Текст книги "Ягоды бабьего лета"

Автор книги: Людмила Толмачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Вы не отвлекайтесь, Надежда Романовна, – строго предупредил милиционер.

– Конечно, конечно. Ну вот. О чем я? Ах, да! Что я хочу сказать-то! Не планировала заранее Любовь Антоновна ночевать в другом месте. Понимаете? Не пла-ни-ро-ва-ла! Все получилось чисто случайно. Как говорится, спонтанно. А убийца этого не знал. Не мог знать! Вот!

Надежда Романовна, раскрасневшаяся, довольная собой, победоносно посмотрела сначала на Любу, потом на Кропачева.

– И в самом деле, все вышло нечаянно, – подтвердила Люба. – Мне, честно говоря, так не хотелось возвращаться после похорон в гостиницу. А тут как раз Надежда Романовна к себе пригласила. Мы втроем и пошли. У нее здесь тишина и уют. За чаем разговорились, а потом уж не смогли отказаться от предложения переночевать.

– Так. А теперь я задам вам, Любовь Антоновна, тот же вопрос, но немного изменю формулировку. Кто, по-вашему, мог на вас покушаться?

– Даже не представляю.

– У вас есть враги?

– Враги?

Люба задумалась, но не над тем, есть ли у нее враги, а о том, что если она назовет имя Стеллы, то придется раскручивать всю историю с поездкой в Сергино, а значит, откроется ее обман по поводу «двоюродной сестры Игоря». Но ей все равно придется объяснять свое присутствие в этом городе. Так и не придя ни к какому решению, она пожала плечами.

– Странно. Покушались именно на вас, а вы не представляете кто. Подумайте как следует, Любовь Антоновна. От ваших показаний будет зависеть оперативность раскрытия этого дела. Понимаете? Договоримся так. Вы подумаете, а через два часа я буду ждать вас в отделе, у себя в кабинете, на Мичурина, тридцать два. Всего хорошего!

Как только милиционер ушел, Надежда Романовна с Аней отправились на кухню пить чай, а Люба позвонила сыну:

– Владик, как ваши дела? Нормально? Чем хоть вы питаетесь? Пельмени? Ладно, об этом потом. Скажи, Стеллу выпустили из СИЗО? Нет? Это точно? Погоди, не перебивай! Значит, она так и не выходила оттуда. Странно. Нет, это я о своем. Я перезвоню потом. Папе привет. Ты, надеюсь, не выдал меня еще? Ладно. Пока.

Люба сидела на диване в полной прострации. Ведь первой, кто пришел в голову, когда Кропачев спросил у нее о врагах, была Стелла. Но она под арестом. Не могла же она достать ее из СИЗО. Вдруг Любе пришла мысль, совсем сбившая ее с толку: зачем Стелле убивать ее? Это же нонсенс! Чушь несусветная! «Ей сейчас не до меня. У нее жизнь на кону. Тише воды, ниже травы надо быть. Да и зачем ей моя смерть? Месть? Глупо. Она не кавказского племени, чтобы мстить. Наследство? Мне ничего не принадлежит. Я бедна как церковная мышь. Хотела убрать меня, как свидетеля ее «маскарада»? Но Зоя Михайловна, когда ей показали несколько фотографий, тоже узнала Стеллу, причем в ее истинном обличье. Нет, это сделала не она. Тогда кто?!»

Перед тем как идти в милицию, Люба решила навестить Таисию Игнатьевну. На похоронах у нее был очень болезненный вид, и это беспокоило Любу. Ей открыла Фрося и с ходу запричитала:

– Ойешеньки, Любовь Антоновна! Мы как узнали про пожар, так все и попадали. Да как же так? Отчего такое могло произойти-то?

– А кто вам об этом сказал?

– Так из милиции приходили, вас искали. А Зоя Михайловна-то и вспомнила, что давеча вас видели с учительницей из детского интерната.

– Скажите, а как Таисия Игнатьевна? Здорова?

– Плохонько ей. Медсестра укол седни ставила. А Нинель-то, как назло, отпуск взяла.

– Отпуск?

– Ну да. Со вчерашнего дня.

– Ладно, пойду к Таисии Игнатьевне.

Старушка очень обрадовалась Любе. Она лежала в постели, бледная, слабая. На Любин вопрос о самочувствии тихо ответила:

– Ничего. Уже отпустило. Это я после похорон. Мне не надо было ехать на кладбище. Здесь простилась – и хватит. Куда уж мне в такую-то даль, да столько на ногах стоять.

– Может, каких-нибудь лекарств не хватает, так я куплю?

– Нет, не надо. Мне Галя уже ставит какое-то. Помогает, и ладно. Здоровее уже не буду. Зачем деньги зря переводить?

– Ну, вы скажете! Лекарства для того и существуют, чтобы здоровье поддерживать. В любом возрасте.

– Спасибо, моя хорошая. Ты лучше о себе расскажи. Когда к мужу-то собираешься? Что ты тут застряла? Он, может, дома-то быстрее тебя вспомнит.

– Скоро, скоро. Я ведь из-за Ани задержалась.

– Что, твердо решила забрать ее?

– Тверже не бывает.

– Ну-ну. Как все же люди рознятся. Одни родную мать при жизни забывают, а другие чужое дитя как родное принимают.

У нее затряслись губы, глаза наполнились слезами. Люба слегка сжала ее руку, лежащую поверх одеяла.

– Любовь Антоновна! Дорогая! Как вы нас напугали! – долго восклицала Зоя Михайловна, когда Люба зашла к ней в кабинет. – Мы уж и не знали, что думать. Ведь вас Бог хранил, отвел от вас верную смерть!

– Да, если бы не Надежда Романовна, я бы тут сегодня не сидела.

– А я, главное, ничего понять не могу. Оперативник меня спрашивает, мол, была на похоронах такая-то? Я говорю: «Да». А он: «И где она сейчас?» Я говорю: «Не знаю». Короче, кое-как, окольными путями выяснили, где вы.

– Я в гостинице обмолвилась дежурной, что иду на похороны. Видимо, она и вывела милицию на вас.

– Любовь Антоновна, а сами-то вы что думаете по этому поводу?

– Думаю разное, Зоя Михайловна, и пришла к вам в том числе и по этому вопросу. Мне кажется, что ниточка с этого пожара сюда ведет.

– ?

– А что, Нинель Эдуардовна заранее планировала отпуск или внезапно его попросила?

– А какая тут связь?

– Прямая.

– Вообще-то отпуск у нее в октябре, но позавчера она позвонила мне домой и сказала, что у нее есть возможность по горящей путевке в санаторий поехать, за треть цены. Мол, болезни обострились, устала. Ну, я в принципе не возражала. А что? Какое отношение она имеет…

– Зоя Михайловна, позавчера у меня с Нинелью Эдуардовной состоялся очень острый разговор. Надо сказать, что вначале на эту тему я хотела поговорить с вами, но вы уже ушли домой. И тогда я постучалась в кабинет врача.

– Да? И что это за тема? – голос Зои Михайловны понизился, а лицо посуровело.

– Это касается приватизированных квартир обитателей вашего интерната.

Зоя Михайловна резко встала, нервно пошарила в кармане пиджака, вынула оттуда сигареты и закурила. Люба молча наблюдала за ней.

После довольно длительной паузы Зоя Михайловна заговорила:

– Я знала: рано или поздно это выплывет наружу. Я намекала нашему директору, но он пригрозил, что уволит меня. А куда я, спрашивается, пойду? У нас город маленький, работы никакой нет. Не в торговлю же мне идти. Да и туда молоденьких берут. Любовь Антоновна, у меня дочь! Я воспитываю ее одна. С мужем давно разошлись. Вы понимаете? Сейчас, чтобы выучить ребенка, нужны деньги. Нет, вы не подумайте! Этих денег я не брала! К махинациям директора и Нинели я абсолютно не причастна! Честное слово! Поверьте! Но я догадывалась. И молчала… Причину я вам объяснила.

– Не знаю почему, но я вам верю.

– Спасибо.

– Зоя Михайловна, я вот еще по какому вопросу. Таисия Игнатьевна тяжело болеет и ей нужна моральная поддержка. Я знаю, что у нее есть сын и внучка. Не могли бы вы дать адрес ее родных?

– Пожалуйста. Сейчас.

Зоя Михайловна подошла к стеллажу с документами и вынула из стопки желтую папку. Ее руки слегка дрожали, когда она что-то искала, перебирая бумаги в папке.

– Вот. Адрес ее сына. Я запишу вам.

Она подала листок Любе. Их глаза встретились. Зоя Михайловна не отвела взгляда, но в нем читались мольба и раскаяние.

IV

– Люба! Хоть обижайся на меня, хоть нет, но я еще раз скажу: ты берешь на себя большую ответственность, – выговаривала Мария Владимировна своей дочери, вернувшейся из Сергино утренней электричкой. – А вдруг девочка не приживется здесь? Там она в своей среде, привычной, знакомой, а в большом городе, да еще в новой школе – каково ей будет? Не знаю. А если она больная? Не хватало тебе под старость чужих забот. Мало тебе своих?

– Мама, остановись на минутку! Ведь ты ничего не знаешь.

– Чего такого я не знаю?

– Ты не видела ее. Она понравится тебе, поверь!

– А где она будет жить?

– Вместе со мной. В моей комнате.

– Господи! Не понимаю, как можно так безрассудно взять и привести в дом чужого ребенка?

– Мамуля, я чувствую – ты уже наполовину сдалась. Ведь так? – Люба обняла мать, прижалась к ее щеке.

– Не выдумывай! Нисколько я не сдалась. Мне просто жаль тебя, дуреху.

– Прикипела я к ней, понимаешь? Я даже во сне ее вижу. Мама, ты мне душу наизнанку выворачиваешь. Не могу я так! О самом сокровенном – и таким бытовым языком! А чиновники меня еще и канцелярским доконают. Кошмар! Лучше бы ты на самом деле пожалела меня и встала на мою сторону.

Мария Владимировна долгим взглядом, жалеющим и осуждающим одновременно, посмотрела в глаза дочери.

– Ладно. Поживем – увидим. Какая хоть она, Аня твоя?

– Беленькая, худенькая. Умница. Прекрасно вяжет.

– Вяжет? Уж больно не похожа на современных девиц.

– Она и вправду из другого века.

– Ну, ты расписала! Как в книжке! Золушка получилась.

– А ведь ты в точку попала. Золушка и есть!

– А ты, значит, добрая фея?

– Так и знала, что без сарказма не обойдешься. Мама, прошу тебя, не становись мачехой из этой сказки! Она и так натерпелась за свою короткую жизнь.

– Ну хорошо, – Мария Владимировна, поджав губы, встала с дивана и пошла на кухню. – Давай обедать!

Они сели за кухонный стол. Люба с аппетитом начала есть наваристый борщ.

– Как я соскучилась по твоей еде!

– Там, небось, всухомятку жила?

– Почему? В столовой питалась. Первое, второе – как полагается. Но твой борщ самый вкусный.

– Забыла тебе сказать. Память ты мне отшибла своей новостью. Заезжал к тебе Александр. Он по делам в Москве. Обещал сегодня вечером снова зайти.

– С чего вдруг такое внимание? Прямо с луны свалился. Странно. Вроде бы все выяснили…

– И чем он тебе не подошел? Симпатичный, работящий…

– Не знаю. Наверное, Москву на деревню не захотела менять.

– Ой ли? Небось, за Игорем своим ненаглядным на Северный полюс помчалась бы, если б позвал?

– Вот именно. Если бы позвал.

– Кстати, как хоть он здесь обживается? Ты бы съездила к ним, что ли. Я вчера звонила Владику – говорит: все хорошо. А что хорошего? Не пойму. В память так и не пришел. Гуляет, говорит, невдалеке от дома, телевизор смотрит, пока Владик на работе. Да Владислав разве все расскажет? Из него клещами не вытащишь подробности.

– А что про Стеллу слышно?

– Пока ничего. Идет следствие, скоро будет суд.

– Скоро?

– Так Владик сказал, не знаю.

– Не думаю, что скоро. Неужели Сенцов какие-то новые факты откопал?

– Наверное.

– Ладно, мамуля, спасибо за борщ. Побегу я в школу. Завуч, по всей видимости, меня убьет.

– А когда придешь-то?

– Часов в шесть-семь. Ну пока!

Люба и не подозревала, что по-настоящему соскучилась по своей школе. С каким удовольствием она вошла в класс! Удивительно, но семиклассники, эти сорвиголовы, тоже были рады своей учительнице. Непривычно смирные сидели они за партами и слушали вдохновенный монолог о поэтах пушкинского круга. Люба была, что называется, в ударе. Давно она не читала стихи так проникновенно и заразительно. Влюбленная со студенчества в Баратынского, Рылеева, Батюшкова, она с упоением рассказывала подросткам о жизни и прекрасных творениях этих поэтов, так и оставшихся в тени гения. Песней звучало в тишине:

 
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца;
Молился новым образам,
Но с беспокойством староверца.
 

Люба не сомневалась, что ее семиклашки поймут Баратынского – уж очень они самозабвенно слушали. Никто не заметил промчавшихся сорока минут урока. А на перемене Любу буквально атаковали вопросами. В школе кто-то пустил слух, что она увольняется, и теперь ученики со свойственной детям прямолинейностью спрашивали, правда ли это.

– Нет, конечно. С чего вы взяли? – удивлялась Люба.

– А нам Татьяна Федоровна сказала, что вы в Сергино.

– Я ездила туда по делам.

Люба шла в учительскую с необъяснимым чувством легкости, даже окрыленности. «Интересно, как отреагировали бы ученики, если бы я сейчас подпрыгнула – сначала на одной ноге, потом на другой, так же, как это только что сделал Дима Гусаков из моего класса? – неожиданно подумала она. – Впрочем, известно как: покрутили бы пальцем возле виска и расхохотались. А жаль».

Татьяна Федоровна встретила ее восторженно: обняла, расцеловала, засыпала вопросами и новостями. Они не виделись с июня, так как в первую неделю сентября Татьяна Федоровна болела, а потом Люба укатила в Сергино.

– Любовь Антоновна, вы только не выдавайте меня Марии Владимировне. Под большим секретом она мне намекнула, что нашелся Игорь. Это правда?

– Правда.

– Слава Богу! Это чудо, что он жив. Ведь многие пропадают навсегда.

– Все бы хорошо, но у него полная амнезия.

– И он не узнал вас?

– Не узнал. И Владика тоже.

– Вот беда. Но, может, все еще обойдется?

– Мы с сыном надеемся. Будем лечить его.

– Главное, что жив. Я так рада за вас.

– Я тоже.

– А я уже бабушка.

– Вот это новость! Когда это произошло?

– В августе. Мы специально молчали. Из-за суеверия.

– Кто же у вас – мальчик, девочка?

– Мальчик. Три восемьсот. Назвали Данилкой.

– Поздравляю от всей души! Я тоже за вас рада. Нянчить-то дают?

– А как же! Будь я на пенсии, вовсе бы спихнули бабке. Ольгины-то родители в деревне живут. Но я постараюсь помогать. Всем, чем могу. После уроков буду бегать. Я ведь помню, как одной тяжело пришлось. Не высыпалась жутко.

Татьяна Федоровна в своем счастливом эгоизме не замечала задумчивых Любиных глаз, торопливо перескакивая с одного на другое, чтобы успеть за перемену выложить все впечатления от общения с любимым внуком. Но прозвенел звонок и разговор пришлось прервать.

После пятого урока Люба провела классный час и поехала домой.

Ей открыла Мария Владимировна. Она была в нарядном платье и явно под хмельком.

– А мы с Сашей тяпнули по рюмочке. Тебя не стали ждать. Проходи, поздоровайся.

Люба зашла в комнату и вновь, как и прежде, сердце дрогнуло от его улыбки. Черт бы его побрал с этой улыбкой! Александр поднялся, шагнул навстречу:

– Люба, ты извини, что без приглашения, но ноги сами привели в твой дом. Ничего не могу с собой поделать.

– Мой руки и садись за стол, – командовала мать, скрывая за строгим тоном радостное возбуждение. – Видишь, рыбный пирог испекла ради такого случая. Саша похвалил.

– Мне, бывшему моряку, рыбный пирог – бальзам на душу. Помню, наш кок, дядя Вася Зайцев – мы так и звали его слитно: «дядявасязайцев» – такие пироги шикарные стряпал с треской, это надо видеть. У него даже и не пирог получался, а треска, целиком запеченная в тесте. С луком, естественно, и всякими специями. Достанет из духовки, верхнюю корку снимет и прямо на противне на стол поставит, не разрезая. От рыбы пар идет и аромат, мм-м!

– Ой, у меня слюнки побежали от твоих рассказов, – рассмеялась Люба, садясь за стол.

Александр разлил по рюмкам коньяк, взглянул на Любу, улыбнулся:

– А ты еще красивее стала, по-моему, похудела, но тебе идет, – он поднял свою рюмку, чокнулся с женщинами и весело произнес: – За твою маму, Любаша, Марию Владимировну, замечательную хозяйку и прекрасную женщину!

– Ох и льстец! Всем сестрам по серьгам, да? – поддела его Люба.

– Обижаешь. Говорю истинную правду и ничего, кроме правды. А ты что в Сергино делала?

– Господи, мама, ну все уже в курсе – куда я ездила! Ведь я просила тебя!

Люба была не на шутку раздосадована. Мария Владимировна, с виноватым видом засуетилась, пошла на кухню, вспомнив вдруг, что не нарезала колбасу.

– Люба, прости, если не то брякнул. Я не знал…

– Ладно, забудем. Лучше ты расскажи, что в Москве делаешь?

– У меня, понимаешь, родилось «планов громадье», не знаю только, сумею ли реализовать.

– Например?

– Например, хочу организовать замкнутый цикл «ферма – магазин». Для этого нужно завод по переработке молока построить. Я бычков продал. В принципе, деньги для начала есть. Остальные в кредит возьму. Вот сегодня договор на поставку оборудования подписали. Пятьдесят процентов за него могу хоть сейчас выложить. А дальше частями, с отсрочкой до первой прибыли. Но тебе, наверное, это неинтересно?

– Почему? Продолжай.

– А может, пойдем прогуляемся?

– Пошли. Я только переоденусь.

Они вышли из подъезда, и Александр сразу же обнял ее и прижал к себе. Люба и не пыталась сопротивляться, уж очень сильные руки были у этого мужчины.

Уже совсем стемнело. В свете фонарей двор казался меньше. От кустов акации, что росла под окнами, легли черные тени. На скамейках у соседнего подъезда молодежь пила пиво, перекрикиваясь шальными голосами.

– Не хватало еще, чтобы ты полез целоваться на виду у всего дома.

– По-моему, сейчас это никого не волнует. Прошли времена, когда целующиеся привлекали нездоровое внимание.

Александр и в самом деле вдруг обхватил ее за талию, приподнял и так, держа на весу, поцеловал. Невдалеке от них остановился джип. Люба вскрикнула, вырвалась из объятий, зачем-то подняла воротник куртки.

Из джипа вышел Владислав. Он не узнал мать и прошел мимо них к подъезду. Люба машинально окликнула его. Владислав повернулся, удивленно спросил:

– Мама?

– Ты к нам? – задала глупый вопрос Люба. Этим вечером она как будто дала себе обязательство – говорить глупости.

Владислав подошел к ним, с легким прищуром взглянул на Александра.

– Познакомьтесь, это Александр Иванович, мой хороший знакомый, а это мой сын.

– Владислав, – протянул руку сын.

– Александр Иванович.

– Очень приятно. А мы с отцом заехали за альбомом с фотокарточками, моими, детскими.

– С отцом? – удивилась Люба.

– Ну да. Он в машине.

Владислав подошел к джипу, открыл дверь. Игорь сидел на пассажирском месте, рядом с водительским, и глядел прямо перед собой. Любе показалось, что он старался не смотреть в ее сторону. Игорь вышел из машины, медленно подошел, поздоровался. Его голос прозвучал холодно, отчужденно. «Он все видел, – с ужасом подумала Люба. – Господи, что я наделала, идиотка!»

– Вы тут побеседуйте, а я мигом. Возьму альбом – и обратно, – сказал Владислав и скрылся в подъезде.

– Знакомьтесь, это Александр, а это Игорь, – Любе ничего не оставалось, как выбрать такой нейтральный способ знакомства. Мужчины сдержанно пожали друг другу руки. Люба не знала – о чем говорить и как себя вести. Ситуацию усугубляло то, что Игорь всем видом показывал случайность своего здесь присутствия. Он покашливал, отворачивался, зачем-то посматривал на часы. Александр в упор смотрел на Любу, а она потерянно переводила взгляд с одного на другого. Ее улыбка была жалкой.

– Ну, я пойду. Мне до гостиницы еще пилить и пилить, – не выдержал Александр. – Я позвоню тебе. Всего хорошего!

– До свиданья, – пробормотала Люба.

Игорь отделался кивком. Александр неторопливо повернулся и, засунув руки в карманы куртки, слегка раскачиваясь, словно по палубе, пошел по тротуару прочь. Любе послышалось даже, что он насвистывал какой-то шлягер. Они остались вдвоем и по-прежнему молчали. Теперь она чувствовала на себе изучающий взгляд Игоря, но глаз не поднимала.

– Люба! Мне кажется странным одно обстоятельство, – тихо заговорил Игорь. – Вы ничего не рассказали о себе.

– Мы снова на «вы»? – она посмотрела на него и вновь отвела взгляд.

– Это пустяки. «Ты», «вы»… Какая разница? Это твой друг? Ты разве не замужем?

– Кто? Саша? Ой, то есть Александр Иванович? Да. То есть, нет, – она чувствовала себя провинившейся школьницей. – Бывший знакомый. Приехал в командировку. В общем, посидели у Марии Владимировны, повспоминали…

– Понятно. Хорошо, когда есть что вспомнить, – в его голосе сквозила насмешка.

И опять наступило неловкое молчание. Из подъезда вышел Владислав.

– Мама, а где синий альбом, маленький такой, в желтую клетку? Бабушка так и не нашла его.

– Владик! – Люба почти физически чувствовала, как земля уходит из-под ног. Сын выдал ее с головой. Что теперь говорить Игорю? Она съежилась, уткнулась в воротник куртки.

– Мама, ты извини, но так уж получилось… Короче, я папе все рассказал. Понимаешь, вчера он увидел вашу совместную фотографию. Эту, ну, где вы в гостях у Минеевых. Помнишь?

Еще бы! Как не помнить! У этих Минеевых они отмечали Новый год, выпили, стали дурачиться, устроили конкурс на самый эротический поцелуй. Их сфотографировал Толька Минеев, как победителей этого дурацкого конкурса. «Боже мой! – переживала Люба. – Вроде бы все фотографии перевезла к матери. Нет ведь, одна осталась, причем самая компрометирующая».

– Люба, ты не переживай! Я все равно ничего не помню. Вернее, что-то туманное мельтешит в голове, но конкретного ничего, – сказал ей Игорь.

– Спасибо, утешил. Ладно, я пойду. Устала что-то… В пять утра сегодня вскочила, чтобы на электричку успеть. А альбом в серванте лежит, под журналами. Потом заберете. До свидания!

И Люба оставила своих мужчин в двусмысленном положении и неопределенности. Но она действительно устала, у нее больше не было сил на все эти игры. Кто, в конце концов, из них слабая женщина, которой так недостает поддержки? Пусть радуются, что осталась жива. Впрочем, о покушении они не знают – и слава богу! Она тяжело вздохнула – вечер странных и нелепых событий, кажется, подошел к концу.

Как давно они не виделись! Люба смотрела на свою бывшую однокурсницу, и сердце сжималось от боли. Почему несправедлива судьба? За что жизнь так наказала самую красивую из них, самую веселую и талантливую? Ритка Коростелева, стройная шатенка с большими серыми глазами, влюбляла в себя с ходу всех парней на институтских вечерах и домашних вечеринках. Ну если и не всех, то половину точно. Даже их строгий декан Пряхин, сухарь и педант, краснел и покрывался испариной, когда она обращалась по поводу какой-нибудь проштрафившейся одногруппницы, прося его о снисхождении. Посылали к декану специально Маргариту, так как знали – это беспроигрышный вариант. На четвертом курсе в нее влюбился курсант военного училища, под стать ей, красавец, отличник учебы, перспективный жених. Многие завидовали Рите, когда Виктор заезжал за ней на такси и увозил то на концерт во Дворец съездов, то в Большой театр, то в ресторан. Отец Виктора был директором завода, так что карманные деньги у сына не переводились. Да и потом, после свадьбы, все складывалось удачно – хорошее распределение, квартира, машина, ребенок. Но однажды все поломалось и рухнуло. У Риты обнаружили редкую болезнь, которая поначалу не очень ее беспокоила, но, незаметно подкрадываясь, все больше и больше разрушала организм.

Теперь она была инвалидом первой группы, прикованная к постели, рано состарившаяся, беспомощная, за которой ухаживала престарелая мать. У Виктора давно была другая семья. Сын женился и уехал в Германию, откуда приходили редкие письма и небольшие посылки.

Как ни странно, Рита улыбалась, глядя на Любу. Улыбалась и говорила, говорила… Она вспоминала их лучшее время – девчонок, преподавателей, любовные истории, случаи «на картошке». Люба не заметила, как и сама втянулась в водоворот прошедших событий. Но когда Рита спросила об Игоре, она смешалась, не зная, стоит ли рассказывать свою запутанную историю. А потом, заметив искренний интерес подруги, выложила все без утайки. Даже об Ане рассказала.

– Сегодня ходила в юридическую консультацию. Там меня «обрадовали», мол, вся бюрократия может растянуться на полгода и больше или совсем ничего не получится.

– Знаешь, кто тебе поможет? Валя Калинкина, то есть Порошина по мужу.

– Валя? А что, у нее есть связи наверху?

– Она сама на этом верху.

– Так она вроде директором школы работает…

– Ну-у, как все запущено у тебя, Любовь Антоновна! Валя, то бишь Валентина Ивановна Порошина, теперь замминистра в Московском правительстве. Уже третий год.

– Что?!

На Любу напал истерический смех. Кое-как совладав с эмоциями, она рассказала подруге о чиновнице из Сергино. Теперь настал Ритин черед смеяться. К ним заглянула ее мать, удивленная непонятным весельем подруг. Дочь пересказала ей анекдот про замминистра. У нее это получилось смешнее, чем у Любы. Не зря ее считали самой артистичной и талантливой на курсе. Ах, если бы не проклятая болезнь!

Когда старая женщина оставила их одних, Рита, задумчиво посмотрев на Любу, не то спросила, не то вывод сделала:

– А ведь ты его по-настоящему любишь…

– Кого? – не поняла Люба, но тут же смутилась, покраснела, отвернулась к окну.

– Ты только гордыню засунь подальше, ладно? Думаешь, много человеку отпущено, тем более нам, женщинам? Я в молодости не жила, а будто репетировала. Мне казалось, что спектакль еще впереди. Что скоро состоится главная моя премьера. И премьера состоялась. Вот она. Перед тобой. Только, к несчастью, не водевиль и не драма с хеппи-эндом, а трагедия. Этот жанр в мои расчеты не входил. Как говорят, если бы молодость знала…

– Риточка, ты прости меня, что не появлялась три года. Я…

– Да я все понимаю. Когда Виктор ушел к другой, я думала, конец света наступил. Не хотела никого видеть. Я тогда еще могла передвигаться, но на улицу боялась выходить. Мне казалось, что там каждый на меня пальцем показывает, мол, смотрите, ее муж бросил, к молодой ушел, видать, изъян в ней какой-то или просто устарела.

Рита помолчала и продолжила уже спокойно:

– Я только недавно вдруг осознала, что любви-то и не было. Такой, например, как у вас с Игорем. Был праздник, фейерверк, карнавал – все что угодно, но не любовь. Пока были здоровье, красота, удача, нам казалось, что это и есть счастье. Но случилась беда – и фейерверк погас. Остался пшик, дым, мираж. Самое обидное, что и я тоже не любила. Я принимала за любовь сексуальные утехи, любование красивой внешностью и даже ревность. Он ведь сразу закобелился, с первых месяцев нашей гарнизонной жизни. Еще бы! Такой красавчик! Все бабы как с цепи сорвались. Одна перед другой выделывались – кто быстрее в постель с ним заскочит. А что мне оставалось, Люба? Сидеть клушей и кудахтать? И я завела любовника, да не ахти какого, а самого полковника, командира части. И понеслось. Но видимость семьи блюли. И праздники отмечали, и в отпуск ездили, и мебель покупали. Но пустоту в душе все время ощущала. Я объясняла ее нехваткой времени на отдых, развлечения. Думала, что не будь изматывающей работы, постоянных болезней Павлика, бесконечных дежурств и командировок мужа, то жизнь наша была бы полней, интересней. Мы бы ходили по театрам и концертам, устраивали бы приемы для друзей и богемы… Глупая! Разве театры и приемы заменят отсутствие главного – простого любящего взгляда, от которого поет душа. Мне иногда снится Панино, где мы в первый раз картошку убирали. Помнишь? Среди моих многочисленных поклонников был Коля Захаров…

– Такой невысокий, застенчивый? Мы еще смеялись над ним. Как завороженный смотрел на тебя, ложку мимо рта проносил за обедом, – улыбнулась Люба.

– До сих пор вижу взгляд его синих глаз. Он ведь в любви мне тогда признался. А я посмеялась…

В дверь заглянула Ритина мать:

– Ритуля, тебе лекарство пора принимать. Я сейчас принесу.

Люба собралась уходить. Пообещав Рите показать свою Анюту, она распрощалась.

Валя и в самом деле очень помогла. Обзвонив с десяток высокопоставленных чиновников, она вышла на тех людей, от которых непосредственно зависело Любино дело. Люба лишь по горячим следам мчалась в эти кабинеты и подписывала необходимые документы. Через неделю все было готово – оставалось поехать и забрать Аню. А тут еще позвонили из Сергино: ее вызывали на очную ставку с гражданкой Норкиной Нинелью Эдуардовной. «Вот и совмещу приятное с полезным», – усмехнулась Люба и тяжело вздохнула: ей предстояли объяснения с завучем по поводу перестановки расписания. Кроме того, мать ничего не знает о пожаре и покушении. «Предположим, – рассуждала Люба, – сейчас я выкручусь, ведь в Сергино я еду за Аней. А что будет потом, когда придет повестка в суд? Может, нужно рассказать маме, но самое страшное скрыть? Ладно, что-нибудь придумаю». А в сердце уже вползал холодок. Одно выражение «очная ставка» чего стоит! Да еще с этой жабой. Брр! Но ничего не поделаешь. Сама заварила эту кашу. Надо идти до конца. Утешением была мысль: «Эта гадина отравила последние часы жизни Серафимы Григорьевны и ускорила ее уход, – пусть же наступит возмездие».

Люба позвонила Владиславу и попросила отвезти ее в Сергино:

– Послезавтра утром. Сможешь?

– Смогу. Ты по какому-то делу?

– По дороге все расскажу.

– А на той неделе нельзя?

– Нет. Мне назначили на одиннадцать часов.

– Кто назначил? Ничего не пойму.

– Потом объясню. Как папа?

– Нормально. Но, по-моему, скучает. О чем-то все время думает.

У Любы кольнуло сердце. За эту сумасшедшую неделю гонки по кабинетам, которую приходилось еще совмещать и с уроками, она позвонила им всего дважды, да и то разговаривала только с Владиславом, а Игорю передавала привет. Неожиданно у нее вырвалось:

– Я сейчас приеду к вам, Ты когда будешь дома?

– Не скоро. Мы с Женей собрались в кино.

– С Женей? – обрадовалась за сына Люба. – Как она поживает?

– Прекрасно. Работает топ-менеджером в нефтяной компании.

– O! Молодец!

– Она говорит, что я дал ей возможность спокойно сделать карьеру. Иначе из нее получилась бы только хорошая жена.

– Не знаю, может, для тебя это был бы наилучший вариант…

– Ладно, мам, не будем развивать тему. До вечера!

– Хорошо, мы тебя подождем, – сказала и удивилась: как естественно она произнесла «мы». – Я пока ужин приготовлю. Продукты-то есть какие-нибудь?

– Курица мороженная и овощи.

– Ну и прекрасно. До вечера.

Игорь ее ждал. Это было заметно по всему: одежде, волосам, чисто выбритому лицу и парфюму, благоухающему в квартире. Выходит, Владик предупредил его. А она надеялась на сюрприз – хотелось застать врасплох и посмотреть на реакцию. Если обрадуется, значит… Господи, как затянулось ее счастливое детство!

Он взял из ее руки пакет с продуктами, помог снять куртку, наклонился к полке с обувью, достал тапочки, поставил перед ней. Его ухаживания были ей приятны, и в то же время они как бы подчеркивали, что она здесь гостья, причем не частая. Она и вправду давно не была в их бывшей квартире. Люба окинула взглядом прихожую – вроде бы все по-старому, но не было прежнего ощущения родного дома. Что-то ушло отсюда, и вернется ли?

На кухне, куда она сразу же прошла, царили порядок и чистота.

«На Владика не похоже, – подумала Люба, – видимо, Игорь постарался».

– Я Владику обещала курицу потушить… – вполголоса проронила она, открывая холодильник.

Почему ей трудно говорить и смотреть ему в глаза? Откуда это девичье смущение? Ах, да! Нелепая встреча у подъезда. Но перед ним она ни в чем не виновата. Они разведены. Они чужие люди. И уж если кому-то из них чувствовать вину, то только не ей. Не на этой ли кухне он признался, что у него есть любовница? И это еще до Стеллы!