время от времени ему писавшая, жаловалась, что денег отчаянно не хватает, «дом со львами», обязанности, связанные с ним, ей надоели. Она предлагала вместе подумать, как быть дальше.

Весьма странно! «Дом со львами», где аренда помещений была очень высокой, а годовой доход приносил громадную по тем временам сумму – сто тысяч рублей, – не избавлял княгиню от вечных денежных затруднений.

По приезде Александра Яковлевича этот первый доходный дом в Петербурге, носивший аристократическое имя Лобановых-Ростовских, решено было продать. Цену хозяева назначили немалую: один миллион рублей. Время шло, а покупателя не находилось.

Но Лобанов-Ростовский, человек с чрезвычайно живым и прихотливым воображением, придумал нечто совершенно неожиданное: разыграть «дом со львами» в лотерею.

Идея не отличалась новизной. Еще в Древнем Китае азартные граждане собирали общую кассу. Часть выигрыша получал тот, на чью крышу садился голубь, – остальное шло на строительство Великой Китайской стены. Со временем условия игры поменялись, а суть осталась прежней: люди вкладывали понемногу, но всегда находился тот, кто получал все.

Так вот, Лобанов-Ростовский с супругой, оценив «дом со львами» в один миллион, решили напечатать миллион билетов – каждый стоимостью один рубль. Лотерея была объявлена всероссийской. Газеты во всех городах и весях необъятной родины оповещали, что житель какого-нибудь одному Богу известного селения, затратив всего лишь рубль, может стать обладателем роскошного дворца в самом центре императорской столицы.

Неизвестно, чем закончилось бы дело, но Николай I прочитал это объявление, разгневался и срочно призвал к себе Александра Яковлевича. Тот услышал массу нелестных слов в свой адрес, мол, стыдно русскому князю опускаться до подобных сделок и позорить честь фамилии.

Но Лобанов-Ростовский, очевидно, сумел, улучив момент, обрисовать государю ужасающую перспективу своего полного материального краха. Нищий князь – это тоже, надо сказать, не украшение империи!

Николай внял вполне резонному рассуждению и повелел купить громадное здание под военное ведомство, говоря современным языком – для Министерства обороны.

Говорили даже, что денег было уплачено больше, чем рассчитывали супруги. Но Лобанов-Ростовский, как порядочный человек, предоставил эту громадную сумму в распоряжение Клеопатры Ильиничны, что в общем-то было справедливо: здание возводилось, по существу, на средства, оставленные канцлером Безбородко.

В благородном поступке князя убеждает тот факт, что сам он, имея нужду в деньгах, решился на продажу собственного петербургского дома на Фонтанке с дивным видом на Летний сад и Михайловский замок. Немногие богатые люди владели в Северной столице подобной недвижимостью. Целая череда потерь! Особняк напротив Исаакиевского собора, дворец Фонтенбло, просторные апартаменты в столицах Европы – все это уходило в прошлое. Однако Лобанов-Ростовский не унывал. В респектабельном доме на углу Большой Морской и Гороховой им была приобретена вместительная квартира, где среди книг, картин и редких вещиц он обосновался вполне комфортно, потихоньку пристраивая наиболее ценное – от греха подальше! – в государственные хранилища и учреждения. Так, например, в Генеральный штаб он передал собрание карт и книг по военному искусству, имевших научную ценность, в Публичную библиотеку – коллекцию портретов Петра Великого.

                             

И сейчас невозможно не остановиться у широкой лестницы дома Лобановых-Ростовских, чтобы полюбоваться двумя царственными хищниками, которые стерегут великолепное здание. Модные в то время мускулистые, грозные звери словно символизировали богатство и власть именитых хозяев. Можно представить, сколь эффектно они выглядели два столетия назад, сияя первоначальной мраморной белизной.

Надо думать, Александр Яковлевич с тяжелой душой расстался с единственным в своем роде собранием – это были трости, принадлежавшие известным историческим личностям: королям, принцам, полководцам, знаменитостям артистического мира, героям знаменитых битв и вообще тем, чьи имена оказались вписанными в пеструю летопись человечества. О художественной ценности тростей, украшенных порой драгоценными камнями, сделанных из редких материалов с величайшим вкусом и тщательностью, имевших свои тайные, недоступные постороннему глазу секреты, можно было составить интереснейшее исследование.

Вот с этой жемчужиной своей собирательской деятельности Александр Яковлевич распростился в самую последнюю очередь, продав ее – ах, эти деньги! – графу Воронцову-Дашкову.

Одно утешало князя – это был не случайный покупатель, а его старый верный друг. Можно надеяться: то, что собиралось долгими годами, не пойдет прахом. К тому же у графа в отличие от Александра Яковлевича были наследники: те, кому предстояло принять отцовское достояние. До конца дней своих князь грустил, что остался в этом смысле обделенным. И ведь как странно: у деда Александра Яковлевича было двадцать восемь детей. И не от гаремных невольниц, а всего-навсего от двух браков.

                       

Это петербургский дом Лобанова-Ростовского на Фонтанке. Кстати, лишь очень богатые люди имели собственные дома в императорской столище. Чаще всего петербуржцы нанимали квартиры. Самые дорогие находились в бельэтаже. Но княжеское семейство могло позволить себе роскошь иметь собственный особняк, да вдобавок в одном из самых красивых и престижных мест в Петербурге. С балкона открывался изумительный вид на Михайловский замок и Летний сад. С Невы долетал свежий ветер. Довольно скромный фасад здания скрывал роскошную внутреннюю отделку... Особняк Александру Яковлевичу пришлось продать.

...Несмотря на стесненное материальное положение, хозяин квартиры на Большой Морской раз в год (теперь уже только раз в год) устраивал у себя раут, получить приглашение на который считалось большой честью, – князь по-прежнему имел безукоризненную репутацию и, как пишет великий князь Николай Михайлович, «пользовался большой любовью среди общества». Все изумлялись его энергии, предприимчивости и организаторским способностям.

Время шло. Александр Яковлевич уже достиг того возраста, когда человек не столько участвует в жизни, сколько созерцает ее. Недаром пространные жизнеописания даже очень деятельных людей, когда речь заходит об их преклонных годах, отличаются краткостью. Становится понятно, что писать уже не о чем.

Совсем иная история с Лобановым-Ростовским. Ему было уже почти шестьдесят, но именно тогда князя обуяла идея основать в Петербурге первый в стране яхт-клуб.

Александру Яковлевичу казалось недопустимым, что такая морская держава, как Россия, не имеет официально оформленного любительского мореплавания. И это при всем том, что парусники под русским флагом бороздили моря и океаны во всех частях света. Еще Петр I старался приобщить петербургскую знать к весьма дельному и перспективному развлечению: походам под парусами. Всем желающим безвозмездно выдавали легкие парусные суда с одним требованием: содержать их в порядке и участвовать в занятиях-тренировках на воде. Иначе откуда взяться новым флотоводцам?

                    

Подробности давно исчезнувшей жизни небесполезны – из них желающий всегда может извлечь практическую пользу. Скажем, при всех немалых жизненных неудачах – супружестве, не давшем личного согласия и детей, растраченном огромными тратами состоянии – князь Лобанов-Ростовский никому не казался неудачником, а главное – сам не чувствовал себя таковым. Почему? Все просто, кто-то видит за своими плечами одни руины и разочарования, а он – свою осуществленную мечту: бескрайнюю морскую гладь и белый парус на горизонте.

Однако со смертью Петра любительское мореплавание заглохло. И вот Лобанов-Ростовский бросил клич, адресованный петербургской молодежи: «Или вы не Петровы внуки?» Его поддержали бывалые моряки русского флота. И в 1846 году Николай I по их ходатайству утвердил устав и флаг первого в России Императорского Санкт-Петербургского яхт-клуба. Командором при единодушном голосовании был избран князь Лобанов-Ростовский.

В следующем, 1847 году состоялась первая парусная регата, в которой участвовало семь яхт. Через четыре года шхуна Лобанова-Ростовского, названная именем отважной героини древнерусского эпоса «Рогнедой», вышла из Санкт-Петербурга, достигла бразильских берегов и вернулась обратно. В 1854 году князь задумал кругосветное путешествие. «Рогнеда» уже пришла в Рио-де-Жанейро, но началась Крымская война.

На одном из последних своих портретов Александр Яковлевич не случайно написан с подзорной трубой в руке, словно он следит за парусником, бороздящим океан.

Поседевший и задумчивый, князь, пожалуй, выглядит импозантнее того здоровяка-гусара, каким изображен на портрете своей далекой молодости. Так нередко бывает – годы мужчин красят...

Что сказать о Клеопатре Ильиничне? Продав «дом со львами», она обосновалась в особняке под номером шесть на аристократической Миллионной улице. «Как видно из переписки братьев Булгаковых, – читаем в «Знаменитых россиянах», – княгиня вела жизнь очень расточительную и, несмотря на свои 500 тысяч рублей годового дохода (поистине фантастическая для николаевского времени сумма. – Л.Т.), пришла в полное разорение и объявила себя несостоятельной в 8-и миллионах».

Однако и при громадных долгах не только Клеопатра Ильинична, но и ее родственники могли благодарить канцлера: его наследство казалось неисчерпаемым. При самом безалаберном ведении дел, при полной бесхозяйственности почти сорок тысяч крепостных – именно такую цифру называют биографы екатерининского вельможи – продолжали пополнять своим трудом кошелек хозяев. За пять десятков лет, прошедших со дня смерти Безбородко, его родня все еще имела такое движимое и недвижимое имущество, которое могло и впредь обеспечить роскошную жизнь многим поколениям графа.

* * *

Свою незадавшуюся женскую долю Клеопатра Ильинична подправила тем, что взяла на воспитание сына рано умершей сестры, графини Кушелевой, и растила его с поистине материнской любовью. В основном она жила в Полюстрове, которое тогда считалось предместьем столицы, и вдали от городского шума старалась приучить мальчика к серьезным занятиям, а когда тот подрос, отдала его в Царскосельский лицей.

Александр прекрасно учился и обещал оправдать самые радужные надежды тетушки. Организованный, умевший правильно распределить свое время, молодой граф много читал, разбирался в искусстве и вообще к любому занятию подходил чрезвычайно серьезно. После поездки по Европе, познакомившись с образовательными учреждениями, именно он, Александр Григорьевич, внучатый племянник канцлера, взял на себя все хлопоты по завершению в Нежине образцовой по тем временам гимназии – «Гимназии высших наук имени князя Безбородко».

Поскольку этот род ввиду отсутствия наследников должен был оборваться, то специальным указом государя Александра Кушелева было велено впредь именовать графом Кушелевым-Безбородко – «дабы знаменитая заслугами фамилия пребывала навсегда в незабвенной памяти российского дворянства».

3. Невольники сокровищ

Время – этот бессменный драматург и режиссер – придумывает сюжеты один сложнее другого и выводит на сцену все новых и новых героев. Его внимание не обошло и семейство Александра Григорьевича. Графу досталась весьма трудная роль. Жена его умерла рано, оставив ему двух дочерей и двоих сыновей.

С девочками – Варенькой и Любой – особых хлопот не было. Но сыновья – Григорий и Николай – шалопайничали вовсю, несмотря на то что отец, будучи человеком строгих правил, беспощадно с этим боролся.

Старший, Григорий, выпускник Александровского лицея, безрадостно отсиживал дни в одном из министерств и возмещал скуку бытия в компаниях приятелей и веселых дам.

                       

В молодости граф Александр Кушелев-Безбородко, внучатый племянник екатерининского канцлера, получил от собственного батюшки вместе с большим наследством такое наставление: «Пожалуйста, люби свое Отечество более чужбины, не расточай имущества на пустую пышность». Весьма строго воспитывала Александра и тетка Клеопатра, на собственном примере убедившаяся, что даже самые большие деньги могут растаять как снег на солнце. Посему собственных сыновей – Григория и Николая – граф пытался держать в ежовых рукавицах.

Каждое утро он обязан был являться ровно в девять часов пред батюшкины очи с докладом, и нередко это оборачивалось для него сущей пыткой. Мягкий и нервный, Григорий дрожал как осиновый лист в ожидании роковой минуты, когда последствия ночной вакханалии будут отцом обнаружены. Чтобы прийти в себя, выглядеть бодрым и избежать очередного скандала, он принимал какие-то сильнодействующие средства. Они-то, по слухам, ходившим среди великосветской молодежи, самым ужасным образом действовали на здоровье молодого графа и без того слабое.

Младший брат Николай, красавец с обаятельной улыбкой, слыл душой холостой компании, умудряясь порой потешать весь город.

В своем дневнике 3 марта 1854 года хорошо памятный по пушкинской истории Л. В. Дубельт записал о нем, офицере Кавалергардского полка:

«Сделано замечание молодому графу Кушелеву-Безбородко за то, что водил по улице свою собаку, зашитую в горностаевом меху. "Я уже переменил ей одежду, – сказал граф, – теперь на ней кавалергардский мундир». Видно, что эта знаменитость очень умна"».

Со смертью отца в 1850 году Григорий и Николай унаследовали колоссальное состояние. Теперь дело стало за тем, чтобы найти себе хороших жен, способных подарить им сыновей, а значит, продлить славный род Кушелевых-Безбородко: ведь оба брата оставались последними по мужской линии в семействе – их сестры, Варвара и Любовь, вышли замуж и сменили фамилию.

Но что-то у братьев не ладилось. Истощались та жизненная сила и энтузиазм, которые когда-то помогали их пращуру-канцлеру спать по три часа в сутки и держать в руках громадную государственную махину.

Молодое графское поколение не имело охоты утруждать себя: ходить в присутственные места или маршировать на пыльном плацу, учить солдат ружейным приемам и стоять по ночам в карауле.

Николай быстро скинул мундир и отправился в долгое, чуть ли не кругосветное путешествие, где неожиданно обнаружил в себе интерес к произведениям искусства, к редкостям, попадавшимся ему на глаза в разных уголках земли. Он вернулся с громадным багажом находок, многие из которых удивляли бывалых петербургских антикваров и любителей экзотики.

Григорий, простившись с постылым министерством, внезапно, запоем начал сочинительствовать. Заметки, статьи, рецензии, стихи, театральные обозрения – все это выходило в свет под псевдонимом, но, вкусив сладкой отравы авторства, человек, не знавший счету тысячам, как ребенок, радовался гонорару в несколько рублей.

...Личная жизнь братьев представляла череду любовных приключений, в которые они попадали не столько по собственной воле, сколько благодаря прекрасному полу, похоже, объявившему сезон охоты на завидных женихов.

Граф Николай был-таки изловлен молодой, очаровательной вдовушкой Елизаветой Ивановной Шунинской, урожденной Базилевской. Дочь богатого дворянина-золотопромышленника, она с пеленок воспитывалась как принцесса, не зная ни в чем отказа. Оно и понятно: папенька намывал золота до шестидесяти пудов в год.

Базилевские в Москве, где-то в районе Кисловского переулка, имели дом, перед парадным подъездом которого имя владельцев на мостовой было выложено золотом. Разумеется, такая диковина тотчас привлекла внимание публики, в том числе и не отличавшейся чистотой побуждений, – пришлось у дома миллионщиков выставить городовых. Когда эта морока надоела властям, отцу Лизоньки было предложено от греха подальше убрать соблазн. Эта деталь дает представление о том, сколь неуемны были аппетиты Елизаветы Ивановны, которую судьба наградила кроме богатства еще и веселой, яркой красотой.

Обзаведясь во втором браке громким титулом, прелестная графиня Елизавета Кушелева-Безбородко не спешила с одним – с наследником. Весельчак и жизнелюб граф Николай надеялся, что все впереди: еще год-другой, и у них заведется горластый малыш. Но время шло, а никаких перемен не наблюдалось. Каждый из супругов все больше предавался занятиям, что были по душе. Графиня всеми силами старалась утвердить свой негласный титул самой обворожительной женщины Петербурга, а граф вдруг увлекся живописью. В его доме было много картин, через отца доставшихся от канцлера. Решив привести собрание в порядок и составить каталог, он понял, что нырнул в океан таких красот, что возвращаться в мир, полный болтовни Елизаветы Ивановны и опостылевших светских развлечений, уже не хотелось.

Николай Александрович засел за книги по рисунку и живописи, брал уроки, сделался своим в Академии художеств. Увлечение переросло в страсть. Дилетант и любитель превратился в знатока, не только ценившего гениев прошлого, но и открытого новым веяниям в искусстве, непривычной манере видеть и запечатлевать это на холсте.

                                 

Большинству людей всегда есть что попросить у судьбы. Одним недостает денег и положения в обществе, кого-то угнетает невзрачная внешность и отсутствие природных способностей, что мешает выделиться из толпы. У высокого, обаятельного красавца графа Николая Кушелева-Безбородко всего было в избытке. Но каким недолгим оказалось его присутствие на празднике жизни...

Вечное почтение таланту! Но ведь у него за плечами должен стоять тот, кто первый скажет: как это здорово, небывало, как безумно интересно все то, что изобразила кисть! Многие так и не дождались этих слов, сгинув в нищете и безвестности. Но кому-то повезло, в частности, с этим светлоглазым русским, что, пачкаясь в голубином помете, залезал в дощатые, продуваемые всеми ветрами мансарды.

«Вот это беру! И это, и ту, что там, в углу, – тоже...»

Граф Кушелев-Безбородко одним из первых почуял свежий ветер, потянувший из Франции, и зачастил туда. Возвращался в Россию с холстами молодых художников, купленными на вернисажах, в ателье, перехватывал картины у ловкачей и барыг и вез к себе домой, в Петербург.

Он доверял только собственным ощущениям: над многими работами критики посмеивались, выбраковывали их, а авторов называли бездарностями. «Вы, мсье, швыряете деньги на ветер!» – не раз слышал граф Николай, когда с великими предосторожностями тащил новое произведение в свой отель.

За пять лет он собрал великолепную коллекцию. Это был настоящий музей французского искусства середины XIX века. Каким же художественным чутьем надо было обладать, каким энтузиазмом, чтобы покупать порой еще невысохшие полотна, веря в их блистательное будущее!

                      

Великолепие дворцов императорского Петербурга вполне объяснимо: их возводили гениальные люди. Однако при всем том именно возле малого Мраморного дворца графа Николая Кушелева-Безбородко обязательно замедлишь шаг, чтобы перейти на другую сторону улицы и рассмотреть каждую деталь. Кажется, с таким изыском и тщательностью можно отделывать драгоценную шкатулку, но никак не огромное здание.

Граф Николай не ошибся: именно картины романтиков и реалистов, таких, как Делакруа, Курбе, Милле и другие, расширили семейное «безбородковское» собрание, сделав его уникальным по своей полноте и ценности. «Кушелевская галерея, – по вердикту искусствоведов, – завещанная графом петербургской Академии художеств, в течение нескольких десятилетий оставалась главным в России местом знакомства с новой французской живописью... После смерти Кушелева-Безбородко в Петербурге уже не выдвигались собиратели его масштаба, и первенство перешло к Москве, где из представителей торгово-промышленного капитала выделилась горстка настоящих меценатов».

Речь шла о братьях Третьяковых.

...Между тем судьба не подарила графу Николаю стольких лет жизни, как московским купцам-меценатам. Очевидно, он знал это и торопился по всем правилам оформить завещание. В нем, в частности, говорилось, что собрание живописи должно быть «открыто постоянно для художников и публики, допускаемых без стеснения в форме одежды». Иными словами, Кушелев-Безбородко настаивал на общедоступности своего художественного собрания.

Надо отметить особо: тут он следовал не только личному желанию, но и воле своего прославленного родственника, память которого глубоко почитал. А в завещании канцлера Безбородко четко давалось распоряжение относительно того, чем он особенно дорожил: «Картин не продавать».

К счастью для тех, кому созерцание прекрасных образцов искусства доставляет наслаждение, наказы графов Александра Андреевича Безбородко и Николая Александровича Кушелева-Безбородко были выполнены.

                              

Увы, большинство самых замечательных зданий Петербурга с их частично сохранившимися интерьерами недоступно для осмотра. В них как будто вернулись прежние, когда-то изгнанные революцией хозяева: всюду банки, акционерные общества или что-то в том же роде, солидная охрана. Это относится и к дворцу графа Николая Кушелева-Безбородко. Лишь фотографии позволяют, к примеру, полюбоваться парадной лестницей этого, одного из пяти самых красивых зданий Северной столицы.

Сегодня Россия обладает более полной коллекцией французской живописи середины XIX века, чем Франция. Картины, купленные Николаем Александровичем, – золотой фонд Эрмитажа, в чем легко убедиться, поднявшись на третий этаж этой сокровищницы мирового искусства.

Приятно, что сейчас здесь, кажется, утвердилось правило сообщать посетителю не только название предметов искусства и их автора, но также имя человека, благодаря которому они оказались здесь. Это очень справедливо: люди должны знать и помнить имена тех, для которых Отечество было не пустым звуком, кто не забывал, откуда он родом, и знал свой долг перед своей страной, не расхищал ее богатства, а пополнял их.

От кого передалось этим баловням судьбы убеждение, что только так и имеет смысл жить? И почему они, которые могли себе позволить поселиться в самых райских уголках земли, всегда возвращались домой, в тяжелый, губительный и для миллионера, и для нищего климат, где пробирает до костей петербургский ветер? Наверное, мы уже никогда не узнаем ответа на эти вопросы.

...Граф Николай Кушелев-Безбородко в двадцать восемь лет умер от чахотки.

За два года до смерти он затеял постройку дома, который сегодня считается одним из пяти самых красивых зданий Петербурга.

...Малому Мраморному дворцу, как стали называть кушелевское строение, посвящены книги. Современники считали его воплощением роскоши и вкуса – эти два понятия так часто расходятся меж собой!

Свое название Мраморный дворец получил потому, что в качестве облицовочного материала использовали очень редкий для Петербурга мрамор розового оттенка.

Парадные залы, стилизованные под разные эпохи, поражали величием и вместе с тем изяществом отделки. Гобеленовый зал, Турецкая комната, будуар а-ля Помпадур в розовых тонах, Саксонская гостиная, парадная лестница, зал Золотой, зал двусветный Белый с подлинным плафоном XVII века – все это производило ошеломляющее впечатление даже на много повидавших архитекторов. Удивлял своей красотой и паркет, набранный из драгоценных пород дерева и инкрустированный перламутровыми вставками: нечто подобное имелось только в Лионском зале царскосельского Екатерининского дворца.

Поневоле задаешься вопросом: зачем граф Николай, который уже чувствовал себя очень плохо и не обманывался на счет своего ближайшего будущего, затеял это строительство, потребовавшее чудовищных затрат? Может быть, для него это стало последней возможностью воплотить свою мечту о художественном идеале? А может быть, само строительство, к которому он относился с пылкостью и неослабевающим интересом, по его мнению, продлевало его земной срок?

Искусствоведы не раз обращали внимание: в наружном оформлении входных дверей присутствуют такие детали, которые можно истолковать как погребальные символы. Этот дворец – последнее, но прекрасное, что граф Николай оставлял на земле и, очевидно, вполне сознавал сей печальный факт.