Текст книги "Ягоды бабьего лета"

Автор книги: Людмила Толмачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Я могу проконсультироваться с юристом.

– Вот и чудесно… Только поскорее… Сами понимаете…

– Я сейчас же пойду в консультацию. Дел у меня никаких нет, так что прямо сейчас и пойду. Я скоро.

Люба погладила руку Серафиме Григорьевне, улыбнулась и уже на пороге спросила:

– Может, купить чего-нибудь вкусненького? Сладкого или, наоборот, рыбки, колбасы?

– От рыбки не откажусь…

– Обязательно куплю.

Вернулась Люба не одна, а вместе с нотариусом – полной женщиной в трикотажном брючном костюме. Все вместе они составили завещание. Было решено, что Серафима Григорьевна оформит дарственную на имя какого-нибудь ребенка-сироты, который вступит в права владения квартирой после смерти ее хозяйки. Опекуном ребенка до достижения восемнадцатилетнего возраста вызвалась стать Люба. Теперь ей предстояли хлопоты по оформлению документов. Нотариус пообещала прийти на следующий день, когда вопрос о ребенке будет решен.

После ее ухода Люба рассказала Серафиме Григорьевне об Ане. Та заинтересовалась девочкой, попросила привести ее.

– Мы с ней придем после двух часов, а сейчас вам нужно поспать. Отдыхайте.

Люба пропустила обед в столовой, поэтому пошла к себе кипятить чай. Едва она успела перекусить, как зазвучала мелодия на мобильнике. Звонил Владислав. Срывающимся голосом он сообщил, что Стеллу арестовали:

– Как сказал следователь, ее поймали с поличным. Я так и не понял, с чем ее поймали и где. Сейчас еду в офис, там меня ждут из прокуратуры. На имущество налагается арест, документация будет изъята для проверки. Все, позвоню вечером. Пока.

Люба не помнила, как дошла до библиотеки. Она невпопад отвечала на вопросы Зои Михайловны, которая пришла поговорить об Игоре. Заметив Любину рассеянность, Зоя Михайловна пожала плечами и удалилась с обидой на лице. Полтретьего пришла Аня. Ее появление вывело Любу из ступора.

– Здравствуйте, – улыбнулась Аня.

Именно эта улыбка и придала Любе импульс, заставила двигаться и соответствовать течению жизни.

– Аня, мы пойдем сейчас к одной бабушке. Она больна, не встает с постели, но очень хотела бы с тобой познакомиться.

– А кто это?

– Бабушка-то? Просто старый и одинокий человек. А в молодости была настоящей красавицей. Если она позволит, я покажу тебе старинные фотографии. Хочешь?

Аня кивнула и снова улыбнулась. Любу охватила нежность – захотелось прижать к себе светлую головку девочки, приголубить. Но нельзя. Ребенок от каждого слова смущается до немоты, а уж от такой ласки тем более стушуется.

Им открыла Таисия Игнатьевна, радушно зачастила:

– Проходите, гости дорогие! Садитесь. Будем чаевничать. Любаша, куда ж ты накупила столько продуктов-то? Нам с Симой и за месяц не съесть. Мы ведь как птички – поклевали и сыты.

– Ничего, Таисия Игнатьевна, конфеты и печенье не испортятся, да и варенье тоже. А рыбу и колбасу в холодильнике можно держать. Вот, знакомьтесь с моей юной читательницей. Аней зовут.

– Очень приятно, – подала голос Серафима Григорьевна.

– А это Серафима Григорьевна, та самая бабушка, о которой я говорила, – ласково обратилась к притихшей Ане Люба.

– А я, стало быть, Таисия Игнатьевна. Я за кипятком пойду, а вы тут с Симой поговорите.

Таисия Игнатьевна с чайником вышла из комнаты.

Аня сидела на краешке стула и разглядывала многочисленные предметы на подоконнике и столе. А Серафима Григорьевна в свою очередь с интересом смотрела на девочку. Аня поймала на себе взгляд старушки, смутилась, порозовела.

– В каком ты классе, Анюта? – спросила Серафима Григорьевна.

– В седьмом «В».

– В седьмом «В»? А кто у вас классный руководитель? Случайно, не Надежда Романовна?

– Да.

– Я знаю ее. Хороший педагог.

– Она на пенсию уходит, – осмелела Аня, распознав в словах старушки неподдельный интерес. – Говорит, что не понимает нынешнее поколение.

– Так ведь ей уже за шестьдесят. Устала, должно быть.

– Она плохо слышит, а мальчишки прикалываются или вообще вслух на уроках разговаривают.

– Это свинство. Неужели им не жаль своего учителя?

– Им никого не жаль.

– Неужели все такие жестокие? А девочки?

– Ну-у… По-разному…

– Мне Любовь Антоновна говорила, что ты прекрасно вяжешь…

– Ага.

– Я тоже когда-то вязала, пока зрение не ослабло. Ты, Анюта, встань-ка, открой шкаф. Там на верхней полке бежевый джемпер. Вот, вот. Посмотри, какой необыкновенный рисунок! Его мне подруга показала. Давно, правда, но это не имеет значения. Старая мода часто возвращается. Ну, как? Красиво?

– Да. Это же спицами?

– Я только спицами и могу. Крючком так и не научилась.

– Я примерно такой же рисунок знаю, – Аня разглядывала джемпер то с изнанки, то на просвет, повернувшись к окну. – Но тут мне непонятно…

– Здесь секрет небольшой, – лукаво улыбнулась Серафима Григорьевна. – Ты получше посмотри. Может, он и раскроется тебе.

– Серафима Григорьевна, можно Ане ваш альбом показать? – спросила Люба, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.

– Ради бога! Смотрите.

Люба взяла в шкафу альбом, но, заметив, что Аня сосредоточена по-прежнему на джемпере, решила подождать.

– Ну, как? – спросила Серафима Григорьевна? – Не поддается узор?

– Тут, наверное, двойные петли?

– Угадала, молодец. Только не двойные, а тройные, одна на одной. И получился объем. Попробуй сама. Сначала помучаешься, но это ничего, привыкнешь.

В комнату вошла Таисия Игнатьевна. Началась суета с подготовкой к чаепитию. Люба помогала накрывать на стол. Серафима Григорьевна отдыхала от разговора, а Аня сидела на кровати Таисии Игнатьевны и рассматривала альбом. Вдруг она спросила:

– А это вы, Серафима Григорьевна?

Все посмотрели на фотографию, на которую показывала Аня. Это был снимок родителей Серафимы Григорьевны. Она и в самом деле была точной копией своей матери. Но девочка не поняла, из какого времени это фото.

– Нет, это моя мама. Мы с ней были очень похожи.

Голос Серафимы Григорьевны задрожал, но она сдержалась, не заплакала. Аня смутилась. А Таисия Игнатьевна разрядила обстановку:

– Давайте-ка, девушки, чай пить. Сима, тебе сюда подать?

– Да, только я сяду сначала.

Люба поспешила на помощь, подняв поудобнее подушки и пристроив на постели поднос.

Три поколения женщин соединила сейчас тесная, с бедной обстановкой комнатка. Но теснота не мешала, наоборот, им было хорошо вместе, как может быть хорошо и уютно в обществе самых близких людей, с полуслова понимающих друг друга. В такие моменты жизнь кажется вечностью, потому что горести, болезни и печали отступают, дают человеку передышку. Такие моменты – огромная поддержка для человека в его неизбывном противостоянии ударам судьбы.

Проводив Аню, Люба начала готовиться к конференции. Она сходила в библиотеку за специально подобранной литературой и портретом Чехова, найденным в одном из старых журналов. В комнате отдыха она разложила на столе книги, на стене повесила портрет и листок с краткой биографией писателя. Недалеко от стола полукругом расставила стулья.

Времени до начала оставалось еще много. Люба вынула из сумочки телефон, который сейчас постоянно носила с собой, и набрала номер сына. Он ответил не сразу. Люба как можно спокойнее спросила:

– Как дела, Владик?

– Как сажа бела, – ответил он.

– Так плохо?

– Чего уж тут хорошего? Эта дрянь, похоже, задумала гениальный план…

– Какой план?

– Увести деньги в левую фирму, а нас обанкротить. Ладно, мама, некогда говорить. Потом я тебе перезвоню. Пока.

Люба сидела за столом в комнате отдыха уже целый час, а участников конференции не прибывало. Всего собралось шесть человек: четыре старушки, одну из которых привезли на инвалидной коляске, и два старика. Игоря и Всеволода Петровича не было. Дальше ждать не имело смысла.

Люба начала с чтения небольшого рассказа. Прочитав рассказ, она предложила собравшимся обсудить его идею. Старушки переглянулись. Одна из них, самая молодая из четырех, тонким голосом возразила:

– А мы пришли послушать. Чего тут обсуждать?

Высокий худой старик усмехнулся и глухо произнес:

– Лучше «Палаты номер 6» нету. Самый поучительный рассказ.

– А что вы видите в нем поучительного? – доброжелательно спросила Люба.

– Как «что»? Чехов нам Россию показал. Прав Лесков – наша страна и есть палата номер 6.

– Ну ты, Федорыч, хватил! «Россия»! – возмутился его сосед, лысый старик в полосатой рубашке. – Зачем за примером далеко ходить? Наш интернат и есть палата номер 6. В самый раз!

– Правильно, – поддакнула старушка с тонким голосом. – Я со школы помню этот рассказ. Это в нем про сумасшедших говорится?

– Ну! Там доктор сам с ума сошел, – весело подтвердил лысый.

– Чего вы придумываете, если не знаете? – возмутился высокий старик, которого назвали Федорычем. – Он-то как раз нормальный был. Это окружающие его в сумасшедшие записали. Потому что одеревенели от пошлости и разврата. Им тот, кто более-менее нормальным человеком был, казался чокнутым.

– Вот-вот! – разошлась разговорчивая старушка. – Сейчас такое же время. Ничего не изменилось. Кто не ворует, живет на зарплату и пенсию, считается ненормальным. Раз бедный, значит, не умеешь жить или с головой не в порядке.

– А может, не стоит всех под одну гребенку? – спросила Люба. – Я знаю людей, добившихся успеха законным путем.

– Да мы не возражаем, – согласился Федорыч. – Честные люди всегда были. Но их мало. Посмотрите, что в России нынче происходит! Настоящий дурдом! Растаскивают последнее. Какие заводы и фабрики от Советской власти им достались! А? Гиганты! И что они с ними сделали?

– Во-во! Прав, Федорыч! С молотка Россию пустили.

– А молодежь какая нынче? Вы посмотрите! Страм! – подала голос, молчавшая до сих пор старушка с благообразным лицом.

– Верно. Я, к примеру, как в окно ни посмотрю, там каждый вечер девицы с парнями обнимаются по кустам. Эти, детдомовсие-то, – с фальшивым раздражением произнес лысый.

– А ты, Пахомыч, меньше за девками-то подсматривай. Небось завидно? – съязвила тонкоголосая.

Все засмеялись.

– А врачи! – не унимался Федорыч. – Сплошные Ионычи. Бесплатно лечить никто не будет. Нет, что ни говори, а Чехов вечно живой будет со своими героями.

– Правда, правда! Взять нашу Нинелку. Только перед мужиками хвостом крутить, а нас лечить, вишь, не ее дело. Придет, сунет градусник, вот и все лечение, – вступила в дискуссию старушка с узким, похожим на лисью мордочку, лицом.

– Не говори, Тимофевна! – поддакнула ей тонкоголосая. – Я давеча лекарства от давления попросила, так она валерьянки дала, и все. Мол, денег нет на дорогие препараты.

– Это вы зря так ополчились на Нинель, – вступился за врача Пахомыч. – Мне недавно курс уколов прописала. Лекарство импортное какое-то, не помню названия…

– Хм! Так на то ты и мужик! С мужчинами у ней другие отношения, особенно с теми, у кого квартиры приватизированные, – хихикнула Тимофеевна.

Внезапно заговорила старуха в инвалидной коляске. В наступившей тишине она одышливо выкрикивала короткие фразы:

– А я жалею, что отдала квартиру родственникам! Уж лучше Нинельке! Может, взамен уход за мной был бы человеческий. Никакому Чехову не снилась моя жизнь! В молодости у меня от женихов отбоя не было. Потом вышла за умного и благородного мужчину. Он занимал высокий пост, а меня на руках носил. Я купалась в мехах и бриллиантах. Не верите? Да! Не каждой такая удача выпадает! Я окончила институт, работала научным сотрудником, имею опубликованные труды! Но Бог не дал нам детей. Вот несчастье всей моей жизни! Муж умер. Я осталась одна. А потом этот проклятый диабет. Потеряла ногу. И никому не нужна! Младшая сестра взяла к себе лишь для того, чтобы обобрать меня. А потом спихнула в этот интернат, – без паузы, с горьким надрывом, она обратилась к Тимофеевне: – Нина Тимофеевна, увези меня в комнату!

Тимофеевна послушно взялась за ручку коляски и осторожно покатила ее к дверям. Проходя мимо Любы, она приостановилась и, жеманно улыбаясь, спросила:

– Вы, Любовь Антоновна, наверное, думаете-гадаете: где сейчас ваш брат? Наверное, ждали его на конференцию?

– Вообще-то да, – упавшим голосом произнесла Люба.

– У Нинелки они с Петровичем. День рождения отмечают.

Как только за ними закрылась дверь, Пахомыч не удержался от комментариев:

– Вот и докупалась в бриллиантах-то! Ибо сказано: время собирать камни…

– Уж помолчал бы, Пахомыч! – оборвала его тонкоголосая старушка. – Чем мы-то с тобой лучше? Нас тоже спихнули и не поморщились.

У Любы пропало желание продолжать «конференцию». Она, стараясь не выдавать своих эмоций, вновь вернулась к прочитанному в самом начале рассказу, в двух словах проанализировала его идейно-художественное своеобразие, на радость слушателям проведя параллели с современной жизнью.

Старики поблагодарили за «доставленное удовольствие» и ушли. Оставшись одна, Люба дала волю чувствам. Она ходила по просторной комнате отдыха и переваривала новость, сразившую ее наповал: «Это что получается, господин Чащин, опять вы за свое? В памяти, без памяти, амнезия, желтуха, понос – ничего тебя не берет! Как был бабником, так им и остался! И Всеволод Петрович туда же, старый донжуан, болтун, маразматический сластолюбец! Теплую компашку организовали – междусобойчики, веселье до икоты… Наверное, и в «бутылочку» играют с этой жабой. Вот она, значит, какая «новая жизнь»! А я-то хороша! Приперлась, реву тут белугой, унижаюсь… Дурища! Посмешище! Прекраснодушная хавронья! Господи! Стыд какой! Нет! Сейчас же уезжаю из этого вертепа. Ни секунды здесь не останусь. Хватит с меня!»

Люба выскочила за дверь и почти бегом помчалась по коридору. Повернув за угол, она попала в объятья Игоря. Вернее, она столкнулась с ним на всей скорости и, если бы он вовремя не отреагировал, отступив одной ногой назад, они скорее всего оба упали.

– Постойте! Куда вы так спешите, Любушка? Еще немного и нас обоих пришлось бы собирать по частям.

Люба почувствовала запах коньяка. Ее передернуло. Она резко вырвалась из его рук:

– Не смейте называть меня Любушкой! – громко прошептала она. – Идите туда, откуда идете!

– Хм! Не совсем понял адрес. Это что значит? Что вы меня послали?

– Правильно поняли. Пустите меня!

– Но я не держу вас. Пожалуйста…

Люба, не взглянув на него, пошла по коридору к своей комнате. Там она переоделась в халат, села на диван и достала мобильник. Но тут же отложила его. Звонить сыну не было сил. Бурный всплеск эмоций сменился апатией. Люба уже пожалела, что не сдержалась: «Я веду себя как истеричка. Он может подумать, что я ненормальная, что у нас дурная наследственность. Зачем ему такие родственники?»

В дверь постучали. Люба подошла к двери, открыла. Перед ней стоял Игорь.

– Люба, вы извините меня. Я выпил немного. Короче, не велите казнить…

– Войдите в комнату. Что же мы на пороге?

– А удобно?

– Мы родственники. Что тут неудобного?

Игорь вошел в комнату, огляделся.

– Вот стул. Садитесь.

– Спасибо.

– Чаю хотите?

– Нет. Я только что пил. У Нинели Эдуардовны день рождения и…

– Ясно. И часто тут у вас такие мероприятия?

– Нет, не часто. Собственно…

– Меня это не интересует. Можете не трудиться с объяснениями.

– Но вы сами…

– А что, Всеволод Петрович тоже участвовал в праздновании?

– Да. Он еще там…

– A-а, так веселье продолжается? В таком случае я вас не держу. Идите! Вас, должно быть, заждались.

– Люба, я не понимаю, в чем моя вина. Мне все время приходится оправдываться. Вы скажите, и все станет на свои места. Вот увидите! Я постараюсь исправить, изменить…

– Господи! Что вы собираетесь исправлять? Я ни в чем вас не обвиняю. Это вам показалось. Хотя, нет! Вру. Если честно, то я обиделась на вас со Всеволодом Петровичем.

– Я так и знал. Из-за конференции? Я ему об этом говорил, но, понимаете, я скоро отсюда уйду, а ему оставаться. Он старый человек. Ему необходимо лечение, а Нинель Эдуардовна не простила бы нам отказа. Вот я и решил поддержать компанию ради старика.

Любу накрыла волна горячего стыда. Оказывается, ее дурацкая истерика – всего лишь результат беспочвенной бабьей ревности. Чтобы скрыть свое смущение, она встала, подошла к окну.

Вечерний парк притих в ожидании ночи. Сиротливо чернели неподвижные ветви лип, наполовину скинувшие листву. Среди общей желтизны выделялась сирень, сохранившая первозданную зелень.

– Знаете что? – воскликнула Люба почти задорно. – А пойдемте в парк? Ведь эта красота скоро пройдет. Надо попрощаться с ней. А? Как вы думаете?

– Неплохая идея. Тем более, что я сегодня еще не гулял.

– Так идите оденьтесь, а я на крыльце подожду.

Игорь вышел, но тут же снова заглянул в дверь:

– Люба, я жалею, что мы не в девятнадцатом веке.

– Почему?

– В то время были кузены и кузины. И им многое дозволялось.

Они шли по аллее и молчали. Любу слегка знобило. Она знала – это нервы. Богатое воображение не давало ей покоя. В голову лезли непрошенные воспоминания и ассоциации. Никак не укладывалась в сиюминутную обыденность эта прогулка по старинному парку. Было в ней что-то мистическое. «Кошка проживает несколько жизней, – пришла к ней неожиданная мысль. – То же самое происходит в данный момент с нами. Мы празднуем начало второй жизни. Для той, первой, кажущейся теперь такой далекой и нереальной, мы как бы умерли и возродились для новой. Какой она будет? Лучше? Хуже? А может, судьба в наших руках? Надо лишь не упустить шанс?»

– О чем вы думаете, Люба?

– О кошках.

– В прямом смысле?

– Почти. А еще о том, что раньше вы очень любили это время года.

– Раннюю осень? Так немудрено. Как же не любить «пышное природы увяданье»? Эти стихи мне читал Всеволод Петрович. Он знает, кажется, всего Тютчева и добрую половину Пушкина.

– А вы стихи легко запоминаете?

– Не знаю. Не пробовал. Разве что Тютчев? «Есть в светлости осенних вечеров умильная, таинственная прелесть…»

– Почему вы замолчали? Я собралась слушать…

– Забыл. Там что-то про «пестроту дерев». Нет, не могу вспомнить.

– «Зловещий блеск и пестрота дерев, багряных листьев томный, легкий шелест…» – подсказала Люба.

– И вы поклонница Тютчева?

– Не слишком ли много поклонников на душу населения, хотите сказать? – засмеялась Люба. – А вот это нравится?

 
В поредевшей мгле садов
Стелет огненная осень
Перламутровую просинь
Между бронзовых листов.
 

Прочитав строчки Волошина, она замерла в ожидании. Вспомнит или нет? Ведь именно это он любил читать ей в молодости. Но Игорь спросил о другом:

– Вы увлекаетесь поэзией?

– Это моя профессиональная обязанность. Я преподаватель литературы.

– Ах, да. Мне ведь Зоя Михайловна говорила. Но не подумайте, что я до такой степени забывчив, что не помню даже такое. Просто не могу до сих пор переварить, как вы недавно выразились, весь этот поток информации. Кстати, какая муха вас укусила сегодня утром?

– Это вы про инцидент в кабинете директора? Мне показалось, что эта дамочка не та, за кого себя выдает.

– Интересно. Похоже на детектив…

– Это и в самом деле детектив, Игорь. Сядем на скамейку? Что-то я устала.

Люба поведала Игорю историю его второй женитьбы, скупо, стараясь избегать лишних красок и своих собственных оценок. Как можно беспристрастней она описала Стеллу, упомянула о последнем его с молодой женой вечере в ресторане и закончила рассказ детективной развязкой, участниками которой они стали нынче утром.

– Я узнала ее по походке. А потом действовала в каком-то порыве.

Вид ее измененной внешности потряс меня, заставил ворваться в кабинет и наплести первое, что пришло на ум. А потом вдруг осенило: родной человек не будет рядиться клоуном. Тут что-то не так. Ну и решила сообщить следователю. А вскоре позвонил Владислав – Стеллу арестовали. Я знаю: санкцию на арест без серьезных оснований не выдают.

Игорь слушал не перебивая. Его лицо в сгустившихся сумерках казалось бледным и осунувшимся. Люба в душе жалела его. Еще бы! Услышать такую историю, где главным действующим лицом – жертвой и отчасти виновником – являешься ты сам, не каждому по силам. Но рано или поздно он должен был узнать правду.

– Люба, ты… Вы ничего не сказали о моей первой жене. Она жива?

– Д-да. Конечно.

– Где она сейчас? Она замужем?

– Нет. Она живет с матерью. В Москве.

– А почему мы расстались?

– Банальная история. Вы встретили другую.

– Понятно.

– Пойдемте в здание. Уже поздно. Нас, наверное, отругают за нарушение режима.

– Ничего. Что-нибудь придумаем.

Игорь отвечал машинально. Люба заметила, что он на чем-то сосредоточен, как бы ушел в себя, в свои мысли. Они молча вошли в здание и в вестибюле попрощались. Игорь так и ушел «с думой на челе». А у Любы на душе скребли кошки. Она чувствовала, что недосказанная ею правда – это та же ложь: «Обвиняю Стеллу в лицедействе, а сама! Чем я лучше?»

Ночью она долго не могла заснуть. А утром с головной болью пришла в столовую. За столом сидел один Всеволод Петрович. Люба устроилась напротив старика, поздоровалась. В ответ он лишь кивнул. Его вид вызывал сочувствие: тяжелые мешки под глазами, изжелта-бледные щеки с проступившими склеротическими жилками, слезящиеся глаза побитой собаки. «А ведь еще недавно был как огурчик, – подумала Люба. – И зачем ему эта Нинель? Подумаешь, царица шприца и пилюль! Нет, с этим надо еще разобраться».

После выпитого чая Всеволод Петрович немного повеселел:

– А Игорь не пошел на завтрак. У него срочный заказ. В свою мастерскую убежал. Я ему кашу с булочкой отнесу. Потом поест.

– Вы что же с ним, с похмелья? – напрямик спросила Люба.

– Кхе, кхе! Есть такой грех. Хорошо вчера приложились.

– А конференция, значит, побоку?

– Простите старика, Любовь Антоновна! Не устоял. Нинель ведь пригласила нас уже после обеда. Я поискал вас, но тщетно. Вы куда-то запропастились. Но не в этом дело. Понимаете…

– Я все понимаю, Всеволод Петрович. «О чем тужить? День пережит – и слава богу».

– Ну вот. Так я и знал. Вы обиделись.

– Каждый живет своими интересами. Ведь так?

– Так-то оно так… Но и интересами ближнего не пренебрегай, а иначе кто ты будешь – скотина бессердечная? А я пренебрег, каюсь.

– Невелики интересы – заурядная конференция.

– Не-ет, Любовь Антоновна, не умаляйте своих трудов. Я знаю: вы готовились, рассчитывали на нас, на нашу поддержку, а мы, как последние свиньи, похерили ваши труды.

– Всеволод Петрович, давайте начистоту?

– Что ж, можно и начистоту.

– Вы сильно зависите от Нинели?

– В каком смысле?

– В смысле медицинского обслуживания.

– Как вам сказать? Мягко выражаясь, у нее не одинаковое отношение к больным. А больные здесь практически все.

– Чем вы с ней расплачиваетесь?

– Этого я вам не могу сказать, хоть убейте.

– Хорошо. Я не настаиваю. Но я догадываюсь, что положение вещей в интернате имеет две стороны: лицевую и изнаночную. С лицевой все шито-крыто, а изнанка не совсем законная, если не сказать больше – преступная.

Всеволод Петрович испуганно оглянулся.

– Любовь Антоновна, я вас прошу, не трогайте эту клоаку. Вы и не предполагаете…

В коридоре появилась Нинель Эдуардовна. Она прошла мимо, не повернув головы в их сторону.

– Я пойду, а то каша совсем остыла.

Всеволод Петрович с трудом поднялся, взял тарелку с кашей, булочку и пошел к себе.

После завтрака до самого обеда Люба занималась оформлением завещания и дарственной Серафимы Григорьевны. Для этого пришлось нанять частное такси, так как беготня по инстанциям заняла бы целый день. Как ни странно, но в администрации ей пошли навстречу, уменьшив бюрократические проволочки до минимума. Правда, не обошлось без помощи нотариуса, женщины хваткой, имеющей повсюду своих людей.

На обед Люба опоздала, поэтому, купив в ближайшем магазине кое-какие продукты, собралась перекусить у себя в комнате. Она заваривала чай, когда в дверь постучали. Люба открыла – на пороге стоял следователь Сенцов.

– Добрый день, Любовь Антоновна! Я, как говорится, с корабля на бал. Еще не разговаривал с местным начальством – сразу к вам.

– Вы протокол будете составлять?

– Не без этого.

– Тогда, позвольте, я сначала перекушу, а потом и поговорим. Вам налить чаю?

– Не откажусь с дороги.

– Александр Иванович, – обратилась Люба к следователю, наливая в кружки чай, – у меня к вам необычная просьба.

– Да? Слушаю.

Люба села за стол, пододвинула тарелку с бутербродами поближе к Сенцову, подняла на него глаза и встретилась с открытым, с легкой хитринкой взглядом. Ей стало легче при виде этого деревенского, простого лица, как будто в его курносости, широких скулах, белесых ресницах, русых волосах над просторным лбом таилась неведомая сила притяжения, заставляющая невольно доверять их обладателю. Любе захотелось рассказать Сенцову все.

Целый час Люба говорила, а Сенцов терпеливо слушал, лишь изредка задавая вопросы и делая пометки в блокноте. Наконец Люба умолкла, но вдруг, как будто спохватившись, попросила:

– Александр Иванович, не выдавайте меня, не говорите здесь никому, что я бывшая жена. Пусть я останусь его сестрой. А Игорю я сама скажу об этом. Но позже.

– Ну что ж. Не вижу препятствий, как говорил герой фильма «Ва-банк». Сестра так сестра, – согласился Сенцов и улыбнулся чуть лукаво, но по-доброму, без всякой задней мысли.

Вскоре они были в кабинете директора. Следователь собирался сначала побеседовать с Зоей Михайловной, а потом с Игорем. Он попросил Любу пригласить Игоря в кабинет.

Люба поднялась на второй этаж и, свернув влево, пошла в самый конец коридора, где была комната Игоря и Всеволода Петровича. У их двери она остановилась и вдруг услышала жесткий голос Нинели Эдуардовны, очевидно, стоявшей за дверью у самого порога:

– Вы все поняли, Всеволод Петрович? Никакой информации, иначе нам придется распрощаться с вами. А повод я найду, не беспокойтесь. Тем, кому не живется в интернате со всеми удобствами, мы подыщем приют без горячей воды и удобствами на улице. Да вы знаете о нем. Васюнинский приют, в ста километрах отсюда.

– Я все понял, Нинель Эдуардовна, – услышала Люба упавший голос старика.

– Я надеюсь, – холодно произнесла врач.

Люба успела постучать за мгновение до того, как Нинель Эдуардовна открыла дверь, чтобы выйти. Она сощурилась, смерив Любу подозрительным взглядом.

– Здравствуйте, – сказала Люба. – Я пришла за Игорем.

– Здравствуйте. Вы уезжаете?

– Пока нет. Игоря приглашает следователь из Москвы. Он у Зои Михайловны.

– Игорь Алексеевич вышел. Поищите его внизу. А по какому делу его вызывают?

– По уголовному.

– Да? Интересно.

– Извините, – произнесла Люба и быстро пошла обратно.

Игоря она нашла в комнате отдыха. На нем была новая рубашка, привезенная Владиславом из Москвы, и почему-то это тронуло Любу. Прежние обноски делали его похожим на школьника-акселерата, выросшего из своей одежки. Теперь же перед ней был импозантный мужчина средних лет. «Как он изменился! И дело не только в седине и худобе, – подумала Люба. – Раньше он излучал энергию, силу, уверенность. А теперь… Не сказать, чтобы жизнь сломила его, нет. Но, стерев из памяти прошлое, избавила от забот и тщеславных планов. Новое в нем – душевный покой. Как же мне раньше это не приходило в голову?»

Игорь играл в шашки с лысым стариком, тем самым Пахомычем, который назвал интернат палатой номер 6.

– Игорь, вас приглашают в кабинет директора, – обратилась к нему Люба.

Он посмотрел на нее снизу вверх. В глазах мелькнула радость, но обычная сдержанность притушила эмоции. Пахомыч отпустил неуклюжий комплимент:

– Вы, Любовь Антоновна, как луч света в темном царстве – одна молодая среди наших старух. Нам, мужчинам, даже глаз не на ком порадовать.

– Как говорится, на безрыбье и рак рыба? – усмехнулась Люба.

Пахомыч захлопал белесыми ресницами, не сразу поняв что к чему, а Игорь опустил голову, пряча улыбку.

Люба шла рядом с Игорем, чувствуя легкость его походки, и это тоже было необычно.

– Беседа будет, наверное, по поводу моей переодетой жены? – насмешливым тоном спросил Игорь. Всем видом он как бы подчеркивал отстраненность от всей этой суеты.

– Игорь, неужели вам наплевать на собственную судьбу? – не выдержала Люба. – Это прозвучит дико, но вы сейчас чужой по отношению к самому себе.

– Если бы только к себе… – уже серьезно обронил он.

Люба все же уловила нотку сожаления в его словах. У двери в гостевую комнату она остановилась.

– Я у себя побуду. Если понадоблюсь следователю, позовите меня.

– Люба, ведь мы родные люди. Может, перейдем на «ты»?

– Я давно готова к этому, все ждала от тебя… – замялась она.

– Проявления родственных чувств?

– Не совсем. Родственные чувства искусственно не появляются. Понимаешь, когда я ехала сюда, то по наивности думала, что ты сразу обрадуешься, пойдешь навстречу, то есть постараешься с моей помощью восстановить в сознании утраченное, в общем, всей душой будешь на моей стороне. Но я увидела противоположное: осторожное выжидание, даже враждебность…

– Нет! – вырвалось у Игоря. – Ты неверно истолковала мое поведение. Все как раз наоборот. Мою сдержанность ты приняла за холодность и даже враждебность. Жаль! Мне трудно выразить словами то, что я чувствовал, впервые увидев тебя. Потом я попробую. В свое время. Не сейчас. Не здесь.

Игорь резко повернулся и быстро зашагал по коридору.

Люба сидела у себя и в пятый раз начинала читать рассказ Чехова, но все время отвлекалась. Из головы не шел недавний разговор с Игорем. То и дело она вспоминала его фразу: «Мне трудно выразить словами то, что я чувствовал, впервые увидев тебя». «Все же интересно, что он чувствовал?»

Она попыталась восстановить в памяти выражение лица Игоря: «Он взглянул равнодушно. Нет, нет. Совсем не равнодушно. Он посмотрел с интересом. Но я была разочарована. Нет, зачем врать себе? Я была убита, раздавлена. Почему так случилось? Я надеялась, что он внезапно вспомнит? Улыбнется, обрадуется, подойдет с распростертыми объятьями? И опять не то. Конечно, я надеялась. Но он не узнал. Ну и что? Ведь я уже знала о его амнезии. И должна была реагировать адекватно. И тем не менее… Что-то выбило меня из колеи, я растерялась, расстроилась, сникла. Может, мне хотелось стать первооткрывательницей, вступившей на необитаемую землю? Чтобы только мне принадлежала заслуга этакой целительницы, вернувшей к жизни несчастного? Чтобы потом у меня было какое-то право на него? Неужели эти подлые мечты сидели где-то в подкорке? Или я нарочно бичую себя по своей излюбленной привычке? Истина как всегда посередине. И все же первый порыв был чистым, искренним. Я помчалась, чтобы спасти, уберечь, пожалеть. Это правда. А когда увидела его и поняла, что он не нуждается в скорой помощи, что он не беспомощное дитя, а вполне крепкий и сильный мужчина, была растеряна и разочарована. Но это прошло. Я стала другой. Я многое поняла».

За дверью раздался шум, чей-то голос тревожно воскликнул: «Что случилось?» Люба пошла посмотреть: в чем там дело. Выглянув в коридор, она увидела Нинель Эдуардовну, входящую в комнату к Серафиме Григорьевне. Следом за врачом туда же вошла медсестра, держа в руках кислородную подушку и чемоданчик с медикаментами. Невдалеке толпились обитатели интерната. Они громко шептались, жестикулируя и качая головами. Задохнувшись от тяжелого предчувствия, Люба подошла к старушке в байковом халате и спросила: