Текст книги "Ягоды бабьего лета"
Автор книги: Людмила Толмачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Люба даже выпрямилась от этой мысли. Движения ее стали увереннее, а взгляд тверже.
– Тебе помочь? – глухим, сдавленным голосом спросил Игорь.
– Положи курицу в микроволновку на разморозку.
– На сколько минут?
– Минут на десять.
Люба вынула из пакета купленные специи, зелень, лимон, бисквитный рулет, хлеб.
– Вот, можешь нарезать рулет и хлеб, а я пока картошку почищу.
Краем глаза она видела, что Игорь суетится, стараясь все делать как можно аккуратнее и лучше.
– Разрежь, пожалуйста, курицу, – попросила Люба, поймав на себе его взгляд, – на шесть частей.
Они нечаянно столкнулись возле мойки: Любе надо было слить воду с картошки, а ему – сполоснуть руки после курицы. Отреагировали они по-разному: Люба, словно ужаленная, отстранилась, а он оставался неподвижным и даже, наоборот, чуть сдвинулся в ее сторону.
«Смешно на нас смотреть. Прямо, как мои семиклашки на школьном вечере. Что происходит? Или это только в моем воспаленном мозгу? Насочиняла сложностей на пустом месте. Нет, не повзрослеть, видно, мне никогда. Так и умру инфантильной дурой».
Она сложила на противень обжаренные куски курицы, нарезанный картофель и другие овощи, полила все это соусом и сунула в разогретую духовку.
– Все, теперь сорок минут можно отдыхать, – сказала Люба, снимая фартук.
Игорь поставил таймер на сорок минут и посмотрел ей прямо в глаза. Она ответила, как ей показалось, спокойным, непринужденным взглядом.
– Пойдем в комнату? – сказала она, потому что надо было что-то сказать. Нельзя же вот так, молча, в переглядки играть. Что они, на первом свидании, что ли?
– Пойдем, – ответил он, но с места не стронулся, продолжая пристально смотреть на нее.
Теперь его взгляд скользил по ее шее, плечам, груди. Она уже жалела, что надела на себя тонкий, обтягивающий свитерок.
«Соблазнять приперлась? Вот и получай! – не на шутку рассердилась она на себя, а заодно и на Игоря. – Что он во мне нашел? Талия расплылась, бедра тяжелые, ноги… Впрочем, ноги еще ничего».
Она шагнула к двери и почувствовала за спиной движение.
– Люба, – услышала она тихий, хриплый голос и сбивчивое дыхание.
Непроизвольно остановилась и тут же оказалась в его объятьях. Он стоял вплотную, обхватив руками ее плечи и уткнувшись лицом в ее затылок. Это длилось недолго. Люба шевельнулась, пытаясь высвободиться, но он не отпускал. Более того, властно развернул к себе и начал исступленно целовать. Она не сопротивлялась, да и не было сил для этого. Обмякшая, вялая, она позволила поднять себя на руки и отнести в комнату. Он уже не сдерживал себя, срывая одежду с себя, с нее, лихорадочно, неистово, стиснув зубы. Лишь потом, когда все было кончено и он благодарно осыпал ее легкими поцелуями, у него нашлись ласковые слова. А она молчала. Что это? Обычная опустошенность после взрыва страсти? Нет. Просто ей нечего сказать ему. Пусто. Эта пустота пугала ее. Ведь вольно или невольно, но она сама шла к сближению. Она желала его еще там, в Сергино. Она помнила его нечаянные объятья в темном коридоре после «конференции». Тогда ей очень хотелось продлить сладостный миг, чтобы чувствовать прикосновение Игоря, его запах, его силу.
Боже мой, из какой цепкой паутины противоречий, хрупкого стекла каприза, тонкой, рвущейся ткани настроения – из каких ненадежных и непредсказуемых субстанций состоит женская сущность! Кто может поручиться за ее удовлетворенность следующей минутой жизни? Где тот гарант, который с полной уверенностью скажет: «Эта женщина счастлива»? Покажите его!
Люба вдруг засобиралась домой. Ей во что бы то ни стало нужно уйти до прихода Владислава. Игорь потерянно топтался в коридоре, пока она, стараясь не смотреть на него, надевала куртку и туфли.
– Я позвоню, – коротко бросила она, не позволив ему даже поцелуя в щеку. – До свиданья.
Это было побегом. Но от кого? Скорее, от самой себя.
Через минуту, уже на улице, она пожалела, что была такой дикаркой. Как больно вспоминать его прощальный, по-собачьи преданный и оттого жалкий взгляд! Раньше он так не смотрел. Даже когда признавал себя виноватым, он нападал, защищаясь всеми правдами и неправдами. А сейчас взгляд беззащитный, раненый. «Дважды дура»! – в который раз она ругала себя за неумение жить, за необдуманность поступков, за все свое сумбурное, отданное во власть самоедства и романтических порывов существование.
Этой ночью она не могла уснуть – думала-гадала, как теперь быть, кто они сейчас друг другу: любовники, вновь муж и жена или случайные партнеры. Может, то, что произошло, еще ничего не значит? Во всяком случае, для него. Объяснить его сумасшедший порыв проще простого. У него давно не было женщины, а она вела себя вызывающе. Люба, как всегда, не щадила себя, приписывая себе несуществующие пороки и раздувая до невероятных размеров маленькие женские слабости. Одно было бесспорным и ясным как день – ее любовь. Она любила его еще сильнее, чем в молодости, наверное, еще и оттого, что к необъяснимому никем и ни в какие времена чувству любви добавилось чувство жалости, неизбывное и древнее, как мир, которое в большинстве случаев делает женщину женщиной – спасительницей, берегиней, милосердным ангелом.
– Начало октября, а теплынь почти летняя, – радовался Владислав хорошей погоде, на своем джипе он ехал с матерью в Сергино.
– И в самом деле, необычная осень, – согласилась Люба, думая о своем.
– Может, расскажешь, в чем там дело? Куда тебя вызывают к одиннадцати ноль-ноль?
– Следователь – на очную ставку с бывшим врачом дома для престарелых.
– На очную ставку? – присвистнул Владислав. – Это что-то новенькое. Наше семейство просто обложили следователи и преступные элементы. Не пойму, какое отношение ты имеешь…
– Самое прямое, Владик. Тебе лучше остановить машину, тогда я все по порядку расскажу. А то мало ли…
Владислав, недоуменно хмыкнув, остановился на обочине. Они вышли из машины и побрели к березовой рощице, что сиротливо прижалась к большому полю. Солнце ослепительно сверкало на розовато-белых стволах и голых ветках берез, скинувших почти всю листву и притаившихся теперь в ожидании первых холодов.
Люба, не вдаваясь в подробности, изложила сыну суть уголовного дела, по которому проходила как свидетель и потерпевшая. Он поначалу иронически посмеивался, но, услышав про бутылки с зажигательной смесью и пожар, замолчал, нахмурился. На его побелевшем лице заиграли желваки.
– Суки! Да я их раздавлю! Я…
– Владик, успокойся. С ними разберется суд.
– Суд? Что он может? Эти твари наверняка уже нашли себе дорогих адвокатов, вот увидишь! И судью тоже купят. Денег у них достаточно, если промышляли квартирами несколько лет. Выкрутятся.
– Если придать широкой огласке это дело, то не выкрутятся. Ты привлеки своих друзей-журналистов. Пусть напишут пару статей.
– Я это так не оставлю. Нет, тут статьями не обойтись. Надо в областную прокуратуру искать пути.
– Ну что мы с тобой раньше времени икру мечем? Сейчас приедем, поговорим со следователем и уже будем иметь представление об этом деле. А там посмотрим…
Они вернулись к машине и снова отправились в путь. Владислав долго молчал, видимо, никак не мог переварить сногсшибательную новость.
– Владик, – как можно мягче начала Люба. – У меня ведь еще одна сенсационная новость.
– Ну, мать, с тобой не соскучишься. Выкладывай свою сенсацию!
– В Сергино есть детский дом, и я…
– Это ты про Аню, что ли?
– А ты… откуда… кхм… – Люба от неожиданности поперхнулась, закашлялась.
– Бабуля под большим секретом слила информацию, – рассмеялся Владислав.
– Ох уж эта бабуля! Скоро этот секрет будет известен всей Москве.
– Ладно, мам, не переживай!
– Но как же мне не переживать? Если хочешь знать, твое мнение по этому поводу для меня самое главное. Я так боялась начать разговор…
– А что «мое мнение»? Мое мнение: надо брать.
– То есть? Ты не возражаешь?
– Насколько я знаю, спрашивать об этом уже поздно. Все документы ты оформила, и сейчас мы едем за ней. Так?
– Так, – упавшим голосом ответила Люба.
– Помнишь, в детстве я просил у тебя братика?
– Нет, не помню.
– Эх, учителка, ты моя бедная! Вечно я у тебя на задворках твоей педагогической души. А мне на самом деле хотелось брата. Да я и сейчас бы не отказался. А какая она, моя сестренка? – взглянул Владислав с добродушной улыбкой на мать.
– Не буду раньше времени ее описывать, чтобы у тебя не сложилось предубеждение, а то, не дай Бог, разочаруешься. Скоро сам увидишь.
– С нетерпением жду.
– Скажи, а папа тоже знает секрет полишинеля? – лукаво посмотрела Люба на сына.
– Что? A-а. В общих чертах.
– Да уж. Внучек от бабушки недалеко катится.
– Да ладно, мам. Все равно рано или поздно он бы узнал. Кстати, он встретил эту новость вполне лояльно.
– Ты хочешь сказать равнодушно?
– Нет, только не это. Он вообще неравнодушен к тебе. По-моему, снова переживает период молодой влюбленности.
– Владик! Зачем ты так?
– Прости, если обидел. Я не специально. Честное слово. Если тебя до сих пор интересует мое мнение, то мне бы очень хотелось, чтобы вы помирились.
– Мы и так помирились. Время и обстоятельства нас помирили. Но это еще не значит, что мы должны жить вместе.
– Почему?
– Ты сейчас рассуждаешь как маленький капризный ребенок, для которого мама и папа – неразделимое целое. Но мы не только мама и папа, понимаешь?
После паузы она спросила:
– Владик, а папа что-нибудь вспомнил?
– Говорит, что маячат пока еще неясные воспоминания, но ничего конкретного. Да его особо не расколешь на откровения.
– А врачи что говорят?
– Навыписывали кучу таблеток. Пока наблюдают, потом сеанс гипноза попробуют.
– А что слышно о Стелле? Кстати, ты признался отцу?
– Признался.
– И как он отнесся?
– Нормально.
– Что значит «нормально»?
– Нормально, и все. Мы не женщины, чтобы распускать нюни и перетирать по сто раз подробности.
– И все же, она его жена. Он любил ее до того момента, когда…
– Мам, закроем тему, ладно? Тем более что эта так называемая жена сейчас за решеткой и дает показания. Ведь ты ничего не знаешь…
– Чего я не знаю?
– Сенцов нарыл новые факты из жизни этой проходимки. Оказывается, до фирмы отца она работала секретаршей у одного алюминиевого босса в Сибири. В Москве у них свое представительство. В один прекрасный момент этот босс скончался прямо в кабинете, якобы от сердечного приступа. Скончался очень вовремя, оформив перед смертью завещание на Стеллу. Она не захотела ждать его естественной смерти, так как завещание было очень щедрым.
– Разве это доказано?
– Почти. Сенцов не раскрывает пока всех карт. А ты молодец, вовремя сообщила Сенцову о Стелле и ее масках-шоу. Он передал в ГИБДД сведения о машине и приметы этой суки, а сам с оперативниками помчался наперерез.
– Но ведь парик и толстые окуляры еще ничего не значат.
– Сенцову до фени этот маскарад, он ждал другую добычу. Знаешь, что у нее обнаружили в сумочке?
– Клофелин?
– А ты откуда знаешь? – разочарованно покосился на нее Владислав.
– Наугад сказала. Что, в самом деле клофелин?!
– Нет, другое лекарство со сложным названием, но действие почти такое же, даже сильнее.
– Выходит, она ехала убивать, – задумчиво произнесла Люба.
– Вот именно. Но в этот раз уже наверняка.
– Постой, а как она узнала? Ты ей сказал?
– Нет, конечно. И не бабушка. Похоже, она видела эту передачу, «Жди меня».
– Я не понимаю такую жестокость, – задумчиво обронила Люба.
– Да где нам понять?! У этой стервы гипертрофированная алчность, помноженная на стремление к единоличной власти и могуществу. Плюс извращенная любовь к собственному телу и здоровью. Меня ее ежедневные фитнес-истязания просто до бешенства доводили. А денежки-то она умело уводила из-под нашего носа. Ведь отец доверял ей заключение контрактов и всю бухгалтерию. При обыске из ее сейфа изъяли документацию на левую фирму, которую она организовала полгода назад. В нее уходили и деньги, и клиентура, и новые разработки. А помогал ей наш дизайнер, Макс. Она давно с ним спуталась, еще до исчезновения отца.
Всю оставшуюся дорогу Люба молчала.
Зинаида Егоровна встретила их с натянутой улыбкой, но вежливо. Присутствие Владислава помешало ей отыграться за прошлую обиду. Люба передала ей все необходимые документы и сказала, что вернется за Аней через пару часов.
К следователю она вошла ровно в одиннадцать. Он в общих чертах познакомил ее с ходом расследования уголовного дела, к которому было привлечено уже семь человек. Среди них были врач Норкина, директор Ощепков и племянник Ощепкова, бывший зэк Грошин, который как раз и бросил в номер гостиницы бутылки.
– Когда оперативники делали обыск в гараже Ощепкова, наткнулись на пустые бутылки из-под шампанского. Провели экспертизу, которая показала, что эти бутылки из одной партии с теми, что найдены на месте преступления. А потом и продавец магазина вспомнила, что Ощепковы брали два ящика шампанского на свадьбу дочери. Под неопровержимыми фактами он сломался, начал давать показания. А вот Норкина – крепкий орешек. Она все отрицает.
Любу вдруг осенило.
– Вы знаете, я случайно слышала, как Норкина угрожала какому-то старику, мол, отправит его в глухое место, в какой-то Васюнинский приют…
– Да-да, есть такой, но он для душевнобольных.
– А вдруг там уже есть какая-нибудь жертва Норкиной? Из тех, кто не поддался на ее уговоры отдать квартиру.
– Вполне может быть. И даже те, кто поддался. Диагноз – «старческий маразм», и концы в воду, то бишь в Васюнинский приют. Прекрасно, что вы это вспомнили. Я сегодня же проверю эту версию. А что за старик, которому она угрожала?
– Я его не видела, к сожалению, – соврала Люба. Ей не хотелось беспокоить Всеволода Петровича. К тому же, квартиру у него оттяпали другие.
На очной ставке Нинель Эдуардовна вела себя вызывающе. Презрительно кривя губы и окатывая Любу ледяными взглядами, она отрицала сам факт их разговора в своем кабинете. Было ясно, что голыми руками эту жабу не взять – слишком уж она была скользкой.
Когда ее увели, Люба облегченно вздохнула. Следователь, усмехнувшись, встал и открыл форточку:
– Ее парфюмерия долго не выветривается. Мне даже жена выговорила, мол, с кем ты там якшаешься – у тебя костюм насквозь пропитался духами.
– Если она все отрицает, то на каком основании ее арестовали? – спросила Люба, явно не горя желанием обсуждать «парфюмерию» Нинель.
– Ее задержали на основании показаний Ощепкова. Он раскололся и потащил за собой остальных. Норкина, по его словам, имела тридцать процентов от доходов, – он снова сел за стол. – Но мне нужны прямые улики и надежные свидетели. Почти все старики, у которых они отняли квартиры, поумирали. Двое, правда, живы, но они в тяжелом состоянии.
– Неужели в вашем городе столько одиноких стариков?
– Нет, конечно. В интернате – народ из разных мест: других городов, поселков, деревень. Кстати, Ощепков и компания не гнушались и деревенскими домами.
– Это значит, что им помогали представители власти?
– Естественно. У них были «свои» чиновники и «свой» нотариус. Хорошо отлаженный механизм отъема квартир. Со всеми фигурантами вы можете познакомиться на суде. Я думаю, к январю материалы следствия будут переданы в суд. А дело о покушении, скорее всего, выделят в особое производство.
Перед тем как возвращаться в Москву, решили втроем пообедать в местном ресторане. Аня поначалу сильно стеснялась, но остроумные шутки Владислава и ласковый тон Любы успокоили ее. Девочка смеялась над тем, как Владислав удачно изображал из себя неотесанного и сильно близорукого посетителя. Он читал меню и при этом специально коверкал названия блюд, придумывая новые – необычные и смешные. Например, вместо салата «Вешний», он читал: «Салат «Бешеный» – и тут же поправлялся, называя его «Зловещим». Закуска «Изящная» у него стала «Замазкой из ящика», коктейль «Кленовый нектар» – «Клёвым гектаром» и так далее. Аня заливалась колокольчиком, а Люба шикала на сына, вошедшего во вкус и не замечающего косых взглядов посетителей ресторана, правда, весьма малочисленных в это время суток. Но в душе у нее, что называется, цвела сирень и пели птицы. Такую эйфорию она испытала всего дважды – в дни их с Игорем свадьбы и рождения сына. Договорились, что Аня будет называть ее Любовь Антоновной, а Владислава – Владом или Владиком.
– В Москве у нас есть бабушка, моя мама. Скоро ты с ней познакомишься. А завтра мы пойдем в школу, – стараясь сдерживать счастливое возбуждение, говорила Люба, когда они уже ехали в машине.
Притихшая Аня с жадным любопытством смотрела на мелькавшие за окном деревушки, поля и перелески, а на Любины слова лишь кивала, очевидно не совсем вникая в их смысл. Чересчур много впечатлений пришлось на один день! А впереди еще Москва.
Там Аня была лишь однажды, в пятом классе, вместе с одноклассниками и воспитателем на новогодних каникулах. Из калейдоскопа ярких картинок – слишком ярких, чтобы быть реальностью, – она запомнила только елку в детском Доме творчества да спектакль в Театре кукол. Но и это было настоящим праздником, каких раньше в ее жизни не случалось.
Люба решила больше не отвлекать девочку от видов за окном. Таких путешествий у нее тоже еще не было. Пусть вдоволь насладится!
Мария Владимировна встретила их сдержанно, но гостеприимно. Усадила за стол, где красовались ее фирменные пироги и печенье. За чаем говорили о пустяках, вспоминали детские годы Владислава, а он отшучивался, изображая себя в детстве шпаной и лоботрясом. Бабушка даже рассердилась на него, мол, чего ты выдумываешь, оценки у тебя были хорошие и родителей ты слушался. Аня в этот раз лишь улыбалась, боязливо посматривая на строгую бабулю, как ее называл Владислав. Вскоре он уехал по делам, а Люба повела девочку в свою комнату. Здесь уже все было приготовлено к ее приезду – кровать, письменный стол, небольшой комод, полки для книг и всяких безделушек. Свою кровать с тумбочкой и платяным шкафом, поместившиеся в специальной нише, Люба заранее завесила шелковой тканью, так что получилось как бы две комнаты.
Аня расставила на полке свои учебники, в ящик стола сложила письменные принадлежности, а в комод – скромную одежонку: пару свитеров, которые, похоже, вязала сама из старой пряжи, джинсы и казенное белье. Как можно деликатнее Люба предложила ей прогуляться в ближайший универмаг. Не идти же завтра девочке в школу в своей морковной куртке и парусиновых кроссовках.
Большой универмаг с эскалаторами и ярко освещенными витринами бутиков ошеломил Аню. Она вертела головой, то и дело спотыкаясь и наталкиваясь на Любу, идущую чуть впереди. В бутике, где торговали всякой галантереей, в том числе пряжей, спицами, крючками и прочими вещами для рукоделия, Аня и вовсе растерялась. Она впилась глазами в полку, где аккуратными рядами были уложены мотки австралийской шерсти всех цветов и оттенков. Любе пришлось трижды позвать ее, чтобы оторвать от прилавка.
– Мы обязательно придем сюда в следующий раз, хорошо? А сейчас пошли в детский отдел, купим тебе куртку и туфли.
Ане еще ни разу не приходилось самой выбирать одежду, да еще из такого большого и красивого ассортимента. Когда Люба предложила ей примерить бежевую стеганую курточку, она была так очарована этим нарядом, что не хотела отходить от зеркала, поворачиваясь перед ним то одним боком, то другим. Но продавец принесла на выбор еще три куртки: нежно-голубую, бледно-розовую и красную, отороченную искусственным мехом. Люба чуть не расплакалась, глядя на то, как радуется Анюта, с каким благоговейным восторгом, осторожно просовывает руки в рукава розового чуда. Именно в розовой куртке она выглядела лучше всего. Это подтвердили и Люба, и продавец, и случайная покупательница, выбиравшая куртку для внучки.
– Вам завернуть? – спросила продавец.
Люба заметив, что Ане не хочется снимать куртку, ответила, что они пойдут так, и направилась к кассе.
Кроме куртки они купили красивые кожаные туфельки и немецкие кроссовки, а также фирменные джинсы и вишневый свитер-лапшу, очень гармонировавший с розовой курткой. Напоследок зашли в бутик с нижним бельем.
– Любовь Антоновна, – робко прошептала Аня. – Давайте больше не будем деньги тратить? У меня же есть белье. Нам его к первому сентября выдали. Новое.
– Хорошо, – решила поощрить рачительность девочки Люба. – Но новую юбку к свитеру купить обязательно надо. В чем ты завтра пойдешь?
Аня пожала плечами. Люба решительно взяла ее за руку и повела в отдел готового платья.
Аня попала в класс к Татьяне Федоровне, учителю математики и классному руководителю седьмого «В». Именно это и устраивало Любу, так как по опыту она знала: нельзя быть классным руководителем у собственного ребенка. Она переживала за девочку так сильно, что с трудом провела свои уроки. На большой перемене не выдержала – заглянула в кабинет, где занимался Анин класс. Там она застала Татьяну Федоровну, сидящую за одной партой с Аней. Остальные ребята ушли в столовую.
– Ну как дела? – спросила Люба.
– Беседуем, – ответила Татьяна Федоровна.
– Я помешала?
– Нет, что вы. Присаживайтесь, Любовь Антоновна. Сегодня у нас был новый материал, – начала Татьяна Федоровна и замялась. – В общем, Ане надо догонять ребят. Она мне сказала, что в Сергино учительница по математике часто болела…
– Да, я знаю, – огорчилась Люба. – Аня, а как вообще, школа тебе нравится?
– Нравится, – неуверенно ответила девочка и покраснела.
– Прошло всего три урока, – резонно заметила Татьяна Федоровна. – Я думаю, все станет на свои места. Привыкнет к классу и по предметам догонит. Ведь так?
Аня вновь смутилась и кивнула головой.
– А с кем ты сидишь? – не унималась Люба.
– С Мариной, – едва слышно пролепетала Аня.
– Я с Мариной Прониной ее посадила. Она в этом году без пары осталась. Они с подружкой поссорились…
– С Ирой Рушко?
– Да. Что-то они там не поделили.
Нельзя сказать, что Любе понравилась Анина соседка по парте. Но выбирать не приходилось.
– Ну, мы пойдем в столовую, Татьяна Федоровна?
– Да, да, идите, а я в учительскую загляну.
Люба с Аней вошли в просторную школьную столовую. Слева у окна Люба заметила девочек из Аниного класса. Марина сидела рядом с Яной Крольчевской, признанной красавицей среди семиклассниц. Увидев Аню, Марина что-то шепнула на ухо Яне, и девочки прыснули от смеха. Любу будто током ударило. «Ну, Татьяна Федоровна, спасибо, удружила! – мысленно негодовала Люба. – Сейчас же скажу, чтобы пересадила Аню». Они сели за отдельный столик, хотя еще пять минут назад Люба демократично хотела усадить девочку рядом с одноклассниками.
Следующий урок в седьмом «В» проводила Люба. С бьющимся у самого горла сердцем она вошла в класс.
– Здравствуйте. Садитесь. Кто сегодня дежурный? – автоматически произносила она привычные фразы, а глаза отмечали напряженную Анину позу, презрительные взгляды Марины, издевку на толстой физиономии Додикова, сидящего наискосок от Ани и чуть ли не пальцем показывающего на нее своему закадычному дружку и такому же шалопаю Грозных.
Внутри у Любы закипело так, что попадись ей сейчас под руку тот же Додиков, она бы огрела его указкой пониже спины без всяких раздумий. Но вслух почти спокойно произнесла:
– Запишите тему урока.
Надо сказать, что дисциплину держать она умела. Ученики побаивались не ее самое, а тех щекотливых моментов, когда ее гнев, чаще всего справедливый, выплескивался наружу не в виде громких криков и угроз, как бывает у многих учителей, а в форме сдержанной острой сатиры, попадающей в самую точку, и оттого больно задевающей.
В середине урока Люба закончила объяснение нового материала и объявила самостоятельную работу.
– Откройте тетради для самостоятельных работ. Поживее, Додиков! Не отнимай у класса драгоценное время. Записываем тему: «Какую подлость я бы не простил однокласснику?» Все записали? Итак, задание: во-первых, дать полный ответ на поставленный вопрос, используя причастия и деепричастные обороты; во-вторых, просклонять слово «благородство». Всем понятно задание? Оценка пойдет в журнал. Приступайте!
Люба подошла к доске и повторила задание в письменном виде. Ученики притихли в раздумьях. Люба всегда с интересом наблюдала за детьми во время самостоятельной работы. В эти минуты проявлялись истинные черты их характеров, так как улетучивалось все наносное, показное, ненастоящее. Она отошла к окну и посмотрела на Аню. Девочка явно волновалась, кусая кончик шариковой ручки и закатывая к потолку глаза. «Все хорошо. Ты справишься. Успокойся», – мысленно проговаривала Люба. Сейчас она была готова поверить даже в передачу мыслей на расстоянии, лишь бы у Ани все получилось. И вдруг она заметила, что девочка успокоилась. На ее лице мелькнуло счастливое озарение. Она склонилась над тетрадью и начала старательно записывать свои мысли.
Люба пошла между рядами, изредка заглядывая в тетради учеников. Возле Додикова она остановилась:
– Ребята, предупреждаю, если кто-то еще просклонял, как Додиков: «Что делать? – Благородство и Что делаю? – Благородство», я поставлю «кол».
Класс взорвался смехом. Смеялась и Аня. «Какая у нее красивая улыбка!» – порадовалась за нее Люба.
В субботу, сразу после занятий Люба повезла Аню в центр города. Они гуляли по Красной площади, Александровскому саду, Тверской.
Трепет и радостное волнение, с каким Аня разглядывала знакомые ей лишь по фотографиям здания, площади и памятники, вызвали в Любе забытые, лежащие где-то в глубинах памяти впечатления от первой своей поездки на Красную площадь. Ей было семь лет, она только что пошла в первый класс, и отец решил отметить это событие прогулкой по историческим местам. Она и раньше бывала с родителями в центре, но те поездки не запомнились – слишком мала и бестолкова она еще была. А теперь она как бы заново переживала вместе с Аней свой детский восторг от встречи с прекрасным. Удивительно, но, глядя на Москву Аниными глазами, она замечала многое, мимо чего раньше проходила равнодушно, слепо и суетно, и делала неожиданные открытия, наполнявшие душу светом и гордостью за свой народ и его культуру.
На следующий день Люба предложила побывать в Третьяковке. Она удивилась, когда девочка искренне обрадовалась этому предложению, захлопав в ладоши и подпрыгнув на месте.
– А кто тебе знаком из русских художников? – спросила Люба.
– Многие, – просто ответила Аня.
– Ну, например, – не отставала Люба.
– Например, Иван Шишкин. Алексей Саврасов, Михаил Нестеров, Василий Суриков, Михаил Врубель, Василий Поленов…
Любу поразило не только то, что девочка знает художников по именам, но и то, как естественно, как будто о своих близких, она говорит об этих давно ушедших и ставших историей людях. К тому же сердце дрогнуло от прозвучавшей, словно музыка, фамилии – Поленов.
– Откуда у тебя такие знания?
– У нас был учитель рисования, Петр Владимирович Селянин. Он уже старенький, не работает. А в пятом классе он вел у нас ИЗО и кружок рисования. Петр Владимирович нам рассказывал про передвижников, про других художников. А еще он показывал большие плакаты с репродукциями картин. Особенно мне нравились «Сватовство майора» Федотова и эта… как ее… «Кто без греха?» Поленова.
– А чем тебя привлекает картина Поленова? Она ведь еще по-другому называется, ты знаешь?
– Да. «Христос и грешница». Но «Кто без греха?» мне больше нравится. Там такой красивый Христос! У него доброе лицо, особенно глаза, с длинными-длинными ресницами. Он пожалел грешницу и спас ее. А то бы ее забили камнями.
– А у Федотова что тебе нравится?
– Как получилось платье у молодой купчихи. Прямо как настоящее – воздушное, прозрачное. А еще у Ивана Крамского, у «Неизвестной», бархатная шубка и перо на шляпке, тоже как настоящие.
– Это называют «передача материальности». А «Сватовство майора» и «Неизвестную» ты скоро увидишь «вживую».
– В Третьяковке? Классно! Я вспомнила! Нам же Петр Владимирович говорил, что она в Третьяковской галерее.
Люба не узнавала Аню. Вернее сказать, она узнавала ее все больше и больше. И все больше поражалась богатству и чистоте души этого маленького и хрупкого создания. Никакая грязь к ней не пристала, хотя навидалась всякого. Люба старалась больше не задавать ей никаких вопросов о детском доме. А девочка если и вспоминала о нем, то только хорошее.
Утром они вышли из подъезда и Люба остановилась как вкопанная – на лавочке у дома сидел Игорь. Он повернул к ним голову, мельком взглянул на Любу и с интересом уставился на Аню, которая, ни о чем не подозревая, прошла мимо.
– Аня! Постой! Подойди сюда, – позвала Люба.
Игорь встал и, переминаясь с ноги на ногу, пряча за спиной правую руку, чуть исподлобья смотрел на Любу.
– Так неожиданно с твоей стороны, – сказала Люба.
– Здравствуй, то есть здравствуйте!
В правой руке оказался букет роз. Он неловко подал его Любе.
– Спасибо. Мм, какой аромат!
– Это и есть Аня? – улыбнулся девочке Игорь.
– Знакомьтесь: это Аня, а это Игорь Алексеевич, отец Влада.
Аня смущенно протянула свою ладошку в ответ на протянутую руку Игоря.
– А я гулял. Погода чудесная. Ну и решил в ваши края завернуть. Не ожидал, что вы так рано выйдете из дома.
– Мы с Анютой собрались в Третьяковку.
– В картинную галерею?
– Да. А ты… – Люба хотела спросить, помнит ли он Третьяковку, в которой раньше бывал очень часто, но передумала.
– Владислав говорил мне, что я был завсегдатаем Третьяковки. Удивительное дело, не помню такого факта.
– Может, пойдешь с нами? – как-то вполне естественно спросила Люба.
– А что? Если вы меня приглашаете…
– Аня, ты не возражаешь? – посмотрела на девочку Люба.
– Нет, – улыбнулась и вновь смутилась Аня.
Игорь просиял такой обезоруживающей улыбкой, что все недавние Любины предрассудки канули в небытие.
Они уже целый час бродили по залам галереи. Любин взгляд рассеянно скользил по картинам, а в голове неотступно пульсировало одно и то же: «Скоро поленовский зал. Он должен вспомнить». Она до того наэлектризовала себя ожиданием какого-то чуда, что не заметила, как они очутились в этом самом зале.
– Смотрите! «Московский дворик»! – воскликнула Аня и, непроизвольно взяв Игоря за руку, повела его поближе к картине.
Люба замерла, боясь пропустить реакцию Игоря. Она пристально наблюдала за выражением его лица, но чуда, которого она так ждала, все не происходило. Он долго рассматривал каждую деталь картины, явно любуясь ею. Об этом говорили его прищуренные глаза, поглаживание подбородка, легкая блуждающая улыбка. Аня что-то говорила ему. Он кивал в ответ, неотрывно глядя на картину.
Нет, ничего необычного не случилось. Люба разочарованно сникла. Напряжение сменилось внезапной усталостью. Она присела на диван, весьма кстати оказавшийся в зале. Аня оглянулась, беспокойно ища глазами Любу, и, найдя, поспешила к ней:
