Текст книги "Ягоды бабьего лета"
Автор книги: Людмила Толмачева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
– Спасибо. – Аня покраснела, опустила глаза, начала теребить угол жилета.
Неожиданно стукнула дверь, и в спальню стремительно вошла крашеная блондинка с грубыми чертами лица. На вид ей было лет сорок-сорок пять.
– Ну что, Анна, дела идут? О! У тебя гости! Добрый день!
– Здравствуйте, – ответила Люба, вставая с кровати.
– Зинаида Егоровна, директор школы-интерната, – представилась блондинка, – а вы, извиняюсь…
– Любовь Антоновна. Я из интерната для престарелых. Мы с Аней в библиотеке познакомились.
– Ну-ну. Я вижу, у тебя тут пряжа какая-то… – она недобро взглянула на Любу. – Смотри, не отвлекайся на постороннее, иначе не успеешь. Мне надо, чтобы завтра в двенадцать все было готово. Я пуговицы принесла. Вот, посмотри.
Она вынула из кармана пакетик с перламутровыми пуговицами в тон к жилету и снова бросила колючий взгляд на Любу:
– Вообще-то к нам в спальни посторонним вход воспрещен. Вам лучше в комнате отдыха побеседовать…
– Извините, я пойду. А ты, Анечка, завтра, в два часа сможешь в библиотеку прийти?
– В два часа сможет, – ответила за Аню директор. – А собственно, что там у вас, в библиотеке – мероприятие какое-то?
– Да, мероприятие.
– Я приду, – робко пообещала Аня.
– До свидания.
– До свидания, – одновременно ответили Аня и директор.
Люба шла к дверям и чувствовала на себе пристальный взгляд Зинаиды Егоровны.
На улице она глубоко вдохнула в себя свежий осенний воздух.
«Чем же пахнет в интернате? Какой-то сложный запах – горелой резины, капустных щей и хлорки, вместе взятых. Да еще шлейф ядовитых директорских духов. Бессовестная, эта Зинаида! Запрягла сироту за будь здоров, словно рабыню Изауру. Наверняка, жилет – не первое и не последнее задание. Они поди тут всем скопом на бедняжку навалились. А она, безответная, пашет день и ночь, считая это в порядке вещей…»
Ее мысли прервал звонок мобильника. Голос Владислава взволнованно спросил:
– Мама, ты где? Я уже возле ворот. Только подъехал.
– Я сейчас, подожди в машине.
Она поспешила в сторону парка. Перейдя спортивную площадку, свернула на тропу, едва заметную под опавшей листвой.
Через пять минут запыхавшаяся Люба открыла дверь джипа.
– Владик, поговорим сначала здесь.
Она села рядом с сыном и перевела дыхание.
– Дело в том, что я представилась родственницей, двоюродной сестрой папы. Так что ты меня не подводи, ладно?
– Но…
– Да, я понимаю. Правда может выплыть в любой момент. Но это не страшно, – она виновато взглянула на сына. – Ну не могла я представиться бывшей женой! Не могла, и все! Больше не будем об этом. Не это главное.
– А что главное?
– А то, что он ничего не помнит. И никого.
– И тебя?
– Да.
Владислав присвистнул, потянулся за пачкой сигарет, закурил.
Они молчали. Люба думала в этот момент: «Возможно, это к лучшему, что сейчас он ничего не помнит. Как бы он отнесся к тому, что сын живет с его женой?»
Мысли Владислава были не так уж далеки от материнских: «Интересно было бы посмотреть на Стеллкину физиономию, когда она узнает об отце. И я, хорош гусь. Дернул меня черт связаться с этой сучкой! Как теперь расхлебывать всю эту кашу? Не знаю. По крайней мере из особняка съеду к себе, на Беговую. А там видно будет…»
– Пойдем, Владик, отнесем вещи. Потом тебе надо познакомиться с Зоей Михайловной. Она замещает директора…
Люба сидела в библиотеке и работала. Руки машинально делали работу, а мысли были там, с мужем и сыном. К ней зашла Зоя Михайловна и, оглянувшись на двух стариков, выбирающих книги, заговорщицки прошептала:
– Я их оставила у себя в кабинете, чтобы не мешать. Думаю, поговорят, расскажут о себе, может, Игорь Алексеевич и вспомнит что-нибудь.
– Спасибо, Зоя Михайловна!
– Ой, как похожи-то они! И документов никаких не надо. Невооруженным глазом видно, что отец и сын. Оба красивые, статные. Ладно, я пойду, надо с Владиславом обговорить все формальные процедуры. Кстати, на программу «Жди меня» будем сообщать? Они просили, как только родные Игоря Алексеича найдутся, сразу же им позвонить.
– Нет, нет! Ни в коем случае! Понимаете, тут не все так просто. У Игоря молодая жена. Она…
Зоя Михайловна с явным любопытством на лице ждала продолжения, но Люба специально замялась, не желая ничего объяснять. Пусть сами додумывают, как им нравится. Зачем сор из избы выносить?
– Понимаю… В любой семье свои заморочки.
– Зоя Михайловна, домой я собираюсь только через два дня. Назавтра у меня запланирована читательская конференция. Старики готовятся. Не будем их разочаровывать…
– Конечно, конечно. Я очень вам благодарна, Любовь Антоновна. Навели наконец в нашей библиотеке порядок. Книги теперь все на своих местах, в каталоге путаницу ликвидировали…
– Еще не совсем. Я сегодня после ужина еще посижу, постараюсь закончить.
– Ну и замечательно! Хоть не отпускай вас отсюда, Любовь Антоновна. Я даже привыкла к вам.
– А мне ваш город нравится. Жаль, не хватает времени, чтобы полюбоваться старинными храмами.
– А вы приезжайте еще. Мы будем рады.
– Спасибо, может, и приеду.
Люба застала сына в гостевой комнате, куда пришла, чтобы немного перекусить. За всеми хлопотами она пропустила первый ужин. Да и какой там ужин, когда душа не на месте. А теперь вдруг почувствовала, что проголодалась.
Владислав задумчиво смотрел в окно.
– Чаю хочешь?
– Можно, – не оглянувшись на мать, бесцветным голосом отозвался он.
Люба накрывала на стол, время от времени поглядывая на сына. Он все так же, не меняя позы, стоял возле окна.
– Красивый парк, – глухо сказал Владислав. – Жаль, не ухаживают за ним. Скорее всего, бывшее дворянское гнездо. Как ты думаешь?
– Я думаю, что нам надо поговорить, сынок.
Люба подошла к сыну, обняла сзади за плечи, прижалась щекой к его спине.
– Сядем, Владик. Вот, пей чай. Бери печенье.
Она смотрела, как сын пробует с ложки горячий чай, откусывает печенье и боится поднять глаза, боится встретиться с ней взглядом.
– Я задержусь здесь еще на два дня. Надо провести читательскую конференцию, закончить инвентаризацию…
– Ты везде найдешь дело, – усмехнулся Владислав, быстро взглянув на нее, и тут же отвел взгляд.
– Что он тебе сказал? – спросила она о самом главном и замерла, затаив дыхание.
– Что ни черта не помнит. Он вел себя вежливо, но отстраненно, без всяких там муси-пуси…
– А ты чего хотел? Что он бросится тебе на грудь и зарыдает?
– Нет, конечно. Но и такого тоже не ожидал. Это из области фантастики, мама! Такое я видел только в кино. Раньше я смеялся над бразильским «мылом» с их непременной амнезией в сюжетах. А теперь сам столкнулся с такой ситуацией. Это что-то невероятное. Передо мной стоит мой отец! Понимаешь, мой папка, мой батя…
Голос Владислава дрогнул, он вскочил, вынул из кармана сигареты, закурил.
Люба молча пила чай, давая сыну возможность успокоиться. Вскоре он затушил сигарету, сел за стол, отпил из кружки остывший чай.
– Мама, я не знаю, что теперь делать. Подскажи!
– Я тоже не знаю. Давай подумаем вместе, как нам быть. Ну, во-первых, амнезия лечится. Его надо отвезти в хорошую клинику. Ты подключи все свои связи, и я тоже постараюсь найти знающих врачей. А во-вторых, не надо впадать в панику. Будем надеяться, что отец станет прежним, что он узнает, вспомнит нас. Нужно лишь набраться терпения.
– А как мне быть? Как смотреть ему в глаза? Ведь я предал его!
Люба молчала. На этот вопрос человек должен отвечать сам. Но материнское сердце не выдержало:
– Владик! Я думаю, со временем все утрясется. Жизнь сама подскажет выход. Заранее ничего нельзя предугадать. Теперь важно вылечить отца, понимаешь? Это самое сейчас главное. А остальное подождет.
– Я больше не могу оставаться в этой богадельне. Тяжело. Я поеду. А через два дня я заберу вас, ладно?
– Хорошо. Пойдем, я провожу тебя. А насчет «богадельни»… Мы должны благодарить здешний персонал за внимание к отцу. Ведь он бомжевал, до того как попал сюда. А здесь вновь человеком себя почувствовал.
– Бомжевал?! Он ничего мне не сказал об этом.
– А тебе бы самому захотелось вспоминать о ночевках на теплотрассе и еде с помойки?
– Неужели и до этого дошло?
У Любы потекли слезы. Она полезла в сумочку за платком, а Владислав, стиснув зубы и сжав до боли кулаки, опустил голову.
Проводив Владислава, Люба медленно возвращалась обратно в здание. Длинные тени от стволов деревьев пересекали дорожку строго перпендикулярно, и Люба шагала по ней, как по лестнице: темная ступенька, светлая ступенька и снова темная… Она старалась попадать на «ступеньки-тени», подспудно боясь наступить на светлые, солнечные.
Впереди нее ковыляла низенькая полная старушка. Люба узнала в ней одну из подруг, живущих на первом этаже, недалеко от гостевой комнаты. Поравнявшись с ней, Люба поздоровалась и предложила свою руку:
– Вам помочь? Держитесь за меня!
– Спасибо, милая!
Старушка вцепилась сухой ладошкой в Любин локоть и почти повисла на нем. Она тяжело дышала. На бледном лице выступила испарина.
– Старая бестолочь! Из ума выжила совсем! Это ж надо было в такую даль утащиться! Теперь вот ноги еле волоку, не знаю, как и дойти…
– А мы сейчас присядем на эту скамейку и отдохнем. А?
– Давайте. Мне и впрямь не дойти без отдыха.
Люба помогла старушке сесть, присела и сама, с облегчением откинувшись на спинку скамьи. Старая женщина, смежив веки и подняв подбородок, шумно вдыхала ноздрями воздух. Мучнистая бледность ее лица напугала Любу:
– Вам плохо? Я сейчас! Вы посидите, а я за врачом сбегаю…
– Нет, не надо, – старушка схватила Любу за руку, удержала ее на месте. – Нинельки мне только и не хватало! Да она, прежде чем помощь какую-нибудь окажет, сто раз выговорит, мол, зачем, старая, поперлась в несусветну даль, за каким лешим. Мне уже получше. Щас отдышусь и буду как новая.
– А подруга ваша где? Почему вы одна?
– Серафима-то? Плохонько ей, уже второй день. Лежит. Даже на обед нынче не встала. А я на почту ходила, звонила по междугородной.
– А разве из интерната нельзя позвонить?
– Что вы! Экономят они на нас. На всем экономят – на звонках, на пище, на лекарствах…
– А мне показалось, что готовят здесь неплохо.
– Это они при вас стараются…
– Да что я, комиссия, что ли, какая-нибудь? Посторонний человек…
– Во-во! Посторонний. Они не любят чужих. Вдруг вы неспроста приехали, а с проверкой. Поэтому прячут концы, как могут. В августе вот к вашему Николаю с телевиденья приезжали, так переполох целый учинили. Нас, старух, по своим норам распихали, чтобы не высовывались, не портили вид.
– Не по душе вам здесь?
– А что хорошего-то? Никому мы, немощные да больные, не нужны: ни своим, ни чужим.
– Бывает, что и молодые никому не нужны. У вас тут по соседству интернат для сирот. Я побывала там, посмотрела…
– И чего там, такой же бардак?
– Да нет, здесь у вас спокойнее и чище.
– Так, говорю же, это ради телевиденья помыли да покрасили, а до того все стены закоптелые стояли. Унитазы, вишь, новые поставили, шторы сменили…
– Может, не хватает денег, которые государство выделяет?
– Это само собой. Про это все знают. Вот только все ли деньги на нас идут? Вот в чем вопрос. Ладно, это я к слову. Вы уж не говорите про то никому.
– Хорошо, не скажу. Мы с вами не познакомились. Меня Любовь Антоновна зовут…
– Любаша, значит. Хорошее имя. Сейчас так детей не называют. А меня Таисия Игнатьевна.
– Очень приятно.
– Вот и отдохнула я. Можно дальше идти.
Они, взявшись под руки, тихонько пошли по аллее.
В вечернем воздухе, сыром, прохладном, пропитанном терпким ароматом отцветающих флоксов, слышался горьковато-сладкий запах дыма – должно быть, в садах жгли костры. Солнце садилось, на прощанье ярко осветив крыльцо, часть стены и небольшой цветник возле нее, отчего казалось, что ночь еще долго не наступит и что сейчас вовсе не сентябрь, а середина лета, и впереди много-много теплых дней.
Люба грустно улыбнулась – как обманчиво бабье лето: поманит, раззадорит, наобещает и умчится, мелькнув пестрым подолом листопада, оставив все тот же горьковато-сладкий привкус несбывшихся желаний.
Люба сложила в новый пакет коробку шоколадных конфет, пачку печенья, расписную «под хохлому» баночку халвы и вышла в коридор. Вскоре она стучала в дверь, что была на противоположной стороне, чуть наискосок от гостевой комнаты. Ей открыла Таисия Игнатьевна.
– Добрый вечер, а я на минутку, хочу угостить вас конфетами.
– Добрый, добрый… Проходите! Только не пугайтесь, у нас не убрано.
Люба вошла в тесную комнату и едва не задохнулась: в нос ударил затхлый, пропахший нафталином, лекарствами, геранью и дешевым одеколоном воздух. Обстановка состояла из двух кроватей, круглого стола, пары стульев и старого платяного шкафа. Подоконник был заставлен цветочными горшками, коробочками и пузырьками с лекарствами. На столе теснилась разнокалиберная посуда. У правой стены на кровати лежала та самая старушка, которой Люба дала столь нелестный эпитет: «высохший стручок». Любе стало стыдно за себя. Она как можно приветливей поздоровалась:
– Здравствуйте, Серафима… извините, не знаю отчества…
– Григорьевна, – тихо произнесла старушка, удивленно разглядывая непрошеную гостью.
– Да вы садитесь, Любаша, – по-хозяйски распорядилась Таисия Игнатьевна. – В ногах правды нет. Вот, на стул. И говорите погромче, она плохо слышит.
Люба села и положила пакет на стол.
– Здесь конфеты и халва. Может, как-нибудь чаю попьете…
– А чего же «как-нибудь»? Прям сейчас и попьем. Я схожу за кипятком, – Таисия Игнатьевна взяла со стола чайник и вышла из комнаты.
– Как вы себя чувствуете, Серафима Григорьевна? Может, вам лекарства нужны, так я схожу. Тут неподалеку я приметила круглосуточную аптеку…
– Что вы, что вы! Не надо беспокоиться. У меня все есть. Вас Любой звать?
– Да.
– Спасибо, Любочка. У меня все есть. Лекарства мне теперь не нужны. Это старость. Понимаете? Отжила свое. Пора на покой. Жаль вот только Тасю. Она, бедная, привыкла ко мне. Сейчас нет-нет да заплачет, мол, оставляешь меня одну…
– А сколько лет вы вместе?
– Да уж почти семь.
Они помолчали. Люба смотрела на Серафиму Григорьевну и пыталась представить ее молодой. Черты лица старой женщины не утратили тонкости и изящества. Небольшой прямой нос с легкой горбинкой и красивые ноздри говорили о породе. Над высоким выпуклым лбом белым нимбом поднимались редкие седые волосы.
– Серафима Григорьевна! Мне кажется, в молодости вы были очень красивы.
Старушка оживилась, глаза сверкнули фиалковой синевой.
– Как вы угадали?
– Это совсем не сложно. Вы и сейчас очень симпатичны.
– Спасибо за комплимент, Любочка. Возьмите-ка в шкафу с нижней полки альбом в сафьяновом переплете. Да-да, в левой створке. Вот. Откройте первую страницу.
Люба села на стул и открыла старинный альбом. На первой странице было несколько пожелтевших от времени фотографий. Люба обратила внимание на самый большой снимок, очевидно, супружеской пары: молодая женщина в белой блузке с высоким глухим воротом сидела в плетеном кресле, рядом с ней стоял статный мужчина, офицер в форме царской армии.
– Это мои родители.
Во взгляде Любы промелькнули легкое изумление и немой вопрос. Серафима Григорьевна усмехнулась:
– Вас, наверное, удивляет, как мне удалось выжить в сталинской мясорубке? Дело в том, что отец погиб еще в двадцатом году. Мне тогда было около двух лет. А мама через три года вышла замуж за советского функционера и всю жизнь скрывала свое прошлое. Из графини Браницкой в девичестве, а в первом замужестве жены штабс-капитана Веховского она стала Караваевой, женой председателя горкомхоза. Вот так.
Люба перевернула страницу и невольно залюбовалась прекрасным лицом девушки. С фотографии на нее смотрела белокурая голубоглазая красавица в полосатой тенниске и светлом фетровом берете, сдвинутом на затылок. Девушка улыбалась, счастливо, безмятежно.
– Это я, перед войной.
Люба перевела взгляд на старушку. Да, черты те же… Между этой, дряхлой, больной, и той, юной, беззаботной, жизнерадостной, расстояние длиной в жизнь. И жизнь, судя по всему, прожита нелегкая, полная горя и разочарований, коли приходится завершать ее в этом доме, среди чужих людей.
Серафима Григорьевна будто читала мысли. Она заговорила, и Люба вздрогнула, не ожидая такой проницательности.
– Вы не жалейте меня. Не я первая, не я последняя. Сколько здесь подобных судеб! Так уж устроено в мире – не каждому старику выпадает счастье умереть в окружении близких. И все-таки лучше здесь, чем в одиночку, в пустой квартире. Я потому и перешла сюда жить. Мы с Тасей славно провели время: о многом переговорили, в парке гуляли, в церковь ходили, помогали друг дружке. И потом…
Она надолго замолчала. Люба листала альбом, стараясь не тревожить, не отвлекать от дум старого человека.
– Вы, Любочка, еще раз на первую страничку взгляните. Там внизу маленький снимок. Видите?
– Женщина на фоне дворца?
– Дворца… – Серафима Григорьевна снова усмехнулась. – Не узнаете? Впрочем, теперь его не узнать. Все переделали.
– Постойте! Неужели? Не может быть!
– Да, это он, наш дом, построенный графом Браницким еще в девятнадцатом веке. Здесь родилась мама. Правда, жили в этом поместье наездами, в основном летом.
– Так что же получается, Серафима Григорьевна?!
– А получается то, что я пришла умирать в свое родовое гнездо, – она тихонько засмеялась. – Не помню, кто-то из домашних животных уходит умирать в лес, к своим предкам, так и я…
В комнату вошла Таисия Игнатьевна.
– Сейчас свежей заварки насыплю и чайку попьем. Как ты, Сима? Температуры, случайно, нет? Чего-то раскраснелась…
– Нет, все хорошо. Это я от воспоминаний. Любочке свой альбом показывала.
– A-а. Нам только и остались воспоминания. Ты как, Сима, встанешь?
– Конечно, встану. Что я, лежа чай буду пить?
Люба помогла старушке подняться и надеть халат. Они сели за стол. За окном сгущались сумерки. В темнеющем небе догорала оранжевая полоска заката.
– Я всю жизнь любила это время года, – грустно сказала Серафима Григорьевна. – А сейчас не то чтобы равнодушна к нему, а как-то стараюсь не замечать, пропустить мимо…
– За что ты невзлюбила сентябрь? – удивилась ее подруга. – Такая красота кругом. Помнишь, как мы в парке гуляли, в прошлом году? Ты еще стихи читала…
– Помню. «Есть в осени первоначальной…» Да я не «невзлюбила», нет. Красота в природе остается, а мы – меняемся. Просто я боюсь, что уже никогда… – она осеклась и наклонилась к чашке.
– Ты вот что, перестань о плохом думать, – строго сказала Таисия Игнатьевна. – Ешь лучше халву. Свежая, прям во рту тает.
– Спасибо за чай. Мне пора идти. Я еще в библиотеке работу не закончила. – Люба собралась уже подняться из-за стола.
– Погодите, Любаша! Я что сказать вам хотела, – Таисия Игнатьевна понизила голос. – Вы здешнему начальству не больно доверяйтесь. Они тут бабы прожженные, себе на уме. Так ведь, Сима?
– Ну не все, – возразила Серафима Григорьевна. – Нинель одна тут всех стоит. Она сильно озабочена замужеством. Годы уходят, а мужчины все нет. Вот она и положила глаз на вашего мужа.
Люба вспыхнула, даже слезы на глазах выступили.
– Кто вам сказал? Он мой брат…
– Голубушка, не обижайтесь на старуху! Я пожила, многое повидала на своем веку. На брата так не смотрят, как вы смотрите на своего Игоря. Все не привыкну к его новому имени.
– Мы это сразу поняли, Любаша. Но никому ни-ни, упаси Бог! – поддакнула Таисия Игнатьевна и встала, обняла за плечи Любу. – Не дал мне Господь дочку. А как бы я любила вот такую, как вы.
– Спасибо, дорогая Таисия Игнатьевна. И вам спасибо, Серафима Григорьевна. Пойду я. Спокойной ночи.
Люба расставляла на полке книги и не слышала, как дверь бесшумно отворилась и кто-то вошел в библиотеку. Она вздрогнула от неожиданности, когда за спиной прозвучало:
– Добрый вечер, я не помешал?
Это был Игорь. Что-то в его облике появилось новое, но Люба не могла определить – что. Может, улыбка?
– Нет, не помешали. А я уже почти все сделала. Осталось залезть на стремянку и поставить на верхние полки книги и журналы. Вы как раз вовремя.
Она тоже улыбнулась, но, поймав на себе его пристальный взгляд, поспешила отвернуться. Игорь установил стремянку возле одного из стеллажей и взобрался на среднюю ступеньку. Люба начала передавать ему стопки книг. Они почти не разговаривали, но это молчание не тяготило их. Складывая на полку старые номера журнала «Юный художник», Игорь вдруг заинтересовался иллюстрациями в одном из них. Он присел на последнюю ступеньку лестницы и начал рассматривать репродукцию какого-то пейзажа. Люба подошла поближе:
– Что-то интересное?
– О художнике Поленове статья. Тут несколько его картин, вернее фотографий с картин…
Любе подумалось, что Игорь забыл такое слово, как «репродукция». А ведь раньше владел лексиконом настоящего искусствоведа. Она невольно вздохнула. А Игорь как будто забыл о ней. Он сидел и читал статью, время от времени отвлекаясь на рассматривание репродукций. Люба села за стол, чтобы заполнить последние карточки, и украдкой стала наблюдать за Игорем. На его сосредоточенном лице она заметила возбуждение. Ей показалось, будто он мучается попыткой что-то вспомнить, и это вселило в нее надежду: «Пусть помучается. Он должен вспомнить. Ведь в молодости он буквально бредил Поленовым».
Игорь с досадой захлопнул журнал – не потому ли, что попытка что-то вспомнить не увенчалась успехом?
– Можно, я возьму его с собой, почитаю?
– Конечно.
Он поставил стремянку в угол, вернулся к Любе, сел напротив.
– Знаете, Люба, а сын мне понравился. Честное слово.
Люба нашла в себе силы спокойно посмотреть ему в глаза.
– Я очень рада.
– Нет, правда. Я и не ожидал, что у меня такой умный, красивый сын.
– А Зоя Михайловна мне сказала, что вы поразительно похожи.
– Да. Мне тоже сказала, мол, и паспорта не надо – сходство налицо.
– А вы что-нибудь вспомнили, когда поговорили с сыном?
– Нет. Хотя… Нет, к сожалению. Но что-то смутное бродит в голове, какие-то… Я даже не знаю, как это назвать.
– Ничего. Надо надеяться, что вспомните. Владислав за нами приедет через два дня. Вы как, готовы к этому?
– Даже и не знаю.
– Ладно. Не будем торопиться. Хорошо?
Люба произнесла эти слова ласково, как ребенку, и даже смутилась от этого, но Игорь ничего не заметил. Он рассеянно смотрел в окно, и легкая улыбка блуждала на его губах.
«Наверное, думает о сыне», – подумала Люба. Ее обрадовали слова Игоря о Владиславе. Но тут же благостное настроение улетучилось: она представила будущие события, когда настанет момент тяжких объяснений и признаний. «И через это придется пройти, никуда не денешься. Ох, Владик, что ты натворил!»
Дверь открылась, вошла Нинель Эдуардовна.
– Вот вы где, Игорь Алексеевич! Мне нужна ваша помощь. Умер Шагин. Надо его перенести в морг. Семеныч уже ждет с носилками.
Не взглянув на Любу, она вышла.
– Как обыденно она сказала о смерти, – тихо обронила Люба.
– Здесь это частое явление. Первое время не по себе было, а потом привык. Ну, я пойду. До свидания.
Утром, поднявшись в столовую, Люба заметила, что ее место занято. На нем сидела Нинель Эдуардовна. Она что-то рассказывала мужчинам и смеялась. Игорь вежливо улыбался, а Всеволод Петрович, как всегда не в меру бойкий, весело поддакивал врачу и смеялся до слез. Любе показался его смех несколько искусственным. Она прошла мимо, сдержанно кивнув веселой троице. Ожидая подавальщицу с ее тележкой, она смотрела в окно и неприязненно думала о Нинели и Всеволоде Петровиче: «Что они, с ума посходили, в самом деле? Вчера умер человек, он еще не похоронен, а эти устроили пир во время чумы. И Игорь с ними…»
Не в силах больше слышать надменный голос Нинели и этот театральный смех Люба поспешно ушла из столовой.
У себя она вскипятила чай, позавтракала крекерами и, надев красивое платье, которое привез Владислав, отправилась в библиотеку.
В вестибюле ее внимание привлекла яркая блондинка в очках. Издалека сложно было определить ее возраст. Короткая стрижка каре закрывала лоб и наполовину щеки. На ней были брюки и балахонистый, грубой вязки, серый свитер; на шее до самого подбородка намотан шелковый шарф. Близоруко щурясь сквозь толстые линзы старомодных очков, она разговаривала с Зоей Михайловной.
Люба повернула к библиотеке. Возле лестницы она оглянулась, но в вестибюле уже никого не было. Люба вернулась в коридор и увидела блондинку с Зоей Михайловной, идущих к кабинету директора. Проводив их взглядом, она в задумчивости побрела в библиотеку. Там ее ждала неоконченная работа с каталогом. Она села за стол и приступила к работе, но странные мысли мешали сосредоточиться: «Кто эта белокурая Жаззи? И для чего, собственно, я забиваю с утра голову всякой чепухой? Стоп! Ее походка! У кого я видела такую походку?» Подстегиваемая нехорошими предчувствиями, Люба пошла в вестибюль к Фросе. Та, как всегда, мыла пол и что-то пробурчала на Любино приветствие.
– Фрося, вы не знаете, кто эта женщина в очках? Мне она показалась знакомой.
Уборщицу вдруг прорвало на целую речь:
– Откудова я знаю! Вроде научным работником назвалась. Из какого-то «центра». Мало их тут околачивается. Ишь, моду взяли! Что тут им, цирк? Престарелые они и есть престарелые, чего на их пялиться? Им покой нужон. А эти и ходют, и ходют…
Люба, не дослушав Фросиного ворчания, поспешила к кабинету директора. Дверь в кабинет была закрыта неплотно и до Любы донеслись слова Зои Михайловны:
– Я сейчас его позову. Вы можете прямо здесь и побеседовать. Может, чаю?
– Да, спасибо, – услышала Люба голос незнакомки. Он был приглушенным, немного осипшим.
Люба едва успела отпрянуть от двери, как она распахнулась, вышла Зоя Михайловна и, не заметив за дверью Любу, энергично зашагала по коридору, в сторону вестибюля. В противоположной стороне коридор поворачивал в левое крыло здания. Люба решила укрыться за поворотом и дождаться продолжения событий. Через пару минут она услышала шаги и голоса. Выглянув из-за угла, она увидела, как в кабинет директора заходит Зоя Михайловна, а за ней Игорь. Вскоре Зоя Михайловна со словами: «Чай вам сейчас принесут», вышла из кабинета. Стук ее каблуков гулким эхом раздавался по всему коридору и наконец затих.
Люба упорно не покидала свой наблюдательный пункт. Пару раз, когда мимо проходили постояльцы интерната, ей пришлось сделать вид, что она куда-то идет. Вот она дождалась медлительную Фросю с чашками чая на подносе. Хлопнула дверь – это Фрося вышла из кабинета. Едва она скрылась из виду, как Люба пулей вылетела из своего укрытия и буквально ворвалась в директорский кабинет.
– Здравствуйте! Извините! – выпалила Люба, во все глаза рассматривая незнакомку.
Та в ответ лишь кивнула.
– Я к Игорю Алексеевичу, – продолжала Люба, но смотрела по-прежнему на блондинку. – Игорь, я по поводу конференции…
Игорь удивленно уставился на Любу.
– Я вам помешала? – спросила Люба, обращаясь непосредственно к блондинке.
Та пожала плечами и отвернулась. Но Люба не сдавалась.
– Вы из Москвы? Мне сказали, что из какого-то научного центра.
Теперь уже пожатием плеч не отделаться, блондинке пришлось ответить:
– Да.
– А из какого конкретно, можно узнать? – не унималась Люба.
– Люба, зачем же так… – попытался урезонить ее Игорь.
– Дело в том, Игорь, что разные проходимцы пытаются нажиться на чужом горе, – стальным голосом отчеканила Люба.
– Но, позвольте! – блондинка вскочила со стула, и ее жуткие очки съехали на кончик носа.
Любе этого было достаточно, чтобы узнать в блондинке Стеллу. Но она сделала вид, что не узнала.
– Ничего я вам не позволю. Я близкая родственница Игоря и поэтому отвечаю за него. Все! Разговор окончен. Игорь, нам надо срочно поговорить. Пошли!
Люба взяла опешившего Игоря за руку и повела из кабинета.
В дверях она оглянулась:
– Не советую жаловаться здешнему начальству, иначе придется сообщить вашему. До свиданья!
В коридоре Игорь выдернул свою руку из Любиной, резко спросил:
– Я не понимаю вас. Что все это значит?
– Это значит… – запальчиво начала Люба, но вовремя остановилась и уже мягко продолжила, – простите меня, Игорь, за эту выходку, но мне кажется, что вами манипулируют.
– Не понимаю…
– Давайте перенесем этот разговор на другое время, хорошо? А сейчас мне надо кое-что выяснить.
– Не люблю загадок. С тех пор как меня «узнали», я чувствую себя подопытным кроликом, будто все изучают меня и с нетерпением ждут каких-то сказочных результатов. Мне кажется, что вы чего-то не договариваете. Ведь так?
– Да, это так.
– И с какой целью?
– Если на вас обрушится поток новой информации, вы можете не выдержать.
– Но я не ребенок. И мне надоели эти прятки. Почему вы избегаете меня?
– Я? Странно! А мне показалось наоборот. К тому же я помню слова о том, что вы заново родились и не хотите ничего менять в новой жизни.
– А вот этого я не говорил, насчет «не хочу ничего менять». Это вы напрасно.
– Игорь, мы выбрали неудачное место для разговора. Видите, на нас уже обращают внимание. Поговорим вечером.
– Это вряд ли, – произнес он, как отрубил, и размашисто зашагал к лестнице.
Любу словно парализовало. Она неподвижно стояла посреди коридора и переваривала последнюю фразу Игоря, пока мимо не прошмыгнула Стелла. Как только эта «ряженая» повернула в вестибюль, Люба очнулась и поспешила следом за ней. Выйдя на крыльцо, она увидела, как фигура в сером балахоне скрылась за воротами парка. Чтобы не обращать на себя лишнего внимания, Люба побежала не по дорожке, а между деревьями, по траве. Запыхавшись, она подбежала к чугунной решетке ограды, и, как оказалось, вовремя: от тротуара отъезжал потрепанный «Ниссан» черного цвета. На заднем номере ей удалось разглядеть лишь три цифры: «127». Не теряя ни минуты, Люба поспешила обратно. У себя в комнате, порывшись в сумочке, нашла визитку. В последний раз, когда у нее была беседа со следователем, он на прощанье вручил свою визитку: «Звоните в любое время, по поводу и без. У нас уже кое-что есть по этому делу. Не хватает прямых улик».
Люба набрала номер и в ожидании ответа стала нетерпеливо ходить по комнате.
День выдался суматошный. После телефонного разговора со следователем Люба долго провозилась в библиотеке: заканчивала работу с каталогом, подклеивала ветхие книги, готовилась к конференции. К ней заглянула Таисия Игнатьевна и попросила зайти к ним: Серафима Григорьевна хотела о чем-то посоветоваться. Люба, отложив дела, пошла к своим новым знакомым.
Старушке было плохо. При свете солнечного дня ее лицо выглядело особенно болезненным и утомленным. Она взмахнула рукой, приглашая присесть рядом с собой. Люба села на стул, со скрытой болью заглянула в поблекшие глаза старой женщины.
– Любочка… – из-за сильной одышки Серафима Григорьевна говорила с остановками, отдыхая после каждой фразы, – у меня к вам просьба… Я хочу завещать квартиру детскому дому. Но боюсь, что детям она не достанется. Как мне поступить? Помогите…
